Изгнание из рая

Слава Фурта
ИЗГНАНИЕ ИЗ РАЯ

В путь нас скоро пригласят
Вдоль по улице безлюдной,
Всё поймём про рай и ад,
Жизнь была чуднОй и чУдной.

Виктор Луферов

Нос его, хрящеватый, загнутый к обрамлённой чёрными с проседью усами верхней губе, казалось, исключал всякую возможность для разговора – узкий печальный рот словно был закрыт вот этим самым носом, напоминающим ржавый крючок на двери деревенского амбара. Но нос – это было отнюдь не первое, что увидел Сергей, когда несильное, почти дружеское, и в то же время уверенное похлопывание по плечу разогнало липкую хмарь сна без сновидений. И не седоватый бобрик волос, топорщившийся на высоком лбу, не бороду, напоминавшую перевёрнутую епископскую тиару, не глаза, полные снисходительной ласки и удивления, какие бывают у ягнёнка, когда мясник после точного удара ножом подставит к горлу помятый таз, не кисти с выступающими венами, не пальцы с распухшими от артрита суставами, перебирающие связку ключей, не… Рубчик. С трудом разодрав склеенные слизью веки, он первым делом увидел рубчик, купающийся в бесформенном пятне золотистого света. Крестики-нолики на бесконечном поле. Старик был одет в серую хламиду из грубой мешковины, подпоясанную пенькой у талии, на которую падали прорывающиеся сквозь щели в дощатых стенах лучи ослепительного солнечного света. Старик был чем-то неприятен Сергею, и ему захотелось потянуться, зевнуть во всю ширь пересохшего рта и вновь забыться в удушливом забытьи простыней. Но тот потянул его за руку, и Сергей, ошалело озираясь по сторонам, присел на койке, коснувшись ногами земляного пола.

Тут только он сообразил, что место, в котором довелось ему пробудиться ото сна, было донельзя странным. Странен был и разбудивший его старик, странной была и больничная койка в огромном дощатом сарае без окон. Даже то, что спал он на этой койке, что называется, при полной выкладке, одетый в свои любимые потёртые джинсы, клетчатую ковбойку и кроссовки, тоже не совсем вязалось с его представлениями о жизни. Сергей открыл, было, рот, чтобы спросить старика, а какого, собственно говоря, … но тот приложил палец к запертым хрящеватым носом губам. Дескать, того самого! Сладкая лень погладила пытливое сознание Сергея мягкой ладошкой, будто налили ему спросонья сто пятьдесят хорошего коньяку, и он таки потянулся, зевнул и поглядел на старика уже как на старого знакомого, без любопытства, но и без неприязни. Старик поманил его за собой, и когда Сергей поднялся с койки, на пол упали автомобильные ключи, выбив фонтанчик пыли. На брелке автосигнализации замигала красная лампочка. Сергей нагнулся, но старик предупреждающе поднял руку, и Сергей почему-то моментально уверился в том, что ключи от машины ему вскорости не понадобятся.

Они пробирались между бесконечными рядами одинаковых коек, на которых закутавшись в одинаковые простыни, скрючившись в однообразных позах, закрыв глаза и разинув рты, спали похожие друг на друга люди. У одной из коек Сергей замешкался, узнав маму, спавшую, подтянув к животу ноги и скрестив руки на груди. За ней, спящей, наверное, всё это время кто-то ухаживал – прядь пепельно-седых волос была аккуратно зачёсана за ухо. Ему захотелось обнять её, но старик погрозил пальцем. Внутри всё захолонуло от возмущения, однако, Сергей снова не посмел ослушаться.

Они подошли к стене, где небольшое пространство было свободно от коек. В полумраке, пропоротом солнечными лучами, Сергей разглядел дверь с солидным висячим замком. По непонятной причине сарай запирался изнутри. Старик положил ему руку на плечо, словно спрашивая о готовности к чему-то. Потом, не дожидаясь ответа, нагнулся к замку. Вокруг царила тишина, нарушаемая слабым позвякиванием ключей.

Старик рывком распахнул дверь, и Сергей едва не закричал от боли, но сдержался, лишь зажмурив глаза и закрыв уши руками. Будь у него бы ещё пара рук, он бы зажал и ноздри, потому как место, в котором он очнулся, в котором пребывал, Бог знает, сколько времени, было лишено не только света – пятнышки, высвечивавшие рубчик на хламиде старика, не в счёт, оно было лишено звуков и запахов. А теперь всё это в виде ярчайшего солнечного света, громогласного, так казалось Сергею, щебетания птиц, и раздражающих нутро пряных весенних – непременно весенних – запахов, захлестнуло сознание Сергея, жгутом скрутило все его органы чувств. И чувства, завладевшие им, были радостными, сладостными, но оттого и болезненными, что пришли на смену пустоте, внутренней невесомости, вытянутому в линеечки больничных коек покою. Старик снова похлопал его по плечу, и в этом похлопывании не было уже прежней властности, а лишь лёгкое панибратство.

- Ну-ну… всё теперь хорошо, - произнёс он с едва заметной картавинкой, - всё теперь будет, как тут говорят, херфоррагенд, айнфах мэрхенхафт*… тьфу, есть у меня причины не любить язык этих мест. Откройте глаза и увидите своего приятеля. Он вас уже дожидается.
______________
*великолепно, просто сказочно (нем.)
______________

Сергей разомкнул веки. Поначалу глаза слезились, отчего изображение было размытым: размытые пригорки, засаженные аккуратными прямоугольниками лесных массивов и полосками виноградников, размытые низенькие чистенько выбеленные домики с цветистыми палисадничками, был размыт и увенчанный крестом высоченный шпиль модерновой католической церкви, напоминающий трубу крематория.

Сергей оглянулся. Сарая, из которого они, должно быть, только что вышли, здесь будто бы и не было никогда. Они со стариком стояли на одном из пригорков, на узенькой заасфальтированной, чистенькой, будто со стиральным порошком выдраенной тропинке, окружённые невысокими фруктовыми деревьями, яблонями, сливами, черешней, посаженными вперемежку, на которых красовались сочные налитые ягоды и плоды. Но ноздри Сергея по-прежнему щекотал острый цветочный дух, и он готов был поклясться, что где-то в глубине яркой зелени листвы прячутся и соцветия, белые, нежно-розовые, с бледной позолотой тычинок посередине. По тропинке, убегавшей вниз к подножию холма, поднимался невысокий коренастый мужчина, лет за семьдесят, но выглядевший куда моложе и крепче, чем то предписывал возраст. Прищурившись, Сергей узнал дядю Севу, своего соседа. Он признал его по извечной кепке с дырочками для вентиляции, парусиновым брюкам и слегка выступавшей вперёд упрямой арийской челюсти. Тот любил, когда Сергей с Ириной называли его дядей Севой. Звали его, на самом деле, Себастианом. Попав в отрочестве под советскую оккупацию, он выучил с полтора десятка русских слов, из которых половина была нецензурной и, при случае, не упускал возможности похвастаться, как выменял у конного артиллерийского расчёта вполне здоровую лошадь за бутылку вполне дерьмового шнапса. О тех временах дядя Сева всегда вспоминал с удовольствием. Говорил, что русские – зеер гуте меншен*, супротив немцев, которые за редким исключением совершенно айсиг кальт**, а некоторые и вовсе аршлёхер унд шайзкерле***. Любовь дяди Севы к россиянам Сергей с Ириной не очень разделяли, но вполне понимали его – в те золотые для себя времена он был молод, голоден и счастлив.

