ГЛАВА 10 "ЧЕРЕЗ АРХАНГЕЛЬСК В МОСКВУ. 1698 г." из книги В. Таирова "Крюйс" (Главы 1 - 10 см. на авт. странице "Валерий Таиров")
Гавань Амстердама быстро удалялась, исчезая в дымке прекрасного июньского дня 1698 года. Крюйс продолжал стоять на палубе корабля, задумчиво глядя в сторону покинутой амстердамской набережной. На причале ещё стояла провожавшая его жена Катарина с дочкой Жаннетье и двумя сыновьями. И он, и она знали прекрасно, что это расставание надолго: Корнелиус следовал в Россию в Архангельск – единственный российский морской порт. Вице-адмирал российского флота норвежец Корнелиус Крюйс сопровождал нанятых им и Великим Посольством Петра Первого специалистов – моряков, кораблестроителей, военных для работы в России. Знал он, что путь до Архангельска морем вокруг скалистого норвежского побережья займёт не менее четырёх недель, а затем надо будет уже по суше добираться до Москвы, чтобы предстать перед русским молодым царём.
Что будет дальше, куда бросит его судьба – можно было только предполагать или догадываться. Решение подписать контракт на царскую службу далось многоопытному Крюйсу нелегко. Хотя его положение обер-экипажмейстера в Нидерландском Адмиралтействе было не таким прочным и ничего хорошего не сулило в будущем. Ведь для всех, кто работал на военно-морской флот Голландии, после окончания в 1697 году войны с французами назревала угроза безработицы. Золотые дни морского могущества Голландии начали уходить в прошлое.
«Да и чтобы я там делал через год или два? - размышлял молча Крюйс, вглядываясь в начинающие просвечивать под лучами восходящего солнца верхушки небольших волн, - И судов стало мало, и возня со снабжением кораблей начала надоедать. А эти вечные споры об оплате мелких работ грузчикам и мастерам… Конфликты с ленивыми рабочим и жуликоватыми купцами, поставляющими плохие товары на суда и корабли… Вечные разбирательства с недостачами в казне… Испорченные продукты, привозимые по заказам Адмиралтейства… Ссоры… И новые скандалы, когда ему приходилось говорить в лицо правду, которая мало кому нравилась…
Так что потеря места в Амстердаме не так велика. Это же не выход в море, не приключения на Кюрасао, в Ост-Индии или в Венеции. Это рутинная работа. И потом, по контракту после его окончания он снова вправе вернуться на прежнее место.
А то, что ему предложил русский царь – это, пожалуй, выход из тупика, в котором он по воле судьбы оказался. Да и где ещё можно было бы из обер-экипажмейстеров стать сразу – вице-адмиралом?! Хотя не норвежского, не голландского или английского флота, а российского, может быть ещё и не построенного? Да, это его шанс! Мать Апелуне будет гордиться, когда узнает о его решении… И неплохо посмотреть, что это за страна – Россия? Столько в последнее время приходится слышать о ней сплетен и слухов! Многие в Амстердаме считают её опасной страной. Возможно, что это – только враньё и сказки. Люди везде одинаковы и одинаково хороши или плохи – в этом-то есть уверенность. Опасно ли ехать? Но где не опасно? В Амстердаме тоже не так тихо… Впрочем, если с ним что-то и случится, то тогда будет плохо прежде всего родным… надо всё предусмотреть…».
Корнелиус повернулся к стоящему среди пассажиров и моряков переводчику Ивану Кропоткину:
- Иван, надо идти работать в каюту!
- Иду, господин вице-адмирал, - ответил Иван, который по долгу службы должен был следовать за Крюйсом повсюду, помогая тому в общении с русскими в России на суше и на море.
В каюте, столь любезно предоставленной российскому вице-адмиралу капитаном корабля Юханом Брантом, Крюйс усадил за стол Ивана и, держа в руках написанный на датском языке текст и расхаживая вперёд и назад, приказал писать на русском языке то, что он продиктует. Кропоткин, потряхивая светлыми кудрями, быстро переводил сказанное и красивым почерком записывал текст, из которого следовало, что в случае кончины вице-адмирала во время службы, деньги, заработанные им в России, получит жена Катарина с детьми, а собственность в Ставангере перейдёт к его старшей сестре Кирстен…
Дописав текст, Иван с удивлением посмотрел на бравого адмирала – чувствовалось: норвежец не был сильно уверен, что вернётся живым из России. Но, глядя на суровое, словно высеченное лицо и крепкую фигуру высоченного моряка, чувствуя его жёсткий пронзительный взгляд узковато посаженных глаз, ничего не сказал Кропоткин. И получил от Крюйса, прочитавшего и подписавшего написанное, приказание держать всё, что сейчас написал, в секрете, не болтать, а бумагу запечатать и напомнить ему в Москве, чтобы отослать её домой. А сейчас – составить для него словарик самых необходимых русских слов с переводом на голландский – отдельно для работы на корабле, отдельно – для разговоров бытовых. Все эти слова Крюйс собирался выучить быстро и уже в Архангельске сказать несколько слов на русском языке тем, кто будет их встречать.
