Началась эта история более тридцати лет назад в далеком и безмятежном 1971 году. Работал я тогда (да и сейчас продолжаю) в ИГЕМ АН СССР (Институт геологии рудных месторождений, петрографии, минералогии и геохимии Академии Наук СССР) в должности простого инженера. Как я попал в ИГЕМ из МИФИ – это отдельная история, повернувшая мою жизнь в сторону от чистой науки, ближе к природе и, в конце концов, к реальной жизни. Об этом можно написать целый рассказ, и я когда-нибудь это сделаю.
А пока работал я в ИГЕМ чуть больше года, ничем себя пока не зарекомендовал, мало с кем, кроме сотрудников нашей лаборатории и ограниченного числа заказчиков, был знаком. Да и меня мало кто пока знал не только в Академии Наук, но и в самом институте.
Жили мы тогда в Орехово-Зуево, в 90 километрах от Москвы и каждый день ездил я из дома на работу в Москву, и отнимало это у меня часа два с половиной в один конец. Только-только успевал к девяти тридцати, то есть к самому началу рабочего дня. Заведующего лабораторией, как такового, у нас тогда не было. Лабораторию курировал заместитель директора института Гладышев Георгий Дмитриевич (в разговорах сотрудников – ГД), внутриинститутский царь и бог, совмещающий в одном (и единственном в должности замдиректора) лице все функции, распределенные сейчас между четырьмя замдиректорами. Правда, и штат института тогда был раза в три побольше, чем сейчас. Такое положение вещей прекрасно укладывается в закон Паркинсона – количество управленцев растет обратно пропорционально числу управляемых. Закон этот действует только в одну сторону – число управленцев всегда только растет. И чем хуже положение дел на управляемом предприятии, тем больше становится управленцев.
Но в начале семидесятых годов институт был в полном расцвете. Был один замдиректор, един в трех (а то и четырех) лицах, а, следовательно, могущественнее всего лишь двуликого Януса. Тогдашний наш директор, академик Чухров Федор Васильевич в дела институтские почти не вникал, положившись на своего зама, и, фактически, настоящим директором был ГД. За дисциплиной он следил строго, но своеобразно. Карались пяти-десяти-минутные опоздания , но внутри рабочего дня сотрудники практически не контролировались, да это и невозможно было сделать. Были, конечно, журналы отсутствия, но никто бы не взялся за проверку истинных причин каждого такого отсутствия. Но приход учитывался строго. Кроме соответствующих журналов в каждом подразделении, на вахте устраивались периодические отловы опоздавших с последующими их дисциплинарными проработками. Кроме того, вход в институт прекрасно просматривался из окна кабинета ГД.
А, поскольку, надо было начинать блюсти дисциплину с себя, то и за курируемым подразделением (то есть за нами) ГД следил особо. А потому, чтобы вовремя попасть на работу, приходилось каждый день вставать в шесть утра и в любую погоду тащиться на вокзал в переполненную электричку. Но нет худа без добра. За годы поездок у нас сложились компании попутчиков, таких же бедолаг, работающих или в самой Москве, или на ее окраинах и выработался иммунитет к дальним поездкам. Это очень помогло мне впоследствии. В экспедиционных странствиях.
В компаниях трепались, играли в карты, решали совместно кроссворды. Но у меня было еще одно добровольно-принудительное увлечение – я учил английские слова. После окончания института, вышли мы практически без знания хотя бы одного иностранного языка. Конечно, кое-какой небогатый словарный запас у нас был, но был он чисто технический и позволял с горем пополам и со словарем переводить технические тексты. О разговоре на языке не было и речи. А так хотелось понимать и говорить, или хотя бы понимать о чем говорят. И требовался для этого словарный запас – это все, что я мог позволить себе при дефиците времени и средств. И учил я слова по своей, выработанной годами и упорством, примитивной, но, в силу имеющегося в наличии достаточно большого временного резерва. Она оказалась действенной. И теперь, по прошествии уже более тридцати лет, не имея за это время почти никакой практики в английском, я помню большинство зазубренных тогда слов. Я могу понять и (с горем пополам, но уже без словаря) объясниться на языке, при необходимости. Этот небольшой экскурс немного увел нас от факта, что по прошествии года работы в институте, в силу моей загруженности работой, и времени, потраченного на дорогу, на работу и обратно, я практически не выходил из стен лаборатории. Поэтому меня мало знали в институте и совсем не знали в управленческих кругах Академии Наук.
