Сказка за жизнь.
(вступление)
Жили-были три друга. Одного звали Обмоткин. Другого звали Портянкин. И третьего звали Копейкин. И была у них сестра Голодухина. Повторяю, были это три друга, а не три брата, и всё же была у них сестра. Голодухиной звалась
Жили они ни бедно-ни богато, а нищенствовали. Первый, Обмоткин, об одёже для всех заботился. Тряпьё собирал, лохмотья прохудившиеся у богатых нищих выклянчивал, газеты прошлогодние находил, листья ... Из них-то и варганил он для всей братии обмотки: чтоб было чем плоть прикрывать. Одёжей назывались.
Другой, Портянкин, обувной частью заведовал. Банки консервные отыскивал, из них лапти плёл, из шинной резины чулки мастерил, а иногда, коли посчастливится на авто-свалку набрести, - ну, там всем можно враз разжиться: из крыльев сапоги цельные выходили, из капота – пиджаки отменные... А сестра их, Голодухина, тарелками свои спорные места прикрывала.
Спросите: почему бы им лапти, как и положено, из бересты не плести? Или, там, деревянные башмаки не вытачивать? А всё дело в том, что к природе относились они чутко и жалобно, на лоне её живя, а посему разбоем её не занимались, кору не драли, стволы не ломали, даже гнилым пням оказывали бережливость великую.
Зато, как и у любой твари божьей, были и у них свои духовные нужды. А посему, Копейкин и старался удовлетворять их в меру своей находчивости и понимания. И то сказать, находчивость эта не раз выручала друзей, поддерживая в них надлежащий душевный статус в тяжкие минуты житейских невзгод и придавала силы нищенствовать дальше. Однако, надобно указать, что сообразительность Копейкина в полной своей мере проявлялась до крайности редко, скрываясь, как правило, под толстым слоем беспробудной тупости, ленности и наплевательства на всех и вся и в такие минуты Голодухина нежно и ласково называла его придурком.
А потребности духовные были у них высокие и многогранные. Вот, к примеру, тошно им, хоть топись! – враз Копейкина на поиски тормозной жидкости отряжают или, там, отходы нефтяных предприятий разыскивать. Потом уж их отцеживали со всей надлежащей трепетностью, путём питья, отрыгиванья и повторного питья и так до, практически, полной дистилляции. При этом души их воспаряли ввысь и раздавались вширь настолько, что приходилось спешно Копейкина за другаря в поход слать, теперя уже за куревом. А курево известно какое было: солома гнилая с конским навозом пополам, а то и копоть резинную вдыхали: жирная она такая, питательная... ну, а коли и вовсе подфартит – ходили всей гурьбой свалку нюхать, блаженствовать. Но друзья не привередничали: коли другого ничего под рукой не находилось – газами кишечными довольствовались. Пускали их ветрами по округе, пускали да нюхали. Нюхали да наслаждались.
Копейкин ещё и копейку должон был в дом нести. Не в виде денег, конечно! Роскоши такой отродясь не видали! А в виде вещей разных и редких, роскошью называемых: Зеркальный осколок – для женщины. Пуговицу – дабы наслаждаться округлостью формы и гармоничностью отверстий. Шнурок – как символ законченности и изящности, а также – как предмет для философских размышлений, ибо нет конца ассоциациям, навеваемым шнурком, особенно, если долго на нём сосредоточиться за неимением иного объекта, достойно внимание привлекающего.
Последним членом этого братства и поистине её жемчужиной, являлась сестрица их Голодухина. Личность сама по себе примечательная весьма. Почему она, по доброй воле, делила с друзьями их нелёгкую судьбу – сие остаётся загадкой, ибо была она среди всех единственной, кто мог бы жить самостоятельно и припеваючи, ни от кого не завися и ни в чём не нуждаясь. Отличалась она личными качествами отменными, как, впрочем, и ростом, размахом плеч и тембром голоса, отчего казалась единственным мужчиной из всех, тем более, что ни чуть не обделена была решительностью и храбростью. Нет, нет, не подумайте, что была она груба или неженственна! Голодухина была женщиной с головы до пят и умело этим пользовалась. Её женское начало очень ценилось друзьями, а Копейкин, прям таки, души в ней не чаял, боготворил каждый её вздох и тень и на её ласковое "придурок" заливался умильным румянцем, часто переходящим в неудержимые рыданья. Однако ж, женское это начало, как бы дремало в необъятной плоти Голодухоной и для постороннего человека было вполне незаметно.