К вечеру качка усилилась. Чувствовалось, что ветер крепчал… Крюйс, прервав занятия русским языком, принялся за составление тех основных флотских документов, которых наверняка нет в России. Но они потребуются ему, да и царю, желающему во всём руку царскую приложить в деле строительства кораблей и управления будущим Флотом. Иван был наготове, разложив бумаги и приготовив перо.
- Прежде всего, мы составим правила морской службы на кораблях русского флота, - стал диктовать Ивану Крюйс, - пиши следующую статью, пиши сразу на русском, у тебя получиться. А потом прочитаем…
Медленно, наклонив голову, старательно выводил каждое слово Кропоткин, успевая перевести сказанное с голландского на русский язык:
«…Капитан имеет почтение быть на своём корабле яко Губернатор, или Комендант в крепости и должен пещися, чтоб на корабле, который ему поручен будет в команду, праведно и порядочно поступать по указам следующим, или вновь данным указам и инструкциям, ни мало отдаляясь от оных, ни для какой причины… Чего ради вверяется его искусству и верности повелевать своими офицерами и прочими того корабля служителями, во всяких их должностях для управления корабельного, как в ходу, так и во время баталии и штурмов…»
Крюйс немного подумал и продолжал:
«Каким образом принимать всякие припасы на корабль. Во время вооружения корабля, должен послать для приёму всего, что надлежит на корабле тех, у кого что имеет быть на руках… И потом все, кто что принял, и офицеры, и мичманы, должны репортовать капитана о всём, что принято. По которым репортам Капитан должен смотреть, всель сполна принято…»
Крюйс замолк и перечитал какую-то статью с голландским текстом, затем сказал:
- Теперь пиши: «О разделении людей на вахты: капитан повинен разделить всех людей, которые будут на его корабле, прежде нежели пойдут на море, на три части равные, для управления около парусов и прочего… дабы всякий знал своё место во всякий случай, и для того роспись имянная по квартирам прибита при каюте, или у безань машты да будет, также и разные росписи по квартирам на корабле, по которым можно знать, в которой квартире всякий определён. И должен надсматривать над караулами и часто самому оныя осматривать и вслет какоже своим офицерам осматривать под лишением двоемесячного жалованья и больше, смотря по делу и случаю…».
У Ивана уже и рука писать устала, и пальцы онемели, а Крюйс всё говорил и говорил, медленно растягивая слова, чтобы Иван успевал переводить и записывать. Одна статья следовала за другой. Некоторые слова были незнакомы Кропоткину, и тот переспрашивал: «А что это такое?». Новоиспечённый адмирал был терпелив и объяснял непонятные названия:
- «Крюйт–камора» - это … помещения на корабле, погреб, где хранится порох. Пиши о карауле у крюйт каморы: «Как скоро порох положен в крюйт каморе, то Капитан повинен приказать осторожному и верному офицеру, особливо надёжных людей определить для караулу к крюйт каморе, и чтобы в припасной шхиперской каморе, и где парусы лежат также от крюйт каморы, до грот машта, между кубрюха и нижней палубы ни кто не жил…
Также надлежит Капитану приказать часовому у крюйт каморы под смертною казнию, чтоб он не пускал никого ктоб ни был на низ сквозь люк с огнём, пока он подлинно осведомится, тот повелено будет от него Капитана самого или Офицера караульного…
Положа порох в крюйт камору Капитан должен взять ключ от той каморы, и держать в своём каюте…»
Крюйс решил посмотреть, что делают набранные им мастеровые и военные моряки, и спустился на спардек. Пассажиры там уже основательно освоились: кто мирно беседовал, кто спал, кто восстанавливал силы после бурных проводов в Амстердаме. Некоторые из моряков играли в карты и в кости. Все гадали, в какой город России их занесёт судьба в России. Крюйс присоединился к общему разговору о том, что ждёт их на севере. Один из русских, затесавшихся в этом многоязычном обществе, доказывал что-то сидящим рядом с ним людям на ломаном голландском языке:
- Неверно говорить, что на Севере никого нет и не было! За Мурманским Носом* русские исстари зверя добывают и промысел имеют! Моржа бьют, на море промышляют рыбьего зуба, клыка моржового. А ведь и нам мимо Мурманского Носа проходить надо! Только бедствовали раньше часто. В 920-ом году в устье Северной Двины заплывали викинги Эйрика - Кровавой Секиры и сына его, Харольда - Серого Плаща: убили множество народа, сёла ограбили, блестящие мечи свои в кровавый цвет окрасили. А Торер Собака храм Иомалы ограбил, хотя с торговли начинал…
В разговор вмешался усатый англичанин с покрытой сединой головой:
- Наш мореплаватель Стифен Боре ещё в 1556-м году русские ладьи возле Колы встретил. То же и Фробиндер, и Дэвис, и Себастьян Кобут – они проход искали в Китай через Север! А до них древний норманн Отар из Хологаланда достиг Нордкина, держась северного направления вблизи берега Норвегии, потом дождался ветра с запада-северо-запада и поплыл на восток, и в течение пяти дней плыл по Белому морю до большой реки, и видел живущих там лопарей-терфиннов. Перссон ещё сто лет назад писал, что у берегов северных земель бывает масса народа из Норвегии, Голландии и Англии…
Другой англичанин добавил:
Хьют Виллуоби на корабле «Bona Esparansa» в 1553-м дошёл до Колгуева**, а потом до Мурмана… Шли, шли на восток… Виллуоби-то не моряк был. Думал так же как Магеллан – пролив найти, чтобы до Индии и до Китая дойти. А нашёл только лёд - такой лёд, которого до этого и не видел! При этом в бурю один корабль, «Благое упование», потеряли, ещё не доходя до Нордкапа… И Виллуоби со спутниками зазимовав там, и замёрз от холода.
