Антон Кириллович Страхов был могущественным человеком в литературных кругах второй половины XIX века. Его журналы “Северный альманах” и “Северная психея” не раз признавались лучшими в своих номинациях (поэзия и проза), а еще не оперившийся, но уже талантливый Добролюбов так охарактеризовал его в своей статье “К вопросу о внешней политике России на рубеже веков...”: “... Человек, который пробудил всеобщую страсть к необузданности, благодаря тому, что всех держал в узде ...”. Критик усмотрел в этом зачатки мелкобуржуазной парадигмы.
Молодой писатель Федор Достоевский только что вышел из тюрьмы и был вполне доволен собой. Тогда он носил модные бачки, и враги называли его “бакен с Бэконом”. К тому времени он уже написал один роман в письмах и несколько юмористических повестей, снискавших ему некоторую известность, и молодые дамы отвечали ему непринужденной взаимностью.
Во вторник 27 июня у него была назначена встреча с Антоном Кирилловичем на предмет опубликования повести “Крокодил”. Встречу устраивал старший брат писателя - Александр, молодой, но уже опытный биржевой игрок, не знавший, по мнению брата, ни в чем нужды. Александр уверил Федора в том, что они с “Антоном” давнишние друзья и что тот уже заранее дал предварительное согласие на публикацию, так что встреча должна была иметь характер формальный - обыкновенное знакомство писателя и издателя, которое при благоприятном исходе могло дать начало долгосрочному сотрудничеству.
Проснувшись в хорошем настроении, Федор Михайлович побрился, постригся, надушился, взъерошил бачки, пересчитал деньги, выданные ему накануне старшим братом на карманные расходы, с удовлетворением отметил, что все еще впереди, и, прихватив рукопись, выскочил на улицу.
Стояла чудесная погода, было совсем не холодно, но и не жарко, и писатель летящей походкой шел вдоль Грибоедовского канала, напевая известную арию из “Волшебной флейты”.
Так, напевая, он и вошел в переднюю дома Антона Кирилловича, где его с удивлением приняли и просили подождать. Через пять минут удивленный лакей проводил его наверх, в приемную.
Антон Кириллович встретил писателя по-домашнему: в халате, в турецких тапочках с загнутыми носами на босу ногу и в ночном колпаке. О нем говорили, как о человеке европейского склада и это чувствовалось. Без лишних приветствий он предложил писателю сесть на табурет, а сам устроился в креслах напротив.
- Ну что, - сказал он после некоторого молчания. - Не знаю, чем вас теперь и угощать. Чай, кофе или, может быть, без церемоний, а?
- Что вы, Антон Кириллович, - как черт от ладана, отмахнулся смущенный Достоевский, - я ведь теперь по утрам не пью.
- Вот как? - удивился издатель. - Что вообще ничего?
- Ну, разве что, стакан ключевой воды, - писатель опустил глаза.
- Чего нет, того нет, - Антон Кириллович неожиданно сменил гнев на милость, - как говорится, чем богаты, тем и рады. А впрочем, давайте, что там у вас, - он, не глядя, протянул руку. Достоевский почтительно сунул в нее рукопись, не переставая при этом улыбаться.
Антон Кириллович ловким движением надел свой pince-nez и полистал исписанные ровным почерком несколько десятков листов дешевой бумаги.
- Ах, это, - произнес он как будто чем-то расстроенный, - боюсь мне придется вас разочаровать, - он направил свой острый взгляд в близорукие глаза писателя. У того екнуло сердце:
- Как, но ведь мой брат Александр сказал мне, что дело в шляпе, - он недоуменно развел руками. Издатель усмехнулся:
- Ваш брат Александр Михайлович – человек, несомненно, весьма компетентный, в своей области, но смею вас уверить, что я свое дело знаю не хуже его.
- Вне всякого сомнения, - признал писатель, - но где же собака зарыта?
- Видите ли, молодой человек... - Антон Кириллович закурил сигару, даже не предложив посетителю, хотя знал, что тот откажется (весь Петербург знал и потешался над сигарами Страхова, напоминанием о том легкомысленном периоде его жизни, когда он занимался рецептурой и разведением табаков. Так уж получилось, что все табаки его выходили такими мерзкими, что их отказывались курить даже ямщики и квартальные. Впрочем, проницательный Антон Кириллович вскоре это свое дело оставил, увлекшись печатанием, а те табаки, что не удалось сбыть, хранил у себя дома и курил сам, как говорили иные - из честолюбия, поскольку табаки были с личным вензелем) и как бы случайно, выпустил в лицо Достоевскому изрядную струю дыма, так что тот даже закашлялся и замахал руками, - Издательское дело стало нынче необычайно рискованным. – Продолжил Страхов. - Появилось великое множество молодых и, как говорят, талантливых писателей, так что даже не знаешь, кого печатать. В тоже время, стоит задать вопрос: “А кто сказал, что он или, скажем, она - ведь бабам тоже охота, этим фальшивым сюфражеткам своих бабушек - так вот, он это или она?” И ответа - нет. Все в кусты. За слова никто не отвечает. И уж тем более, материально. Никто, разумеется, кроме меня. А ведь очень даже легко представить, что этот ваш романчик или повестушка - простая дешевка, бездарщина. Ну. Номер идет в мусорное ведро, потери колоссальные, журнал закрывается. Вы с вашим тощим умишкой даже вообразить не можете все последствия?! Щелкопер!!
