Кровь текла с плоского кухонного ножа на мои руки. В свете трех зажженных канделябров она играла и переливалась всеми мыслимыми и немыслимыми цветами и оттенками. Она согревала мои успевшие уже замерзнуть руки. О, как же мне было хорошо! Как чудесно было ощущать ее немного стальной, но от этого не менее притягательный, аромат!
Я чуть пошевелил ладонью, и не успевшая еще застыть кровь капнула на мои синие потертые джинсы. В тот момент, когда эта малая частица еще живого человека находилась в вольном полете, время, казалось, лилось настолько медленно, что я успевал следить за самой тонкой и почти незаметной игрой света и тени на ее поверхности. Она летела вниз, собирая и фокусируя на себе все мое внимание. Как же она была совершенна! Как же великолепна! Со скоростью гепарда я кинулся вслед за ней, совершенно забыв о моей жертве, которая попыталась уползти от меня на своих отрубленных культях. Мне было абсолютно наплевать на все остальное, лишь бы именно эта капля стала моей! Своим шершавым и пересохшим языком нежно, словно бы лаская, я дотронулся до нее. Во – истину, это было чудесно! Маленькая и еще теплая частица другого человека отозвалась на мое прикосновение приятной теплотой.
- Отпустите меня, пожалуйста, - еле слышно прохрипел старческий и усталый от жизни и страданий голос моей жертвы, которая, наконец-то, поняла, что все пути к отступлению уже перекрыты.
Но я не слышал ее. Подобно дикому волку, пробывшему несколько дней без пищи, я с жадностью облизывал свою руку и острие ножа, насыщаясь свежей, не успевшей еще свернуться, кровью.
Я резко вскочил с кровати, ощущая озноб и необычное возбуждение по всему телу. Я протянул руку и дотронулся до своего лица, но тут же одернул ее, ибо оно пылало. Я чувствовал липкий и холодный пот, текущий по моей груди и спине, от чего мне становилось еще противнее. Да, я прекрасно помнил свой недавний сон, и, как мне казалось, во рту все еще застыл стальной привкус крови. Я не помнил ничего более, чем этот вкус и сильнейшее в моей жизни наслаждение в моменты, когда моя плоть сливалась с этой дарующей жизнь субстанцией.
Еще немного посидев на кровати, упершись локтями о ледяную от пота подушку, я встал и отправился в ванную. По неизвестной мне причине, сильнейшая головная боль расколола мой череп пополам, лишь только я успел дотронуться ногами до линолеума, застилавшего пол в моей спальне.
Я посмотрел на свое отражение в зеркале и ужаснулся. Такого страшного и опухшего лица я, пожалуй, в своей жизни еще не видел. Но, кроме того, четыре ярко-красные царапины избороздили его и, похоже, начали гноиться. Быстро, как только позволяло мне все ухудшавшееся состояние моей мигрени, я схватил с туалетного столика лосьон против прыщей, основанный на спирту, и, смочив им ватку, аккуратно протер царапины. Неужели, я сам исцарапал себе лицо в пылу сна?! И как же теперь я смогу появиться на работе?!
Ржавая вода из не менее ржавого крана отбивала по разбитой и пожелтевшей раковине из нержавейки однотипный, серый и утомляющий мотив. Помнится, именно такой метод пытки применяли японцы: брали голову какого-то разведчика и клали ее макушкой наверх так, чтобы именно по макушке с точно таким же ритмом медленно падали капли воды; естественно, что после этой пытки ни одного разведчика или шпиона в здравом уме не оставалось. Так как же можно терпеть этот неугомонный стук воды о раковину?! Почему же этот чертов сантехник, которого я вызвал еще неделю назад, до сих пор не появился и не починил эту рухлядь?
Я еще раз взглянул на свое опухшее лицо в зеркало, а затем, не торопясь, пошел и позвонил начальнику с просьбой о двухдневном отгуле по болезни. Начальник мой, к слову, никогда не отличался чуткостью и пониманием, из-за чего я смог в течение получаса наслаждаться его великолепным голосом, ибо в моменты раздражения он добирается до самых высоких нот, которые не всегда могут взять и оперные певицы! Как же, если не кривить душой, он надоел мне со своим вечным и непроходимым кретинизмом! Естественно, я бы ушел с этой низкооплачиваемой работы, но более хорошего варианта мне в мои пятьдесят четыре года и не сыскать.
