- Лизи, прекрати разбрасывать игрушки, а лучше подойди поближе и сядь, рядом. Детей, не слушающихся своего дедушку, забирает Старый Барон. Или ты не боишься его ночных шагов?
- Я ничего не боюсь, - ответила маленькая Лизи, но бросила игрушки и подошла поближе. Мама говорит, что это скрипят стены старого дома и бояться совершенно нечего.
- Ну и дура! – неожиданно бросил Эрик. Он был на два года старше сестры и, как все старшие братья, старался выглядеть взрослым в глазах совсем еще маленькой и игривой Элизабет.
- Ну что ты, Эрик! Кто научил тебя сквернословить?
- Просто она не знает, что говорит. Дядя Том из лавки сказал, что этот дом проклят. И что раньше здесь стоял древний шотландский обелиск.
- А мама ему ответила, что в его возрасте стыдно верить во всякие сказки. И если он не прекратит нас пугать, то мы перестанем покупать у него овощи, - вставила девочка. Ей нравился этот разговор. Дети вообще очень любили деда: он никогда не делал вид, что умнее и старше и всегда выслушивал небылицы детей со вниманием, иногда мягко улыбаясь и кивая седой головой.
У отца никогда не было на них времени. Возвращаясь домой затемно, он был или слишком уставшим, либо слишком пьяным, чтобы выслушивать их детские фантазии и отвечать на их глупые вопросы, вроде: «Почему у дяди Тома из шеи растет синий мешок?» или «Что будет, если бросить котика в старый камин?». А мать. Истая католичка она не одобряла их детских шалостей и очень журила деда за то, что он забивает головы детям рассказами о древней Англии и приведениях.
Другое дело дед. Давно отошедший на покой, он сам был рад тому, что дети обращались к нему по любым пустякам и приставали со сложными детскими вопросами. Ведь взрослые не отвечают на вопросы своих детей не потому, что они глупые, а потому, что на них очень сложно ответить. И любой их ответ тут же породит очередную серию других вопросов, ставящих взрослых в тупик.
- Тома и правда частенько заносит. Мама совершенно права. Но не в этом случае. Когда первые поселяне появились на холме Уизбери, на его вершине и правда стоял какой-то странный камень. Как раз на том месте, где сейчас стоит наш дом. – Дед поежился в большом глубоком кресле и потер большие рабочие ладони. – Эрик, подай мне плед. Он в углу, на сундуке.
Эрик поднялся и направился за одеялом для деда.
- А мама говорит, что это был просто большой валун. Ей отец Петерсон сказал, - Лизи очень любила вставлять в разговор реплики, услышанные от взрослых, демонстрируя всем свою осведомленность.
- Отец Петерсон у нас всего три года. И он мало что знает о нашем районе, солнышко, - мягко возразил дед.
Вернулся с пледом Эрик.
- А правда, что раньше в этом доме жила только одна семья, а не четыре, как сейчас?
- Правда. – Дед взял у мальчика плед накрыл им ноги и живот. Дети тем временем устроились на старой медвежьей шкуре у камина. Эрик сел на скрещенные ноги, а Лизи согнула ноги в коленях, обхватив их своими маленькими детскими руками. Рядом она положила маленькую тряпичную Эмми – старую любимую куклу.
Дети всегда так садились, когда знали, что вскоре их ожидает очередной дедушкин рассказ, после которого маленькая Лизи иной раз долго не могла уснуть и Эрику приходилось сидеть с ней рядом на стуле и охранять ее сон от порождений живой девочкиной фантазии.
- Раньше в этом доме жил старый Барон с семьей. Этот дом был самый большой в округе и именно на этом месте стоял когда-то старый камень.
- Такой большой дом всего для одной семьи? – удивилась Лизи.
- Да, он был хозяином этих мест и мог себе позволить жить в таком большом доме. Барон был очень суровым человеком и местные жители очень боялись его и не любили. Многие не хотели возводить наш город на этом холме и предлагали переместить его севернее, поближе к устью реки.
- Ты про Болтанку, дед? – спросил мальчик.
- Про нее самую.
- А разве раньше она не была частью города?
- Нет, город разросся до нее гораздо позже. А тогда все удивлялись, почему Барон не послушался ничьих советов и начал возведение города именно с реки, что было гораздо удобнее и проще. Но ведь у богатых свои причуды. И дом Барона возвели на Уизберском холме.
- Эрик, подкинь в камин дров, что-то я мерзну.
- Так ведь не холодно, деда?
- Вот станешь таким же старым, как я, тогда и посмотрим.
