ДОМ С МЕЗОНИНОМ, ИЗ МОЕГО ДЕТСТВА
Я люблю дома с мезонином. Жаль, что таких сейчас почти не строят, исчезли строители – мечтатели. Может быть, эта моя любовь началась с чеховского такого дома. Помните: «…старый дом, который, казалось, окнами своего мезонина глядел на меня, как глазами, и понимал все». И в этих окнах хозяйкой была нежная прекрасная Мисюсь. Не умеющая никого обидеть.
Но, пожалуй, нет, с таким домом, с мезонином, я встретился гораздо раньше, чем начал читать Чехова. Встретился еще в моем детстве. В том доме, в мезонине, жил с матерью мой детский приятель Генка Чиж. Отец у них погиб на войне. Брат Генкин тоже погиб, но в тюрьме. Как это часто бывает в семьях, где безотцовщина и бедность. Чиж – это не фамилия, а прозвище, не со злым оттенком, а с какой-то долей даже любви. Притом здесь подразумевалось не название птицы, а короткий отрезок, кусок, палки. Из детской игры «чиж с палкой». Интересная игра, жаль только, что в нее сейчас дети не играют. А прозвище такое появилось потому, что Генка был плотный паренек маленького роста, настоящий «чиж».
У задней стенки Генкиного мезонина мы с ним устроили потайное местечко, которое мы называли «ласточкино гнездо». Потому что под стрехой там действительно были ласточкины гнезда. А может, стрижиные, мы их не различали. В виде половинок глиняных горшочков. Прилепленные в углу между стрехой и стенкой. Мы ласточкам не мешали, они нам тоже. В свое гнездо мы любили попадать прямо через Генкины окна. Можно было через чердак дома и по крыше. Но так нам было не интересно. Да и чердак часто был закрыт на замок. Здесь у нас было все необходимое, чтобы чувствовать себя комфортно: топчан, небольшой столик, чурбачки для сидения, шкафчик с некоторым инструментом. В него же мы складывали рогатки, спички, самопалы и многое мальчишеское другое. Нам было здесь хорошо. Мы чувствовали бесспорное превосходство над всем, что было внизу. Хотя в чем превосходство, мы бы не объяснили. Может быть, в том, что мы выше, а все остальное – там... Кроме ласточек и других птиц.
Любимым нашим занятием было – наблюдать за железнодорожной станцией: за вокзалом, перроном, за паровозами, вагонами, составами. Все это было почти под нами. Так уж был расположен Генкин дом. И его мезонин. Они как бы нависали над железнодорожными путями.
Чувство «выше всех» способствовало появлению авантюрных мыслей в наших головах. Одна из них могла иметь очень плохие последствия для нас, и, наверно, для наших родителей. Времена были сталинские. Но Господь Бог помог и отвел от нас возможные неприятности.
Чтобы заработать, добыть деньги на всякие мальчишеские нужды, например, на рыболовные снасти, мы сдавали во вторсырьё различные материалы, в том числе металлолом, кости, тряпки и другое. Больше всего мы с Генкой любили собирать и сдавать металлолом, железки. И приспособились одни те же железки сдавать по несколько раз.
С нашего «ласточкиного гнезда» был виден пакгауз, рядом с которым была площадка для приема и хранения металлолома. При отправке из вторсырья металлолом загружали в открытую железнодорожную платформу.
Мы с Генкой дожидались, когда вагон подцепляли к составу, садились на этот поезд, рядом с нужным вагоном, и на подъеме, который начинался почти сразу же от станции, и где поезд шел очень медленно, сбрасывали под откос, в траву, доступные для нас по весу железки. Потом во вторсырье брали подводу, которую давали всем сдатчикам металлолома, собирали сброшенные железки и привозили их для повторной сдачи. Все было хорошо, «конвейер» работал.
Нет, совесть из-за этого поступка-проступка нас - не мучила. Может быть, потому, что здесь, нам казалось, вплелась наша мальчишеская удаль. Но, скорей всего, в жизни нашего общества, изначально, была заложена позволительность что-то отщипывать от государственной собственности. Хотя и были тогда еще строгие сталинские порядки.
Путевой обходчик увидел эти наши проделки. Но, к нашему счастью, он был бывший мамин ученик, мама у меня была учительница. И, наверно, жалостливый человек. Он нас пожалел. Не стал докладывать сразу в милицию, а сначала - шепнул моей маме. Конечно, нам с Генкой от родителей сильно досталось. И такую сдачу металлолома пришлось немедленно прекратить.
Но смотреть за железнодорожной станцией, за паровозами, за поездами – мы продолжали. Нам это было всегда – интересно. Может быть, поэтому паровозы для меня навсегда остались роднее, чем какие-то там тепловозы, электровозы!
Вот он, паровоз, идет на подъем, тащит тяжелый состав. Он трудится! Из трубы – огромный столб черного дыма. Из всех щелей – пар. Дрожит земля. Чувствуется огромная сила. И, кажется, приближается какой-то зверь, настоящий змей-Горыныч.
Перед началом движения паровозу зачем-то хотелось выпустить много пара, весь пар. Наверно, ему нужно было прочистить все ходы своих кривошипно-шатунных механизмов. Не знаю, какие отверстия в паровозе при этом открывались. Но пар валил, шипел отовсюду, и сверху, и снизу, и из-под колес. Паровоз вдруг скрывался весь в шумной белой пелене. Иногда пар достигал и до нашего мезонина. И окутывал нас с Генкой тепловатой влагой. Нам казалось – мы летим в облаках! И еще мы часто думали: «Пар, какая это все-таки сила!».