- В следующем, 1554 году их два корабля нашли на якорной стоянке, да люди все мертвы были – в ледышки превратились. Товаров на них много нашли. И журнал судовой Виллуоби нашли. Третий их корабль «Благое упование» Ричарда Чанслера дошёл-таки до устья реки Двины. И Ричард приехал в Холмогоры на малых судах – как от английского короля Эдварда, послом королевским. Потом отправился к Ивану Грозному в Москву! Вот отсюда и началась торговля Москвы с Англией… Английский король тогда и дал право исключительное на торговлю «Обществу купцов-изыскателей для открытия стран, земель, островов, государств и владений неведомых и доселе морским путём не посещённых»! Вот оно как длинно называлось!
Голландец Вандербод стал доказывать, что путь давно проторен на север:
- Не мы первые! Оливер Брюнель часто сюда плавал и тоже до Колы добирался, и до Холмогор, и у Строгановых, русских богачей, работал – искал северный путь в Китай! Да и Вилли Баренц Новой Земли достиг и поплыл вдоль её берега на Север. Крестовый остров посетил, где ещё русские моряки Крест поставили. Там на моржей с топорами и рогатинами охотились… Последняя экспедиция Баренца из Амстердама вышла…, вроде в 1596-м году – 102 года уже прошло с тех пор! Сам Баренц там старшим штурманом был… На корабле Гемскерка остров нашли, Медвежьим назвали тот остров, так как на нём первого своего белого медведя убили… Русские вообще тот остров зовут «Медведь»! Потом – Шпицберген… А зимовали в Ледяной Гавани, дом из плавника строили, мёрзли, даже херез, вино такое, замёрзло у них и его костром отогревали… 10 месяцев непереносимый холод терпели. Шлюпки в снег закапывали на зимовке. Баренц там заболел, а умер, когда уже на шлюпках стали обходить северную часть Новой Земли и возвращались обратно… Гермскерк довёл их обратно в сентябре 1697 года… У меня есть дневник их - Де Фера. Я его взял сюда. Сейчас достану, покажу…
Голландец покопался в своём сундучке, из стопки книг вытащил «Морской дневник» Де Фера, изданный в 1598 году на голландском языке, и бережно, как реликвию и святыню, передал старинную книгу Крюйсу. Тот осторожно взял потрёпанный в дорожных скитаниях дневник и прочёл на титульном листе: «Морской дневник или правдивое описание трёх изумительных и никогда не слыханных плаваний, предпринятых три года подряд голландскими и зеландскими кораблями к северу от Норвегии, Московии и Татарии, в направлении к царствам Китайскому и Синскому, затем, как открыты были пролив Вайгач, Новая Земля и страна, лежащая под 80-м градусом, которую они считают Гренландией и в которой никто никогда не бывал… Составил Геррит Де-Фер из Амстердама».
Крюйс выпил предложенный ему бокал вина и начал листать дневник. На одной из страниц он задержал своё внимание: «30 августа. При страшной метели льдины стали громоздиться одна на другую. Судно приподняло, и кругом всё трещало и скрипело…»
Крюйс долго рассматривал картинку «Домик Баренца» в Ледяной гавани, а затем задумчиво произнёс: - А ведь, может быть, где-то этот домик и стоит
- А ведь, быть может, где-то этот домик стоит до сих пор на берегу этого холодного Мурманского моря, среди снегов и льдов…
- Да, возможно… А вокруг ходят белые медведи. Где она, эта Ледяная Гавань? Бедный Баренц, он и заболел в этом доме. Тот, кто найдёт этот пустой дом, тот найдёт там голландский флаг и отчёт об экспедиции*
Крюйс прочитал всем слушающим историю о том, как шлюпки голландцев 28 июля встретили две русские ладьи с командой в 30 человек, и русские снабдили голландцев, страдавших от цинги, печёным хлебом и копчёной дичью:
«Знаками мы объяснили им, что мы бросили наше судно во льдах. Тогда русские спросили «Корабль пропал?». И мы ответили «Да». С некоторыми из этих русских голландцы познакомились ещё в предыдущем году около Вайгача. Вспомнив об этой встрече и о том, что они пили на нашем корабле вино, русские жестами спросили нас, какой напиток мы имеем сейчас. Тогда один из наших матросов черпнул воды и показал русским, но те покачали головой и сказали: «Не добрый». Наш капитан пригласил двух русских, которые казались главными среди них, на нашу шлюпку и дал им вина…»
- Куда же теперь вы везёте нас, вице-адмирал? – шутя, спросил Крюйса маленький мастеровой, прислушивающийся к разговору, - не на съедение белым медведям? Ведь Новая Земля чуть только восточнее Архангельска, куда мы идём. Корабли-то где будем строить?
