Дверца паланкина со скрипом отворилась, и из него выпорхнули… Да уж, такого облома я никак не ожидал; все мои эротические мечты пошли насмарку. Из паланкина вначале вывалилось огромное пузо, а затем и его обладательница – Калория Старосельская, четырехсоткилограммовая председательница «ЦЕЛомудренной КАсты». Я еще с некой долей надежды взаривался в открытую дверь паланкина, но больше из него никто не вышел. Зачем же так жестоко обманывать?! Если бы на плакате было изображение председательницы или хотя бы сообщение, что будет выступать только она, я ни за какие пирожки с адреналином не посетил бы это мероприятие.
Старосельская, в окружении солдат, с фригидной улыбочкой на устах, переваливаясь с боку на бок, грациозной походкой беременной бегемотихи, потащилась к месту выступления. Само собой, она была не нагая; думаю, такого стриптиза не выдержал бы ни один из присутствующих. Но все равно, какая бы одежда не находилась на ее телесах, она была не способна скрыть все выпирающие детали, из которых особой монументальностью выделялись две: огромнейшее пузо и ничуть не уступающая по объему пузу грудь (да-да, именно грудь как единое целое, а не груди). Когда она шла, эти две основные части, делящие туловище ровно пополам, ужасно тряслись и бились друг о друга, и складывалось впечатление, будто они ведут непримиримую борьбу за старосельский пупок. Сальные свалявшиеся волосы сосульками свисали на ее массивный лоб. Заплывшие очи, двукратно увеличенные огромными линзами, были больше похожи на куски несвежей говядины, нежели на женские глазки. Уродливое пенсне невиданной величины держалось на лоснящемся пористом носище, из волосатых ноздрей которого тоненькими струйками стекали жидкие зеленые сопли…
Извините, уважаемые читатели, но, опасаясь за чистоту своей книги, на которую вас может стошнить при чтении данных строк, я прекращаю описывать физические «достоинства» Калории Старосельской (которую, стоит заметить, за ее «неописуемую красоту», все мужчины-политики иронично называли Нефертити). Однако чтобы у вас сложился ее полный портрет, я расскажу одну реальную историю, выпукло иллюстрирующую выдающиеся способности Старосельской своим внешним видом оказывать влияние на мужчин.
Несколько лет назад жил один молодой человек. Он был нормальным мужчиной, имел половую связь с женщинами и никогда не задумывался о сексе с себе подобными. Однажды на спецпляже для девственниц, куда он забрел с понятной целью, этот молодой человек увидел Калорию Старосельскую. Она, естественно, была в закрытом купальнике, но ни один самый закрытый купальник в мире не смог бы полностью закрыть все телесные «прелести» русской Нефертити. Эти тяжелые мешки подкожного жира, эти студнеобразные комья обвисшей целлюлитной кожи, эти отвратные трясущиеся складки, как гремучие змеи, выползали наружу и неумолимо жалили видевшего их хоть секунду человека, заставляя навечно, против воли, хранить в своей памяти эту ужасающую картину. Молодой человек был отравлен бесконтактным укусом ядовитого тела Старосельской, его рвало несколько дней. В последствии, когда он встречался с женщинами, и они начинали раздеваться, у него перед глазами воскресал омерзительный образ Старосельской. Из-за страха обнаружить под одеждой партнерши что-нибудь подобное у молодого человека пропадало всякое желание и возобновлялись приступы рвоты. После нескольких неудачных попыток половой близости с женщинами мужчина и вовсе отказался от этих контактов. А так как молодой организм все-таки требовал сексуальной разрядки, он решил попробовать с юношами. Сначала, конечно, он сильно стеснялся и комплексовал, но потом ничего – распробовался, стал гораздо раскованней и вошел во вкус. С течением времени «эротический» шрам, оставшийся от укуса, постепенно зарубцевался, и молодой человек вновь стал заглядываться на красивых девушек, пока, правда, только на плакатах. Он был бы рад повстречаться с ними и в жизни, но, к сожалению, это было практически невозможно, ибо почти все приличные девушки давно разъехались по более благополучным странам; поэтому молодой человек продолжает практиковаться со смазливыми юношами и вполне понимает других мужчин, которые, вроде него, вследствие феноменального воздействия Старосельской переключились на свой пол.
Вы наверняка догадались, о ком говорится в этой истории… впрочем, довольно о том печальном событии (которое, кстати, имело для молодого человека и один положительный результат: он полностью отказался от свинины). Давайте вернемся в бомбоубежище (лучшего прибежища для этой секс-бомбы и не найти!) к нашей необъятной деве. В том, что в свои годы (о точном ее возрасте из вежливости умолчу) она оставалось девственницей, не было ничего, по крайней мере для меня, удивительного; думаю, во всей Вселенной вряд ли нашелся бы хоть один гуманоид, который пожелал бы покуситься на ее целостность.
А сейчас, с вашего позволения, я уступаю свое место рекламодателям.
“– Вы хотите за месяц сбросить более 10 килограммов?
– Конечно, хочу! Но я уже не верю никакой рекламе, ведь я испробовала десятки программ, сидела на диете, пила лекарства, но ничего не помогает.
– Вновь образованная компания открывает свои двери и приглашает всех желающих похудеть в специальный лагерь отдыха. Программа похудания испробована на 56 тысячах добровольцах. Только положительные результаты! В нашем лагере вы потеряете не только 10 килограммов, а гораздо больше! Только мы гарантируем стопроцентное похудание! Выберете нас, а мы позаботимся о вас! Jedem das seine. Buch Aktiengesellschaft.”