Но в один прекрасный весенний день эта моя уверенность в собственной неизвестности чуть было не пошатнулась. В этот день меня вызвали в канцелярию и вручили под расписку большой и толстый пакет. На конверте в качестве адреса получателя значилось: «Москва. Академия Наук. Цепину Анатолию Ивановичу». Такого в канцелярии не ожидал никто, а я уж и тем более. Однако конверт мне вручили и немного зауважали.
В полной прострации и недоумении я донес конверт до лаборатории и там его вскрыл. В конверте находилась толстая пачка различных документов (или их копий) и объемное сопроводительное письмо. Как сейчас помню, что начиналось оно так: «Глубокоуважаемый Анатолий Иванович! Вот уже несколько лет мы безуспешно обращаемся в разные организации, и в разные инстанции, но никто не может (или не хочет) нам помочь в нашей беде». Недоумение мое достигло апогея, интрига закручивалась нешуточная. Роль спасителя, пусть не человечества, а хотя бы отдельной группы лиц, была для меня нова, непривычна и ответственна. От уважения к себе и от волнения я взмок, но, собравшись с духом, продолжил чтение: «Мы наслышаны о Вас, как о человеке, неравнодушном к судьбам своих клиентов, как о грамотном, высококвалифицированном … юристе …» - дальше читать не имело смысла. Стало ясно, что письмо пришло не по адресу. Ясно, что где-то в Москве в одном из институтов Академии Наук работает мой полный тезка – Цепин Анатолий Иванович, известный, уважаемый и высококвалифицированный юрист. Признаюсь, что у меня отлегло от сердца – к роли спасителя я был пока не готов.
Я аккуратно сложил все бумаги в конверт и отнес конверт обратно, в канцелярию института. Про себя подивился – надо же, четверть века прожил и ни разу не встречал, и не слышал о людях с такой фамилией. А тут сразу полный тезка, да еще известный и уважаемый человек. Мелькнула мысль, а может мы в каком-то родстве? Знал я, что в войну пропал без вести один из сыновей моей бабушки Ефросиньи Андреевны, и, следовательно, мой дядя. Ходили слухи, что видели его где-то за рубежом, но потом и слухи прекратились – о дяде забыли. Был бы жив, напомнил бы о себе – до сих пор его сестра, а моя тетя, Лида живет в Пенах неподалеку от родительского дома. Но дядя так и не проявился. Так что мысль о родстве мелькнула, но слаба и не воплотилась в конкретные практические действия. Вскоре я об этом курьезном случае забыл. И, как выяснилось, напрасно. История эта имела продолжение, и оно не замедлило себя проявить.
Я уже три с лишним года работал в институте, когда подоспела очередная международная конференция по микроанализу. Вернее, это была немецкая рабочая конференция с приглашением представителей из других стран. Даже две конференции, как сейчас модно говорить – два в одном: VII рабочая конференция по «Электронной микроскопии» и II рабочая конференция по «Микрозонду». Пришло такое приглашение и в наш институт. Хотя микроанализ в институте развивался всего четыре года, но у нас было в наличии 2 современных (на тот момент) микроанализатора “Cameca MS-46 “ и два представителя школы российского (а то и мирового) рентгеновского анализа Игоря Владимировича Боровского – Тронева Н.В. и Лапутина И.П., а потому, мы были на виду и в авторитете. Одно время Боровский сам возглавлял в ИГЕМе рентгеновскую лабораторию, но не сошелся с дирекцией института и вынужден был уйти. Лаборатория наша в то время считалась одной из лучших в СССР, курировал ее замдиректора и потому на нашу просьбу отправить нас в командировку в Берлин было получено добро. Кроме общепризнанных метров Троневой и Лапутиной, в командировку отпустили и меня, уже младшего научного сотрудника.
