Мало того, что она всем представлялась не иначе, как "Барбара Негривецкая", так еще и требовала, чтоб ее звали "можно просто Бася". И это в нашем-то колхозе! Ну, в первый-то вечер, когда целый автобус будущих филологов разгрузили у стен грозящего обрушиться сарайчика, а романтично настроенные поселенцы только готовились обживаться среди степей северного Казахстана, - ладно, лоск-то столичный еще не растерян в пути, а потом-то... тем более, что московские-то жительницы всеми справками-несправками от колхоза получили освобождение, а пополнять закрома Родины корнеплодами призваны были практически одни только "гости Столицы". Правда, в лучших традициях жанра, пару дней спустя наш монастырский коллективчик таки разбавили двумя десятками физиков из Челябинского политеха, но дружбы народов не случилось, каждый монастырь существовал сам по себе.
И в котле девической барачной (физики-теоретики, с присущим им чисто теоретическим цинизмом, вклинивали в прилагательное букву "д" ) варилась вполне себе колхозная жизнь, в которой несколько чужеродно смотрелись окололитературно-интеллигентские споры за полночь да постепенно закипали кое-какие страсти-мордасти.
Да, страшно далеки были они от этих самых пресловутых корнеплодов. Если морковь, по причине своих агроцивилизацией и удобрениями извращенных форм еще могла какой-то творчество стимулирующий отклик найти в юных филологических душах, то прочие скучные растения даже физиков-экспериментаторов не волновали.
А что волновало? Кого-то – приобретенный статус студента с большой буквы «Эс», кого-то – заманчивая перспектива совсем взрослой жизни вдали от мамы-папы, кто-то все вздыхал о подзабытых школьных привязанностях, а кто-то… вот об этих «кто-то» - поподробнее.
Да, разумеется, наша пани Барбра совсем не вписывалась в выбранную пейзанскую рамку картины «Месяц в деревне», ну, никак. Ей бы, с ее локонами да ресницами, платье кисейное и, на крайний случай, ярко блестящий начищенной медью таз для варенья, да еще можно веер – прислугу нерадивую по пальцам бить. А эти, пардон, дырявые ведра, полные грязи пополам с картошкой – ах, оставьте!
А вот поди ж ты, барышня Бася вполне решительно обходилась и с буйными локонами, заплетая их в косы, и с барщиной на полях колхоза им. 49-летия Первого Коня Буденного. Как раз на этой почве – не коллективного хозяйства, а кос – мы и нашли общий язык. Потому что, вырастив четырех сестренок-погодок, с ежеутренним скоростным плетением как минимум ста дюймов косичек (такелажу хватило б на небольшую яхточку!) мне совершенно несложно было справиться с парой-тройкой этих пшенично-золотых метров, тем более, что сама для себя я эту проблему решила раз и навсегда, сразу же после выпускного бала обрив свою непутевую головушку под зеро. Правда, за эти два месяца я уже обзавелась ежиком и прозвищем «тиффози», и с этим нехитрым багажом прибыла «покорять Столицу». Отметим в скобках, раз уж речь зашла об авторе, что к этому самому завоеванию относилась я без должного почтения, за что была порицаема моей почтенной тетушкой, принявшей племянницу на постой во вместительной квартирке района с поэтическим наименованием «Строгино». Но Строгинские выселки – это где-то в прошлой жизни, а тут – казахстанские степи, где, похоже, замерз не один удалой ямщик.
И надо ж такому случиться, чтоб наша Бася (или это корнеплоды на нее так подействовали?) то ли вдруг, то ли постепенно влюбилась. Да еще не в чудаковатого тихого физика, не расстававшегося с Ландалифшицем, не в тракториста лихого, не в повара златозубого, а в нашу начальницу, сосланную с кафедры скандинавской литературы в царство дев и корнеплодов, стриженую барышню в очочках, мышь датскую. И все было как в романах, на которые столь щедра уважаемая контингентом литература, - и страдания, и тщетные попытки затаиться и спрятаться, да все это на фоне молчаливого пожирания глазами, и рыцарские подвиги в виде тайно подбрасываемых призовых ведер морковки и букетиков из чахлых березовых веточек да утерявших название еще до рождения кустиков. И как-то так она усердно пряталась, что не прошло и полмесяца, как уже весь наш колхоз оказался в курсе, и комсомольский актив уже строил планы спасения заблудшей души, потерявшейся где-то между фаллическими символами и окололитературным зазеркальем.
А я… а что я? Как всегда, была юным натуралистом. Не вмешивалась. Наблюдала. Да только, если б не пыжилась я так из хулиганки интеллигенткой заделаться, ах университет, ах невмешательство, ахтыгосподибожемой.. дура, да что уж там!..