________________
*очень хорошие люди (нем.)
________________
** холодные, ледяные (нем.)
________________
*** м…даки и жуки навозные (нем.)
________________

- Грис Готт, мойн юнге, грис Готт, Петрус!* - широко улыбаясь, произнёс дядя Сева, взобравшись на вершину холма.

________________
* Приветствую тебя, мой мальчик, приветствую тебя, Петрус! (нем., шваб. диалект)
________________

Удивительно, что у него вовсе не было одышки, от которой дядя Сева в последнее время немилосердно страдал вследствие чрезмерного употребления пива. Выйдя на пенсию, он уничтожал в день никак не меньше семи-восьми бутылок «Динкель аккера»*.

________________
*популярная в земле Баден-Вюрттемберг марка пива
________________

- Херцлихь виллькоммен*! - он наклонился к Сергею и доверительно зашептал на ухо, - я здесь для тебя буду чем-то вроде проводника, наставника на первое время. Здесь всё неплохо устроено, тебе понравится, только вот… - дядя Сева подмигнул и с опаской скосился на Петруса, - пуфф**, к сожалению, отсутствует.

_____________________
* Добро пожаловать! (нем.)
_____________________
**бордель (нем.)
_____________________

Петрус же нарочито отвернулся: ему, дескать, лицу почти официальному, не престало выслушивать непристойности, затем брезгливо скривил губы и, обращаясь к Сергею, проговорил:

- Ну что же, я думаю, с помощью этого гм-м… - дядю Севу он намеренно игнорировал, видно было, что эти два человека без особой надобности предпочитали не встречаться, - вы у нас прекрасно освоитесь.

Петрус уже развернулся, чтобы идти прочь, показывая всем видом, что его миссия окончена, как вдруг радостное повизгивание и поскуливание нарушило гармонию птичьего гомона. Сергей вскинул голову – неумело рассекая розоватыми перепончатыми крыльями пронзительную синь неба, помахивая гордо задранной колбаской хвоста, поигрывая вишенками ласковых глаз, перебирая слои воздуха кривыми коротенькими лапками, навстречу ему летела Ляпа, дворняжка цвета нарезного батона. Он вспомнил, как засовывал её в пластмассовую клетку в тот день, когда они улетали из России, как упиралась несчастная собака всеми четырьмя кривыми лапами, как выла и рычала, будучи от природы существом жизнерадостным и незлобивым. А сейчас она медленно летела к нему, как живая пародия на заставку одной голливудской кинокомпании.

- Ошибка, - жёстко произнёс Петрус, - собакам летать не положено, - и взмахнул рукой.

Крылья враз исчезли, и Ляпа, испуганно взвизгнув, мешком свалилась к ногам Сергея. Он развернулся, чтобы на сей раз уже высказать Петрусу что-нибудь очень обидное, но его полный гнева взгляд упёрся в удаляющуюся спину старика. Тот шагал прочь, поигрывая связкой ключей. Дядя Сева поднял собаку на руки, ощупывая лапы.

- Арме хундин*. Ничего, все косточки целы. Пронесло. Нимм’с ляйхьт**, Серьёжа. И тут такое происходит. Ошибка, видите ли! Собакам, говорят, летать не положено. Птицам разрешается, а собакам – нет. Фарисей несчастный! – дядя Сева намеренно картавил, передразнивая Петруса. - Увы, Серьёжа, евреи бывают формалистами почище нас, немцев. Те, кто переезжал в Германию из Израиля говорил, что наши аршлёхер из аусландсэмтер*** – сущие дети по сравнению с тамошними бюрократами из министерства абсорбции.

___________________
*Бедная сучка (нем.)
_____________________
**Не переживай (нем.)
_____________________
***отдел по работе с иностранцами (нем.)
_____________________

Вырвавшись из рук дяди Севы, Ляпа бросилась к Сергею.

- Ляпушка, как ты здесь оказалась?… Как мы здесь оказались?

Последний вопрос он задал не собаке, которая не могла знать ответов на терзавшие Сергея вопросы. Он обращал его дяде Севе, но тот словно бы не слышал Сергея. Отвернувшись и заложив руки за спину, он насвистывал игривый швабский мотивчик.

- Пойдём, мой мальчик, пойдём. Ду золльст шон эссен воллен*.

_____________________
*Ты, должно быть, уже проголодался (нем.)
_____________________

И они пошли вниз к подножию холма по той самой тропинке, по которой некоторое время назад поднимался дядя Сева. Ляпа, то и дело приседая под кустиками, семенила за ними. Дядя Сева почти без перерыва говорил, а Сергей никак не мог зацепиться за смысл произносимых им слов. Речь дяди Севы сливалась для него с шелестом листвы и птичьим щебетанием. Он воспринимал каждый звук дяди Севиной болтовни, понимал каждое слово, что было странно, поскольку говорил дядя Сева на немецком, который Сергей так толком и не выучил, но слова звучали настолько знакомо, что ему казалось, что болтает дядя Сева на чистейшем русском, вставляя немецкие выражения ради непонятного шарма. Тем не менее, основной смысл, ботшафт*, послание, содержавшееся в дяди Севиной речи, ускользало.

_____________________
*послание (нем.)
_____________________

Они пришли на лужайку, окружённую яблонями и сливами, на которой стояли накрытые крахмальными скатертями столы, и уже несколько человек завтракали, кто молча, а кто под оживлённую беседу на том странном, ускользающем от сознания Сергея наречии. Или обедали? Или ужинали? Сергей поднял к глазам левую руку, но часов на ней не было. Оторвавшись от своих тарелок, посетители странного заведения приветливо закивали.

Дядя Сева захохотал:

- Ты никак не поймёшь, что там, куда ты попал, часы не нужны. Как вы там русские говорите? Счастливые часов не наблюдают. Марио, - он подозвал щуплого человечка в белоснежной тужурке с аккуратно подстриженными усиками. – Как у тебя? Не болит больше? – он показал официанту на низ живота. – Береги себя, старина Марио. Даже для нас это имеет смысл. Мне бутылку «Динкель аккера», а нашему новому другу – хорошего красного вина. Отвыкай, мальчик, отвыкай, ни шнапса, ни бренди здесь не подают.

Лицо Марио показалось Сергею знакомым, ну как же… это же официант из маленького итальянского ресторанчика, куда дядя Сева несколько раз его водил, и где Сергей в последний раз сильно перебрал граппы*.

_____________________
*итальянская виноградная водка
_____________________

- Какие вина предпочитает наш новый друг? – Марио улыбался не заученно, как полагалось бы официанту, а совершенно по-свойски. – Пьемонтские, тосканские? Есть великолепные вина из Трентино.
- Ах нет, наш друг настроен патриотично, - ответил за Сергея дядя Сева. – Троллингер*, за прибытие он выпьет только настоящего швабского троллингера. И принеси нам две порции ростбратен мит шпэтцле**. Я тоже зверски голоден.