Почти весь день я провел, лежа на своем старом и потертом диване еще советских времен, лишь изредка отлучаясь в ванную для смазывания лица мазью против опухания. И к вечеру отечность почти спала, поэтому я решился-таки выйти на ежедневную вечернюю прогулку в парке, находящемся близ моего дома. Единственной загвоздкой стали четыре царапины, еще более воспалившихся за день и уже достаточно сильно загноившихся. Но я решил, что неминуемо завтра схожу к участковому врачу, ну а пока я решил загримировать все лицо кремом против отечности.
По телевизору целый день крутили какую – то муть. И лишь одни только новости давали мне небольшую встряску. Речь в них шла о привычных, но от того не менее противных, случаях: теракты, возглавляемые чеченскими экстремистами, экономические и политические провалы по всему миру и какие-то чересчур кровавые и извращенные убийства четырех старушек в нашем городе. Но, к сожалению, ничем больше эти пройдохи рассказать не смогли. Какая жалость, что сейчас уже не рассказывают о культурных новинках, лишь трупы, трупы, трупы!
Но как же болела голова! Я весь день накладывал себе на лоб спиртовые салфетки, пил различного рода таблетки и в достаточно больших количествах, но все стало только хуже. Помимо головной боли, теперь меня беспокоили постоянные рвотные порывы, от которых я и намеревался избавиться при помощи небольшой прогулки.
И вот, надев серо-зеленое пальто, чуть пообтершееся и запачканное каплями грязи, я вышел из своего подъезда. Погода на улице, надо заметить, бела очень даже неплохая. Еще по – летнему теплые вечера смешивались с чудесным безоблачным осенним небосклоном. Дул легкий и ненавязчивый юго-восточный ветерок. Но мне от чего – то даже в пальто было до такой степени холодно, что моя кожа покрылась мурашками, а руки начали слегка подрагивать.
Я шел по уже давно засевшей в памяти дороге, автоматично и интуитивно выбирая маршрут. Конечно, за столько лет ежевечерних прогулок я успел познакомиться со всем парком, изучить его вдоль и поперек, вплоть до мелочей я знал ни только асфальтированную часть, но и каждый кустик был полностью занесен в базу данных моей памяти. Я мог, не задумываясь, найти в этом парке все, что мне только заблагорассудится. Кстати, ни только этот парк я знал как свои собственные пять пальцев, но и еще около полудюжины по всему городу. Они как – будто манили меня и звали к себе в лоно, и чем гуще были заросли, тем лучше я знал их! Безошибочно я угадывал каждую, до боли знакомую, черточку на стволе любого дерева.
Дорожка, по которой ступали мои древние и уже порвавшиеся ботинки, была выложена из кусочков небольших и разноцветных камешков, принесенных и собранных здесь сострадающими людьми в память о какой-то там катастрофе. Они думали, что другие люди, проходя по этой уже начавшей зарастать дорожке, будут вспоминать о тех, кто, уйдя из мира живых, превратились в пустую и сухую статистику, статистику смертности по нашему региону! Какие же они глупцы, если полагают, что обычный человек обращает свое внимание на то, по какой именно дорожке он идет: по обычной или памятной!
Головная боль все не унималась, и моя голова постоянно грозила просто лопнуть. Говорят, что давление скачет, но, ведь, никогда прежде я не страдал от этого недуга. Странно. Очень странно! И тем все это становилось загадочнее, чем ближе я приближался к моему излюбленному месту, - к месту последнего приюта моего маленького песика, умершего три года назад, ибо, чем ближе я подходил туда, тем сильнее болела моя голова!
