Жаба
В самом сердце бескрайних непролазных болот, там, куда не вела ни одна тропа, а случайно забредающие звери исчезали бесследно, в месте, которое даже птицы опасливо облетали стороной, страшась смертоносных испарений, в ядовитых туманах и утробном, зловонном бульканье, жила Жаба.
Она не помнила когда и как родилась, ей казалось, что она живёт вечно, так стара она была, столь мало походила на ни чем неприметного некогда головастика. Очевидно, Жаба была зла изначально, бывают такие редкие, неблагополучные мутации, тупиковые ветви эволюции, изгои природы. Очень и очень долго оставалась она просто злобным кровожадным существом, уродливым и мерзким, как и само место, избранное ею домом. Но время шло и за Жабой стали наблюдаться изменения... Или, правильнее сказать, изменений, как раз-то, и не наблюдалось? Дело в том, что Жаба не умирала. Казалось, она просто взяла да и позабыла как это делается. А продолжая жить, росла, росла и умнела, умнела и свирепела, накапливая ненависть ко всему живому, развивающемуся, прекрасно-мимолётному. На неё, как и на весь мир, изливались потоки космической гармонии, но вместо поощрения добра, здесь они искажались в свою противоположность. Чем больше двигалось всё живое по пути к разумности и духовности, тем больше умнела и Жаба, укореняясь во зле. Да, она оказалась необычайно восприимчивой и по-своему одарённой, а в своём самосовершенствовании далеко обогнала самых талантливых в мире Детёныша.
На стадии, когда звери и птицы стали слагать свои первые, робкие серенады во славу закатам и подругам, Жаба уже в полной мере обрела разум. Она чётко усвоила, кто она есть, зачем и против кого.
Когда медведи стали доить коров, а муравьи ткать ковры, - Жаба уже делала первые практические опыты в сфере манипулирований космическими энергиями или, иными словами, училась преврачать свет во тьму и добро в зло. И продвигалась в этом своём искусстве куда быстрее медведей-доярок и бобров-плотников...
Когда в мире Детёныша стали образовываться первые общественные институты, у Жабы уже было своё собственное царство, мощное, и коварное – "чёрное бельмо".
Когда молодой волк по кличке Ульф провозгласил во всеуслышание об учреждении им партии хищников-вегетарианцев и на Дне Берёзы публично призвал к отказу от мяса, - Жаба обрушила ураган на Приозёрье.
Последствия урагана были чудовищны и вышли далеко за пределы локального бедствия, ибо, как вскоре оказалось, ураган этот не только уничтожал... Он ещё и сеял.
В эпицентре бедствия не спасся, разумеется, никто, не уцелели даже простейшие бактерии... Но в прилегающик к Приозёрью районах, разрушения, хоть и были чудовищны, но не тотальны: множество убитых и бесконечно большее число раненых и изувеченных, лишившихся крова и пищи.
Общими усилиями стали поспешно организовываться спасательные отряды. Животные вывозились из зоны поражения, им поставляли еду и уход, пытались спасать даже растения, мхи и лишайники, споры и семена...
Тогда-то и стали впервые замечать, что все, кто испытал на себе пусть самое слабое и побочное влияние урагана, - изменились. Сперва это приписывали болезни, шоку, боли от потери близких, утрате всего родного и привычного... Но очень скоро оказалось, что это не так. Звери и птицы, растения и насекомые, действительно, заболели, но болезнь эта носила неизмеримо более опасный характер.
Всё живое, словно бы, откатилось вспять, кубарем скатившись с эволюционной лестницы к самому её подножию. Первичный шок, напротив, лишь притупил эту тенденцию. По мере выздоровления животных становилось всё более ясно: они утратили все приобретённые знания и умения, духовность и разум, взаимопонимание и терпимость, все, столь трепетно пестуемые в них красоту и добро и стремительно превращались вновь в обычных зверей, каждый – со своими видовыми особенностями, разве что, чуть более смышлёными, с некоторой "остаточной памятью".
Когда же оказалось, что болезнь заразна и – неизвестно каким образом – хоть и не очень быстро, но распространяется и в среде "здоровых", никак не затронутых ураганом существ, Детёныш испугался по-настоящему. Под угрозой стоял труд всей его жизни, его детище, само его предназначение в этом чуждом, непонятном ему уголке мирозданья.
Так началась эпоха великого противостояния. Детёныш принуждён был бороться на два фронта: защищать всеми силами свой мир от повторного бедствия, врачуя нанесенные раны, стараясь исцелить духовную хворь, он, в то же время перешёл к решительным, атакующим действиям против самого источника зла – Жабы.
Где-то, в другом мире, схожую ситуацию сравнили бы с опустошительным нашествием варваров на богатую, культурную и слабо защищённую страну – лакомый кусочек и лёгкую добычу. В большинстве случаев, подобные нашествия имели однозначный и вполне плачевный результат. Гораздо чаще, чем варвары окультуривались, цивилизованные народы скатывались до уровня варваров, враз утрачивая свои, - как оказывалось, - весьма неглубокие культурные корни. На самом деле, нет лучшей проверки на истинную духовность, чем испытание её варварством.