_______________________
*сорт вина, производимого в Вюрттемберге
_______________________
**национальное швабское блюдо, жаркое
_______________________

Подали напитки. Дядя Сева сделал жадный глоток и со стуком поставил массивную кружку на стол, отирая пену с губ тыльной стороной ладони. Сергей пригубил вино из напоминающего чайную чашку бокальчика. На его вкус оно было кисловатым.

- Я не могу так больше, дядя Сева. Скажи, я… - Сергей запнулся.
- Да, мой мальчик, ты всё правильно понял. Ты мёртв, и я мёртв, и Марио, и фрау Павлик, - он показал пальцем на старушку, подносившую ко рту вилочку с насаженным кусочком вишнёвого торта.

Увидев, что на неё обратили внимание, фрау Павлик радостно замахала сухой обезьяньей ладошкой.

- И херр Пфундмайер, - он указал на толстяка, поглощавшего нюрнбергские колбаски с квашенной капустой. – И твои мать и жена. И моя жена. И твоя собака. Мы все умерли.

Словно поняв, что её упомянули в разговоре, Ляпа, сидевшая подле стола, пискнула и зашевелила ушами. Сергей почувствовал, как заныло под ложечкой. Он опустил бокал с троллингером.

- А этот, который встретил нас?
- Ну… Неужто не узнал? Хайлигер Петрус*. Этот здесь чуть ли не раньше всех, ну после того, как его это… вниз головой…

_________________
*Святой Пётр (нем.)
_________________

«Убили Петруху», - совсем не к месту пронеслась в голове Сергея крылатая фраза из полюбившегося в детстве фильма.

- Можно сказать, Петрус – хозяин заведения. Главнее – только Сам, которого он три раза предал… да чего я тебе рассказываю?

Дядя Сева ещё отхлебнул пива.

- Итак, у меня для тебя есть две новости. Одна плохая, другая хорошая. Плохую ты уже услышал: мы покойники. О второй, хорошей, должен был бы и сам догадаться – мы в раю. Так что, херцлихь виллькоммен им парадиз!* И не расстраивайся. Ты ещё там знал, что рано или поздно умрёшь. Все умрут. Но, наверное, не все попадут в рай. Хотя по тому, что я тут вижу чересчур много своих знакомых, даже тех, которых бы во веки веков видеть не хотел, существование ада, как такового, для меня сомнительно.

________________
*Добро пожаловать в рай! (нем.)
________________

Но у Сергея ещё оставалась последняя надежда, за которую он ухватился, как утопающий за соломинку. Дядя Сева был выдающимся мастером всяческих розыгрышей.

- Дядя Сева, ду фераршст михь*. Если мы в раю, то, как у Марио может болеть низ живота? Прекрати свои глупые шутки.

_______________
*Ты меня разыгрываешь (нем., груб.)
_______________

- Ох, мальчик. Тебя удивила боль Марио, и не удивила летающая собака? – он потрепал Ляпу по холке. Та благодарно лизнула ему ладонь. – Могу объяснить. Марио умер от рака простаты. Умирал долго, тяжело. Произошёл сбой в системе. Очередная небольшая ошибка, как с летающей собакой. Его не смогли до конца освободить от боли. Или не захотели. Может быть, слишком быстро забрали из чистилища. Место, из которого тебя вывел Петрус, помнишь? У нас тут всё чрезвычайно близко к совершенству, но не есть само совершенство. Ничего идеального на свете нет, и рай тоже не идеален.
- Дядя Сева, но я прекрасно знаю эти места, я как будто жил уже здесь…
- И как будто не жил. Да, Серьёжа, мы с тобой там, откуда отправились в последний путь. Мы – в Шельменхольце, Ремс-Мурр крайс дес ландес Баден-Вюрттемберг*. Видишь вон тот холм? Узнаёшь? Вальдфридхоф**. Там лежу я. Спустя восемь лет, как не стало твоей семьи, я умер от инфаркта. Моя Ева пережила меня ещё на пять лет. Мы лежим там рядышком. Вернее, то, что от нас осталось. Но ведь это не важно, мальчик. Там, под землёй – один тлен, посеревшие кости, которые не оживут, как в какой-нибудь американской страшилке. А я вот он, дышу, разговариваю с тобой, ем, пью, словом, наслаждаюсь жизнью, как раньше. Всё почти так же, как и раньше, только намного лучше. У меня не болит сердце, нет одышки, я могу пить сколько угодно пива, и у меня потом не наступает похмелье. Здесь невозможно напиться в стельку, ты чувствуешь только лёгкое опьянение, и сколько бы не пил, ощущаешь главное – вкус, великолепный вкус «Динкель аккера». Прост! Ауф дем парадиз!***Марио! Ещё пива, ещё вина, и куда запропастилась еда в этой чёртовой богадельне? – заревел дядя Сева.

__________________
*административные единицы в Германии
__________________
**лесное кладбище (нем.)
__________________
***Ура! Выпьем за рай (нем.)
__________________

Внезапный порыв ветра зашевелил белоснежные скатерти на столах. Небо потемнело, и показалось, что птицы попрятались в ожидании раската грома. Посетители ресторана прекратили разговаривать и поглощать пищу. Звяканье вилки с кусочком вишнёвого торта, которую фрау Павлик уронила в испуге, повисло в тишине. К их столику бежал Марио. В правой руке он держал поднос с двумя тарелками, от которых поднимался ароматный пар, а левой прижимал ширинку чёрных официантских брюк с лампасами.

- Вот ваш ростбратен, херр Себастиан. Но я прошу вас держать себя в рамках… Ещё одна такая выходка с вашей стороны, и я вынужден буду… - его лицо утратило былую доброжелательность.
- Да-да, ты прав, Марио. Извини. Честное слово, я буду осмотрительней. Не надо никому ничего докладывать… Не надо, прошу тебя.
- Хорошо, херр Себастиан, я надеюсь на ваше благоразумие.

Марио поставил на стол тарелки с дымящимся жарким и удалился, всё ещё придерживая низ живота. Дядя Сева отёр носовым платком пот с шеи.

- Вот так, сынок. Везде нужно держать язык за зубами. Даже здесь. Особенно здесь. Ничего, ты парень смышлёный и быстро усвоишь наши порядки. А теперь – за еду. Великолепный ростбратен мит шпэтцле. Должен быть ещё вкуснее, чем я тебя когда-то угощал. Я тебе рассказывал, как готовится ростбратен? У коровы вырезается вот эта часть, – дядя Сева похлопал себя по массивному загривку. Потом недели две мясо вывяливается в специальном помещении…

Сергей обхватил голову руками.

- Дядя Сева, ну о чём ты говоришь? Какие коровы, какой ростбратен? Ты скажи мне…
- Да, непонятно, откуда они говядину берут. Неужели Сам решил заняться генной инженерией? Убивать-то живые твари нельзя… Рай всё-таки, - он отрезал ножом кусок мяса и бросил Ляпе. – Ну что же, Серьёжа, расскажу тебе твою историю. Ты бы и так всё узнал. Вспомнил бы. Просто пока к тебе не полностью вернулась память. Но она скоро вернётся, и ты вспомнишь всё, даже то, что пытался забыть, пока был жив.