Корнелиус ответил вполне серьёзно:
- Мы не на Новую Землю идём. Мы плывём царю русскому Петру Первому служить! Думаю, не только в Архангельске: дела большие предстоят и на севере поближе к Швеции, и поближе к Турции на юге, и в Воронеже потрудиться придётся. Куда пошлют – то воля царская. Воронеж – это город у них, где Пётр 1 уже побывал и нас там увидеть скоро захочет. Но сначала – до Москвы добираться будем…
Тут подошёл поближе к Крюйсу Иван Костомужный, русский моряк, и стал рассказывать:
- Был я уже в этом самом Воронеже и знаю, что уже начали там строить во всю, корабли, струги да лодки, быстро делают, как пироги лепят! И много уже сделали – «Апостола Петра», «Апостола Павла» тож, «Принципиум» - красавцы корабли! Галерный флот… Царь приказал кумпанства образовать. По верьховьям Дона и на Волге лес заготовляют. Возле Воронежа соорудили новую верфь. Каждое кумпанство обязано, если оно в 1000 дворов, то один корабль построить. Головин воинский морской приказ возглавил… Азов-то уже два года, почитай, как взяли с божьей помощью! А царь ещё до Азова указ сам написал – по красному флагу адмиралтейскому на машту поднятому, все капитаны должны сражаться под опасением смертной казни!
- А кто под Азовом командовал?
- То-то и штука вся в том: штурмовали под флагом государевым! Сам он там был. Был и адмирал немец – Лефорт, и Гордон с гренадёрами. А турок с вала - казаки сбросили, бастион взяли! После и крепость сдалась!
- Но струги да лодки – это не флот ещё! – заметил Крюйс. - Вот мы то все и будем Флот строить России, царю помогать. А какие там верфи, увидим, когда доберёмся туда.
Второй русский матрос, Алёшка Петров, хитро прищурившись, тихо предупредил:
- Когда доберёмся, то многое узнаем. Как бы не попасть в самую свару в Москве-то. Слышал я, что в России неспокойно – опять стрельцы, что из Азова были в Великие Луки отправлены, бунтуют… В Москву бегут… Снова Софья их собрать может, беглых-то стрельцов… А Пётр сейчас в Вене. В Москве остался князь Ромадановский, да боярин Шеин… Ох, горю чую, быть… А не успеет Пётр Алексеевич, пойдёт по Москве большая сеча… А успеет, либо Шеин чего сделает, много народу, стрельцов опять положат…
Крюйс заметил:
- То не наше дело, а царское… Думаю, что Пётр знает, что ему со своими стрельцами делать и с Софьей. Смуты вновь царь не допустит. Нам надо Флот строить, помогать на море идти, людей парусам и морским навыкам учить. И ждать всякого благословения и благополучия от бога всемогущего!
На следующий день после завтрака Крюйс приказал Ивану Кропоткину писать для будущих российских уставов статьи «О благом поведении на кораблях»:
- Пиши красиво и переводи на русский толково. «Кто Пресвятую Матерь Божию Деву Марию и Святых и предания и уставы Католической Церкви ругательным словом поносит…телесным наказанием наказан или живота лишён может быть, по силе хуления… Служба божия имеет отправляться по вся утро и вечер, и пред полуднем, как установлено в печатных молитвах.»
- А если, господин адмирал, - спросил Иван Крюйса, - а если не явится офицер при службе божьей?
Крюйс продиктовал: «Если офицер без важной причины при молитве присудствен не будет, тогда надлежит за каждую небытность офицерам:..."
Тут Крюйс задумался, и Кропоткин подсказал: «25 копеек!»
- Верно! Пиши: «…за первую 25 копеек, за другую – 50 копеек, за третью – один рубль, и далее умножить вдвое… Ундерофицерам – в половину… Из которых десятая доля – профосу… А прочее – в госпиталь во флоте… А рядовые кошками будут наказаны!».
В горле у Корнелиуса пересохло, он налил полстакана вина, выпил и задумался снова, на этот раз – надолго, а затем продолжил диктовать: « Кто при молитве пьян будет… Когда кто при молитве пьян явится и через оное пианство другим соблазн учинит, тогда онои, ежели офыицер… впервые или вдругоредь – арестом у профоса должен быть наказан… а в третий раз – рядовым учинён быть! А рядовой, который в таком же пианом образе обращается, имеет бить быть кошками…».
- Всё ли я учёл, Иван? Ничего не забыли мы в устав предложить о том, как надлежит христиански честно жить?