Эрик нехотя поднялся с насиженного места и стал разгребать кочергой угли. Взвился сноп рыжих искр, а он тем временем подбросил в топку несколько новых поленьев. Убедившись, что они разгораются, Эрик вернулся на прежнее место.
- Как я уже сказал, это был самый большой и красивый дом в округе. Остальные дома строились гораздо ниже холма и были меньше. Непонятно почему, но местные жители всегда старались обходить этот дом стороной.
- Наверное потому, что боялись Барона, деда. Ты сам сказал, - вставила маленькая Лизи.
- Наверно, и поэтому. Но не только. Слухами земля полнится. А слухи вокруг Барона и его дома появились и разошлись очень быстро. Уже в первый день, когда дом был построен и Барон собрал по случаю окончания стройки высоких гостей, произошло странное и неприятное событие. Служка, которому было поручено развернуть на крыше дома красивый разноцветный плакат с названием будущего города, поскользнулся на черепице и разбился на смерть, ударившись головой о ступени дома. Праздник был испорчен.
Но не только это событие с самого начала раззадорило селян на байки и сплетни о проклятии баронова дома. Уже через неделю после страшной смерти служки, повариха барона, то ли случайно, то ли еще почему, была найдена еле живой на кухне. Чан с кипятком валялся рядом, а сама она лежала рядом на полу с жуткими ожогами. В сознание она так и не пришла.
- Она обварилась, да деда? – испуганно спросила Лизи.
- Никто этого так и не узнал, но шептали многое. Только с этих двух случаев все и началось. Вернее с трех. Потому что спустя месяц, старый садовник, напившись в местной таверне и, возвращаясь домой, споткнувшись о грабли, забытые им в саду накануне, ударился об их черенок и, упав навзничь, наткнулся спиной на колья, вбитые им в землю и размечающие будущий садовый заборчик.
Люди и до этого-то недолюбливали дом старого Барона, а уж после смерти садовника слухи о проклятии и старом камне поползли полным ходом. Вся местная прислуга дома разбежалась, и Барону пришлось заказывать ее из других мест, где ничего не знали о странностях дома на холме.
Какое-то время все шло спокойно. И только старый Барон с каждым днем становился все мрачнее. Не то, чтобы до этого он был менее суровым и мрачным, да только все стали замечать в нем какую-то отстраненность. Он перестал со всеми обедать, большую часть времени проводил в одиночестве, в своем кабинете. Когда его беспокоила прислуга, он страшно злился и, в конце концов, запретил всем заходить в свою комнату. Исключение составляла только его юная дочь, Генриетта.
- А она была красивая? – Лизи, услышав, наконец, что-то, что не пугало ее до полусмерти, заерзала от любопытства.
- Ну конечно она была красива, - ответил за деда Эрик. – Какая ты все-таки глупая.
- Сам ты глупый, - обиделась малышка. - Мама говорит, что ты оболтус.
- А ты только и можешь, что повторять за мамой ее слова. А своих мыслей в голове-то и нет, - огрызнулся Эрик.
- Не правда! Есть.
- А вот и нету. Неет. Глупая Лизи.
- А ты, а ты, - глаза у девочки быстро стали увлажняться.
- Ну все. Хватит препираться. Эрик, ты все-таки мужчина. Не пристало молодому джентльмену обижать даму.
Удар попал в цель. Эрик пробурчал слова скупые слова извинений, а по лицу невольно победившей Лизи расплылась довольная улыбка.
- Это было прелестное создание 18-ти лет, с дивными медовыми волосами и небесно-голубыми глазами. Кроткая и воспитанная, она была главным сокровищем старого Барона. Многие даже удивлялись, как у такого жесткого и сурового человека, как Барон, могла появиться эта медоволосая фея. Само собой, отец души не чаял в своей единственной дочери.
А тут еще наступила зима. И баронова жена слегла в постель с какой-то странной простудой. Специально вызванный из Лондона врач, проведя целую неделю в доме Барона, лечил баронессу, чем мог. Но ни микстуры, ни диета не могли помочь старой даме. Она чахла и худела день ото дня. Два месяца она не вставала с постели. Большую часть времени она или спала, или была в бреду. Старый Барон любил свою жену, и бледнел и худел с нею вместе от своего бессилия.