Ты переехал в Германию года за три до того, как погиб и сам, и вся твоя семья. Ты – учёный. Вернее, ты был учёным. Ты перестал им быть не потому, что умер, а потому что решил эмигрировать. Но ты не знал этого тогда, ты же жить ехал, а не умирать. У вас тогда всё было… не сказать, чтобы плохо, просто совсем паршиво. Умбау*. Это было, как взрыв гранаты в заброшенном сельском клозете – застарелое дерьмо летело во все стороны. Вы радостно громили то, что ещё совсем недавно принято было превозносить. По улицам бродили толпы ошалевших людей, размахивая трёхцветными знамёнами. Очень скоро им навстречу вышли другие толпы, которые размахивали красными знамёнами. Ты на тех и других поглядывал свысока, считая круглыми идиотами. В самом деле, чего шляться по улицам, когда магазины сперва были пусты, так что в них церковная мышь не нашла бы чем поживиться, а потом наполнились второсортной заграничной жратвой в ярких упаковках, да только тут выяснилось, что покупать эту жратву больше не на что. И те, и другие поверили в то, что достойны лучшей участи. Эту мысль им как-то очень быстро вдолбили в головы. Только позабыли при этом сказать, что для того, чтобы лучше жить, нужно не орать на митингах, а упорно работать. А ты считал, что можешь и хочешь работать. И тебе надоело, сглатывая слюну, стоять у пёстрых прилавков, зажав в кулаке несколько помятых купюр, которые сегодня ещё хоть что-то стоили, а завтра ими уже можно было подтирать задницу. Ты был молод, умён, полон энергии. Ты сделал замечательную Научную Работу. Но у тебя на родине её не признали. Твою выдающуюся Научную Работу нигде не напечатали, потому что на этой, будь она неладна, родине существовала всего парочка специализированных журналов, в которых печатали исключительно Своих. Но ты, Серьёжа, слишком ценил себя, чтобы перестать быть Чужим.

_______________
*перестройка (нем.)
_______________

И вот тогда ты решил, что пора с родины бежать, тем более, что с неё, с родины, побежало в тот момент всё, что могло не то, чтобы бегать, а хоть как-то ковылять. Уж не знаю почему, но для бегства ты выбрал Германию. Может быть, эдакое чувство национальной гордости наоборот? Кто нас когда-то… ты понимаешь… тот нам сейчас и поможет? Ай-ай… Русские – хорошие люди, но чересчур наивные. Немцы готовы оплачивать создание образа Германии с человеческим лицом, но только если такая пластическая операция не слишком дорого будет стоить. А согласись, накормить всех голодных учёных из России – не дешёвое удовольствие. Поэтому тогда, чтобы уехать в Германию, нужно было быть немцем. А все твои германские корни – немецкая овчарка-поводырь у слепого троюродного дедушки. Но тут на твоё счастье ввели квоту для русских евреев. К слову сказать, таковых у тебя в роду тоже не водилось, но еврейство можно было купить. Как тебе удалось это устроить, ты особо не распространялся… Противно, да? Обрезание не пришлось делать? Нет? Наши болваны в посольстве не додумались заглянуть тебе в ширинку? Повезло. Как же… меншлихе рехьте*. Но ты был и на это готов. Я так и вижу тебя в ванной, покрывшегося потом, дрожащими руками сжимающего бритву. Не обижайся… Я же просто шучу.

______________________
права человека (нем.)
______________________

И вот ты, новообращённый еврей, не знающий ни слова ни на иврите, ни на идише, со всем светловолосым семейством с носами картошечкой, вырвался из своего египетского плена. И была у тебя мать, которую ты увёз едва ли не силком, потому что родила она тебя без мужа, ребёнок ты был поздний, и лет ей тогда было совсем немало, и бросать хоть и бедное, но насиженное гнездо она не хотела. Но была у тебя ещё молодая жена, которой было всё равно, где жить, только бы жить с тобой, и она приняла твоё решение, если и не с радостью, то спокойно. Да, и ещё была собака, которая сидит сейчас подле и слушает наш разговор. А землёй обетованной оказалась Германия, на языке которой разумела только что собака, потому что они, умнейшие из всех существ, понимают любой человеческий язык.

Поселили вас сперва всех в одной комнате в вонхайме* для переселенцев, в Шельменхольце, рядом со стадионом. Не ищи его теперь, здесь не место той юдоли печали. Там теперь яблоневый сад. Я так думаю, что Сам в раю разбивает сады везде, где кто-то когда-то был несчастлив. В Дахау или Катыни, должно быть, расцветают тропические кущи. То было место, где застыло время. То есть, наверное, оно там и до сих пор течёт, но не обычно, измеряемое часами и минутами, рассветами, закатами, временами года, а тянется до очередного приглашения на собеседование в ауслэндербехёрде**. А в промежутках? Курсы немецкого языка в фольксхохшуле*** да походы за жратвой в ближайший «Альди»****. В «Альди» переселенцы ходят пешком. Минут тридцать ходу. Экономят на автобусных билетах.

______________________
*общежитие (нем.)
______________________
**отдел по работе с иностранцами (нем.)
______________________
***народная школа (нем.)
______________________
****сеть супермаркетов, известная своими низкими ценами, где закупают продукты наименее обеспеченные слои населения.
______________________

Ты не вспоминаешь свой первый поход в «Альди», мой мальчик? Семейный поход. Ты тогда закупил продуктов едва ли не на все деньги, которые тебе выдали в ауслендербехёрде на первое время. Твоя мать охала под тяжестью набитых снедью полиэтиленовых пакетов и останавливалась каждые десять минут, чтобы передохнуть. И ты тогда пожалел, что не украл из магазина тележку. Правильно сделал, Серьожа. С ней ты добрёл бы лишь до первого полицейского. И вот незадача: фрукты, которые ты накупил – там, на родине, ты ведь не мог позволить купить себе фруктов – сгнили через четыре дня. И ты тогда долго ругался на хвалёное немецкое качество.

Это был первый шок от новой родины. Старую ты старался забыть.

Что ты ещё можешь вспомнить из того времени? Часы, проведённые подле телевизора? Смотреть телевизор настоятельно рекомендовали учителя из фольксхохшуле – для того, чтобы быстрее выучить язык. Вы опять таки усаживались у экрана всей семьёй – комната ведь была единственная. Смотрели всё подряд: мультфильмы, новости, дублированные американские боевики. А ты ждал позднего часа, когда будут показывать стрип-шоу «Тутти-фрутти». Жена обижалась на твоё пристрастие – ей было стыдно перед свекровью. В то время из вашей жизни секс практически исчез – твоя мать страдала бессонницей.