Еще несколько метров оставалось до залегших в моей памяти густых кустов шиповника, за которыми в по-осеннему холодной земле лежали, наверное, лишь пожелтевшие миниатюрные косточки того, кто всю свою жизнь был мне единственным другом. Я чуть ускорил шаг, пролетая это расстояние, будто на дарованных кем-то неведомым крыльях. Как часто я ходил этой дорогой, как часто мои мысли блуждали по этому небольшому каменному островку, выложенному какими-то сумасшедшими, вообразившими, что это сможет им каким-либо образом помочь в приглушении их горя!
Ну, вот и они, долгожданные заросли, увешанные ярко – бардовыми уже созревшими и почти упавшими наземь плодами шиповника. Я оттолкнулся левой ногой от бренной тверди и почти перепрыгнул неровно подстриженные кусты, лишь немного задев их полами своего пальто.
И вот она, маленькая гранитная плитка, на которой красивым западно-европейским готическим шрифтом было написано имя моего песика: «Фауст». А под ним даты рождения и смерти, в общем, как у людей. Но более всего мне нравилась эпитафия, выбитая тем же, но теперь уже косым, шрифтом: «Он жил средь нас, надеждой заклейменный, он был одним, но был, однако, всем. И пусть в веках не сохранится это имя, - оно останется в моей немой душе…» Вновь перечитав эти строки, изученные мною наизусть, я опустился на колени, дабы пожелать моему верному другу легкой жизни там, где, собственно, жизни – то и нет!
Но, лишь руки мои опустились на холодную землю, - я всегда так делал, потому что мне казалось, что таким образом мой Фауст снова со мной, - как одна из них почувствовала что-то липкое и горячее. Я одернул руку и уставился на нее: какое же было мое удивление, когда вся моя кисть была покрыта свежими собачьими экскрементами. У кого хватило наглости, осквернить такое священное место!? Мои глаза налились кровью, а лицо стало более походить на перезревший помидор. Слюна начала сочиться из моих скривленных от гнева губ, капая на землю желтыми и безобразными небольшими струйками.
Я резко развернулся и увидел неподалеку беременную самку пуделя. Как же была отвратительна ее белая, загибающаяся в сотни тысяч завитков, шерсть! Как была противна ее беременная и неуклюжая походка! Как же она могла!? Эта блудливая тварь, как могла она так поступить с моим верным до гробовой доски товарищем и другом!?
Я поднялся с колен, еще не понимая, что же именно я хотел сделать. В горле моем застрял сухой и непроходимый комок, через который даже слюна проскальзывала с большим трудом, отражаясь острой и режущей болью по всему пищеводу. Медленно, будто никуда не торопясь, я последовал за этой непристойной и недостойной существования тварью, которая только что игриво подошла к чистому, очевидно, голубых кровей, кабелю и стала принюхиваться к его надушенной шее. Вся эта картина богатого разврата преисполнила меня непонятной решимости, что я обязательно должен поговорить с хозяйкой этой собаки и выкупить ее, а потом неминуемо убить вместе с отвратительным ублюдком, которого носила она в своем чреве.
Я шел за ней и ее самцом еще около пяти минут. Когда же она подошла к сидящей и немного задремавшей на лавке одряхлевшей старухе, то я решился подойти и изложить суть моего дела.
Как же я хотел убить эту тварь! Как хотел вонзить свой нож в ее мерзкое брюхо, извлекая оттуда все внутренности, уничтожая самое ничтожное создание на этой земле! Нет, не свершая убийство, но правосудие!
- Здравствуйте, - тихо проговорил я, подойдя к старухе, мирно поглаживающей по челке мою обидчицу. – Я бы хотел задать вам один вопрос.
- И какое же дело заставило Вас подойти и оскорбить меня своим присутствием? – ее сухой и уже почти безжизненный голос звучал настолько неприлично, что злость, которую я испытывал к пуделю, понемногу начала распространяться и на ее хозяйку.
- Прошу прощения, но не могли бы вы продать мне вашего пуделя?
- Что? – она немного приподняла левую бровь, а ее бледно – желтая кожа покрылась еле заметными красными пятнами.
- Понимаете, ваша собака только что нагадила на могилу моего уже, к сожалению, почившего песика. И я хотел бы усыпить ее.