Итак, жрица российской политики и съестных припасов, сопровождаемая конвоем, доволокла свое тулово до клетки (стол, с установленным на нем микрофоном, находился в отсеке, огороженным от остальных присутствующих ржавой металлической решеткой), вошла в нее, уселась в громадное кресло, выпила три стакана минеральной воды и приготовилась отвечать на вопросы немногочисленных журналистов, естественно зарубежных, еще проявляющих хоть какой-то интерес к оппозиционным силам в России.
– Мадемуазель Старосельская, каков численный состав вашей партии?
– В настоящее время количественный состав нашей партии, в отличие от качественного, оставляет желать лучшего, но, учитывая предпочтения наших глубоконеуважаемых мужчин, число девственниц с каждым годом увеличивается и в скором времени сравняется с количеством всех женщин страны, которые, объединившись в нашей партии, обязательно придут к власти.
– Мисс Старосельская, ваши первые два указа в должности президента страны?
– Первый указ о переименовании главной площади страны в Новодевичье, а главного кладбища – в Красное, а второй указ об умерщвлении и обязательном захоронении всех имеющихся красных на Красном кладбище.
– Госпожа Старосельская, в каждом интервью вы так яростно атакуете рабочих эксгибиционистов. С чем это связано?
– Вы, конечно, знаете, чем наши дорогие красные эксгибиционяги занимаются. Многим женщинам и так неприятен внешний облик мужчин, даже когда они одеты, но мы их все-таки как-то терпим, а эти же краснопузые бегают по всей стране без штанов и пугают своими отвратительными, никому не нужными мужскими подробностями порядочных женщин, которые в ужасе содрогаются от увиденного. Мужчины и так безобразные существа, а эти их висящие яйца – это просто ужас! Большинство женщин при виде этих яиц падает в обморок! Была бы моя воля, я бы уже завтра утром перевешала всех краснозадых эксгибиционистов за их красные яйца вдоль их Красной площади.
– Фройляйн Старосельская, насколько нам известно, у вас какой-то необычный рабочий график. Правда ли это?
– Это правда, но в этом нет ничего необычного. Как вам, конечно, известно, Бог дал людям мужские дни недели для работы и женские – для отдыха. Поэтому, соблюдая божественные заповеди, я работаю только по понедельникам, вторникам и четвергам.
– Донна Калория, расскажите, пожалуйста, о своем питании. Кушаете ли вы мясо?
– Вы, конечно, заметили, что питаюсь я хорошо, ибо правомерно считаю, что хорошая женщина должна и питаться хорошо. В моей диете практически нет никаких исключений. Я ем все подряд: супы, каши, макароны, хлеб, булки, куличи, пироги, беляши, чебуреки, блины, оладьи, сырники, запеканки, драники, вареники, галушки, печенье, птифуры, пряники, коврижки, бисквиты, баранки, бублики, плюшки, пончики, пышки, ватрушки, кексы, сухарики, вафли, пирожные, клецки, торты, шоколад, мармелад, зефир, пастилу, шербет, халву, изюм, желе, мусс, сливки, мороженое, масло, маргарин, сыр, брынзу, творог, сметану, пельмени, плов, кукурузу, паштеты, колбасу, сосиски, сардельки, фрикадельки, гамбургеры, чипсы, мидии, рыбу, тресковую печень, черную икру, телячьи языки, овощи, за исключением помидор, фрукты, за исключением красных яблок, ягоды, за исключением красной смородины и клубники, грибы, орехи… ну я не буду все перечислять, скажу только, что больше всего я люблю сало и мясо, причем мясо только белое и только мужских особей. Единственное, что я ненавижу не только есть, но и смотреть на них, – это яйца.
– Пани Старосельски, как вы заботитесь о целомудрии ваших коллежек?
– Они сами позаботились о своей целомудренности, вступив в нашу партию, ибо обязательным условием для всех женщин «ЦЕЛомудренной КАсты» является инфибуляция. Только это со стопроцентной гарантией позволяет застраховаться от проникновения во влагалище посторонних яиц некоторых любителей солененького.
– Сеньорита Старосельская, вы так нелестно отзываетесь о мужчинах, но нам известно, что вы оказываете им некоторые интимные услуги. Как вы это прокомментируете?
– Да, мы организовали линию «Секс по телефону». Мы не скрываем этого и не считаем чем-то позорным. И этому есть три причины: во-первых, мы не видим звонящих нам мужчин и их безобразных тел с их отвратительными яйцами; во-вторых, мы таким способом чем можем поддерживаем оппозиционно настроенных мужчин; в-третьих, и пожалуй это самое главное, с помощью этой телефонной линии мы собираем деньги на нужды партии.
– А вы, принцесса, сами участвуете в этом?
– Да, участвую.
– Фрекен Старосельская, какие ваши отношения с властью?
– У нас не может быть никаких отношений с мужчинами, даже с такими, какие сейчас у власти. Мы оппозиционны ко всем мужчинам, ибо эти недоразвитые существа считают себя главенствующим, так называемым «сильным», полом и всеми способами терроризируют и унижают женщин. Единственные, с кем мы готовы пойти на контакт, – это кастрированные мужчины. Эти по-настоящему мужественные люди, нашедшие в себе смелость признать свою неполноценность и отказаться от своих амбициозных яиц, несомненно, заслуживают всяческого уважения и нашего доверия.
– А ваша, сударыня, личная оценка венценосной особы?
