Жил-был Стрекоз.
Для удобства будем называть его "он", хотя с собственным полом Стрекоз определился не вполне, а точнее не определился вовсе. Быть может, эта базисная неопределённость и объясняла полное отсутствие ориентации его во всем остальном, а может и как раз наоборот: была частичным её проявлением. Дело в том, что Стрекоз, по сути, не был уверен ни в чём: ни кто он есть, ни где находится, ни что находится вокруг него, ни как надлежит интерпретировать видимое и ощущаемое, да и сам факт зрения подвергал он сомнению: его огромные фасеточные глаза, блещущие то сиреневым, то бирюзовым, то янтарным, поставляли крохотному мозгу столь многогранную, столь невероятно богатую и разноликую картину бытия, что прийти самостоятельно к каким-либо исчерпывающим выводам по отношению к миру Стрекоз был просто не в силах. Взирая на него с высоты какой-нибудь пыльной былинки, он всякий раз впадал в крайнюю растерянность и недоумение.
Картины были вогнуты и преображены самими собой, очертания вещей перетекали друг в друга, как в прихотливом лекало, цвета и оттенки становились контурами и наоборот, запахи сменялись вкусами, кислое – острым, розовое – удлиненно-толстым, густое – терпким, плавность звенела угловатостью, зелень прозренья сменялась чем-то похожим на него самого, но отражение капли солнца в луче росы делало камушек вольным, а тело – бесконечно трепещущим, и не было конца туннелю кривых зеркал, и сонмы миражей водили хороводы, и виденья сменяли друг друга, играя с сознаньем в жмурки, и сознание, его бесконечно хрупкое, крохотное, чувствительное сознанье, не в силах было, - как ни старайся, - ухватить обрывок ускользающей реальности, и Стрекоз заламывал в недоуменном отчаяньи лапки и восклицал: "Ах!"
Всё его естество трепетало в такт биению пульса, вибрации крыл – прозрачно-матовых, витражно-испещрённых прожилками,- в такт лихорадочному калейдоскопу видений, в такт череде преломлений, миганью картин…. Спроси его: "Что есть реальность?",- и Стрекоз ответил бы: "А что есть " есть"?"
Не зная: где? и как?; кто? и куда? - он, конечно же, не знал и зачем? и для чего? Бытие проскальзывало мимо и сквозь, а он... скользил вдоль его контуров, не ощущая, с легкостью проникая за несуществующие для него грани. Сам того не ведая, и конечно же, не помышляя ни о чём подобном, Стрекоз достиг того, что являлось средоточьем устремлений многих и лучших: он превозмог пространство и время.
Да, и время тоже: Стрекоз не умирал в конце лета, отпущенного природой всем представителям его племени. С наступлением холодов, он, правда, впадал в некое подобие спячки, направляемый инстинктом в укромную трещину в скале, зарываясь в палую листву, угнездившись в дуплистой складке могучего дерева, но с потеплением пробуждался вновь, сухонький и прозрачный, хрупкий и невесомый, но всё так же полный сил скользить по абрисам чего-то, что не поддается воплощенью в понимание, скользить, впитывать псевдо-увиденное, заламывать лапки и говорить "Ах!"
Скользить, впитывать… и только? Какую цель преследовало Бытие, создав… сей редчайший феномен? Ведь Бытие не бесцельно, оно целесообразно. Так что же? Будь Стрекоз в силах ответить на все предыдущие вопросы, он, несомненно, добрался бы и до этого, а так... он просто жил. Жил во многих. Пространства и времена сплетались радужной паутиной, звенели капелью, искрились песчинками самоцветов…. Миры дробились в ломке отражений и рассыпались бусами по закоулкам мироздания – поди сыщи! Стрекозу была дарована вседозволенность всепроникновенья, быть может, именно в силу полного отсутствия способности объять, осознать увиденное, воспроизвести, запомнить и передать. Так евнуху доверяют гарем: уж этот ничего не попортит.
Имей Стрекоз целенаправленный разум, способность в поглощению и обработке воспринимаемых видений, да просто обладай он базисным доверием к себе самому, - о, сколько секретов Вселенной смог бы он поведать ищущим и блуждающим в потьмах, сколько заповедных троп смог бы отыскать, сколько откровений и тайн, сокровищ и кладов, просторов и далей…
Но Стрекоз не ведал, что есть мирозданье, как не ведал он, что есть он самое, как не ведал о мудром Черепахе.
Но Черепах ведал о Стрекозе. О нём, и обо всём прочем.
* *
*