Я за рубежом не бывал ни разу, а потому не имел загранпаспорта. А вообще, в то время загранпаспорта на руках никто из рядовых граждан практически не имел. После поездок за рубеж, их сдавали на хранение в соответствующие органы МВД, или в первые отделы соответствующих учреждений. Никто из нашей троицы за рубеж не выезжал, и мы начали оформлять документы для получения новых загранпаспортов. Не знаю как сейчас, но тогда процесс этот был сильно формализован, связан с заполнением и добыванием многочисленных формуляров и справок. Все добытое и заполненное мы отвезли в Управление делами Президиума АН СССР, что на Ленинском проспекте. И стали ждать решения нашей участи. Вскоре нам сообщили, что командировка наша за рубеж разрешена. Но за загранпаспортами надо было придти за день до отъезда и не раньше. Вот такая тогда была практика. Почему за день до отъезда? Не знаю, может быть, опасались наши правители, что подданные их используют заветные пропуска на Запад не по своему прямому назначению.
Что ж, за день, так за день, к причудам нашей власти нам было уже не привыкать. К назначенному времени мы явились в Президиум, прождали не более часа и получили заветные документы. У Троневой и Лапутиной корочки были новенькие, как с иголочки, а у моего паспорта был несколько тускловатый вид. Открыл я его, все в порядке – Цепин Анатолий Иванович. Взглянул на фото, и просто сердце оборвалось – старый дядька на меня ничуть не похожий. Ситуация. Через сутки уезжать, а у меня паспорт неизвестно чей на руках. И ведь выдали же и на фото не посмотрели, не сличили с оригиналом. Я его обратно в окошко – что же вы граждане делаете, на корню губите, спасайте, если сможете! И ведь знаете, спасли. За несколько часов мне сделали новый паспорт, и к утру следующего дня я его благополучно получил. Фамилия моя, выходные данные мои и, что как оказалось самое главное, фотография тоже моя. Ведь могут, если захотят! А то неделями, до самого дня отъезда, держат клиента в неведении.
Вот такая необычная история, обошедшаяся немалыми волнениями и стоившая мне многих нервов. Почему же так вышло? Что за сбой произошел в нашей совершенной, суперформализованной административной системе? А ларчик то просто открывался. Как было принято, граждане, вернувшиеся из-за рубежа, должны были в трехдневный срок сдать свои загранпаспорта на хранение в соответствующие органы. Такой вот, находящийся на хранении, паспорт Цепина Анатолия Ивановича, юриста, моего полного тезки и старого заочного знакомца, мне и выдали. Не мудрствуя лукаво, заглянули в картотеку хранения, нашли, что Цепин А.И. частый забугорный посетитель и успокоились – работы меньше.
В Берлин я съездил. Были мы там почти десять дней, жили в гостинице на Унтерденлиндер, недалеко Бранденбургских ворот и бывших рейхсканцелярии и бункера Адольфа Гитлера. За берлинской стеной виднелся недалекий Рейхстаг, недалекий по расстоянию, но недостижимый для нас, потому как это уже был западный Берлин. Но это уже совсем другая история, достойная отдельного рассказа.
Вот так, во второй раз за довольно короткий промежуток времени свела меня судьба (правда заочно) с моим полным тезкой. И опять у меня не возникло желания познакомиться с ним поближе. Я посчитал, что если снаряд не падает дважды в одну и ту же воронку, то уж трижды и подавно. Но опять же судьба преподнесла мне очередной сюрприз. Нарушая все математические закономерности и теорию вероятности, я еще раз столкнулся со своим тезкой, но уже за пределами СССР и не на земле. Иногда диву даешься, до чего же изобретательна жизнь. Вот прочитаешь такое в романе и понимаешь – выдумал автор ситуацию. Выдумал для интриги, для напряженности действия, просто для оживляжа, а в жизни такого не бывает. Но вот случается, и ты поражаешься причудливости поворотов судьбы, и приходит на ум, а может действительно кто-то (вроде мойр, плетущих нить судьбы человека) прописал твою судьбу, выдумал, а потом воплотил в жизнь для придания ей интриги. Чтобы не было человеку скучно существовать на свете этом, и не очень бы он торопился на тот. Но все это, конечно, из области мистики, я же в нее не верю. Хотя, в какой-то степени я фаталист, но фаталист особый: «Я оптимист и … фаталист, в удачу верю слепо, свято …». Так что только в удачу, а без веры этой ничего путного в этой жизни не достигнешь. Но история наша продолжается.