Кропоткин оторвался от написанного текста и скромно заметил:
- Так и сами священники могут на корабле найтись в непотребном житии… Надобно, знать, и о них статью внести.
- Правильно, - согласился Крюйс, - поэтому, так скажем в уставе будущем: « А если который из священников нечестив и беззаконен, и другим соблазн чинит, оный за сиё имеет наказан быть от начального священника во флоте… А ежели священник в какую криминальную вину впадёт, тогда по лишении его чина, от командующего яко простолюдинами судим будет… Ежели священник без знатной причины… службу божию отправлять не будет, тогда имеет за первое отбытие…»
- Един рубль, - подсказал Иван.
«…един рубль, за другое – вдвое, а за третие – отослан быть к начальному священнику во флоте для наказания. А ежели оный во время службы пьян будет, тогда оный … к духовному суду будет отослан, и потом своего чмна и достоинства лишён быть имеет.» Вот вроде о священниках и всё. Хотя, добавь о богохульниках: «Ежели кто учинит хуление из легкомыслия…а учинится то единожды, тогда преступитель… ежели офицер, вычетом жалованья наказан быть должен, а рядовой – кошками жестоко бит быть. А ежели повторит, то наказание умножено быть имеет… А в третьи – аркебузирован (розстрелян) быть имеет…».
Кропоткин поёжился, переводя и записывая эти слова.
Вице-адмирал стоял посреди каюты, и недовольно думал, что ещё очень много предстоит включить в эту его рукопись – о табаке, багаже, играх на деньги. Богатый опыт подсказывал, что многое придётся запрещать. Крюйс считал, что «табак на корабле надо курить с опасением, надо запретить всем курить по захождении солнца и до его восхода. А которые хотят курить в часы другие, тем курить около фок-машты, или где командир определит, и должны быть вёдра с водою для «утушения внезапного возгорания». Крюйс долго диктовал, быстро сочиняя фразы в уме, о том, что нельзя по кораблю носить огонь без разрешения, где надлежит быть огню на корабле, в которое время огонь гасить и кому за этим смотреть.
В каюту вошёл денщик с приглашением от капитана судна прибыть в его каюту на обед. Крюйс покопался в ворохе бумаг, прихваченных им ещё из Амстердамского адмиралтейства, посмотрел на денщика и обратился к Ивану:
- Пиши, Иван новую статью «О слугах офицерских. Сколько кому иметь их надлежит: «…Первому адмиралу давать на их волю, а жалованных иметь – 15, прочим адмиралам – вице-адмиралу – 9, шаутбенахтам - 7, капитан-командорам – 5, капитанам первого ранга – 4…» Значит, уже на обед приглашают? Иван пиши: « О раздаче провианта на кораблях. По скольку чего на месяц человеку. Провиант раздаван будет морским служителям каждому человеку на месяц… А именно: говядины – 5 фунтов, свинины – 5 фунтов, рыбы – 4 фунта… Масла… Гороху…Круп гречишных…Соли…» А сколько же пива и вин обозначить? Пиши – «Пива – 7 вёдер, вина – 16 чарок!»
- Не мало ли вина, господин вице-адмирал? – спросил Иван.
- Так чарка-то, Иван, не малая! Успевай – теперь надо записать о том, как надлежит и в который день что варить, по сколько порций деньгами можно выдавать…
- А кому варить в капитанском, кому – в особом, кому – в общем котле?
- Правильно, что спрашиваешь. Пиши: «Священнику, ежели монах – особливый котёл… Ежели не монах – с унтер-офмицерами… Лекарю – также… Остальным всем варить в большом общем котле…в указанное время дважды в день, каждый день по единова, а не по прихотям, в чём смотреть комиссару под лишением чина…»
Вот теперь можно и обеда отведать…
Грэм, капитан судна, на котором Крюйс и более сотни нанятых им людей отправились из Амстердама в Архангельск для работы в России, был очень сухощав, не очень молод и достаточно опытен для таких переходов на русский Север. Короткая мягкая борода и очень живые блестящие глаза привлекали к нему внимание собеседников.
Грэм рассказывал Крюйсу за обедом, что идти этим путём ему доводилось не раз:
- Кое-какие глубины я на этом пути уже промерил. Карты есть, а вот погода здесь не блещет. Небо, бывает, словно опускается и давит сверху на воду. Давит, давит…
- Да, - согласился Крюйс, - это не южное небо. И не южное море – холодное, мрачное…
- Зато летом здесь и ночи почти не бывает!
- О! Но зимой-то дня не видно – сплошь ночь. Я ведь из Норвегии – всего этого нагляделся вдоволь…
- Где вы родились, вице-адмирал?
- В Ставангере.
Корнелий встал, прошёлся по каюте и с интересом стал разглядывать карты и книги в шкафу Грэма. Рисунки и карты с видами красивой крепости привлекли его.
- Что это за крепость, капитан? Что-то мне не довелось такую видеть.
