Жил-был Козёл.
Недостаток ума компенсировался у него избытком тупости и непроходимого упрямства, самомнение соперничало с неиссякаемыми интеллектуальными потугами, а природная флегма гармонично сочеталась с ленью и апатией. Лень выдавалась им за рациональный подход к трате жизненной энергии, а апатия - за благородное хладнокровие. Козёл считал себя непризнанным гением, виня мир в собственной никчемности, прозябании и беззвестности. Тупость, зависть и ограниченность окружающих – вот, по его мнению, причины его убогости, впрочем, следует признать, положение свое он принимал весьма стоически, что лишь добавляло краски в его образ мученика и изгоя. Убежденность в собственной гениальности проявлялась у него двояко и почти противоположно: с одной стороны он сторонился "тупиц и завистников", избирая путь отшельника и анахорета: шумные, пустословные низины были недостойны его; с другой же – был склонен к непридугадываемым, эксцентричным выходкам: экстрагантность в поведении, внезапные всплески эмоций, анархизм суждений и абстракт мыслей, - образовывали картину достаточно яркую, хоть и плохо переносимую.
Козёл жил в своей стране, но ощущал в ней себя непрошенным эмигрантом, гонимым и нещадно эксплуатируемым меньшинством, а всё потому лишь, что "не по чину умён" и имел одну только глупость: прибыть сюда чуть позже прочих тупиц и уродов.
Кстати, об уродах, Козёл считал себя красавчиком и, действительно, был недурён собой, разумеется, для козла. Он был статен, даже по-юношески строен, обладал правильными чертами морды, взгляд светился надлобной чистотой, а непослушная прядь придавала ему даже эдакую удаль. Рисунок губ, овал лица несли на себе печать твердости и надежности и покуда не отверзал он уст и не начинал блеять, - по большей части, то агрессивно-вызывающе, то пристыженно-заискивающе, - мог весьма и весьма обмануть трепетные сердечки неискушенных козлиц. Была у него и борода, как то приличествует любому, уважающему себя мужу, однако же, эта главная принадлежность сильного пола удалась в нем лишь отчасти и вышла она хилой и реденькой, кустистой и жидкой, напоминая, скорее, жалкую поросль юнца, чем волосяной покров козла во цвете лет и сил, коим на самом деле и являлся. Почти полное отсутствие растительности отличало и все прочие части его тела и могло бы быть даже выигрышным, не стыдись он собственной неприкрытой наготы, как, впрочем, и многого другого. Бороду же свою он, однако, холил и пестовал, и скорее расстался бы с истинным своим мужским достоинством, нежели с нею.
Кстати, на счет последнего. Вот с ним-то как раз и мог бы расстаться он вполне безболезненно, ибо вот уже пятый год, как блюл обет целомудрия и безбрачия. Столь нетипичный для козла обет объяснялся причинами сложными и неоднозначными, для раскрытия коих надлежало бы нам пуститься в детальный и глубинный анализ сей неординарной личности, анализ, далеко выходящий за рамки скромного сего повествованья. Ограничимся лишь коротким пояснением, а именно: мотивировкой своего поведения самим же Козлом. По его крайнему разумению, целобат – суть залог не только духовной чистоты, но физического здоровья, сохранения бодрости и молодости, поскольку драгоценная жизненная энергия, не растрачиваемая на обычную для его племени похоть, найдет себе извержение исключительно в руслах потаенных рек духа, где будет копиться и наливаться соком в сокровенных резервуарах, дабы вознестись из них в сферы небесные мощным и неодержимым ключом… Позиция сия была тем более удобна, что сводила на нет такие проявления жизни, как любовные страдания, трепет, ухаживания, флирт, или, как сам Козёл любил это называть "петушиная возня". Мы же от себя заметим попутно, что это же освобождало его от вероятности возможного фиаско, ибо следует отметить, что был он чувствителен и раним необычайно.
И все же, сколь бы ни оригинальную картину составили различные грани его личности, главная отличительная черта его была не в них, а в том невероятном факте, что Козёл всерьез считал себя… рыбой! Да, рыбой! Нет, он, конечно же, понимал, что он козёл, что принадлежит к козлиному племени (сколь не старайся, а от очевидности не убежишь, достаточно глянуть на себя в мутную лужу), однако по внутренней, истинной своей природе причислял он себя к племени рыбьему.