Страхов в ярости швырнул рукопись в лицо писателю.
- Но это хорошая повесть, - лепетал тот, собирая разлетевшиеся страницы. - Я потратил на нее целый месяц. К тому же у меня есть имя!
- Ну, уж не вам судить, - отрезал Страхов. - Впрочем, вопрос ваш не самый сложный и решить его можно.
- Но как? - собрав все страницы, писатель вновь присел на табурет, выражая искреннее внимание.
- Как я уже сказал, - объяснил Антон Кириллович, - дело наше рискованное и требует немалых вложений. - Он внушительным образом посмотрел на Достоевского, но тот и глазом не моргнул, словно не догадываясь, о чем речь. Страхов недовольно поморщился. - Поговорите с Александром Михайловичем, не согласится ли он частично профинансировать публикацию. Да намекните ему, что, как и всякое дело, это, в случае успеха, тоже принесет доход. И потом, как брата, он должен вас поддержать.
- Но мне бы не хотелось, - возразил писатель. - Я уже взрослый человек и не желаю жить за чужой счет.
- Все, уважаемый Федор Михайлович, так или иначе, живут за чужой счет, и бояться здесь нечего. Пустое, - успокоил писателя издатель.
- Нет-нет, я никак не могу. Если уж здесь невозможно, то я имею предложение от г-на Некрасова в Отечественных Записках, и потом, я с г-ном Писаревым состою в самых приятных отношениях.
- С Петрашевским не состоите? - Страхов зловредно хохотнул, заставив писателя побледнеть, - Но это все шутки, а если откровенно, я вам вот что скажу: г-н Писарев с такой мелкобуржуазной шпаной, как вы и ваш брат никаких дел иметь не станет. И по очень простой причине: боится, что вы его надуете. И небезосновательно, замечу. Он сам признался мне в этом на вечере у Добужинской. А что касается г-на Некрасова, то, кажется, вы себя уже достаточно скомпрометировали. Или, может быть, вам изменило чувство меры? Но тогда какой же вы к черту писатель!
- Как это? - удивился писатель.
- А вам известно, что до войны г-н Некрасов печатал в своем журнале непристойные снимки. Вот, полюбуйтесь, - Страхов схватил со стола и протянул Достоевскому будто специально для этого приготовленный довоенный нумер Записок, - на третьей странице: мадам де Сталь toute nue. Между прочим, весьма… - он плотоядно улыбнулся, издалека разглядывая снимок.
- Как?! - Достоевский даже привстал, уронив обветшавший от времени журнал. - Но он же поэт! И поэт истинный!!
- А вот так! Поэт он дутый! А насчет истины: могу предоставить вам не меньше сотни подобных документов. А у вас найдется хоть одно свидетельство того, что он поэт?
Обескураженный Федор Михайлович давно уже вцепился себе в волосы и чуть не заплакал, вспомнив, что именно Некрасов был его первым издателем и написал первую рецензию на его первый роман.
- Ну что ж не смею вас задерживать, - Страхов поднялся и, выбросив окурок сигары в форточку, сухо откланялся писателю.
%%%
Достоевский вышел на улицу. Погода резко испортилась. Со стороны Финского залива на Петроград двигалась ужасающего вида туча, и уже подул холодный сырой ветер - весьма обычный вестник бури в этих широтах. Писатель вспомнил, что еще не платил истопнику, что у него совсем нет зимней одежды да, собственно, и вопрос с квартирой до конца не решен, так как брат, который обещал заплатить за нее за год вперед, как будто забыл об этом и вида не подавал. Заныло правое предплечье и засосало под ложечкой. На душе скребли мыши. “Да, он прав, надо идти к брату, - подумал писатель. – Голые дамочки, это уж просто никуда.”
Через час, промокший насквозь и, ругая всех святых и угодников (и, в особенности Николая) такими словами, что случайно подвернувшийся лихач едва не потерял от удивления свой по случаю купленный цилиндр, Достоевский стучался в дверь дома своего “любезного брудера”, как он иногда называл брата. Перепуганная прислуга не спешила открывать, но, в конце концов, все решилось благополучно. Александр принял его сразу.