Масла в огонь подлила одна сумасшедшая старуха, заявившаяся на двор непонятно откуда и просящая милостыню. Сначала она вела себя тихо, но когда к ней подошла юная Генриетта с парой пенсов в нежной и мягкой ладони и протянула их грязной старухе, с той случилось что-то неладное. Она резко отшатнулась от протянутой руки молодой леди, вся как-то изогнулась, потом упала перед ней на колени, схватила ту за платье и, со слезами на глазах запричитала, чтобы она, Генриетта, и вся ее семья, пока не поздно, немедленно покинули этот дом. Иначе их ждет что-то невероятно страшное. Что именно, старуха договорить не успела. Раздираемую криками и рыданиями слуги Барона выгнали ее прочь.
Через месяц старая баронесса умерла. Ее нашла служанка, холодную и бездыханную, утром придя проведать хозяйку. Барон не проронил ни слова. Всеми приготовлениями к похоронам занимались его поверенные. После похорон он вообще перестал с кем-либо общаться. Единственным человеком, которому всегда было позволено заходить в его комнату и, с кем он продолжал разговаривать, конечно же, была его дочь.
- А она разве не страдала от смерти мамы? – сквозь пелену слез спросила Лизи.
- У юной Генриетты не было выбора. Отец был совсем плох. Он уже почти не занимался делами, был замкнут и подавлен. Только ночами, отдав все распоряжения по дому и хозяйству, она, закрывшись в своей спальне, могла вдоволь отдаться своему горю, заливая невинными девичьими слезами мягкую подушку.
Постепенно и слуги из других мест, не знающие ничего о странной истории дома, стали просить расчет. Найти новых было все сложнее. И в итоге осталось только несколько самых преданных, которые не покинули проклятый дом. Старая нянька Генриетты, не имевшая собственных детей и любившая девушку как свою собственную, да конюх, смелый молодой юноша, не ушедший вместе со всеми видимо по тому, что был безумно влюблен в молодую леди. На что он надеялся? Непонятно. Но только благодаря нему дамы могли хоть как-то справляться с хозяйством.
- А почему же они не ехали оттуда? – одновременно спросили дети.
- Все они хотели. Но старый Барон был против. После смерти жены, он стал почти не узнаваем. Весь как-то иссох, побледнел и осунулся. Ни с кем, кроме Генриетты не разговаривал.
Сколько раз стоя перед отцом на коленях она умоляла его покинуть этот дом. Но тот был непреклонен.
- Ну почему, почему? – спрашивала Генриетта сквозь слезы.
- Я жду, - отвечал старик, отворачивался к окну, выходящему на холмовую тропу и замолкал. В такие моменты было бесполезно его о чем-нибудь спрашивать.
- Кого он ждал, деда? – спросил Эрик.
- Никто не знал. Об этом знал только старый Барон. Но он никому об этом не говорил. Просто стоял у окна и смотрел на дорогу.
И Генриетта, и двое верных слуг совсем выбились из сил. Однажды вечером, на улице стояла промозглая бесцветная осень, почти такая же, как сейчас, они втроем сидели на большой кухне на первом этаже. Ветер был такой сильный, что задувал в дымоход камина, раздувая огонь и поднимая искры. Кстати, в той самой комнате, в которой сейчас сидим мы.
Дети, и без того запуганные, поежились как от холода, а маленькая Лизи прижалась к своему братику и обняла его своими маленькими ручками, не забыв прихватить под мышку тряпичную Эмми.
И вдруг они услышали скрип досок, доносившийся с лестницы, ведущей в комнату Барона. Из тени, без свечи медленно появился старый Барон. Он не спустился до конца; не дойдя несколько ступеней, он остановился. Обвел взглядом комнату, остановившись на Генриетте.
Воцарилась полная тишина. Даже ветер на время перестал завывать в каминной трубе. Он был бледен, как смерть. Но в том, как он стоял, в том, как он держался левой рукой за перила лестницы, было столько силы и достоинства, столько мужества и силы, что на какой-то момент все узнали в нем того, прежнего барона, который одним своим взглядом заставлял поджилки прислуги предательски трястись.
- Он идет. Сегодня, – тихо произнес он, но его голос, столько времени проспавший в глубине его рта, прозвучал настолько ясно и четко в тишине кухни, что отдался в ушах, слушавших его, острой нервозной болью.
Больше Барон не сказал ни слова. Повторно обведя взглядом кухню, он медленно развернулся и стал подниматься в свой кабинет. И доски пола отзывались на его шаги унылым, разрывающим душу скрипом, который продолжался даже после того, как старик скрылся в своей комнате.