– Эта яйценосная особа приведет население страны к вымиранию. Рождаемость прекратилась вовсе, а смертность, как вы знаете, продолжает увеличиваться. Чтобы изменить сложившуюся ситуацию, нужны радикальные меры, ибо, как сказал бы в таком случае наш дорогой коллега по Государственной Думе Тимофей Алексеевич Временный, по оглоблям стегать – мерина не донять. Поэтому если нынешний президент не одумается и не отрежет себе яйца…
Вы знаете, уважаемые читатели, можете уличить меня в женоненавистничестве, но мне в избытке хватило восьми минут яйцененавистнической ахинеи этой бабищи (извините, но просторечное «баба» и тем более «женщина», применимые к данной особе, были бы тягчайшим оскорблением всех представительниц прекрасной половины человечества). Чтобы вы не могли обвинить меня в субъективности (зная, что я испытываю личную неприязнь к этой особе), я не сопроводил пресс-конференцию Старосельской своими дополнительными комментариями и отказался от каких-либо замечаний по поводу ее поведения (которое вообще-то заслуживало едкого пера, в особенности в те моменты, когда она произносила слово «яйца»). Думаю, вы и без моего вмешательства сформируете свой взгляд на эту зацикленную на яйцах невраполитичку (попрошу высказаться на этот счет адептов дядюшки Фрейда), которая внесла колоссальный вклад в дело увеличения числа гомосексуалистов в стране и которую не изгнали из политики, как всех остальных женщин, именно по этой причине. Я встал и, не дожидаясь окончания пресс-конференции, покинул бомбоубежище.
Когда я поднимался из бомбоубежища наверх, мне почудились какие-то всхлипывания, исходящие из-под лестницы. Я вновь спустился и заглянул под лестницу. Там было довольно темно, но я разглядел какого-то хныкающего эксгибициониста. Он, разумеется, был совершенно голым, если не считать черных подтяжек, которые даже в темноте выделялись на его бледном теле. Заострив взгляд, я всмотрелся в этого эксгибициониста и узнал в нем… иностранца, того самого, что еще днем искал Сквознякова. Увидев меня, он забился в самый угол и заскулил еще громче. Я подошел к нему ближе и собрался было спросить его, что он здесь делает в таком виде, но он упал передо мной на колени и, сложив ладони перед грудью, стал умоляюще просить:
– Товарищ дженераль, я готов исполнить любой ваш приказ, только не бейте меня больше!
– Мистер, не бойтесь, я не сделаю вам ничего плохого, я не генерал Страусов, – дружелюбно сказал я, конечно же сразу сообразив, в чьих лапах побывал этот несчастный.
Я взял его за руку, приподнял с холодного бетонного пола, вывел в вестибюль и усадил на диван. Оглядев его, я невольно присвистнул: его лицо было сплошным синяком с тонюсенькими щелочками для глаз, а его туловище было испещрено многочисленными порезами и кровавыми ссадинами. А к чему крепились подтяжки, вы ни за что не догадаетесь: спереди – к двум реденьким, частично не вырванным клочкам лобковых волос, видимо и оставленных его мучителями-шутниками именно с этой целью, а сзади – к кольцам, продетым в ягодицы.
– Мистер, а не пора ли вам рвать когти отсюда? – спросил я, закончив осмотр.
Иностранец бросился на колени и опять стал скулить:
– Пожалуйста, месье, не надо больше вырывать мне ногти. Я и так готов исполнить любое ваше приказание…
– Перестаньте, мистер. Поднимайтесь. – Не давая ему договорить, я поднял его с колен и вновь усадил на диван. (Вас, возможно, удивил тот факт, что иностранец заговорил по-русски. Не удивляйтесь: попадете к Страусову – выучите за день китайский, если он этого захочет.)
Я стал раздеваться, чтобы отдать ему хоть какую-то одежду (не в таком же виде его на улицу выводить), а он, заметив мои действия, видимо, интерпретировал их по-своему. Он с покорностью повернулся ко мне задом и нагнулся. На его правой ягодице я заметил свежую вытатуированную надпись: «Здесь был Киря». А все-таки он нашел того, кого искал, подумал я. Ниже основной татуировки, без сомнения сделанной профессионалом, располагалось еще несколько довольно-таки небрежно и криво наколотых слов размером поменьше: «И Босс, и Скальпель, и Череп, и Бизон, и Бивень тоже». Сняв с себя трусики и футболку, я отстегнул его подтяжки и стал аккуратно, чтобы не потревожить многочисленные царапины и ссадины, одевать иностранца в свое нижнее белье. Иностранец взирал на мою бескорыстную помощь с явным недоумением и недоверием, очевидно предчувствуя какой-то подвох. Обеспечив неудачливого путешественника минимумом одежды, в которой он смог бы дойти до ближайшей стоянки такси, я медленно повел его к выходу. Когда мы вышли на улицу, я показал рукой направление, в котором ему следовало идти, а он, вместо того чтобы побыстрее уходить, схватил эту руку и, слезно причитая на своем иврите, стал ее целовать.
– Не надо, мистер, не надо, – оторвав свою руку от его окровавленных губ, сказал я. – Успокойтесь и, пожалуйста, не приходите больше в наш парламент, это не безопасно.
Его аж передернуло, едва он услышал слово «парламент», а фиолетовое лицо с хромающими глазками исказилось от страха и сделалось абсолютно черным.
– Гоу хоум! – махнув рукой в сторону запада, выкрикнул я вторую половину популярного антимилитаристского лозунга, и иностранец, не оглядываясь, побежал в указанном мною направлении.