- Это крепость «Орешек», древняя крепость, раньше она русским принадлежала – русским принадлежала – её на Неве ставил ещё московский князь Юрий, внук ихнего Александра Невского – в 14 веке. Под Новгородским управлением сей «Орех» был тогда. Его шведы при Магнусе Эриксоне отобрали, потом шведов оттуда выгнали новгородцы и построили вместо деревянной - каменную крепость. Только в Ливонскую войну Щвеция против России выступила – их Иоанн 3 вздумал Россию от Балтики и Белого моря отрезать, хотел идти на Новгород, взяв Орешек и Нарву. В…кажется, 1581 году захватили побережье залива Финского: Иван-Город, Копорье, Яму, Корелу… Напали и на «Орех», да только одну башню захватили, тут к русским помощь пришла, они и второй штурм отбили… Но в 1612-м году снова шведы напали, «Орех» измором взяли… И Россия, куда Вы, вице- адмирал плывёте, без выхода к морю осталась. Да ещё шведы «Орешек» Нотебургом теперь зовут. Мне эти карты нотебургской крепости оставил швед Эрик Дальберг, он их делал. Видите вот рукой его пометки: там есть добротный ров с водой из которого на ладьях можно вылазки в Неву и в озеро делать внезапно. И ещё написано: «Это отличное место и ключ к Ладожскому озеру запущено и заброшено. Большие и высокие стены стоят под наклон…башни потрескались…».
- Я не был в тех краях, - Крюйс спросил, - но не здесь ли древний викинг Рюрик у берегов Невы жил когда-то?
- Кто знает? Тогда и «Орешка» не было. Кто знает об этом?
- Русский молодой царь, мне кажется, не может забыть об этой крепости, придётся ему о её стенах позаботиться, только вначале слегка порушить стены сии – думаю, когда-нибудь быть у этих невских берегов горячим денёчкам и большим событиям!
- Пока Орешек с Ниеншанцем Пётр не отберёт у шведов, России нет выхода на Балтику! Иначе придётся так и ходить голландским кораблям северным путём мимо Нордкапа! – тихо сообщил Грэм, - а я буду рад, если шведов выкинут.
- А что, капитан, личные обиды? Чем шведы вам насолили?
- Да, адмирал, но не буду об этом: когда вода горька и солона, не может она утолить жажду…
- Не можете обиду простить шведам? - догадался Крюйс.
- Мой Адмирал, какой-то мудрец сказал: прощают, пока очень любят. А за что мне их любить? За то, что они оставили меня одиноким? Впрочем, я не буду об этом… Я говорил со многими людьми в Архангельске и знаю, что шведы не остановятся… Так что, будет буря!
- Что ж, заметил Крюйс, - другой мудрец сказал, что глуп тот, кто во время бури садится на корабль! Но нас это ещё не касается – буря ещё не началась! Она будет, когда Пётр построит свой флот. С нашей помощью.
В каюту постучали, затем вбежал возбуждённый денщик капитана, громко восклицая:
- Тысяча извинений, капитан! Но на палубе два пассажира обнажили шпаги!
Капитан и Крюйс выбежали на палубу. На палубе толпа пассажиров окружила двух моряков со шпагами в руках, стоящих друг против друга с красными от злости лицами. Один из них, толстяк невысокого роста с всклокоченными волосами в расстёгнутом камзоле, рвался к своему противнику, очевидно обидчику, но его держали за руки двое, не давая двинуться, и тому оставалось только кричать в лицо сопернику. Обидчик, высокого роста детина в щегольской синего цвета куртке, даже не глядел на толстяка, но руки держал на эфесе шпаги и что-то яростно шептал стоящему рядом с ним приятелю.
Грэм бросился в толпу и закричал:
- Я капитан корабля! Господа, благоволите немедленно убрать шпаги!
Однако это не произвело должного впечатления на спорящих, они продолжали держать шпаги оголёнными и с ненавистью смотрели друг на друга. Крюйс начал краснеть, родимое пятно на его щеке сделалось почти коричневым. Он гаркнул, перекрикивая собравшихся у фока и свист ветра так, что толпа отпрянула:
- Шпаги на палубу! Это я вам говорю, вице-адмирал Корнелиус Крюйс! Подойдите ко мне оба!
Крик Крюйса словно парализовал приготовившихся к поединку, шпаги дуэлянтов почти одновременно со стуком упали на палубу и покатились под ноги капитана.
- Кто Вы такие? – строго глядя на них с высоты своего роста, продолжал кричать Крюйс. – Скажите, вы – волонтёры? Мне кажется, что я ваши лица видел – вы у меня нанимались на службу в России?
- О, да, господин адмирал, - пробормотал «обидчик», я из Голландии, и был нанят для работ в России.
- Я тоже, господин вице-адмирал, еду на службу к русскому царю Петру…
- На службу, а не учинять драки! – заметил Крюйс и обратился к собравшимся. – Кто кого вызывал, и за что? Знаете ли вы, господа, что будет написано в будущих уставах русского флота о поединках, а о том, что это будет написано, я уж позабочусь! Так вот, я вам скажу, это будет звучать примерно так: «Все вызовы, драки и поединки наижесточайшее запрещаются таким образом, чтобы никто, хотя бы кто он ни был, высокого или низкого чина, здешний или иноземец, хотя кто словами, делом, знаками или иным чем к тому побуждал и раззадорен был, отнюдь не дерзал соперника своего вызывать на поединок с ним на пистолетах или на шпагах биться. Кто против сего учинит – имеет быть казнён, а именно повешен! Такой же казни повинны и секунданты, которые при оных поединках будут!»