- Да ты в своем уме? Старый сукин сын! Как осмелился ты, никчемное создание, даже помыслить о том, что бы сделать это с моей милой Алисой?! Никогда, чухонский уродец! Слышишь, никогда! – она с завидной скоростью встала на ноги, и, не опуская Алису на землю, тяжелой старческой походкой направилась прочь, а за ней легкой походкой затрусил кобель голубых кровей.
- Я прошу лишь об отмщении! – крикнул я ей в след, но было уже поздно: она села в свою машину, обитую изнутри черным бархатом, и захлопнула за собой дверцу.
Понимая, что я могу ее упустить, я бросился за ней, благо, что по парку нельзя ехать на высокой скорости. Когда же темный линкольн выехал на автостраду, то я смог остановить машину и, обещав достаточно большие чаевые, начал свою собственную слежку.
Каково же было мое удивление, когда, проехав всего пару кварталов, машина остановилась у достаточно ветхого деревянного дома, даже краска на котором облупилась. А я – то думал, что у таких важных особ и дома должны быть большими, многоэтажными и, по меньшей мере, с трехвековой историей.
Расплатившись с водителем, я незаметно отправился вслед за старухой, успевшей уже отпустить шафера и скрыться за темным дверным проемом, увенчанным скрипящей дверью.
Как же я хотел убить эту тварь! Как хотел вонзить свой нож в ее мерзкое брюхо, извлекая оттуда все внутренности, уничтожая самое ничтожное создание на этой земле! Нет, не свершая убийство, но правосудие!
«Что ты делаешь? – вдруг раздался в голове тревожный и вкрадчивый голос. – Неужели, ты хочешь убить эту шавку, а за одно и ее хозяйку?»
- Да, хочу, - я удивился, ведь мой голос в тот момент не выражал абсолютно никаких эмоций, а был, скорее, механическим, нежели живым.
«Ну, тогда, вперед, мой славный мальчик! – голос в моей голове больше не был вкрадчивым, а от его повелительного тона у меня затряслись поджилки. – Убей эту старую каргу, избавь мир от такого хлама и мусора».
- Я избавлю, не волнуйся, - откуда-то в мое душе появилась твердая уверенность, что этому голосу доверять, что этот голос не желает мне зла, что этот голос – самый верный, вернее даже Фауста, мой друг.
Я быстро обошел дом, в надежде, найти какой – нибудь черный ход, но мои поиски не увенчались успехом. Тогда, подобрав большой и покрытый плесенью камень, я смог дотянуться до небольшого слухового окна и разить достаточно старый витраж, изображавший двух светлокрылых херувимчиков. Немного подтянувшись, я влез в это окошко, уподобившись жалкому ночному «вору - домушнику».
Я быстро окинул своим взором небольшую и темную, не имеющую освещения, комнатку. Очевидно, что была это кухня, ибо, посредине стоял идеально круглый стол на трех ножках, покрытых резьбой достаточно красивых восточных цветов. Чуть правее располагалось единственное изобретение двадцатого века – холодильник, издававший непонятные и странные звуки, то включаясь, то резко, без предупреждения, выключаясь. Рядом со мной в идеальной чистоте стоял кухонный столик со множеством различных размеров и форм ящиков.
Я аккуратно, стараясь не шуметь, открыл один из них и взглянул на содержимое. В отличие от всей комнаты в целом, в ящике творился сущий бардак: бесконечное число каких-то непонятных приборов, отдаленно напоминающих щипцы и ножи, покоилось, переливаясь фиолетовым оттенком в лунном свете, струившемся из разбитого мною окошка. Не найдя того, что я искал, я закрыл первый ящик, одновременно открывая другой, более маленький. Заглянув в него, я смог убедиться, что у этой старухи голова явно была не в порядке: сам ящик почти целиком был пустой, лишь на дне лежала маленькая черного цвета кожаная книжка. Я извлек ее из, очевидно по количеству пыли, давно не открывавшегося тайника и принялся листать одну за одной ее пожелтевшие страницы.