- Прости за неделикатное напоминание, но сразу видно, что ты издалека, - сказал он, - летом и без плаща. Ты что забыл, что погода у нас меняется так же быстро, как и конъюнктура на бирже?
Младший Достоевский с грустью смотрел на рукопись, где чернила местами потекли и разобрать слова стало не так-то легко.
- Брат, он отказал мне, - сказал Федор, понурив голову.
- Мерзавец, - ответил Александр, приподняв брови, - хотя меня это не удивляет. Мотивация?
- Риск.
- Благоразумно, - согласился брат.
- Отчего это? Ведь меня печатали и раньше и весьма успешно...
- Да, - перебил Александр, - но не забывай, откуда ты только что вышел и что у тебя теперь за репутация?
Федор вздохнул.
- А мне лично он ничего не передавал?
- Просил намекнуть на возможность соучастия в финансировании.
- Но ты же прекрасно знаешь, что в моей нынешней ситуации это невозможно, - энергично возразил Александр, - весь мой капитал вложен в дело, я не могу выделить на это и десяти рублей!
- Да-да, я ему так и сказал, - ответил внезапно сникший Федор. Брови Александра опять слегка приподнялись. Он дружески похлопал брата по плечу:
- Не беда, что-нибудь придумаем. Он хлопнул себя по лбу. - Да, кстати, ты никогда не пробовал играть?
- Как это? - удивился Федор.
- Ну, например, в рулетку. Ты знаешь, множество моих друзей только этим и живут и неплохо живут, да-да. Я думаю, тебе стоит попробовать, возможно, это семейное, тогда у тебя есть все шансы. И брат незаметно вытолкал брата в переднюю.
%%%
В 4.00 утра следующего дня Федор Достоевский, слегка пьяный и сильно возбужденный стучался в двери дома издателя Страхова. Из всех его карманов торчали банкноты. Подходила к концу одна из последних белых ночей.
Несмотря на столь ранний час и удивление слуг, Страхов принял его сразу же и как был по-домашнему: в халате, турецких туфлях и ночном колпаке.
- Я принес, - сказал писатель и стал выкладывать на стол смятые бумажки.
- Вот, - сказал он, когда выложил все, - пять тысяч ассигнациями. Надеюсь, этого хватит? - и он развязно развалился в креслах издателя и закурил одну из его сигар.
- Достаточно, - согласился Антон Кириллович, - но есть еще одно условие.
- Валяйте, - сказал писатель, роняя пепел на ковры.
- Вы не могли бы понюхать мой ***?
Достоевский выпрямился в креслах и недоуменно уставился на издателя:
- Что?!
- Не могли бы вы понюхать мой ***? - повторил свою просьбу Страхов.
- Вы сошли с ума. Точно. Ну, точно: вы сумасшедший, вы безумец! Ха-ха-ха! – Фальшиво хохоча, Достоевский вскочил.
- К сожалению, я забыл вас предупредить, - спокойно сказал Антон Кириллович, - что это условие основное и никакие деньги вам не помогут. – Кончив смеяться, Достоевский стоял, как вкопанный
- Ну же, решайтесь: три секунды и считайте, что ваша повесть в печати. А конфиданс я вам гарантирую. - Издатель расстегнул халат и добавил: - Как джентльмен.
Достоевский отшатнулся, сделал два робких шажка назад и снова встал.
- И всего-то прошу - понюхать, - добродушно настаивал Страхов, - будто вы у себя никогда не нюхали.
Первый утренний луч зацепился за Адмиралтейский шпиль, превратив его в золотую быстропадающую комету, которая, не мешкая, ударилась о землю и рассыпалась беззвучным огненным дождем. В этот миг взошло солнце.
- Вы - чудовище, - простонал Достоевский, - что вы со мною делаете? Он провел рукою по лбу. Звериная гримаса исказила его лицо, ноздри раздулись. Мускулы напряглись. Казалось, из-за верхней губы вот-вот появятся клыки, а на месте сюртука вырастет полосатая шуба.
- На колени! - рявкнул Страхов, и, медленно, но не без изящества (все-таки он был дворянином) писатель стал на колени, затем на четвереньки и, вытянув нос вперед, пополз к издателю.
%%%
Публикация “Крокодила” не стала катастрофой для “Северной Психеи” лишь потому, что в том же нумере была напечатана знаменитая “Бесприданница“ Островского. Впрочем, это, если и спасло журнал, то только от полного краха, и деньги Достоевского были безвозвратно потеряны.
Несмотря на это, Страхов надолго стал личным издателем великого писателя. Следующим произведением Достоевского, которое он издал, стал роман ”Униженные и оскорбленные”.