Я падшая? Да, я падшая! Вывалена в грязи,
Выброшена на волю, вывернута наизнанку.
Пропавшая… Или пропащая – в романах, событиях, пьянках,
Та, что по жизни скользит,
А не идет. Те дороги,
Что проложили когда–то
Предшественницы, а не боги,
Они для меня скучноваты…
Я падшая? Да, я падшая! Но на обочине снов
Я остаюсь такой же, как много лет назад.
Пропавшая… Или пропащая? Обреченная на любовь
И на тот мир, который мне подарил свой взгляд –
Дерзкий, безумный, манящий,
Злой, безрассудный, больной…
Мир, как и я, ты – пропащий.
И потому ты – мой.
Эти строки я написала ранним утром, сидя в изголовье твоей кровати. Писала быстро, только б не забыть те слова, что пришли неожиданно во сне. Писала тому, от которого собиралась уходить, а он, тихо посапывая, пытался обнять подушку, хранившую мой запах. Он искал рядом с собой меня.
Мы были близки физически, но не были – духовно. Хотя все говорило за то, что мы – идеальная пара. Каковой и представали для десятков окружающих.
Ах, Люба! О, Валентин!
Мы читали одинаковые книги, смотрели одни и те же фильмы, слушали одну и ту же музыку. Мы умирали в постели и каждое утро возрождались вновь, глядя друг на друга, как будто проснулись в одной кровати впервые…
Мы умели предугадывать желания другого и наступать на горло своей песне, чтобы не потревожить покой любимого человека.
Мы шли по одной дороге к закономерному финалу…
И, несмотря на все это, мы не были близкими людьми. Между нами оставалась прозрачная стена непонимания, но в чем она – мне было неведомо.
Когда-нибудь мы разобьем хрусталь,
Который между нами – тонкой пеленой.
Но я боюсь, разбив его, ты не захочешь быть со мной.
Преграда рухнет. И ее мне жаль…
Строфы рождались просто так, ни с того, ни с сего. Они просто были внутри меня каждый раз, как я брала тебя за руку. И увы, они были пророческими.
Наша первая ночь… Ах, как это было феерично! Безумный танец на одном приеме, куда нас обоих занесло по рабочей надобности, прогулка по ночному городу, твой пиджак, небрежно накинутый на мои плечи, рука чуть задерживается, поправляя воротник, потом этот невинный жест перерастает в объятия, в поцелуй, еще один, еще…
А утром я напишу первые строки из кучи рифмованных мыслей-обрывков, оставшихся на салфетках в кафе, вырванных из телефонной книги страницах, даже на купюрах. Ты снисходительно относился к этой моей слабости и иногда только улыбался: «У меня навсегда останется рифмованная память о тебе».
Мы слишком разные, поскольку слишком мы похожи.
Мы одинаковы – но мы не отражения.
И наша встреча – только лишь мгновение,
Кровью испорченной под побелевшей кожей.
Мысленно я так и называла тебя – «испорченная кровь». Почему? Да потому что ты был во мне ядом, который травит меня, убивает, а я не могу понять – почему?
Почему я получаю бесконечное наслаждение с тобой и не могу любить?
Почему ты даришь мне такой слепящий свет, который терзает меня и убивает?
Почему я не верю, что мы можем остаться?
Тысячи вопросов – и ни одного ответа.
Дописав последние строки, я встала с кровати, быстро оделась и, даже не накрасившись, ушла, бросив листок тебе на подушку. Ушла, чтобы не вернуться никогда.
И я не вернулась.
… Три месяца спустя, когда у меня уже вовсю бушевал новый роман, я встретила какого-то знакомого из нашей общей компании. Из той, прошлой жизни.
Знакомый сумрачно поздоровался со мной и прошел мимо. Но потом все-таки остановился и окликнул.
Я обернулась. Он подошел ко мне и, глядя куда-то в сторону, спросил:
– Ты знала, что Валька собирается уехать?
– Нет? Куда?
– Он скрывал это от тебя… Он тебя безумно любил, но его ждала работа. Далеко отсюда. Очень далеко. Он хотел начать свою жизнь с чистого листа. Он ненавидел этот город, слишком много плохого связывало его с этими улицами… А потом он встретил тебя. И задержался. И рвался, потому что он хотел уехать, а здесь его держала ты.
– Так почему он не мог уехать со мной?
– А ты бы уехала?
Я опустила глаза. Он был прав. Я бы не уехала никуда. А Валентину нужна была другая жизнь. Ах, как не вовремя я попалась на его пути! Но у жизни свои взгляды на то, как должны складываться романы.
Наш сложился так, как он должен был сложиться.
И закончился так, как должен был закончиться.
… Последние строки, написанные тебе, я нацарапала на обложке видеокассеты. Как сейчас помню, это было «Зеркало» Тарковского. И невольно улыбнулась этому совпадению. Ведь ты был в чем-то моим зеркалом. Отражением, не полной копией, где правая и левая сторона меняются местами. Правило, подтверждающим исключение…
Или наоборот – исключением, которое всегда найдется в любом правиле.
Наша память в омуте из дней
Тонет, отдавая любовь данью.
И только строки в складках простыней
Цепляются за нас воспоминаньем…