И однажды нам вдруг захотелось самим создать и испробовать эту силу. В школе, в классе шестом, изучали мы силу пара. Помните, физический опыт, пробирка с водой, закрытая пробкой, пробирку нагревают на спиртовке. Вода испаряется, пар под пробкой накапливается. Чмок, и пробка снарядом вылетает из пробирки.
А недалеко от нашего поселка, возле леса, лежали чьи-то трубы, как бесхозные, диаметром около трех дюймов. И мы с Генкой решили повторить школьный физический опыт с пробиркой. Только в другом, большем, масштабе, с железной трубой.
Вытесали деревянные пробки, забили пробку с одной стороны трубы, залили в трубу воду, забили другую пробку и установили трубу в козлах наклонно, уперев один ее конец пробкой в пень. Под трубой развели костер, а сами попрятались в ближайшую канавку. Мы боялись, что разорвет трубу. Но трубу не разрывало, а выталкивались, вылетали - пробки.
Когда, под действием пара, вылетала верхняя пробка, зрелище было не очень увлекательно, пробка улетала метров за сто. Но иногда, а потом мы научились осуществлять это регулярно, выталкивалась нижняя пробка. В этом случае от реактивного выброса пара и воды, от реактивного импульса, летела сама труба, и улетала она довольно далеко, даже очень далеко, метров за шестьсот-семьсот. Она взлетала высоко вверх, и казалась нам тонкой маленькой спичкой!
Стреляли мы в сторону леса, свободного пространства вблизи не было. И, потом, долго искали трубу в лесу. Иной раз труба стукалась о деревья, и сильно сгибалась. Нас она больше уже не устраивала, приходилось брать следующую трубу.
Недалеко от нашей «стартовой площадки» находилось военное хранилище горюче-смазочных материалов. И однажды пришел часовой от этого хранилища посмотреть, чем это мы стреляем. Ему наша стрельба показалась тоже интересной, он даже в ней поучаствовал. Но нас предостерег, что будут большие неприятности, если найдется хозяин труб. Пришлось нам наше развлечение прекратить, а трубы, хотя некоторые и погнутые, собрать по лесу и сложить на старое место. Долго мы эти трубы собирали, попробуй найти их в лесу. Да и не все нашли.
Вспоминая Генку Чижа, мне хочется, с благодарностью, вспомнить и его маму, тетю Анну. Она обладала даром целительницы. В детстве я страдал болями в животе, очень острыми, сильными, врачам помочь мне – не удавалось. В народе говорят, боль оттого, что я поднял тяжелое, «пуп сдернул», и нужно для лечения лежать на животе, подложив под пупок круглый предмет, например, клубок пряжи. Я лежал часами, но боль не проходила. Только в пупке отдавалось: «Тук, тук, тук».
Узнав об этом, Генкина мама сказала: «Приходи, вылечу!». И действительно, она долго водила своей рукой по моему животу, куда-то чего-то загоняла или выгоняла, что-то шептала. Но от тети Анны я ушел - здоровым. И не было больше со мной такого нездорового.
Другой раз лечебную помощь она оказала мне в борьбе с бородавками. Мои руки были сплошь покрыты бородавками, они сидели друг на друге. Наверное, чего-то в организме не хватало, но не от военного голода, голод к тому времени уже в основном кончился. Помню, вокруг одного ногтя на руке было бородавок сразу пять штук.
Научила меня тетя Анна делать так. Взять нитку, или она дала мне свою, навязать узелок, накинуть этот узелок на очередную бородавку и затянуть, узелок соскочит с бородавки. И так пройти по всем бородавкам, узелков будет столько, сколько бородавок. А потом нитку закопать в землю.
Бородавок было так много, что у меня не хватило терпения обвязать их все. Товарищи позвали меня играть в какую-то игру. Я решил, что буду жить пока с бородавками, благо они не на лице, забросил нитку с неоконченными узелками в какой-то угол, и забыл про все это.
Через какое-то время у меня не стало ни одной бородавки! Не знаю, жива ли эта женщина, тетя Анна, вряд ли, жизнь у нее была не легкая, муж погиб на войне, двоих сыновей нужно было вырастить. Но я с благодарностью помню ее всегда.
И дом с мезонином помню. И сам мезонин. Который, к сожалению, остался только в моей памяти.
Однажды я приехал в отпуск, в родной поселок, в мое детство. Смотрю, дом стоит, а вот мезонина на нем – уже нет. Не захотели строители – ремонтники «возиться», им легче было – убрать такую красоту.
Ну, а Генка Чиж, ну что, Генка Чиж! Давно уже прошло наше детство. Да и не Чиж он сейчас, а директор поселкового маслозавода, Геннадий Алексеевич. Как-то сказал он мне при встрече: «Эх, тех бы труб мне сейчас побольше, как бы они мне пригодились! Купить сейчас - дорого все очень! А мальчишки – все такие же вороватые, железки вокруг собирают. Которые плохо лежат. Хорошо хоть, как и мы в свое время, дельное – не трогают. Понимают, что - можно брать, а что - нельзя».