С соотечественниками, которые жили в вонхайме, ты старался не общаться. Они казались тебе мелкими. Посмотри-ка вон за тем столиком сидит щуплый человечек с залысинами. Он вспомнил тебя и поднимает кружку с пивом. Это Маленький Вилли. Прост, Вилли, прост! Маленький Вилли – шофёр из Караганды. Фольксдойче*. Ещё в Казахстане попал в аварию и стал инвалидом. Когда его бросила жена, решил перебраться на фатерлянд**. Года три назад выпил сливового шнапсу и заснул с сигаретой в постели. Была ещё семья евреев Афраймовичей из Кишинёва. Глава семейства, Лазарь – парикмахер. Жена его, Фира – бухгалтер. И двое детей, мальчик и девочка, Ося и Буся. Афраймовичи ещё живы. Помнишь Афраймовичей? Ты помни и молись, как умеешь, за их безбедное житие Там, потому что Лазарь мог донести, что ты такой же еврей, как я Ходжа Насреддин. Но не сделал этого. Да что тебе были соотечественники? У тебя была цель, у тебя была Научная Работа.

_________________
*урождённый немец (нем.)
_________________
**родина (нем.)
_________________

Ты не забывал о Ней ни на минуту. Ты знал, что некто профессор Феркеле работает в той же области, что и ты. По счастливой случайности херр Феркеле был профессором Штуттгартского университета. Штуттгарт – вот он, под боком. Ты написал ему письмо и напросился на доклад на семинаре. Херр Феркеле, добродушный улыбчивый толстяк, пышущий благополучием и здоровьем, осознавал важность своего профессорского статуса. Даже в тридцатиградусную жару он не снимал галстука. Доклад ты сделал с грехом пополам, мешая английские слова, которые уже порядком позабыл, с немецкими, которых ещё не выучил. От полного провала тебя спас только подлинно русский энтузиазм. Завязалась дискуссия, и ты понял, что в отличие от твоей Научной Работы, то, что делал Феркеле со своими митарбайтерами* – просто научная работа. И ты не смог, как тебе казалось, вежливо, аккуратно, не выразить своего превосходства. Ты предложил свои услуги в качестве сотрудника института, которым руководил Феркеле. Ты сказал, что по твоему мнению, при твоём участии институт Феркеле смог бы добиться потрясающих результатов. Твоё мнение никто не стал оспаривать, тебе лишь объяснили, что в университете очень туго с позициями, особенно для иностранцев. После доклада тебя пригласили на роскошный ужин. Но потом начисто… забыли. Ты ещё несколько раз писал Феркеле, но он не удостаивал твоих писем ответом. Ты попытался завязать контакты с другими учёными в Германии, писал и им, но тебе отвечали, что тема твоих исследований лежит вне круга интересов местных исследователей. На этом твоя карьера завершилась. Только ты никак этого не хотел понять.

__________________
*сотрудниками (нем.)
__________________

Время шло, твоя семья получила ауфентхальтсбевиллигунг* и зоциальпаушале**. Вас переселили во вполне сносную трёхкомнатную квартиру, которая оплачивалась щедрым германским государством. Квартира твоя была дверь в дверь к моей. Ты по-прежнему пялился в телевизор, ходил в «Альди» и рассылал письма немецким профессорам. Кстати об «Альди». Ты вдруг решил, что с переездом в новое жильё у тебя поменялся статус. Ты решил, что закупаться в «Альди» тебе больше не к лицу. Ты ждал, что тебе вот-вот придёт приглашение об устройстве на работу. После долгих месяцев проживания в Германии знакомых у тебя практически не было, но ты считал, что они тут же появятся, как только ты получишь работу. И не мог ты допустить, что твои новые знакомые запомнят тебя с полиэтиленовыми пакетами в руках, на которых будет написано «Альди». Поэтому ты шёл в дорогой супермаркет «Минималь», покупал пачку жевательной резинки, набирал тамошних пакетов, а потом отправлялся в «Альди». Ты хотел, чтобы все вокруг думали, что ты покупаешь продукты в «Минимале». Сумасшествие, Серьёжа. Ты натурально сошёл с ума. Всем вокруг было наплевать не только на то, где ты покупаешь продукты, но и на то, что ты вообще существуешь.

________________
*вид на жительство (нем.)
________________
**социальное пособие (нем.)
________________

Ты работу так и не получил, но её получила твоя жена Ирина. К тому времени, в отличие от тебя, она очень и очень прилично освоила немецкий язык. Она стала преподавать русский в той же самой фольксхохшуле, где вы с матерью всё ещё учили немецкий. Денег у вас больше не стало, потому что вам тут же урезали пособие. Зоциальштаат* – чётко отлаженный механизм. Он даёт человеку возможность не захлебнуться в собственном дерьме. Но как только человек этот начинает чуть-чуть выныривать, например, по грудь, дерьма тут же подливают, до прежнего уровня. Вам было уже за тридцать, и пора было подумать о детях, но поскольку Ирина стала почти что единственным кормильцем в семье, вы решили с этим вопросом повременить. Тем более, Серьёжа, что к этому моменту ты всерьёз запил.

________________
*социальное государство (нем.)
________________

Тогда-то мы и познакомились. Мы с моей Евой были вашими единственными немецкими друзьями. Мы ведь с Евой тоже бездетны, а вы по возрасту могли бы быть нашими детьми. Мы оба уже были на пенсии. Нам необходимо было о ком-то заботиться, а вам, особенно тебе, нужна была забота. Мы не могли очень уж часто встречаться, хотя жили бок о бок, потому что твоя мать ужасно к нам ревновала. Её, Серёжа, можно понять. У неё отняли родину, а теперь появились какие-то посторонние люди, которые претендовали на последнее, что у неё оставалось, на тебя. За глаза она называла нас фашистами, мы были её врагами. Врагом, конечно, была и твоя жена. Конечно же, по мнению матери, именно она уговорила тебя уехать из России, и тем самым сломала тебе будущую блестящую карьеру на родине. Но с присутствием Ирины в твоей жизни за эти годы твоя мать как-то смирилась. А вот нас с Евой она так и не приняла. Мы вывозили вас на аусфлюге* по окрестностям, тут ведь много красивых местечек, не так ли? А она всегда оставалась дома. Чтобы поддержать вас, Ева брала у твоей жены уроки русского языка, который ей, в общем-то, был совершенно не нужен. А что делали мы с тобой? Чем могут заняться двое мужчин, которым особенно нечего делать? Пойти в пуфф? Для этого я был уже слишком стар, а ты ещё слишком беден. Мы обошли с тобой все уютные заведения в округе, где ты, как правило, мертвецки надирался. Я попивал своё любимое пиво, а ты заказывал шнапс или бренди. Ты жаловался на жизнь, на то, что здесь, в Германии тебя, ну… не столько тебя, сколько твою выдающуюся Научную Работу по достоинству не оценили. Что даже твоя жена нашла себе место под солнцем, и теперь содержит семью, а ты висишь у неё камнем на шее. Но перед тем, как упасть пьяной физиономией на стол, ты всегда говорил, что твои неудачи временны, что всё образуется, и что новый «профессор феркеле» из какого-нибудь заштатного университета, которому ты отправил очередное послание, наверняка примет тебя на работу. Ты только жалел, что тогда вам придётся уехать из Шельменхольца, где мы с тобой так прекрасно коротали вечера. Каждый раз на этой фразе ты засыпал, и мне приходилось вызывать такси, чтобы отвезти тебя домой. Платил, разумеется, я.