Книга называлась «Любимые рецепты графа Уварова». Но, вопреки моему начальному предположению, в ней не содержалось ни рецептов величественных тортов, ни экзотических способов приготовления мяса, ни аппетитных хлебобулочных изделий, лишь мрачные и ужасающие описания неведомых жертвоприношений странным языческим богам. А гравюры! Ну что за извращенный интеллект, но, надо заметить, от того не менее талантливый, изготовил их! Здесь были изображены и всевозможные пытки, и неимоверно ужасающие инструменты, с помощью которых граф «доводил жертву до нужной кондиции».
«Не забывай, за чем именно ты пришел в этот отвратительный дом, - прошептал голос. – Сделай свое дело, избавь этот мир от этого исчадия, ибо только порождение ада способно держать у себя в доме такую литературу».
- Да, да, ты прав, извини, - еле слышно, почти одними губами, промолвил я.
Я положил книгу, которая оставила в моей душе столь неприятное и ошеломляющее чувство звериного страха, и огляделся, ища подходящий для убийства предмет, который я вскоре и нашел. То был обычный кухонный нож, одиноко лежавший на аккуратно очищенной от пыли поверхности круглого стола. Он был почти плоским с темного цвета лезвием, поэтому мне пришлось достаточно внимательно вглядываться, что бы обнаружить его в неосвещенной, исключая лунный свет, комнате.
Как же я хотел убить эту тварь! Как хотел вонзить свой нож в ее мерзкое брюхо, извлекая оттуда все внутренности, уничтожая самое ничтожное создание на этой земле! Нет, не свершая убийство, но правосудие!
Коридор, главный коридор этого дома, имел лишь одно назначение, - узкий и мрачный с явными следами запустения и тлена, он являлся главной жилой всего дома. Он проходил в самом центре, а по бокам, словно какие-то полипы, приросли к нему семь маленьких комнатушек, отделенных от общего пространства коридора лишь легкими и почти уже развалившимися дверьми. Тихо, боясь, что мое злостное вторжение окажется разоблаченным, на цыпочках и с кухонным ножом на изготовке, я начал пробираться по этому мрачному и, лишенному нормальных следов обитания, помещению, приоткрывая одну дверь за другой. Я все время задерживал дыхание, вслушиваясь в безмолвную тишину дома, каждый раз озираясь по сторонам, когда очередная дверь открывалась с достаточно зловещим скрипом.
«Не бойся! – тихо шептал мне голос. – Это всего лишь старый деревянный дом, а эта стерва даже не удосуживается поддерживать его в должном соответствии! Так что сейчас ты исполняешь роль настоящего санитара, а не убийцы».
Четыре комнаты оказались абсолютно пустыми, если не считать огромного количества пыли и паутины. Лишь в одной из них величественно располагался огромных размеров, что даже казался абсолютно излишним в столь маленьком пространстве, стеллаж, уставленный древнего вида фолиантами, названия которых были написаны на самых различных языках, как ныне еще существующих, так и уже канувших в лету.
Я аккуратно приоткрыл шестую комнату (вместе с кухней я до этого обследовал уже пять). Она оказалась такой же пустой, как и другие, если не считать дух крохотных тел, в которых безошибочно угадывались силуэты пса с голубыми кровями и беременного пуделя. По тихому колыханию их тел можно было утверждать, что они крепко спали, открывая возможности для беспрепятственного их устранения. Если честно, то пес мне ни чем не насолил, и зуба у меня на него не было, но он так же должен был стать моей жертвой, ибо, он мог начать лаять, поднимая на ноги весь дом.
Быстро, словно молния, выполнив всего один прыжок и приземляясь мягко, как кошка, я перерезал глотку этому псу, одергивая руку и погружая темное лезвие в область сердечной мышцы. Ха, от его жалкого снобизма, который я мог наблюдать в парке, не осталось и следа; лишь слегка взглянув на меня с толикой неожиданного смущения, он перестал дышать, а его темная «голубая» кровь обильно разливалась по ссохшемуся пыльному полу. Все это не заняло у меня и одного мгновения. И вот, держа окровавленный кухонный нож в правой руке, я уже навис над моей новой, еще живой, но так же безмятежно спящей, жертвой.