Короче, додумался наш женсовет войти в сговор с эдаким гигантом мысли от физики, единственным казановой мужского монастыря, который мнил себя психоаналитиком на основании трех курсов полумедицинского образования. Спасайте, мол, нашу девочку, а то одурела тут от фаллических символов да литературы, любви душа требует, а с предметом – прокол вышел, что-то надо срочно предпринять. А то крыша поедет окончательно и бесповоротно от недолюба да давящего на мозги девичества.
И вот в этот самый момент как-то я вдруг потерялась, напал на меня простудифилис вульгарис, да свезли меня в карете в стационар наш студенческий.
Не знаю, может, это и к лучшему, иначе могла б очутиться я в местах не столь отдаленных, и ежик мой пришелся бы как раз ко двору. Потому что, когда я уже собралась было выписываться и направить свои подгибающиеся стопы на северо-не-помню-район столицы нашей Родины, к тетушке, как парой этажей ниже доставили новенькую. Ага, Барбару Негривецкую, собственной персоной. Да вот только лучше б не бывать нашей встрече в том казенном доме.
Знаете, какой способ выбрал призванный на помощь сбрендившей пани филологине психоаналитик? Беседы по душам да расспросы о травме в детстве? Как же без этого, но, как в том мультике, «маловато будет!» Ну давайте же вспомним любимый наш диагноз, ну-ка, три-четыре! Да-да! «Мужика вам надо хорошего!» и вот просто эпос поручика Ржевского – какая-то там колхозно-студенческая вечеринка, винище канистрами да шашлычки из пойманного колхозом поросенка, разговорчики да побасенки у кострища, а потом «муху-цокотуху в уголок поволок»… да много ли там нашей рафинированной интеллигентке надо? И чего ей вообще? Дурь все это, придурь и заумь, и лечится, вот мы тебе и покажем как…
Короче, наутро Бася была бледна и в поле была не ходок, отлеживалась в бараке еще день да ночь, вино вступило в непримиримые противоречия с организмом, как сказали б на Истории КПСС, смутно помнила, что бродила где-то в полях с недопсихологом-квазифизиком, да обрушивала на него поток слез пополам с любовными жалобами «Ах, она меня не любит!». А потом как в тумане пролетели еще пара недель и «в Москву, в Москву!» а там уже первые лекции и античные трагедии, и введение в литературоведение… а тут и подоспело введение в жизнь.
Потому как пани, хоть и была вся из себя неземная, но хватило соображения наведаться к гинекологу. Вы скажете, так не бывает, литературщина все это, ан нет, жизнь-то похлеще сюрпризы подкидывает. Ну, конечно, догадостный мой читатель, наша Барбара, эта ясновельможная пани Негривецкая, на «Вы» и шепотом, оказалась безнадежно беременна. Такая себе вполне колхозная история любви.
А так как была она шляхетна пани, то, не раздумывая и ни с кем не советуясь, отправилась на аборт. И это могла бы быть отдельная история – о гордости и самолюбии, о злобной тетке в заляпанном кровищей халате и бледной до синевы девчонке 18 лет, о шипящей матерно медсестре и упорно молчаливой, как партизан на допросе, барышне. Да уж какая там бырррышня, в абортарии-то!.. и, конечно, еле живую, какую-то полинявшую, доставили ее в нашу студенческую поликлинику, с какими-то там осложнениями. И тут я, бодрый мачо, со стриженой башкой. Знаете, и рассказывать не понадобилось, все и так ясно было. Конечно, были и делегации новоиспеченных студенток с соболезнованиями, упрямо делающих вид, что это кардиологический диспансер, чинно-благородно. И даже раз явился пан Негривецкий, сунул дочке конверт под подушку да испарился, пока не увидел кто из персоналу, шепнув, что мама в расстройстве и прийти не может. А Бася только отворачивалась и отмалчивалась.
Не знаю, что происходило в ее голове тогда, меня больше волновало то, что она как-то сказала, мол, домой вернуться не может, мама совсем больная, не сделать бы ей хуже, так и не проведала дочку. И я звонила тетушке, рассказывала, что есть тут одна девочка, нет у нее никого, словом, на жалость била, да и не было в том неправды, действительно, - никого. Только родители «с положением», а тут младшенькая покатилась по наклонной плоскости: колхоз – абортарий – больница. Как же это, «что скажут княгиня Марья Алексеевна?!»
Вот так и отправились мы, на поселение в Строгино, ежик и панночка, студентки филологического… но это уже совсем новая история.