____________________
*экскурсии (нем.)
____________________

Но однажды ты решил начать новую жизнь. Ты бросил пить. Мы по-прежнему ходили по кабакам, но ты с очень печальным видом потягивал шпрудель*, пока я накачивался пивом. Очевидно, вырабатывал силу воли. Ты ожидал места преподавателя математики в школе для детей с нарушениями слуха. Тебе оно было обещано, как только тамошний пожилой преподаватель уйдёт на пенсию. Вы с Ириной приобрели подержанный автомобиль, оба сдали экзамен на права.

__________________
*газированная вода (нем.)
__________________

Одним ярким весенним днём, дело было в субботу, ты предложил своим домашним совершить аусфлюг на Боден-зее. Ты сделал это больше для матери, которая из-за неприязни к нам так нигде в Германии и не побывала. По дороге вы остановились на обед и на заправку. После обеда ты зашёл в магазинчик при заправочной станции, купил маленькую бутылку бренди, которую тайком выпил в туалете. Стараясь не дышать ни на мать, ни на жену, ты сел за руль. Через полчаса ваш автомобиль вылетел на встречную полосу и столкнулся с фурой.

Вот и вся история, Серьёжа. Цум воль!* Пей троллингер, мойн юнге, теперь можно. Теперь всё можно. Марио, ещё вина нашему новому другу!

_____________________
*На здоровье! (нем.)
_____________________

Марио с готовностью наполнил бокальчик Сергея. Но Сергей не увидел этого. Он сидел с закрытыми глазами. Он видел другого Сергея, тогда ещё Серёжу, четырёх лет от роду, которого мама представила высокому дородному мужчине в очках и с залысинами, с толстым золотым кольцом на безымянном пальце правой руки и объявила, что это его отец. Мужчина пришёл в их дом с тортом, цветами и пухлым почтовым конвертом. Пришёл один раз, и больше не приходил никогда. Мужчина покачал Серёжу на ноге, чем вызвал бурный восторг. И оттого, что он больше никогда не объявлялся, Сергей, может быть, впервые понял, что жизнь обошлась с ним несправедливо. Такой же, если не большей несправедливостью, был разнос, который он получил от учительницы по труду, за то, что опрокинул на парту бутылочку с клеем. Она стучала по парте указкой и кричала, что таким растяпам, как он, место в школе для дураков. А вот более приятная картина. На чисто выстиранном кухонном полотенце мама держит в руках хлебный каравай с солонкой на вершине. Мама говорит речь по случаю их с Ириной свадьбы. Ирина хватается за рукав его свадебного костюма и пытается спрятаться за спину, а Сергей лёгкими шлепками выталкивает её вперёд. Мама говорит длинно и путано, но из её речи можно понять, как она рада, что сын привёл в дом девушку серьёзную, не такую, как нынешние потаскушки. Мама не понимает, что слово «потаскушки» не очень подходит к свадебной речи. Но он, Серёжа, знает, почему она об этом говорит. Он знает то, чего не знает Ирина, и, возможно, не знает мама. Сегодня, в день свадьбы, он получил записку от одной потаскушки, которая в своё время не понравилась его матери, и которая сделала от него аборт. Свадебное пожелание: «Будь ты проклят!» И снова, как в детстве, сосёт под ложечкой от ощущения незаладившейся жизни. И видит он профессора Семенюка, очень похожего на штуттгартского Феркеле, такого же плотного и основательного, который провалил защиту его кандидатской диссертации из-за того, что Сергей отказался идти работать к нему в отдел. Потом отъезд, истошно визжащая в пластмассовой клетке Ляпа, мама, сосущая валидол. Пьяная беседа с дядей Севой в итальянском ресторанчике, где Марио, пока был жив, работал официантом. Беседа о том, что жизнь – полное шайзе*, но она ещё будет, будет, фердаммт нох маль**, другой! И, как подтверждение, образ Ирины, выносящей тазик с его блевотиной. «Ты бы бросал пить, Серёженька, ведь всё образуется, всё образуется!» Иринины причитания постепенно переходят в осознание того, что количество копчёной колбасы, закупленной в «Альди» и съеденной без особого удовольствия, никак не влияет на ощущение того, что ты состоялся. И, наконец, тот самый последний день. Они обедают в придорожном ресторане. Мать вытирает салфеткой не по возрасту густо накрашенные губы. Солнечный луч падает на следы помады на салфетке. Сергей, разомлев от еды, потягивает бесцветное безвкусное безалкогольное пиво. Ирина всплёскивает руками и, буквально выпорхнув из-за стола, бросается на шею пугливо озирающемуся по сторонам мужчине. А потом она тащит этого хмыря к ним за стол, и выясняется, что зовут его не то Вадик, не то Эдик, не то Петик, и что училась она с этим Педиком в университете и, как думается Сергею, занималась с ним петингом-педингом тёмными вечерами на Ленинских Горах. И что Петик ныне – известный российский учёный, что приехал он сюда на научную конференцию, и что везут его и ещё пяток-другой удачливых в науке соотечественников на халявный аусфлюг на то же самое Боден-зее. И тогда Сергей поднимается из-за стола и со всей вежливостью, на которую только способен, говорит, что они вообще-то очень и очень спешат и просит мать и жену через пятнадцать минут быть в машине. Он направляется в магазинчик рядом и покупает плоскую бутылочку поганого бренди «Шантре», потом идёт в сортир, запирается изнутри, садится на унитаз и медленно, маленькими глоточками, чтобы не пропало ни капельки кайфу, выпивает. Подходит к машине – Ирина с матерью стоят рядом и смотрят на него изумлённо. Им невдомёк, что с ним происходит. Да и ему самому пока ещё ничего невдомёк. Петик стоит у входа в ресторан и машет на прощанье. Ох, лучше не подходи сюда, счастливчик, гад! Запертая в машине Ляпа, чуя недоброе, барабанит коготками по стеклу. Поехали! По-русски поехали, бля, так, как на родине ездят! Сколько нам ещё отведено? Полчаса? Полчаса – целая вечность, чтобы успеть понять, состоялась таки жизнь или нет. Полчаса и конец. Трах-бум. Падение в инферно. Ах, неточное выражение. В парадиз. Марио, троллингеру! Ауф дем па-ра-диз-з-з…

_________________
*дерьмо (нем.)
_________________
** будь она неладна (нем.)
_________________

Сергей выпил залпом.

- Скажи, дядя Сева. Я совершенно бездарно прожил жизнь, да к тому же стал причиной смерти своих близких. Я – типичный ферлирер*. Но коли так, почему же я попал в рай?

_________________
* неудачник, проигравший (нем.)
_________________

- Ах, мой дорогой… Жизнь – странная штука, в том числе и жизнь после смерти. И никто не знает, кто в ней ферлирер, а кто гевиннер*. Потом у Самого своя логика. Я её в меру своего разумения так понимаю. После смерти человеку даётся то, к чему он при жизни стремился. Вот ты хотел признания своих заслуг, ну, считай, тем, что тебя отправили именно в рай, ты его получил. Ты стремился к сытому обеспеченному существованию в Германии, теперь у тебя всё это есть. Рай твой, как две капли воды, похож на Германию, только намного лучше. И ныне и присно и вовеки веков. Аминь, мой мальчик. И давай ещё выпьем.