Проводив заезжего гостя, раздавленного в пух и прах российской многопартийной парламентской системой (ведь он, судя по вытатуированным надписям, побывал в гостях у членов не одной фракции, а нескольких… или, наверно, это будет точнее, члены нескольких фракций побывали в нем), я возвратился в Голубой Дом и поднялся по лестнице на второй этаж. На этом этаже располагался Калигула-холл, в котором уже началась лекция министра пропаганды.
В коридорах, надо сказать, продолжалось утреннее безумие, и по нему туда-сюда сновали озабоченные люди. Мое внимание привлек какой-то оплывший военный, который, собрав вокруг себя нескольких любопытствующих, приставил указательный палец к виску и что-то громко кричал. Подойдя ближе, я узнал в этом вояке генерала Шалманова. Бравый генерал, не отрывая пальца от головы (больше похожей на будку для кавказской овчарки), требовал от правительства увеличения военного бюджета вдвое, а также клялся офицерской честью покончить с собой, если те не выполнит его условия. Сердобольный мужичок уговаривал его одуматься и просил опустить палец от виска. Шалманов, после некоторых препирательств, так и сделал, но перед этим заявил, что дает правительству еще один день на размышление. Люди, наблюдавшие за несостоявшейся попыткой суицида, стали расходиться, и один из них недовольно пробурчал: «Уже в двадцатый раз клянется».
Проходя мимо янтарного зала, я заметил, что рядом с пенистым лже-Аполлоном расположилась новая фигура – нагнувшийся и готовый к броску Сквозняков-дискобол, только вместо круглого диска доморощенный ваятель вложил в его руку квадратный мужской манифест. Около свежеиспеченной скульптуры стояли журналисты, которые обступили вспотевшего и раскрасневшегося политрука ВКПБ. Мымрин, явно прельщенный вниманием, оказываемым ему журналистским цехом, оперся локтем на правую ступню бросающего в народ манифест Сквознякова и непринужденно рассказывал очередной политический анекдот:
– И взбешенный Слизняков звонит менеджеру гостиницы. «Я звоню из комнаты 555, – раздраженно закричал он в трубку. – И хочу сообщить вам, что в доме через дорогу по комнате ходит мужчина в чем мать родила, его окно не зашторено, а я не могу смотреть на это безобразие!» – «Не волнуйтесь, господин Слизняков, – ответил менеджер, – я немедленно вызову полицию». Полицейский вошел в его комнату, выглянул из окна и сказал: «Вы правы, господин Слизняков, на этом мужчине действительно нет одежды, но все же окно закрывает его ниже пояса, в каком бы месте комнаты он не находился, и вы не можете видеть его гениталии». – «Неужели! – взвизгнул Слизняков. – А вы встаньте на подоконник! Встаньте на подоконник!»
Мымрин, показывая пальцем на мраморного Сквознякова, захохотал громче всех, а фотокорреспонденты, дождавшись идеального кадра для своих гепатитных изданий, защелкали камерами. Вдоволь насмеявшись, Мымрин стал рассказывать еще один анекдот обступившим его писакам, которые, радуясь за удачно складывающиеся репортажи, удовлетворенно постукивали по карманам. А мне, глядя на эту сытую красную рожу (с такой вывеской надо не в парламенте заседать, а на базаре стоять да овощами торговать), окруженную ссученными шакалами, создающими лишь иллюзию независимой прессы, представилась совсем иная картина: избитые и покалеченные рядовые сторонники рабочего эксгибиционизма, сидя на холодном каменном полу в вонючем застенке ФСБ и сплевывая кровь из разбитых ртов, рассказывают копошащимся вокруг них крысам героические истории об их великом вожде и о его бескомпромиссной борьбе за их счастливое будущее; крысы, конечно же, ухмыляются, слушая эти пропагандистские анекдоты, уж кому как не им, повидавшим на своем веку не один миллион заключенных, знать настоящую ценность человеческих слов и поступков.
Оставив хохочущего Мымрина и облизывающих его журнализов, я направился в Калигула-холл, но меня почти сразу остановил какой-то придурок.
– Вы не подскажите, как сохранить во рту кислотно-щелочной баланс? – спросил он меня.
– Если вы перекусили или выпили чашечку кофе, только оральный секс способен в кратчайшие сроки восстановить щелочной баланс во рту и вернуть свежесть дыхания, – посоветовал я ему и пошел дальше.
Проходя мимо коридорного аппендикса, я увидел в нем знакомого мне попа, а точнее, его белую толстую попу, совершающую ритмичные покачивания вперед и назад. Поповская ряса была задрана выше пояса, а ненужное при совершении данного церковного обряда распятие болталось на спине. Служитель культа отпускал грехи какому-то провинившемуся бедолаге:
– Веруешь, сын мой?
– О-о-о-ох, верую, батюшка… о-о-о-ох, верую! – сладострастно стеная, отвечал не видимый мне из-за широкого праведного таза исповедника глубоковерующий святоложец.
– Глубоко веруешь, сын мой?
– О-о-о-ох, глубоко, батюшка… о-о-о-ох, глубоко-о!
– Душой и телом, сын мой?
– О-о-о-ох, и телом, батюшка… о-о-о-ох, и те-е-елом!
– Веруй, сын мой, и Бог войдет в тебя!
– О-о-о-ох, вошел, батюшка… о-о-о-ох, воше-е-ел!
– Почувствуй силу божью, сын мой!