Провинившиеся побледнели, а стоявшие недалеко от дуэлянтов наблюдающие с ужасом глядели на вице-адмирала, который продолжал:
- Даже у флибустьеров пираты драться предпочитали на берегу, на палубе было запрещено… Капитан Грэм, на вашем судне только вы должны наводить порядок – приказывайте! Раз они здесь только пассажиры и морских уставов и правил не знают или не признают, то вешать их не надо … пока, но арестовать их до прихода в Архангельск следует, по крайней мере – на неделю, пока не помирятся…
Крюйс повернулся к переводчику:
- Иван! Переводи за мной на русский язык для всех - «Всем следует помнить, что на флоте, на корабле, будь то Российский, если учиниться драка при питье без вызову, хотя никто не умерщвлён или поранен не будет, то рядового – гонять будут шпицрутеном, а офицера – жёстким караулом профосу отдать наказать! Если же обнажит ружьё какое или нож, а не поранит, тот у шпиля кошками наказан будет, а ежели поранит… то послан будет в галерную работу – по рассмотрению суда!
А ежели офицер товарища своего дерзнёт бить руками… тот будет лишён чина на время и повинен будет заплатить тому обидимому жалованья на пол года… Ежели ундер-офицер ундер-офицера ударит палкою или чем иным, тот посажен будет в железа на три дня…., а ежели рядовой, то будет наказан кошками у шпиля!»
Так что всем следует сие учесть до прихода в порт Архангельск для вступления в должность по контракту, и помнить всё, что сказано впредь!
Иван Кропоткин с усмешкой быстро переводил слова Крюйса остолбеневшим матросам и волонтёрам.
Близился конец их перехода. Становилось значительно холоднее. Береговой пейзаж был однообразен и суров. После прохода мыса Нордкап настроение у всех на борту судна улучшилось – порт назначения был уже значительно ближе, близился конец рейса.
Крюйс с утра находился в каюте, продолжая подготавливать для Петра 1 предложения по организации будущих вознаграждений чинов российского флота в случае побед – вопрос немаловажный, как полагал вице-адмирал и ещё пока не решённый никак. Ясно было, что нужно поощрять морской народ и награды должны быть: хорошо бы платить за взятые флаги, за каждую пушку – по калибрам… Сколько же русских рублей за каждую пушку предложить? Скажем, 300 рублей – за 30-фунтовую пушку. Крюйс зачитывал Ивану текст, а тот переводил всё на русский язык и записывал в огромную книгу:
- «…А брандерским офицерам и солдатам, когда сожгут неприятельский корабль – третья доля против того, как возьмут корабль…
Ежели кто возьмёт, сожжёт или каким иным образом разорит какой неприятельский брандер… тому дано будет…3000 рублей.
Партикулярных людей кораблям равное право с воинскими: ежели какой капор от партикулярных людей, на свои деньги вооружённый, возьмёт какое неприятельское судно, тот равное право над взятыми имеет, как и воинский корабль…»
Корнелиус заставил Ивана записать, что вдовам и детям убитых на баталии «…дано будет из полученной добычи тоже, что надлежало убитым». С трудом, вспоминая как это делалось в голландском и английских флотах, удалось ему определить, как делить добычу: 3 доли – командирам кораблей, 10-я доля – аншеф командующему, тем же кто билися, а неприятеля не взяли – треть жалованья за год, прочие корабли, которые «в ордере баталии добре держались, а к бою …не дошли или случая не было» – трёхмесячное жалованье, как офицерам, так и рядовым. Согласится ли Пётр с этим? Время покажет. Кропоткин делал всё новые записи:
- «Что найдётся во взятом корабле офицерского, и ундер-офицерского и рядовых – то делить по чинам… Суда взятые имеют быть отданы в Адмиралтейство, а товары на них имеют место быть разделены: адмиралу – десятая доля, командиру корабля – десятая доля…»
Крюйс решил посмотреть, что делают набранные им моряки и пассажиры,
подышал на палубе свежим северным ветром, вздымающим тугие бугры непрозрачных волн, и спустился вниз. В помещении у пассажиров было весело, люди сидели на рундуках, закреплённых по походному грубых скамейках, личных сундуках с пожитками, перевозимыми к новому месту царской службу, и слушали старую, давно забытую шенти – песню моряков парусного и пиратского флотов, - которую пел седой моряк Эммануэль Гайбель, подыгрывая себе на незамысловатом инструменте. Крюйс начал прислушиваться к словам и понял, что это была старая история о трубке капитана Йохена Шютта:
Наш груз – оливковое масло, сыр, орех, банан -
Везём чужой товар и молимся товару,
Нас было семеро: Шютт Йохен – славный капитан,
Матросов пять, я – штурман. Шли мы к Гиблартару.