Воцарилась полная тишина. Никто не мог проронить ни слова. Как будто молчание старого Барона передалось всем вокруг. И в этой гнетущей тишине, нарушаемой только завыванием осеннего ветра, вдруг неожиданно громко и отчетливо в ночном доме, прозвучал стук в дверь. Четыре медленных удара бронзовой колотушкой в дверной метал. Настолько заставший врасплох Генриетту и слуг, что те не сразу поняли, что случилось. Замешкавшись, они втроем пошли открывать тяжелую дверь. Нянька держала в руках ночную лампу, а конюх прихватил увесистую дубинку, стоявшую в прихожей на случай незваных гостей.
Медленно подняв не слушавшиеся руки, Генриетта отодвинула щеколду и приоткрыла дверь.
- Кто там? – громко спросила она. Но ответа не последовало.
Тогда она открыла дверь полностью, и в комнату тут же ворвался холодный ветер. На пороге никого не было. Однако, приглядевшись, они сумели различить силуэт, похожий на человека, медленно спускающийся по тропинке вниз, с холма.
Очередной порыв ветра обрушил на троицу холодные косые капли дождя, перекрывшие видимость и закрывшие за собой далекую фигуру, удаляющуюся от проклятого дома.
Чувствуя необъяснимый страх, они поскорее закрыли входную дверь. И пробормотав друг другу «спокойной ночи», разошлись по своим комнатам.
Наутро старый Барон был найден мертвым. Он лежал на своей постели. Она была не разобрана, и он лежал на ней в своей парадной одежде, положив на грудь холодные ладони. Его лицо выражало спокойствие и умиротворенность. Даже морщины на суровом лице разгладились, придав его чертам утонченное благородство, достойное его титула.
После этого все закончилось.
- А Генриетта? Что с ней сталось? – дрожащим голосом спросил Эрик.
- Да. И конюх. Они поженились? – продолжила вопрос Лизи.
- Юная баронесса? После похорон отца она уехала в Лондон. Купила там дом и вскоре вышла замуж за сына богатого коммерсанта без титула. Поговаривали, что это был счастливый брак, и у них родилось двое симпатичных малышей. Служанка уехала вместе с ней и присматривала там уже за детьми Генриетты. А молодой конюх? Нет, он не поехал с ними. Да и на что он мог рассчитывать? Но перед отъездом, за проявленную преданность семье Барона, Генриетта даровала ему этот дом. И он остался в нем жить, тем более что после бароновой смерти ничего необычного уже не происходило.
Содержать такой большой дом было почти невозможно. Ну для чего обычному конюху такой огромный дом? Он поделил его на четыре части и стал его сдавать. Тем более, что наш город быстро разрастался и желающих снять здесь комнаты было предостаточно. Прошло совсем немного времени и конюх тоже обзавелся семьей. Он женился на дочке местного мельника. С таким домом среди простых людей он считался выгодным и желанным женихом. Она оказалась милой и порядочной девушкой и родила ему мальчика: симпатичного сорванца, которому пророчили неплохое будущее, если бы не его болезненная склонность прикладываться к бутылке.
- Как у нашего папы, да? – Лизи понемногу успокаивалась; конец истории ей понравился. Хотя она бы предпочла, если бы молодой конюх и Генриетта поженились бы друг на друге, но не стала спрашивать, почему этого не произошло. Детское сердце иногда чувствуют и понимают острее и лучше, чем может понять даже взрослый человеческий ум.
- Что-то вроде того, ответил старик. - Но в любом, случае, оба они прожили долгую и счастливую жизнь, окруженные детьми, внуками и любовью.
- А теперь бегите спать, мелюзга. Пока мама не разогнала. Тогда и мне достанется. Эрик, помоги мне встать.
- Дед, а как же скрип. Это ведь старый Барон, да? – Эрик помог старику подняться из кресла.
- Никто не знает, Эрик. Кто-то говорит, что да. Что после смерти душа старого Барона ходит по дому, заглядывает в окна и ждет, когда за ней придет тот темный человек, который стучался в его дом накануне его смерти. Но вряд ли. Я прожил в этом доме уже много лет, и не видел ничего, что могло быть похожим на Барона. Просто старый дом помнит его шаги. И скрип половых досок – это не что иное, как память. Память старого дома о первом хозяине. Который заплатил слишком дорогую цену за свою дерзость, но за смелость получил этот дом после своей смерти.
Дети помогли дедушке дойти до постели, усадили его. Неловко помялись, потупив перед ним свои личики, а потом, словно по команде, не сговариваясь, одновременно обняли деда и долго-долго не отпускали, и по щекам у всех троих текли прозрачные слезы.
- Ну, полноте. Ишь прилепились, - наконец нарушил молчание старик. – Идите спать. Спокойной ночи, мелюзга.
- Спокойной ночи, деда, - хором ответили дети.