– О-о-о-ох, чувствую, батюшка… о-о-о-ох, чу-у-увствую!
– Прими в себя Бога целиком, сын мой!
– О-о-о-ох, не могу целиком, батюшка… о-о-о-ох, не могу-у!
– Терпи, сын мой! Иисус на кресте терпел, и ты терпи!
– О-о-о-о-о!..
Не желая нарушать таинства опущения, я на цыпочках отошел от священного аппендикса и оставил глубоковерующего христианина наедине с богом, или, на худой конец, с его младшим братом.
– А что это вы, голубчик, так замысловато передвигаетесь? – обратилась ко мне какая-то пухленькая женщина, наряженная в ярко-красную с белыми бородавками шелковую блузку, серебристую парчовую мини-юбку с кружевной отделкой, белоснежные ажурные чулочки и молочные лакированные черевички.
– Да так, знаете, даю пяткам минуту отдыха, – не раскрыв священной тайны, ответил я.
– А вы, дружок, весьма остроумны, и тем приятно выделяетесь из этой толпы, – польстила мне женщина, явно не экономящая на косметике.
– Вы тоже выделяетесь, мадам… – Я посмотрел на лицо этой женщины и узнал ее, вернее, его, ибо это был лидер партии «Трансвеститский выбор России» Тимур Байдаркин собственной персоной. – Простите, господин Байда…
– А вас, дружочек, как зовут? – перебил меня Байдаркин.
– Андрей.
– Андрюша, сынуля, зовите меня просто – мамочка, – широко улыбаясь, произнес он.
– Мне… как-то неудобно вас так называть, – замялся я.
– Неудобно носить узкие брюки, – сострил Байдаркин и вновь улыбнулся.
Этот человек имел, в принципе, довольно приятную наружность: кругленький, румяненький, с расчесанными глазками, с напомаженными губками, с идеально выбритыми пухленькими щечками, с умилительной отшлифованной улыбочкой – словом, натуральный колобок. Правда, у него был один серьезнейший недостаток, напрочь перечеркивающий все физические достоинства: когда он начинал говорить, у неподготовленного слушателя начинали вянуть уши, а к концу речи просто перегорали пробки в мозгах. Именно этим он и отпугивал от себя не только рядового обывателя, но и замшелого интеллектуала, ибо выдержать его ненормативную лексику (в смысле заумную) способны были лишь единицы. Сам ли он это придумывал или заучивал высказывания философов, мне не известно, но факт остается фактом.
– Но ведь это не нам решать: кому носить брюки, а кому – юбки. Это предопределяет наш пол, – продолжил я нашу беседу.
– Знаете, Андрюша, если мы будем прикрываться этой формулировкой, то все обернется банальной демагогией. Пол не есть только потребность, требующая удовлетворения. Пол есть тоска, потому что на нем лежит печать падшего человека. Утоление тоски пола в условиях этого мира невозможно. – Байдаркин, как я вас и предупреждал, начал умничать. – Пол порождает иллюзии, которые превращают человека в средство нечеловеческого процесса…
Пожалуй, дабы не перегружать ваши мозги, я лучше расскажу один занимательный случай из его жизни. Примерно десять-одиннадцать лет назад Христофоров, бывший в те годы президентом, прослышав об учености Байдаркина, пригласил его возглавить правительство. И что вы думаете, уже после первого заседания правительства, на котором Байдаркин в течение четырех часов излагал свою программу, большую часть министров увезли в психиатрическую клинику, а покалеченное, но сохранившее остатки разума меньшинство в тот же день написало коллективное заявление об отставке, наотрез отказавшись работать под его руководством. Разумеется, Христофоров сразу же уволил его с поста премьер-министра, в кресле которого Байдаркину удалось посидеть всего один день.
– …Пол есть ущербность, расколотость человека, – продолжал философско-плотницкие разглагольствования Байдаркин. – Пол требует выхода человека из самого себя. Жизнь пола – безликая, родовая, в ней человек является игралищем родовой стихии. В жизни пола есть безжалостность в отношении к человеку. Признать свой пол – это согласиться отказаться от чисто человеческого…
– Но, простите, – успел вставить я, поймав его на вдохе, – надевая женские одежды, вы не меняете пол. Я слышал, что недавно создана партия транссексуалов, которая, правда, на прошедших выборах не преодолела пятипроцентный барьер, вот там…
– Извините меня, Андрюша, но вы не поняли мою мысль. Смена пола хирургическим путем абсолютно не приведет ни к какому результату. Избавиться от расколотости и приобрести цельность можно только вобрав в себя признаки обоих полов. Наша партия, заметьте, единственная в России, объединяет именно тех страждущих людей, которые, тоскуя по цельности, соединяют в себе черты и мужского и женского пола.
– Только, наверно, таких, как вы сказали, страждущих людей мало, а основная масса, насколько я знаю, поддерживает другие партии.
– Андрюша, пупсик, мне ли вам объяснять, что такое масса, – слегка наклонив голову, промурлыкал Байдаркин. – Масса губит человека, ибо в отдельном индивиде, находящимся в массе, под ее влиянием происходят глубокие изменения его душевной деятельности. Его аффективность чрезвычайно повышается, а его интеллектуальные достижения заметно понижаются, и оба процесса происходят в направлении уравнения себя с другими массовыми индивидами. Одновременно происходит внушающее влияние массы, оно принуждает индивид повиноваться тенденции подражания, оно индуцирует аффект, появляется зависимость от массы и стремительно развивается стадный инстинкт.