Если раньше мир Детёныша был чем-то очень похожим на рай, то теперь его обитатели были изгнаны из него в одночасье. В душе каждого из них боролись отныне два начала: низшее, исконно звериное, ведомое инстинктами самосохранения, добычи пищи, продолжения рода, начало, не знающее милосердия и не нуждающееся в красотах закатов и симфониях дождей, - и другое, высшее, столь недавно приобретённое, зовущее к чему-то большому и доброму, прекрасному и благостному. Оно, это высшее начало, говорило о дружбе и взаимопомощи, кооперации и общности, нуждалось в красоте и любви.
Детёныш понял, что уже не имеет права на грубое вмешательство в жизнь своего мира: его обитатели, столь любовно пестуемые им прежде, обрели свободу воли, а значит - и выбора.
Он пристально следил за происходящим, но почти никогда не вмешивался, разве что, на уровне врождённого своего милосердия: как некогда, встарь, вызволял он животных из беды, залечивал раны, дарил лёгкую смерть... Чем ниже была стадия развития того или иного существа, тем более сильным и явным было и вмешательство: у лишайников и придонного ила нет свободы воли, на которую было опасение повлиять...
С Жабой же Детёныш боролся всеми доступными методами. Прежде всего, он поставил своей целью досконально изучить противника. Оказалось, это вовсе не так просто: Зло – изобретательно и коварно, оно строит ловушки и западни, не гнушается подлостью, хитростью, бездушно жертвует своими "солдатами", оно не отягощено бременем морали и этики, а красота для него – пустой звук, нет, хуже: ненавистный яд, в борьбе с которым все средства хороши.
Где-то, в другом мире, сказали бы, что если бы танк остановился перед красотой маргаритки, он перестал бы быть танком, а ведь он не останавливается и перед человеком... Детёныш же, по самой своей природе просто не мог не остановиться перед "маргариткой"...
Как же такому, как он победить умное, хитрое, изощрённое Зло? Он его и не победил.
Последствия урагана принесли Жабе столь не чаянно богатые плоды, что она, казалось бы, отказалась вовсе от повторения чего-то подобного, вместо этого решив перейти к другой тактике: теперь она изучала, засылала лазутчиков и саботажников, что сеяли смуту в душах и смущение в сердцах, разжигали распри и недоверие, подозрительность и алчность, поощряли агрессивность, коварство и грубую силу, стараясь возродить всё исконно звериное...
Борьба за души живых существ перестала быть ареной честного поединка, где свобода выбора зависела лишь от личной воли её обладателя: зло искало любые лазейки, не гнушаясь ни чем, добро же могло противопоставить этому только самое себя...
Поняв это, Детёныш пошёл на единственно возможную для него уступку: он вновь ввёл систему "пряника", ставшего теперь вознаграждением за то, что существо просто проявляло способность устоять, не поддаться соблазну животного, не "осатанеть".
Не выказывай излишнюю жестокость, не издевайся над слабым, не уничтожай осмыссленно красоту, не будь варваром – и ты выиграешь: найдёшь сытный обед, тёплый кров, хорошую подругу, тебе повезёт в твоих начинаниях, воздастся добром за добро... Во многих случаях это давало благотворные плоды, но вцелом... вцелом картина оставалась далеко не отрадной.
Отказавшись от посягательства на свободу воли, Детёныш отказался и от направленного отбора. Поколения сменяли одно другое и с каждым новым всё больше слабели связи существ с приобретённым их предками опытом, накопленные богатства рассеивались и забывались, их становилось всё труднее различать, словно видеть сквозь бельмо, заслонившее собой чистый, некогда здоровый глаз...
Журавли уже не ткали ковры, козы не копили целебное молоко для хворых волчат, медведи не ходили с заплечными сумками из бересты, смастерёнными для них кошками с тем, чтобы им удобнее было собирать в горах соль для лосей и серн... Буреломы не расчищались более, ободранные стволы деревьев не залечивались, ручьи не очищались сообща, не говоря уж об исчезновении госпиталей и школ, судов и философских дебатов, фестиватей искусства и поэтических вечеров. Впрочем, эти последние устояли дольше всех, потому, быть может, что напрямую сопряжались с лирикой ухаживаний, брачными танцами и песнями, составляющими один из краеугольных камней всего живого, обеспечивая продолжение рода, здоровое потомство, выживание...
Шло время, всё расставляющее по своим местам. Оказалось, есть, всё же, немало вещей, от которых живые существа просто не желают отказываться: понимание чужих языков резко снизилось, но свои собственные диалекты не прекращали развиваться, даже обогащались; общие гульбища на праздниках природы исчезли, но даты их врезались в сознание зверей и отмечались ими внутри каждого вида, клана, стаи; соловьи отказались забыть изобретённые их предками трели; муравьи уже не устраивали грандиозных соревнований в зодчестве, но твёрдо усвоили многие архитектурно-инженерные навыки...
Культура, и вправду резко упала, но интеллект не захирел, он продолжал биться в тенетах животного естества, проторяя себе новые пути.