Как, какими закоулками воспаленного сознания и поруганного самолюбия достиг он убеждения в сем - то неведомо, но факт налицо: Козёл считал себя рыбой. Несчастной, одинокой рыбой в козлиной шкуре, обреченной на вечное непонимание, на трагический отрыв от родной стихии, на изгнание в себе самом. Лишь путём неимоверных, каждодневных усилий, ценой непрерывного борения духа, - говорил он себе, - возможно Вознесение, воссоединение рыбы-что-в-нем со своей истинной, высшей природой, лишь через преодоление в себе козла, низшего, животного начала, небесная рыба сумеет достигнуть горних хлябей. Ему виделись самоотверженные рыбины, истого плывущие на нерест, вверх, против течения, в потаенные затоки кристальных озер, раня и истязая себя на острых камненьях и перекатах, задыхаясь в тисках водоворотов и ловушках стремнин, всё вверх и вверх, с тем, чтобы обрести покой в сокровенном урочище и умереть в покое, раствориться в чистоте помыслов и слияньи с Вечным, и - умерев – возродиться в тысячах себе подобных… "Я должен изжить в себе козла – повторял он снова и снова, - изжить козла дабы восторжествовала рыба!"
Был ли то генетически запрограммированный выверт, или же дали себя знать психотренинг и направленное волевое усилие, но с некоторых пор стали замечать, что у Козла весьма удлинились копыта, сперва задние, а затем и передние так, что стали они походить, скорее, на человеческие ступни и ладони, причем, весьма удлиненной формы. Сразу над ними, на месте, так сказать, запястий и щиколоток, на безволосой козлиной коже явно проступил рисунок чешуек, мелкие, плотно прилегающие друг к другу, они охватывали ноги твёрдыми браслетами и отливали сизо-зелёным. Не замечать их стало уже невозможно так что Баран, недалекий сосед Козла, как-то определил их как редкий вид опоясывающего лишая и присоветовал Козлу срочно обратиться к знахарю. На что Козёл лишь презрительно фыркнул: будь то и впрямь опасный лишай, даже тогда он скорее расстался бы со своей бородой, нежели со столь явным доказательством истинной, глубинной принадлежности своей к обитателям вод, прокладывающем себе путь наружу сквозь грубую внешность травоядного копытного…
И всё же, пути господни неисповедимы, а уж козлиные тропы – тем паче. Как-то раз пошёл по окрестностям упорный слух, что-де объявился из ниоткуда бродячий звездочет и прорицатель, читатель судеб и отверзатель тайн, властитель знания и силы, великий мудрец Черепах. И что может сей Черепах, практически, всё, а теоретически – и того более: спроваживать сглаз, изгонять хворь, наводить чары, ставить и опровергать диагнозы, укреплять вконец разболтавшийся флюгер судьбы, выдавать с точностью до ширины пера азимут жизненного предназначения. Некоторые даже утверждали, что получили от него не больше не меньше, как маленький переливающийся брелок счастья…
Козёл думал основательно. Нет сомнения, если слухи о Черепахе верны, то лишь он один и сможет помочь Козлу обрести мир и покой, подскажет путь восхождения к Рыбе. Но с другой стороны…. Как и во всём остальном, Козел боялся фиаско, а в этом предмете – особенно, малейшая насмешка со стороны Черепаха, неуважительное отношение к сокровенному, даже простое дружеское подтрунивание, - значили бы для Козла конец пути, полный мрак, погибель. Единственное, что тогда осталось бы на его долю – это отыскать пропасть поглубже и …. "Быть может, в этом-то и есть кратчайший путь достижения Небесной Заводи? – спрашивал себя Козёл все чаще. – Быть может, только так и можно примирить на земном плане несовместимое: чистые устремления и грубую действительность?"
Безлунными ночами Козёл лежал в своем логове, устремив взор к звёздам и ему мерещились небесные озера и протоки, где он, истинный, единственно возможный Он, плещется в чистых струях, ласкает гибкое тело в прохладных стремнинах, ловит малейшие изменения течений, свободный и сильный, чуткий и мудрый, бьётся в едином пульсе с вечно изменяющимся бытием, вписываясь в него, как камешек в мозаику…
В третий и пятый раз отрыгивая и пережёвывая жёсткую колючку, бредил он о нездешнем, пока какой-нибудь острый камешек не впивался ему в бок и не выводил из сладкой грёзы…
Наконец он решился, правильно рассудив, что терять ему нечего: в крайнем случае, пропасть никуда не денется, уж чего-чего, а пропастей тут хватает… Осторожно, окольными путями и намёками разузнал он, что Черепах обосновался в глухом уголке, известном под названием "Урочище Трёх Сов". Место это располагалось в верховьях дикого ущелья,- сплошное нагромождение утёсов, осыпей и каменных глыб,- и было оно овеяно столь зловещей славой, что даже Козёл – известный анахорет и социомат – не отваживался забредать в те края.
"Ты должен изжить в себе Козла", - сказал себе Козёл в который раз, - и отправился в путь.
* *
*