– Ваши слова противоречат господствующим ныне моральным заповедям, вознесших коллективизм и мужской патриотизм в ранг непререкаемых истин, – сказал я, пытаясь хоть как-то участвовать в беседе, чтобы не показаться полным дураком.
– Андрюша, вы, надеюсь, не станете спорить, что абсолютные заповеди есть противоречие, ибо всякая заповедь условна. Моральный закон совершенно условный. Есть мир и воззрение на жизнь, которых он вовсе не касается, и в которых не имеет никакого значения. Мир, в котором мы живем как индивидуумы, есть собственно реальный, и всякое моральное отношение к нему равносильно отрицанию его и собственно нашей индивидуальности. Моральные заповеди не являются объективно реальными, государство само создает их, чтобы подчинить индивиды, собрав их в единую послушную массу.
– Но все-таки вы не находитесь в оппозиции к государственной власти, а поддерживаете правящий, как некоторые говорят, регрессивный строй.
– Андрюша, сынуля, наука о живых организмах показывает, что прогресс в одном пункте очень часто уравновешивается регрессом в другом. Имеется достаточно видов животных, исследования ранних форм которых говорят о том, что их развитие довольно быстро приобретает регрессирующий характер. Прогрессирующее развитие, также как и регрессирующее, могут оба быть следствием внешних сил, принуждающих к приспособлению.
– Но вы не считаете предосудительной гетеросексуальную любовь?
– Андрюша, деточка, вам ли не знать, что любовь происходит или из понятий, или из принятых мнений. Если кому-либо известно, что гетеросексуальная любовь это хорошо, то он выбирает гетеросексуальную любовь, но он выбирает ее как нечто принятое в обществе, лучше и приятней которой он просто не знает. Если же случается, что он узнает нечто лучшее, чем ему было известно, то он тотчас обращает свою любовь от первого ко второму. Тоже происходит и с прямой противоположностью любви – ненавистью, которая происходит из заблуждения, ибо основана на общественном мнении. Ненависть рождается из услышанного от кого-то, но никак не из собственного опыта, как мы это можем заметить у гетеросексуалистов, ненавидящих гомосексуалистов, у девственниц, ненавидящих эксгибиционистов, и так далее. Человек ненавидит что-то, не зная что это такое, а основываясь лишь на принятом мнении в их кругу. Я вас не утомил, Андрюша? – очевидно заметив на моем лице какие-то изменения, мягко спросил Байдаркин.
– Честно признаюсь, я кое-что не понял, – сказал я, немного соврав, потому что не понял, не сочтите меня за непроходимого тупицу, гораздо больше. – Вы так умно рассуждаете, из вас получился бы хороший писатель.
– Это, Андрюша, наследственное, – сказал он, заливаясь ярким румянцем. – Кстати, если вы вдруг не знаете, мой папа – контр-драматург, дедушка – сказочник, прадедушка – поэт, а прапрадедушка – писатель.
– А я тоже писатель, правда начинающий, – похвастался я.
– Неужели? – Байдаркин с недоверием посмотрел на мою неписательскую внешность. – И что же вы пишите, Андрюша? Любовные романы?
– Письма пишу, – немного обидевшись, сказал я (как будто настоящие писатели бывают только старые и некрасивые).
– Не сердитесь, Андрюша, ведь я, несмотря на свой врожденный талант, совсем ничего не пишу.
– А почему бы вам ни постараться и ни написать какую-нибудь вещь. Сделали бы шаг в своей писательской карьере, глядишь, и встали бы в один ряд с Аксеновым, Солженицыным и иже с ними.
– Ой, Андрюша, – Байдаркин махнул пухленькой ручкой, – времени совсем не хватает. И к тому же зачем мне делать шаг назад, опускаясь до массы заурядных сочинителей.
После маленькой паузы, отпущенной мне на осознание его неоспоримого превосходства над упомянутыми писателишками, он добавил:
– А знаете ли вы, Андрюша, кто у меня многопрабабушка?
– Наверное, тоже писательница, – предположил я.
– Народная героиня Франции Жанна дАрк! – на полном серьезе сообщил Байдаркин.
– Не может этого быть, ведь у нее не было детей. И вообще, насколько мне известно, она была целомудренна, ее так и звали – Орлеанская девственница.
– Историки умышленно умалчивают сей факт, но из генеалогических преданий мне доподлинно известно, что в день перед казнью у нее родился сын. Иной трактовки появления в моей исторической фамилии основы «дарк» просто не существует.
– Тогда откуда появилась приставка «бай»?
– А это наследство моих предков по отцовской линии – башкирских баев в тридцати девяти поколениях.
– С ума можно сойти! – воскликнул я.
– Наша фамилия так и записывалась во всех документах – БайдАрк, пока совдепы в восемнадцатом не русифицировали ее.
– Ваши достославные родственники, наверно, не обрадовались бы, если б увидели вас в таком виде, – пошутил я, показывая глазами на платье.
– В каком «таком», Андрюша?! Разве вам неизвестно, что это давняя традиция парламентаризма? Еще на заре прошлого века министр юстиции, глава Временного правительства России – Александр Федорович Керенский, который не скрывал своих трансвеститских убеждений, присутствовал на всех заседаниях правительства и Государственной думы в женском платье.
– Да, я читал об этом. Особенно, как писали его современники, он любил наряжаться в платье сестры милосердия. Он потом и от большевиков в этом платье сбежал, – блеснул я своей эрудицией.
