* * *
«Я хочу вырвать своё трепещущее сердце и отдать его тебе в конце концов, чтобы оно не мучило меня. Пусть, пусть тебя колет совесть за истерзанную мою душу, за мой рассудок, помутнённый тобой.
Я не хочу видеть тебя, я не хочу любить тебя. Я стараюсь забыть, заспать твои черты, чтобы каждый раз закрывая глаза не видеть твоего лица и не истязать себя бесплодной этой, никому не нужной – ни мне, ни тебе – страстью.
За что бог подослал тебя ко мне? Это какая-то кара мне за мои грехи, совершённые когда-то?
Но, неужели грехи мои были так ужасны, что я вынужден теперь сгорать в огне ада, ещё не покинув этот бренный мир? Неужели, моих любовных страданий по тебе, моего томления не достаточно, чтобы искупить мои бывшие пороки? Или это не наказание…»
Фёдор отложил погрызенный сверху карандаш, почти исписанный до древесины, и посмотрел на полувыпитую бутыль коньяка на столе.
Между стёклами в окне билась истощавшая муха, не имеющая, бедняжка, возможности ни влететь в кухню, ни вылететь в ослепительный июльский двор.
Фёдор вздохнул и плеснул в мелкую, как напёрсток, рюмку коньяка. По кухне разошёлся травяной аромат напитка, несколько оживляя обшарпанную мебель, исписанные разноцветными строчками холодильник и грязные края стола. Фёдор всмотрелся в пьяный янтарь, окрасивший рюмку, и быстро опрокинул в себя её содержимое.
Затем, залихватским взмахом он сорвал со стола свежеисписанный листок и, плотно скомкав его, швырнул в форточку.
«Милая, я не забыл ещё твоего нежного лица, плавных линий…
19/XII 2006 год