Учитывая редкие сочетания природных талантов и наработанные личные качества, на Голодухину возлагалась, едва ли не важнейшая миссия из всех, а именно: нахождение продовольствия и обеспечение им всех страждущих для удовлетворения ихних же физических потребностей ибо, лишь утолив оные, могли они переходить к удовлетворению нужд духовных и отправляться на извечные поиски тормозной жидкости или конского навоза..
Наш язык непоправимо беден, чтобы воспеть по достоинству самопожертвованнные труды Голодухиной на этом неблагодарном поприще. Сколько раз, холодной осенней ночью, в пурги и вьюги шла она по хлябям и топям к огням большого города, дабы в его таинственных недружелюбных недрах раздобыть заплесневелую корку на поздний завтрак своим верным друзьям! Сколько раз бродила она по деревням и весям, выпячивая напоказ впалые груди и вздувшийся живот, играя синими коленками и ужасающе вращая иссиня-голубыми глазищами, пугая полицейских и обращая в бегство отпетых головорезов из кварталов бедноты. Ни одно живое существо не в силах было слушать без содроганья её жалобный бас, в котором сплелись воедино все беды человеческие, несчастья, болезни и смерть, упрёки обществу и угрозы страшной карой, слёзы сирот и вдов и, наконец, дикий сатанинский смех, как предвестие гласа Божьего в день страшного Суда.
Итак, познакомя таким образом читателя с героями нашей повести, перенесёмся непосредственно на место развития событий, в одно чудное весеннее утро, на уединённую лесную поляну меж молодого березняка, служившую последним ночлегом нашим друзьям. Утро было раннее и прозрачное. Птицы перекликались в ветвях, солнце отражалось в росе и всё окрест дышало спокойствием и радостью бытия.
Идиллия этого утра лишь едва нарушалась громоподобным храпом Голодухиной, всё ещё пребывавшей в объятьях Морфея. Храп этот, с лёгкостью способный разбудить умершего, однако нисколько не смущал благостного настроя остальных, кои уже проснулись.
Обмоткин, обладающий душою поэта, лежал навзничь, заложив руки за голову и, насколько можно было судить, отрешённо наблюдал за игрою светов и теней на молодой листве. Портянкин, будучи особой более земного склада, тупо уставился на ближайший пень, словно узрел там нечто из ряда вон выходящее, но непостижимое в принципе. Однако же, тот, кто знал его лучше, мог с уверенностью утверждать, что странная сия прострация – ни что иное, как обычное его состояние по утру, когда желудок пуст, голова трезва и всякая надобность в телодвижениях и мыслях – отсутствует за ненадобностью. Из подобного состояния его могла вывести, разве что, прямая необходимость, как то: укус осы, удар шишки по носу, а вернее всего – смачная оплеуха Голодухиной, после чего лицо его изображало неподдельную растерянность, за которой следовала суетливая возня с никому не нужным запасным лаптем.
Последний, Копейкин, лежал на боку, тихо рассматривая крупным планом фигуристости Голодухиной, колышущиеся и вздымающиеся в стройный такт храпу, и улыбка непреходящего счастья бродила по его губам. Возможно, душа его и не была совсем уж глуха к прелестям этого утра, но если это и так, то лишь благодаря тому, что внешний мир, со всеми его красотами, воспринимался им не более, чем декорации, обрамляющие предмет его чаяний, средоточие помыслов и стремлений – храпящую навзрыв Голодухину. Так или иначе, вид у него был блаженный до нельзя и каждой порой своей он, как бы, излучал: мир прекрасен!.
В следующее мгновенье Голодухина испустила особенно страшный, надрывный храп и, без всякого промежуточного колебанья, приподнялась на локтях, обвела поляну ясным взором своих бездонных глаз и чистым басом молвила:
-- Как спалось, ребяты?
После чего вновь повалилась оземь и застыла, уставясь в небо и жуя губу.
Вопрос её был воспринят вполне риторически и ответных реплик на него не повлёк, как, впрочем, и изменений в состоянии друзей, разве что, Копейкие стал улыбаться умильнее и глупее прежнего.Так лежали они ещё с часок или около того, наслаждаясь кто чем. Никуда не спеша, ибо спешить было некуда. Они, эти незаконорожденные дети Свободы, пользовались у неё неограниченным кредитом...
Но! Читатель, будь начеку! Не поддавайся иллюзии неги и благоденствия. Ведь не зря мы перенеслись именно в это утро. Ибо именно ему суждено было сыграть решающую роль в судьбах наших героев, изменив их самих и их жизнь и, - кто знает, - быть может, и вашу, читатель, быть может, и вашу...
80-ый год.
(продолжение следует)