– Не сбежал, Андрюша, а эвакуировался с терпящего бедствие корабля, не изменив трансвеститским убеждениям, что, согласитесь, является геройским поступком, учитывая сложившееся в то время реалии.
– Реалии реалиями, а человек с годами меняется, подчинясь этим самым реалиям, и соответственно меняются его убеждения, – выдал я вершки своих философских познаний.
– Извините за откровенность, Андрюша, но вы двухмерно мыслите. Это я вам, деточка, говорю без всякой задней мысли. (Хорошо, что хоть этот без «задней мысли»!) Ведь что такое человек? Человек – это сотворенная конечная вещь, и то, что он имеет от души, есть не что иное, как модификация атрибута, называемого душой. При этом к его сущности не принадлежит никакая другая вещь, кроме этой модификации, притом в такой степени, что если эта модификация исчезнет, то исчезнет и душа, хотя предыдущий атрибут останется неизменным. Таким же образом то, что человек имеет от тела, есть не что иное, как модификация другого атрибута, называемого телом, и если эта модификация будет уничтожена, то не будет больше и человеческого тела, хотя атрибут тела равным образом останется неизменным. Чтобы узнать, каков модус души и как он происходит от тела, а также… (как сказали классики в своем потрясающем творении: «Остапа понесло»).
Разумеется, в мои планы не входило попадание в психушку, поэтому, заметив появившийся небольшой дымок и почувствовав запах гари, что исходили из моего котелка, я помахал ручкой и покинул умопомрачающего рассказчика, способности которого почему-то до сих пор не использует российская контрразведка.
– Андрюша, вам разве не интересно? – крикнул мне вслед искренне удивленный Байдаркин. – Ведь я не рассказал вам и малую часть от того, что хотел.
– В следующий раз доскажите, – крикнул я на ходу и вошел в Калигула-холл, где уже давно началась лекция министра пропаганды.
Фуршет, озвучиваемый чтением доклада, был в самом разгаре. Народ, который, скорее, пришел нажраться на халяву, чем послушать лекцию про Пушкина, расположился у столиков и, поглощенный уничтожением съестных припасов, не обращал на лектора абсолютно никакого внимания. Я взглянул на часы: до демарша Углеводова оставалось минут пятнадцать, и тоже подошел к столикам. Съев пару бутербродов с килькой (это единственное, если не считать маринованные огурцы, что еще оставалось на столах) и несколько утолив голод, я прислушался и к выступающему Интернационалову, который с доступным ему усердием распинался перед жующими «любителями русской словесности» и скучающими, в ожидании обещанного скандала, журналистами.
– …Было время, когда находящийся в ссылке Пушкин всеми силами рвался в Петербург. Теперь правительственные чиновники держат его в Петербурге как на привязи, и он во что бы то ни стало стремится вырваться из его удушливой атмосферы куда угодно: во Францию или в Китай, на турецкий фронт или обратно в деревню, но на все свои просьбы получает отказ. Наконец весной 1829 года Пушкин находит в себе силы и вырывается из порочного круга светского общества, толкающего его к самоубийству или к гибели на дуэли. – Не обладающий сильным вокалом Интернационалов читал довольно медленно и с частыми запинками, но это, видимо, происходило не потому, что он был немного пьян (для своего обычного состояния он был очень даже трезв), а потому, что видел он свой доклад впервые и не все речевые обороты были ему понятны. – 9 марта 1829 года Пушкин выезжает из Петербурга в Москву, откуда в начале мая, тайно, не испросив разрешения царя, за что потом получит строгий выговор, уезжает на Кавказ, к Николаю Раевскому. Позже Пушкин напишет:
Желал я душу освежить,
Бывалой жизнию пожить
В забвенье сладком меж друзей
Минувшей юности моей.
По дороге Пушкин на две недели останавливается в Тифлисе. Об этом небольшом отрезке жизненного пути великого поэта мы можем судить по воспоминаниям губернатора Тифлиса князя Палавадова. Он пишет: «Ежедневно производил он странности и шалости, ни на кого и ни на что не обращая внимания. В одном месте видели его, как он шел обнявшись с татарином, в другом месте он целовался с черкесским юношей, а в третьем играл в чехарду с уличными мальчишками. Пушкин в то время пробыл в Тифлисе, в общей сложности дней, всего лишь одну неделю, а заставил говорить о себе и покачивать многодумно головами не один год потом». В предвкушении долгожданной встречи с Николаем Раевским поэт пишет воздушное лирическое стихотворение «На холмах Грузии лежит ночная мгла».
Все тихо – на Кавказ идет ночная мгла,
Восходят звезды надо мною.
Мне грустно и легко – печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою –
Тобой, одним тобой – унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит оттого,
Что не любить оно не может.
13 июня Пушкин догоняет действующую армию, напомним, что тогда шла русско-турецкая война, и встречается с Николаем Раевским, в палатке которого и будет жить все это время. Со старым другом, ставшим уже генералом, он забывает о своих трехлетних мучениях и предается с ним прежним любовным забавам. 5 июля из-под пера поэта выходит наполненное былым юношеским задором стихотворение «Молодой полководец»:
Не пленяйся бранной славой,
О красавец молодой!
Не бросайся в бой кровавый
С карабахскою толпой!
Знаю, смерть тебя не встретит:
Азраил, среди мечей,
Красоту твою заметит –
И пощада будет ей!
Но боюсь: среди сражений
Ты утратишь навсегда
Скромность робкую движений,
Прелесть неги и стыда!