Сардиния прекрасная осталась позади,
Когда к нам чёрный парус повернул с норд-оста…
«Проклятье ада! – крикнул Йохен, штурман, погляди:
Пиратам ветер в спину – нас догонят просто...
На мачте капера уже взметнулся красный флаг,
А вот и выстрел пушки – сдачи нашей просит,
Предупреждает жёстко наглый, злобный, хищный враг,
Чтоб сдались мы, а паруса спустили вовсе!
Клянусь акулой – им плевать на совесть и вину,
Натренированным в убийстве и разбое!
Один их залп – и мы к чертям пойдём ко дну!
Их сорок с саблями, все – с длинной бородою!
Сказал мне Шютт: «Встреть дьяволов спокойненько, мой друг,
И проводи ко мне в каюту с уваженьем:
Пойдём ва-банк, сюрприз устроим – будет знатный трюк…
И да простит господь нам наши прегрешенья!»
С минутой каждой приближался к нам корабль-корсар,
Видны на вантах перекошенные рожи,
И абордажные крюки… И вот о борт удар -
Теперь нам только чудо, может быть, поможет!
На наш корабль вскочил с кривым клинком в кривых зубах
Огромный мавр – злой атаман в чалме зелёной:
Толст, одноглаз и с ятаганом, наводящим страх,
Вслед – остальной народ, на крови закалённый!
У всех пистоли, длинные стволы и топоры!
Я, по приказу, поклонился атаману,
Как старый кёльнер: - «Джентельмены, будьте так добры,
Пожалуйте за мной в каюту капитана!»
По трапу вниз за мной спустился «мистер Одноглаз»,
Одним зрачком вращая ненасытно, люто,
Прошёл вперёд и вышиб дверь каюты Шютта враз,
Но вмиг застыл, открыв ногою дверь в каюту!
И я застыл на миг – остолбенеешь точно тут:
Сбив шляпу набекрень, дымя короткой трубкой,
НА БОЧКЕ С ПОРОХОМ сидел спокойно Йохан Шютт
И чай дымящийся пил из пиалы хрупкой!
«До берега, - Шютт прохрипел, - не так и много миль!»
Из трубки капитана высыпался искр ворох,
А рядом с ним горел весёлым пламенем фитиль!
Вокруг раскрытого бочонка – грудой порох!
А Шютт спокойно продолжал курить: «Здесь Я – Закон!»
И, поглядев на побледневшего корсара,
Сказал ему ехидно и с усмешкой: - «Мой поклон!
Чем я могу вас угостить? Вина? Кальмара?»
И тут корсар, надувшийся, как взбешенный индюк,
На тарабарщине своей забулькал мессу
И, кулаком взмахнув, хотел взять Шютта на испуг,
Но тот сказал: « Я по-турецки – ни бельмеса!»
И выпустил из трубки вниз – на порох – сноп огня,
Приблизив к факелу свою ручищу-лапу!
Внял одноглазый – шутки плохи, и, толкнув меня,
Позеленел от ярости и выбежал по трапу!
Страх вверх взлететь сковал пиратам ум -
Всё, улепётывая, хапали, что можно,
Тащили ящики, бананы, поднимая шум,
А мы сидели возле бочки осторожно…
Воры за пять минут опустошили наш пинас,
Пускай! Мы знали – груз отлично застрахован!
Бежали каперы, едва ли напугавшись нас -
Скорей - от пороха и случая плохого!
Как ворон от орла пират-тунисец удирал,
Корвет увидев… Мы – запели, обнимались,
«Гуд сейв ве Кинг!» - пел кок по кличке Адмирал,
Лук нюхал Шютт – чтоб и для нас поплакать малость:
«Благодарите небо! Нам британца направляет бог!»
Но мы за порох так благодарили Шютта:
«Когда б не порох в бочке – кто бы нам тогда помог?!
На дне бы плавали от бака и до юта!»
«Ах, ПОРОХ! – плутовски сверкнул глазами Йохан Шютт, -
Где ж взять его? Спокойно! Сядьте на скамейки!
Насыпал возле бочки я СЕМЯН, что так клюют
Любимые мои птичуги – канарейки!
Из кормовых семян и был рассыпан чёрный круг -
Не порох испугал корсара хуже грома!
Нас не возьмёшь, а мы возьмём любого на испуг!
Так, штурман, наливай из этой бочки рома!
- Конечно, бывает и так, как случилось у Йохана Шютта, но верней всего, люди одноглазого бочки с порохом не испугались бы, а порубили бы всех до одного. И у нас было почти так, - начал делиться воспоминаниями какой-то моряк, но заметив взгляд адмирала, быстро умолк.
Уже наступил август, когда показались низкие берега архангельского края. На судне начали готовиться к проходу в устье Двины. Пассажиры ощутили приближение конца томительному путешествию.
(Продолжение книги "Крюйс" см. на авт. стр. "Валерий Таиров")-
- глава 11 - http://www.proza.ru/2006/11/16-322