Не исчезла и тяга к прекрасному, да и как иначе, ведь она была чем-то базисным, исконно присущим всему живому. Так, рысь уже не проходила спокойно мимо раненого, зайца, хищник в ней побеждал, в вегетарианца она так и не превратилась, но следуя неизъяснимому порыву, она всё так же выходила на скалы встречать закат, усаживалась на единственно верное место, провожала недвижимым взором заходящее светило и в душе её смутно трепетало нечто неясное, но... благостное. Было ли то воспоминание о себе-самой-настоящей? Была ли то тоска по Раю?
Нет,звери не позабыли вовсе о чём-то бесконечно прекрасном,странно рассеянном в Космосе и бывшем частью их самих, они ещё хранили тень узнаванья вселенской гармонии, но... научились от неё отмахиваться, "закрывать на неё глаза", разучились доверять, а точнее – научились не доверять не только внешнему Зову, но и внутреннему, в себе самих, они стали "земными". Всё больше и больше обращали они некогда приобретённый опыт на сугубо насущные, личные нужды, в них возобладало утилитарное эго. Они разучились мечтать. И последними стали исчезать поэты.
Редко, как некое исключительное явление, можно было заметить теперь странные сценки: рысь и медведь сообща ловят рыбу... лиса вылизывает заплутавшего и насмерть перепуганного зайчонка... корова подпустила к себе молодого кабана и тот благодарно сосёт её набухшее вымя... звено скворцов слаженно, в четыре клюва, несёт готовый настил для гнезда... музыкальное трио: кузнечик, сверчок и шмель – исполняет нечто по-майски-импровизированное, а двое медвежат, барсук и ёжик сидят тихонько и завороженно слушают... да, такое ещё происходило, но всё реже и реже и вызывало всё большее недоумение, даже раздражение и протест, глухой ропот: ты, мол, медведь! Нечего тебе тут сидеть со всякими барсуками и слушать уж и вовсе непотребные пиликанья никчемных козявок, лучше бы учился за мёдом лазить, лоботряс, а то корми тут вас, дормоедов... и так далее...
...волки ещё плясали на залитых светом лунных полянах, но прежние утончённые ухаживания всё чаще обращались в необузданные оргии, а иногда и в кровавые побоища...
... некоторые "одарённые" особи продолжали оттачивать свой интеллект и понимание окружающего, но направляли это всё больше на измышление хитроумных ловушек, тонких интриг, на коварство и корысть... Те же из них, кто поднимался до осознания целого на уровне стаи, - очень быстро выдвигались в вожаки и лидеры, даже диктаторы крупных сообществ, как сейчас, вот, росомаха...
Детёныш видел всё это и преисполнялся тихой тоской, меланхолией, отстранённостью. Он становился ещё незаметнее, мимолётнее. а физически - прозрачным до неуловимости. Его по прежнему все знали,но относились по разному: от тёплой, безотчётной привязанности ( обычно у низших или очень молодых особей) и вплоть до глухого недовольства, подозрительного и настороженного, как реакция на нечто неясное, но глубоко чуждое. Большинство же воспринимало его с ярко выраженным чувством растерянности: они ощущали подсознательно, что никакого зла причинить им он не в силах, но абсолютно не представляли себе: чего же от него следует ожидать. Тем более, что Детёныш и вправду стал полностью непредсказуем. Если раньше главным его эпитетом было " чудный", то теперь он сменился на "чудной"...
Да, он всё больше витал в "не-здесь", в одному ему ведомых пределах... учась? созерцая? пестуя, быть может, новый, лучший и более благодарный мир? Не раз уже были замечены случаи, когда не отзывался он, не приходил на помощь страждущему живому... не хотел? не мог? не слышал? Звери не знали, но одно они усвоили крепко: полагаться на него нельзя, лучше уж полагаться на собственные клыки и рога, ноги и крылья, уж они-то не подведут, не растают сиреневой дымкой в самый нужный момент, не поведут рассеянно рукой с тем лишь, чтоб оттенок лишайника сменился с красноватого на бурый, а ни кем не виданный доселе гриб взорвался бы вдруг облаком спор... нет, на Детёныша полагаться не стоило...
И всё же, он не покинул свой мир, не полностью замкнулся в себе... Да, он был преисполнен горечью и тоской, но мир, всё же, был близок ему и дорог, он не стал сторонним и равнодушным его наблюдателем..Он искал выход.
Искал... и не мог найти.
Вот тогда и услышал он впервые тонкий, как комариный писк, зов. Скорее всего, он отмахнулся бы от него, как от навязчивой мошкары, как всё чаще поступал в подобных случаях, грезя на яву, витая в неясной грусти, но... во-первых, зов этот всё звучал и звучал не смолкая, на одной острой ноте отчаянья и мольбы и, во-вторых, нёсся прямехонько из самого центра обитания Жабы, из сердцевины "чёрного бельма".. От такого Детёныш отмахнуться не мог...
Он услышал зов и отозвался. И почувствовал, как медленно, словно по тонкой, ненадёжной, колеблемой всеми ветрами паутинке, зародился контакт.