Как же я хотел убить эту тварь! Как хотел вонзить свой нож в ее мерзкое брюхо, извлекая оттуда все внутренности, уничтожая самое ничтожное создание на этой земле! Нет, не свершая убийство, но правосудие!
«Давай же, она осквернила гробницу Фауста своими нечестивыми экскрементами! – на распев проорал в моей голове голос, разрывая ее на две части. – Убей эту тварь, своим светлым обликом прикрывающую черную душу! Отправь ее в ад!»
Резким движением я вонзил лезвие в черепную коробку пуделя по самую рукоятку. Она даже не успела открыть глаза, как тончайшая нить ее жизни оборвалась. Напрягая свои мышцы, я с трудом вытащил нож, лезвие которого яростно блистало в пробивавшемся из грязного окна лунном свете. Вспоров ее разбухшее и нечестивое брюхо, я, как вкопанный, уставился внутрь. Ее органы поражали и возбуждали меня, а вид распластанного на полу бездыханного собачьего тела напомнил мне какую-то давнюю историю, случившеюся со мной очень и очень давно.
Мой член готов был просто порвать потертые временем синие джинсы, и, не долго думая, я расстегнул ширинку.
«Давай, не тяни! – призывал голос. – Оскверни ее так же, как она осквернила могилу Фауста».
- Да, конечно, почему нет.
Я наслаждался распластанной на полу мертвой тушкой моей жертвы, тонувшей в соей крови и в крови пса, лежащего рядом, переплетенной в немыслимом и прекрасном узоре. Я не сводил своего взора с распоротой брюшной полости, источавшей из себя немного соленый и стальной аромат. О, какое же божественное ощущение я испытывал.
Когда я закончил с телом пуделя, наступало время и самой хозяйки. Голос в моей голове то рыдал, то смеялся, разрывая мою голову безумной какофонией высоких и низких тонов.
Я встал с залитого кровью пола шестой комнаты и, попытавшись стереть живительную влагу, недавно еще бежавшую по жилам мирно спящих псин, с джинс, направился к выходу.
Я снова очутился в мрачном и пустынном коридоре. Никакой свет, кроме тонкого лунного лучика, скользившего из шестой комнаты, не проникал сюда. Я аккуратно начал закрывать чудом державшуюся на ржавых петлях дверь, как вдруг глухой стук пролился по пустынному коридору, а чей-то удар, захлопнувший дверь вместо меня, опрокинул меня на пол.
С мгновение я не мог придти в себя, ошеломленный и ошарашенный, но и этого мгновения хватило непонятной и зловещей тени на то, что бы взмахнуть своим топором и опустить его в опасной близости от моего лица.
- Ах ты, сукин сын, безбожная тварь! – злостно прошептала тень. – Да как смел ты явиться в мой дом, убить моих собак и надругаться над ними! Лишь один приговор достоин тебя – мучительная смерть.
С этими словами тень, очевидно, приложив достаточные усилия, вырвала топор из пола и вновь занесла его надо мной. Но, мои природные рефлексы оказались много быстрее, чем я даже мог предположить, - я вскинул руку, бросая нож туда, где должен был располагаться живот у тени. Острие точно угодило в цель, и по коридору пронесся жуткий и сдавленный вскрик. Тень опустила топор и встала на колени.
Не долго думая, я бросился на нее, выхватывая топор из обвисших рук. Лишь тогда, когда я приблизился к ее лицу, я узнал это ни с чем не сравнимое выражение страха, боли и снобизма. Да, то была она, эта чопорная хозяйка беременной шавки, давшая этому развратному чудовищу кличку «Алиса».
Я развернулся, вскидывая топор, и обрубил сначала одну, а за тем и другую руки моей соперницы примерно на уровне локтя. Еще один резкий и оглушительный вой разнесся вокруг, оглушая и давя на мой бедный разум. Женщина опрокинулась на спину, и я, убедившись, что она уже не сможет мне ничем навредить, откинул топор вверх по коридору.
Улыбаясь и иногда позволяя себе нелепый хриплый смешок, я подошел к своей новой, еще не побежденной Жертве. Я вытащил из ее толстого брюха, завернутого в теплый и мягкий спальный халат голубого цвета ставший уже «моим орудием мести» почти плоский нож с темным лезвием.