____________________
*победитель (нем.)
____________________

- А ты, почему ты здесь?
- А я просто ни к чему особому не стремился. Я всегда был доволен тем, что у меня было. Видишь ли, до выхода на пенсию я много работал. Как ты знаешь, слесарем в автомастерской. Очень много работал. И вот, бывало, после работы выйду уставший на балкон, осмотрюсь, какая вокруг красота, сяду в кресло, открою бутылку «Динкель аккера», да и подумаю о том, как Сам всё хорошо в моей жизни устроил, слава Ему! Со мной ничего не надо было решать. Я будто бы и не умирал вовсе. У меня ничего не изменилось.
- А мама? Почему она осталась там, в сарае?
- Поосторожнее с выражениями, сынок. Это не сарай. Это чистилище. У каждого свой срок выхода оттуда. Но думаю, что вы с матерью уже вряд ли встретитесь. У неё другой рай. Наверное, она попадёт в Россию. Туда, где уже, скорее всего, находится солдат, у которого я давным-давно выменял лошадь за бутылку шнапса. Знаешь, у него были очень живые глаза. Вот ведь чудо… пьяница, совершенный аршлох, а глаза удивительные. Что же ты, мальчик мой, так и не притронулся к ростбратену?
- Извини, дядя Сева, не хочется.
- Ничего. Это с непривычки. Главное, что у нас с тобой впереди вечный праздник. Хорошая еда, пиво, вино… Вот только пуфф отсутствует. Хе-хе. Тут есть один единственный недостаток, - дядя Сева прошептал доверительно, наклонившись к самому уху Сергея. – Бумзен ист хиер ферботен*. Ни с жёнами, ни с девками. Что ж, у Самого на то есть свои причины. Перед сексом человек осознаёт, что он жаден. Во время секса узнаёт, что он наг, а после секса – что он сир и убог. Это мешает атмосфере вечного праздника, согласись. Те, кто нарушал этот запрет, куда-то сразу исчезали. Так что будь осторожен, мой мальчик. Ну что, коли ты есть не хочешь, тогда пойдём прогуляемся? Любоваться окрестностями, слушать пение птиц и славить Самого. Не унывай, юнге. Пойдём. Тебя впереди ждёт ещё одна встреча.

_______________________
*Здесь запрещено трахаться (нем.)
_______________________

Сергей покорно привстал со стула, как вдруг резкая боль пронзила его голень, и он едва не упал. Сергей сморщился и начал разминать мышцу.

- Ха, - загоготал дядя Сева. – С тобой произошло то, что случается здесь со многими. Тебе вернули боль. Значит, скоро полностью вернётся память. Я слышал, что во время аварии тебе начисто раздробило ногу. Только тогда ты не успел этого почувствовать. Ты умер на месте. Мгновенно. Так ведь?

Дядя Сева с радостным усердием похлопал Сергея по плечу, будто речь шла не о испытанной им нечеловеческой боли, а об известии, что Сергею заочно присвоили степень доктора наук, которую тот давным-давно заслужил.

Дядя Сева шёл впереди, упоённо размахивая своей кепкой с дырочками для вентиляции и насвистывая игривый швабский мотивчик. Сергей, прихрамывая, покорно плёлся сзади. Дядя Сева будто не замечал, что Сергею трудно идти. Ляпа, носясь между кустами сирени, то и дело останавливалась около хозяина, преданно заглядывая в глаза. Вскоре они вышли на залитую солнцем лужайку, где две женщины, одна постарше, другая помоложе, сосредоточенно и азартно играли в бадминтон. В той, что постарше, Сергей без труда узнал Еву, жену дяди Севы, та, что помоложе, была его Сергея женой. Завидев приближающихся к ним мужчин и собаку, Ева бросила ракетку на землю, и со скоростью, мало соответствовавшей её возрасту, побежала навстречу, Ирина осталась на месте, смущённо улыбаясь и поигрывая ракеткой.

- Ах, в нашем маленьком кругу пополнение. Я очень рада, что ты уже тоже здесь, Серьёжа. Херцлихь вилькоммен им парадиз! – радостно защебетала Ева. Мы вместе будем чудесно проводить время. Жаль, Серьёжа, что Себастиан никак не оставит своих старых привычек шататься по кабакам. Ведь есть же и другие развлечения. Молчи-молчи, старый развратник, я знаю, что сейчас ты опять вспомнишь про пуфф. Фуй, какая гадость. Но ведь существуют, например, спортивные игры. Ах, я так люблю бадминтон. Это просто чудо какое-то, что я здесь, и твоя Ирина здесь. Она – удивительный партнёр по бадминтону. Вдумчивый и с хорошей реакцией. Пока я была жива, у меня почему-то совершенно не было времени заняться этим чудесным видом спорта. Говорят, что он потрясающе развивает сердечные мышцы. Может ты, Серьёжа, оставишь моего старого забулдыгу, которого даже смерть не смогла изменить, и присоединишься к нам? Ты любишь бадминтон, Серьёжа?

Сергей слушал Евину трескотню вполуха. Он смотрел на Ирину, на то, как она щурилась и морщила нос, глядя на солнце, как ладонью убирала со лба прядь пепельных волос, как постукивала ракеткой о спортивную туфлю. Она стояла вдалеке и, казалось, не замечала его, существуя в своём наполненным солнечными бликами, запахами весны и пением птиц мире, мире, удивительно гармонично устроенном, куда он со своей болью и нахлынувшими воспоминаниями не мог привнести ничего, кроме разлада. Он бы мог броситься к ней, упасть на колени, целовать её чуть позеленённые сочной травой спортивные туфли. Но что бы это изменило? И что извинило? Извинил бы этот запоздалый жест те долгие годы, которые она провела с ним, безропотно снося его метания? Извинил бы этот жест саму преждевременную смерть, причиной которой он стал? И Сергей остался стоять на месте.


Дядя Сева осторожно тронул его за рукав.

- Мне нужно кое-что сказать тебе, мой мальчик. Она не сможет с тобой поговорить.
- Я бы тоже не стал с собой говорить, дядя Сева.
- Нет, ты меня неправильно понял, Серьёжа. Она вообще не сможет с тобой разговаривать. Она стала немой. Я не знаю, почему это произошло, но... – дядя Сева искоса и с опаской поглядел на небо. – Сам частенько чудит. Вам с Марио он вернул боль, у собаки отнял крылья, а у Ирины – дар речи. Понимаешь, в этом нет абсолютно никакой логики. Если это рай, то почему его обитатели должны испытывать боль? Почему собаки не могут летать, если им хочется? Почему ты не можешь встретиться со своей матерью? И почему Сам сделал твою жену немой? Может быть, Сам всё же время от времени совершает ошибки?

Услышав тираду мужа, Ева поспешно закрыла ему рот ладонью.

Ты с ума сошёл, Себастиан. Что ты говоришь? Тебе что, здесь плохо живётся?

Он досадливо отстранил её руку.