В 1990 году я участвовал в работе советско-монгольской геологической экспедиции. Экспедиция проходила на территории Монгольской народной республики (МНР). Это было мое уже третье посещение МНР. Два других проходили в составе аналогичных экспедиций. Когда-нибудь я обязательно расскажу о каждой из них, потому как были они неординарны, протекали зачастую в самых необжитых и нецивилизованных районах республики.
Эта же экспедиция выдалась у нас какая-то нескладная. Мы уезжали с нашей базы в Улан-Баторе и опять возвращались обратно, когда выполнив намеченный объем работ, когда нет. Лили частые дожди, и мы катастрофически ничего не успевали сделать. В очередной раз, возвращаясь в Улан-Батор, мы не рассчитали время и, видя, что до ночи в столицу не попадем, остановились переночевать в массиве Их-Хаирхан. Устал я тогда от всех наших неурядиц с работой и с нашим отрядным начальником (даргой, по-монгольски) – Царевой, кувалда валилась из рук, все шло наперекосяк. Опять же с каждым годом работать в Монголии становилось все сложнее – у монгол просыпался национальный патриотизм. Они уже не смотрели на русских, как на братьев-освободителей, которым в их стране разрешено буквально все, даже то, что запрещено их возрождающейся религией, ламаизмом. Все чаще нас стали неназойливо проверять на предмет наличия всяческих разрешающих документов и всяческих неразрешенных предметов. Почему-то все они были уверены, что геологи обязательно ищут в их землях золото, и при каждом случае заводили соответствующие разговоры: а много ли нашли, а где? И не верили, что мы изучаем граниты вовсе не на предмет наличия в них золота, а с точки зрения эволюции горных процессов, то есть из чисто научных интересов. В список запретных для добычи объектов в этом году было включено и мумие. Насколько я знаю, сами они его не собирали, но добычу запретили. У нас же как раз имелся небольшой запас этого «минерала», собранный незадолго до этого в небольшом горном массиве. Чтобы не светиться с хорошо узнаваемым исходным материалом, мы его растворили, отфильтровали, как смогли, и поставили выпариваться на медленный огонь паяльной лампы. А лампу и ведро с раствором отнесли подальше от лагеря в неглубокую расселину в скалах. Наша предусмотрительность была очень кстати.
На следующее утро все наше начальство во главе с Коваленко уехало на газике в Улан-Батор, торопились они на какое-то совещание. Мы же, простые коллекторы, остались собирать лагерь. Вот тут-то к нам и подкатили на газике пять местных аборигенов во главе с очень важным даргой. И сразу же за дело: «Кто такие? Откуда приехали? Есть ли документы, разрешение на стоянку? Есть ли что запрещенное?». А у нас нет ничего, ни документов, ни разрешений, вообще никаких бумаг – все уехало с начальством в Улан-Батор. Правда, есть запрещенное к добыче мумие, но к нашему счастью оно пока находится в расселине скалы. Около часа нас пытали вопросами и расспросами, но все это проходило довольно мирно. А в это время молодые монгольские ребята деловито осматривали наше имущество, машины, палатки. Потом один из них подошел к дарге и шепнул: «Ничего нет». На том наши расспросы закончились. К счастью, дарга их в свое время пять лет проучился в Москве. При расставании он сказал: «Другого бы не отпустил, а русского отпущу!». Потом они деловито завели ручкой свой газик (видно аккумуляторы у них подсели) и укатили. Чтобы не искушать больше судьбу, мы тоже быстренько побросали вещи в машину (в том числе и запрещенное выпаренное уже мумие) и укатили в противоположную сторону, в Улан-Батор.