«Ты уже выполнил свою цель, ты отомстил этой брюхатой сучке, - устало и от того мягко проговорил голос. – Пойдем домой, пойдем спать».
- Сейчас, - мой голос был как – будто вовсе и не мой: он звучал глухо и терпко, невыразительно и машинально. – Только, вот, с одним дельцем покончу.
Я опустился на колени рядом с ней, трепыхающейся и пока еще живой, с моей жертвой, с моим проклятием, которое я неминуемо должен уничтожить для того, что бы выжить самому. Нет, в тот момент я был не человеком, но зверем, опасным и всемогущим зверем, искусно загнавшим свою мишень в верную ловушку, из которой не могло быть иного выхода, кроме смерти.
Я обернулся в поисках источника света, но не найдя ничего, что бы мне подошло в коридоре, я приоткрыл последнюю, седьмую комнату. Вопреки моим ожиданиям, там не было темно и мрачно, как в других, виденных мною, комнатах. Такая же небольшая комната была освещена тремя старинными, скорее всего, конца восемнадцатого века, канделябрами. По середине, укутавшись прозрачно – белым пологом, стояла деревянная кровать, ножки которой, как и ножки кухонного стола, были искусно изрезаны восточными цветами. В углу стоял почти новый, что абсолютно не шло этому дому, комод. В целом эту комнату можно было назвать светлой, чистой и «нормальной», если бы не одно но.
На полу, прямо под кроватью, выпирая из-под нее и распространяясь на все оставшиеся в комнате пространство, чем-то очень напоминающим по цвету запекшуюся кровь была выведена огромная и ужасающая пентаграмма, внутри лучей которой были нарисованы странные, не понятные мне символы. Центр ее был скрыт от меня, но зато по краю круга, в который и была вписана эта пентаграмма, вполне понятным и аккуратным подчерком, причем на русском языке, было написано слово, а точнее имя: «Астарот».
Признаться по чести, еще в школе у меня был один знакомый, так тот чересчур много времени посвящал изучению Каббалы; и вот однажды, я услышал от него это имя: «Астарот». «Что это значит», - спросил я. «Это имя, имя демона Среды по Каббале», - ответил он. «А как с ним бороться?» «Христиане противопоставляют ему печать Соломона», - лишь только и смог рассказать он. Судьба его совершенно не завидна, ибо в то время было опасно и в Бога верить, не то, что заниматься изучением Каббалы; когда о его увлечении узнал его отец, то запер его в сумасшедшем доме.
Света, исходившего из той комнаты было вполне достаточно, что бы во все деталях рассмотреть лицо моей Жертвы. Желтая и сморщенная кожа была покрыта огненно – кранными пятнами, изо рта струилась тонкая струйка крови, а в глазах застыл неописуемый ужас. Она безмолвно смотрела на меня, пытаясь прочитать на моем лице хоть какое-то отражение моих мыслей.
«Давай быстрее, быстрее делай свое дело, да пойдем спать, - молвил голос. – Я так устал, так устал».
Кровь текла с плоского кухонного ножа на мои руки. В свете трех зажженных канделябров она играла и переливалась всеми мыслимыми и немыслимыми цветами и оттенками. Она согревала мои успевшие уже замерзнуть руки. О, как же мне было хорошо! Как чудесно было ощущать ее немного стальной, но от этого не менее притягательный, аромат!
Я чуть пошевелил ладонью, и не успевшая еще застыть кровь капнула на мои синие потертые джинсы. В тот момент, когда эта малая частица еще живого человека находилась в вольном полете, время, казалось, лилось настолько медленно, что я успевал следить за самой тонкой и почти незаметной игрой света и тени на ее поверхности. Она летела вниз, собирая и фокусируя на себе все мое внимание. Как же она была совершенна! Как же великолепна! Со скоростью гепарда я кинулся вслед за ней, совершенно забыв о моей жертве, которая попыталась уползти от меня на своих отрубленных культях. Мне было абсолютно наплевать на все остальное, лишь бы именно эта капля стала моей! Своим шершавым и пересохшим языком нежно, словно бы лаская, я дотронулся до нее. Во – истину, это было чудесно! Маленькая и еще теплая частица другого человека отозвалась на мое прикосновение приятной теплотой.