- Ах, нет, Ева, я ни на что не жалуюсь, мне живётся очень хорошо. Просто несмотря на то, что я живу в раю, я – старик, Ева. А старикам случается иногда немного побрюзжать. Вспомнить, например, как удивительно было время их молодости. Там, в той жизни. Я часто вспоминаю глаза того русского пьяницы, солдата. В его глазах читалась какая-то тайна, которую знал он, и не знал я. Тайну про тамошнюю жизнь. И я никогда больше не узнаю этой тайны, потому что я уже здесь, по эту сторону. А, может, и нет никакой тайны тамошней жизни, и всё это – пустые выдумки?

Ирина расхохоталась и, аккуратно положив ракетку на траву, широким шагом направилась к ним. Она ухватила Сергея за воротник рубашки и потащила куда-то прочь с залитой солнцем лужайки. Сергей, сперва поперхнувшись от неожиданности, сопротивляться не стал. Ляпа ринулась было за ними, но Ирина шутливо погрозила ей кулаком, и собака покорно уселась у ног дяди Севы. Пожилая пара, целомудренно взявшись за руки, помахала им вослед.

Вскоре Ирина отпустила воротник, и Сергей почувствовал себя гораздо свободнее. Боль в ноге всё ещё не отпускала, поэтому он ковылял позади жены, которая шествовала уверенным размашистым шагом абсолютно здоровой женщины. Ему очень нужно было, чтобы она остановилась и повернулась к нему, чтобы он мог высказать ей, глядя прямо в глаза, всё то, что передумал, перечувствовал за короткое время пребывания в раю, но видел только её прямую уверенную спину и колыхавшуюся копну пепельных волос. Наконец он решился выговорить все свои мысли её затылку.

- Иринка, милая, я хочу тебе всё это сказать именно сейчас, потому что потом, может быть, на этот разговор больше никогда не решусь. Я хочу сказать тебе о своей любви. Я выбрал тебя из всех, потому что ты была такая... удивительная, непохожая на всех, - Сергей произносил эти слова и отчётливо понимал, как фальшиво они звучат. Он и сам с трудом верил в то, что говорил. Он собрался с духом. – Я выбрал тебя из всех, потому что ты казалась мне единственно надёжным человеком в бурном жизненном океане. Единственной, кто смог бы терпеть меня, такого несуразного, терпеть мои амбиции, мою неуверенность в себе самом и в завтрашнем дне. Я понимаю теперь, что не любовь это была, не страсть великая, а обычное человеческое желание покоя и домашнего уюта. То, что я действительно люблю тебя, несуразно, до одури, я понял всего лишь за несколько мгновений до смерти, когда приревновал, наверное, в первый и теперь уже в последний раз, к тому хлыщу, которого ты бросилась обнимать в ресторане. Помнишь? И вот теперь я знаю и верю, что ты – та единственная женщина, которая суждена была мне Богом, или, как здесь принято говорить, Самим. Жаль, что понял я это только сейчас, когда мы вроде бы есть, и вроде бы нас и нет. Мы дышим, чувствуем, существуем, но нас нет, потому что мы оба умерли. И причиной нашей смерти стал я, и ничего уже невозможно исправить.

Она повернулась к нему, и губы её растянулись в улыбке. Странная это была улыбка. Сергею почудилось в ней что-то звериное, поскольку из под бледных губ Ирины показались белоснежные острия клыков. Она приложила руки к груди, а потом указательный палец к губам, что должно было означать, что сейчас всё, что он говорит, не имеет никакого значения. Она ищуще озиралась по сторонам. Наконец внимание её привлекла низкорослая яблонька, усыпанная спелыми желтоватыми плодами с красными прожилками. Ирина проворно сорвала один из них, обтёрла о подол платья и протянула Сергею.

Сергей в испуге отстранился.

- Что ты делаешь, зачем? Ты же читала..., ты должна знать, что за этим последует.

Но Ирина требовательно вложила яблоко ему в ладонь. Он вернул ей плод.

- Нет, я не могу, Ира. Это превыше меня, и главное – я не понимаю – зачем.

В её глазах заплясали злые огоньки. Она вцепилась в яблоко зубами, и, отхватив едва ли не треть, потом снова протянула Сергею. Он покорно откусил маленький кусочек. Яблоко было жёстким, хрустящим, и в тоже время очень сочным. На нёбе остался лёгкий медовый привкус.

Ничего не произошло. Небеса не разверзлись, ангелы не затрубили тревогу. По-прежнему светило яркое солнце, голубели небеса, и птицы выводили райские трели. Всё осталось по прежнему и, похоже, действительно ничего нельзя было изменить. Ирина опустилась на корточки и обхватила голову руками. На глаза её навернулись слёзы.

Сергей снова почувствовал резь в ноге и неумелыми движениями принялся растирать голень. Боль не проходила. Заметив его неуверенные манипуляции, Ирина развела руками. Ну разве так делают массаж? Она опустилась на колени, выпрямила его ногу и лёгкими проворными движениями пальцев стала массировать голеностоп. Потом, пройдясь несколькими поглаживаниями по коленному суставу, перешла на бедро. Всё выше и выше, ближе к паху. И боль внезапно улетучилась. На смену ей пришло нечто другое... Чувство, отдающее мёдом, словно яблоко, сорванное Ириной в райском саду. Сергей привлёк её к себе и поцеловал в губы.

И снова небеса не разверзлись, и ангелы не затрубили тревогу. Сергей просто потерял сознание. Последнее, что он увидел – это были огромные зеленоватые глаза Ирины с расширенными зрачками, тень Петруса, грозящая ему узловатым пальцем, и доверительный шёпот дяди Севы: «Бумзен ист хиер ферботен».

...Просыпаться было тяжело. Барабанные перепонки всё ещё гудели от недавнего перелёта. В горле пересохло. Сергей осторожно отогнул одеяло со своей стороны и нащупал костыль. Присев на кровати, он вдел здоровую ногу в тапочку, больную же осторожно поставил на пол, чтобы стук гипса о паркет не разбудил жену. Ирина спала, приоткрыв рот. Веки её подёргивались, наверное, ей снилось что-нибудь тревожное. Под кроватью завозилась Ляпа.

- Спать, Ляпушка, спать, ещё очень рано, - одними губами скомандовал Сергей, и собака успокоилась.

Опираясь на костыли и на здоровую ногу, стараясь не стучать гипсом об пол, Сергей отправился на кухню. Проходя мимо закрытой двери материной комнаты, он услышал её мирный храп. Взяв из буфета запылённый стакан, он долго отмывал его под струёй воды, затем наполнил и медленными глотками выпил. Вода отдавала хлоркой. На столе оставались остатки вчерашнего пиршества – недопитая бутылка троллингера и покрытые жиром тарелки. Ростбратен, упакованный дядей Севой в фольгу, был съеден с превеликим удовольствием. Рядом лежали помятые авиабилеты «Франкфурт-ам-Майн – Москау». Сергей подошёл к окну. За окном моросил мелкий осенний дождик. Сигнализация чьих-то побитых ржавчиной «Жигулей» выводила утренние рулады. Конечно, это был не рай. Но Сергей был рад оказаться дома. Он был дома, и, значит, был жив. Все были живы. Сергей сладко зевнул и мелко перекрестил рот. Впервые в жизни.