На базе нас ждала куча новостей, искореженный, со смятой в лепешку кабиной, ГАЗ-66 от геологической экспедиции ГИНа, Володя Ярмолюк со сломанной рукой и письмами для меня. Одно из них было от Володи Боронихина, а второе – приглашение в Пекин для участия в работе совместного китайско-советского семинара. Семинар должен состояться в конце октября, но надо еще успеть дать согласие, собрать необходимые материалы, написать доклад, пройти все стадии утверждения и т.д. и т.д. Когда прикинул, то оказалось, что улетать из Улан-Батора мы должны 4 сентября, и я вполне успею все оформить и пройти все формальности. График прилета и отлета здесь выдерживается очень четко, а потому я успокоился и спокойно стал готовиться к очередной экспедиционной вылазке. А работать нам предстояло на Улугее, что на самом западе Монголии.
Но в этом году нам в Монголии явно не везло – всю Монголию залило дождями. Как мы не старались, но дальше Тосонцэнгела нам продвинуться не удалось. Сначала на несколько дней мы застряли в протоках Тамира, после дождей протоки вздулись, и нас отрезало от суши на небольшом островке. Что плохо для работы, то не всегда плохо по жизни – мы отдыхали, ловили рыбу, собирали грибы и пытались отсеивать пробы. Пробы дробили, сушили на костре, но они опять быстренько намокали при стопроцентной влажности, и все повторялось сначала. В общем, получался мартышкин труд, но все были при деле – что еще начальству надо?
А потом пошли переправы, переправы и переправы через разлившиеся реки. Потом на ГАЗ-66 сорвало гидравлическую трубку рулевого управления. Кустарный ремонт с помощью хомутика мало помогает. Масло под давлением 75 атмосфер выбивает из-под хомутика, двигатель и свечи в масле, двигатель дымит. Снимаем всю гидравлику, теперь только ручное управление. Тяжелая машина на разбитой дороге практически не слушается руля. В окрестных селениях и в Цецерлеге соответствующего шланга нет. Из Цецерлега в Улан-Батор не летают самолеты, остается только телефонная связь с базой. И вот тут-то Царева чуть было не сорвала мою намечавшуюся поездку в Китай. Тайно от всех членов отряда она позвонила в Улан-Батор на базу и просила продлить на неделю нашу монгольскую визу. На этом бы наша история так и закончилась, но судьбе было угодно продолжить интригу. Во время звонка Царевой на базе никого из начальства не оказалось, и вопрос о продлении виз отпал сам собой. А шланг нам через несколько дней привезли.
Мы еще пытались после ремонта рваться на Запад, но по пути нам попались одна за другой несколько экспедиций, не сумевших преодолеть препятствия, воздвигнутые разбушевавшейся стихией и возвращающихся в Улан-Батор. А потом у нас испортились тормоза, долго ремонтируем и окончательно решаем (решает, конечно, Царева) возвращаться в Улан-Батор. Неприятности подстерегают нас и на обратном пути. Под проливным дождем долго-долго преодолеваем тягучий Радужный перевал и сжигаем колодки ручного тормоза, опять ремонт. Но нас уже ничто не может остановить, мы рвемся в Улан-Батор и достигаем его.
Дальше уже рутина: подготовка образцов, сдача снаряжения, даже моя простуда. Я пару дней провалялся в гостинице с температурой под сорок, но выкарабкался и вот аэропорт, самолет ТУ-154, через полтора часа Иркутск, а еще через шесть часов Москва.