На Кавказе, в компании Николая Раевского, лицейского друга Владимира Вольховского, брата Ивана Пущина – Михаила и в тесном кругу офицеров, поэт проводит больше месяца. Любовь к Николаю продиктовала Пушкину одно из его лучших эротических стихотворений, в котором ощущается редчайшее для него состояние полного счастья, и которое откровенно говорит об истинных отношениях с любимым другом:
Отрок милый, отрок нежный,
Не стыдись, навек ты мой;
Тот же в нас огонь мятежный,
Жизнью мы живем одной.
Не боюся я насмешек:
Мы сдвоились меж собой,
Мы точь-в-точь двойной орешек
Под единой скорлупой.
19 июля по требованию командующего войсками на Кавказе графа Паскевича, которому пришло распоряжение из Петербурга, Пушкин был вынужден оставить действующую армию и выехать из Арзрума. Поэт тяжело переживал разлуку с Николаем Раевским. В стихотворении «Прощание с любимым» мы слышим крик души поэта, ощутившего всю тяжесть расставания с любимым человеком:
Смотрю на все его движенья,
Внимаю каждый звук речей,
И миг единый разлученья
Ужасен для души моей.
В конце 1829 года Пушкин возвращается в Москву, а спустя некоторое время, переполненный жизненной энергией и творческими силами, уезжает в Нижегородскую область, в село Болдино, где находилось имение отца. За три месяца, проведенные в Болдине, поэт пишет более тридцати стихотворений, четыре «маленькие трагедии», пять прозаических рассказов и заканчивает «Евгения Онегина».
Ни один научный труд о жизни и творчестве Пушкина не был бы полным без упоминания о романе в стихах «Евгений Онегин», над которым поэт работал 7 лет 4 месяца и 17 дней. Несмотря на кажущуюся легкость чтения, «Евгений Онегин» – трудное произведение; иллюзорное представление о «понятности» романа скрывает от сознания современного читателя большое число непонятных ему слов, фразеологизмов, имен и намеков. Из переписки с друзьями известно, что концепция романа первоначально задумывалась абсолютно иной. Пушкин планировал отразить в нем свой взгляд на совершенство мужских взаимоотношений, противопоставив его крестьянско-мещанскому видению на идеал любовных отношений, царившему в те времена в России. Круг тем и проблем, которые Пушкин, судя по черновым наброскам первой главы, собирался поместить в романе, оценивается в исследовательских сферах как «намеки на активное свободомыслие в вопросах гомосексуальной любви, сближающее Онегина с Чаадаевым». Впоследствии, из-за сильного внешнего давления и желания донести роман до как можно большего количества читателей, Пушкин несколько сместил акценты, и «Евгений Онегин» из лирического романа о крепкой и естественной любви двух мужчин превратился в иронический роман о неразделенной и поэтому противоестественной любви мужчины и женщины. Произведение нисколько от этого не пострадало, а даже, наоборот, выиграло и приобрело яркий сатирический оттенок с элементами пародии на любовные романы того времени, которые тиражировались в огромных количествах. «Любовный роман в стихах» привлек внимание большого числа обывателей, которые так и ограничились внешней канвой романа, и не смогли, из-за своего узкого кругозора и стойкого нежелания выходить за рамки пуританских этических норм, распознать тонкие намеки и ссылки, рассыпанные по всему тексту «Онегина». Истинные же любители и ценители русского слова уже с первых строк романа начинали понимать, о чем на самом деле хотел сказать автор, а некоторые незавуалированные строфы, как, например, тринадцатая во второй главе, и вовсе не нуждались в дешифровке:
Но Ленский, не имев, конечно,
Охоты узы брака несть,
С Онегиным желал сердечно
Знакомство покороче свесть.
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
Сперва взаимной разнотой
Они друг другу были скучны;
Потом понравились; потом
Съезжались каждый день верхом
И скоро стали неразлучны.
Известно, что главные персонажи «Евгения Онегина» имели своих прототипов из числа близких друзей поэта. И если в образах умного скептика Онегина и наивно-восторженного энтузиаста Ленского без труда угадываются Чаадаев и Каверин соответственно, о чем уже говорилось выше, то о прототипе Татьяны Лариной высказано много различных, порой диаметрально противоположных, мнений…
В Калигула-холл вошел Углеводов, сопровождаемый каким-то лысым коротышкой. Интернационалов, заметив некрофила, поперхнулся, приостановил чтение доклада, выпил водички, затем с беспокойством посмотрел по сторонам и уже менее уверенным голосом продолжил:
– Последние исследования в области дешифровки скрытых намеков, во множестве присутствующих в романе, дают достаточно оснований полагать, что им является…
Углеводов прошел к столикам, взял с одного из них несколько маринованных огурцов и прямиком двинулся к Интернационалову. Ожившие после появления некрофила теле- и фотокорреспонденты повскакивали с пола и бросились к сцене, стремясь занять наиболее удобные позиции, чтобы во всей красе запечатлеть декларированное властью «торжество свободы слова». Шоу (сценарий которого, как мне стало известно из реплик жующих пушкинолюбов, одобрил сам президент, и на проведение которого отводилось десять минут) началось.
Углеводов взбежал на сцену и с запатентованными криками: «Подонок! Падла продажная!» начал бросать в Интернационалова огурцы. Всего их было пять, но попал он только последним, зато прямо в чайник. Атакованный министр пропаганды отступил и без боя сдал кафедру. (Советую сентиментальным и легко ранимым читателям зажмуриться и пролистать несколько страничек, а остальных предупреждаю: будет тошнить – я не виноват.)
продолжение следует.