- Отпустите меня, пожалуйста, - еле слышно прохрипел старческий и усталый от жизни и страданий голос моей жертвы, которая, наконец-то, поняла, что все пути к отступлению уже перекрыты.
Но я не слышал ее. Подобно дикому волку, пробывшему несколько дней без пищи, я с жадностью облизывал свою руку и острие ножа, насыщаясь свежей, не успевшей еще свернуться, кровью.
Еще несколько мгновений таких чудесных и прекрасных, что мир вокруг меня поплыл тысячей неясных оттенков и звуков. Я с жадностью слизывал всю кровь с ножа, не оставляя ни капли.
Покончив с ножом, я еще пару секунд сидел на коленях, не сводя свой не видящий взор со старухи, которая все еще слезно умоляла меня отпустить ее.
- За осквернение могилы. - раздался мой голос. Стоп. Я вспомнил. Я все вспомнил.
Я вспомнил от чего погиб Фауст! Что я убивал и раньше! Все эти ужасные убийства неизвестного маньяка – дело именно моих рук. О нет, как же ужасны были эти воспоминания!
Это я, я убил Моего Фауста! За то, что он убежал от меня в парке во время очередной прогулки! Это я! А потом, как проделал это недавно с беременным пуделем, я распорол ему брюхо и изнасиловал мертвую тушу! Как я мог?! Что же я наделал! Вот почему я ничего не помнил: это настолько меня ужаснуло, что мой мозг попытался забыть это.
- За осквернение могилы моего самого близкого друга твоя собака поплатилась жизнью; ты – соучастник преступления, а посему должна разделить ее судьбу!
Со слезами на глазах я бросился на старуху, проделывая изящные, но смертоносные для нее, движения ножом. Сначала я всадил свой нож в область ее левого плеча, потом отрубил ей оба уха, отрезал язык и, наконец, перерезал глотку.
Я встал, смотря, как уже мертвое тело сотрясалось в конвульсиях, как ее мозг еще не мог поверить в наступившую смерть и все еще боролся за жизнь.
И тут мое сознание меня покинуло: мир вокруг померк, голова закружилась, а ноги стали ватными.
Я резко вскочил с кровати, ощущая озноб и необычное возбуждение по всему телу. Я протянул руку и дотронулся до своего лица, но тут же одернул ее, ибо оно пылало. Я чувствовал липкий и холодный пот, текущий по моей груди и спине, от чего мне становилось еще противнее. Да, я прекрасно помнил свой недавний сон, и, как мне казалось, во рту все еще застыл стальной привкус крови. Я не помнил ничего более, чем этот вкус и сильнейшее в моей жизни наслаждение в моменты, когда моя плоть сливалась с этой дарующей жизнь субстанцией.
Еще немного посидев на кровати, упершись локтями о ледяную от пота подушку, я встал и отправился в ванную. По неизвестной мне причине, сильнейшая головная боль расколола мой череп пополам, лишь только я успел дотронуться ногами до линолеума, застилавшего пол в моей спальне.
Я не помнил ни того, что со мной случилось после того, как мои ботинки вступили на парковую дорожку, сделанную из разноцветных камней, которые принесли и собрали родственники жертв ужасной катастрофы.
Я посмотрел на свое отражение в зеркале. Четыре царапины, избороздившие мое лицо, уже почти затянулись, а опухоль спала. В целом мое лицо нуждалось лишь в одной процедуре – бритье, чем я с удовольствием и занялся.
День уже клонился к своему концу, а я сидел на кухне и пил еле теплый чай. Почему-то, мне совершенно не хотелось идти сегодня в парк, и поэтому я остался дома, проводя все свое свободное время у телевизора, по которому опять говорили об экономических проблемах, катастрофах и убийствах. Как же мне надоели эти убийства, лучше бы новости культуры стали показывать?!
СЕНТЯБРЬ 2005 ГОДА