И началось! Сначала я узнал, что кандидатуру мою предложил Козленков, скорее всего потому, что директором нашего института был вице-президент Академии наук СССР Лаверов Н.П. Козленков знал, что после нашего визита в Пекин китайские ученые приедут в СССР, и тогда деньги для их приема можно будет «выбить» из Лаверова. А вообще, семинар этот был первой попыткой после долгого перерыва наладить когда-то очень обширные, а после развенчания культа личности Сталина, практически прекратившиеся контакты. Инициатива была с китайской стороны, это была ностальгия по России, в которой, как выяснилось позже, они получили образование, а некоторые имели и русских жен. Почти все они пострадали в период Культурной революции, а теперь, во время разрядки, стремились наверстать упущенное время. Я как-нибудь подробно опишу свою поездку в Китай. Это было интересно и познавательно. Но пока я крутился как белка в колесе. Я писал доклад - «Факторный и кластерный анализ в применении к электроннозондовому микроанализу», писал всякие объяснительные и пояснительные записки в Президиум Академии наук и в дирекцию института, обещал письменно, что обо всем увиденном и услышанном все донесу до органов и т.д. и т.п. Целая куча бумаг, которые писались и переписывались по нескольку раз.
Но наконец-то наступил день отлета и, наверное, это был самый напряженный день года. С утра я махнул в ВААП и часа за полтора получил свои кровные 28 долларов за статьи, я надеялся, что в Пекине они мне здорово пригодятся. Из ВААП сразу же на работу – дать задание своему заместителю на весь период командировки. А дома еще обработка данных для заказчиков из Ленинграда, телефонные переговоры об уходе на пенсию сотрудника лаборатории Тимохиной Раисы Михайловны, душ, стирка, глажка, сборы. В общем, весь день как белка в колесе. В аэропорт успел еле-еле.
В Шереметьеве столпотворение. Рейс на Китай в один проход с рейсом на Аддис-Абебу, а негры все с огромными тележками и чемоданами, из-за них по залу не пробраться. Но мы с Козленковым пробрались и прошли все круги регистрации, и вот уже летим. Летим на ИЛ-62 и лету до Пекина 7 часов 15 минут. Рейс международный и кормежка соответствующая, даже с выпивкой. Из выпивки сухое вино, а коньячок за плату развозят приторговывающие стюардессы – бутылочка в 350 миллилитров стоит целых 12 долларов.
Кормят два раза, и оба с красной икрой. А ближе к Пекину разносят Health declaration, то есть «Декларацию о здоровье пассажира», в которой надо указать все болезни (список прилагается), которыми вы болели, или болеете, а также ввозимые продукты и старые одежды. Садимся мягко и по расписанию, на все таможенные формальности всего несколько минут – это впечатляет. Впечатляет и очень зеленый город, и низкая скорость транспорта, и отдельные дорожки для велосипедистов, и хорошие номера в гостинице «ZI WAY», где есть все удобства, включая телефон над унитазом.
Эта командировка навсегда останется в моей памяти. Я до этого неоднократно был за рубежом, но такой экзотической и в то же время цивилизованной страны не встречал. Народ с древнейшей историей, сохранившей свою самобытность и приобщившийся вместе с тем к западным привычкам и нормам. Так, в первый же день в Пекине, я ел палочками лягушачьи ножки, а современные западные авто мирно уживались с велорикшами. Столовые ряды под открытым небом, где прямо на ваших глазах готовят пищу, и веселый кулинар из куска теста без ножа, путем нескольких манипуляций (пропускание через пальцы, вращения и др.) получает длиннющую и вкусную китайскую лапшу, а рядом американская столовая «Kentycky Fried Chicken».
Мы были гостями, и гостями желанными, а потому нам старались максимально показать самое лучшее – от бывшего дворца императора «Запретного Города», до мавзолея великого кормчего - Мао-Дзэдуна. Все это, а также Правительственное здание и здание Народного собрания окружают печально известный центр Пекина – площадь Тань-ань-мынь. Свозили нас и на мост Марко-Поло, он был здесь в 14 веке, но сам мост старше, а еще старше ворота в город, располагающиеся прямо перед мостом – им уже 800 лет. И, конечно, свозили нас к Великой Китайской Стене (Great Wall). Мы осмотрели только небольшой ее участок – Badalin, расположенный в 75 километрах от Пекина. Стена построена в 3-5 веках, первоначальная ее длина была 2700 километров, высота 6-7 метров и ширина 4-5 метров. Покупаешь билет и можешь лазить по ней, сколько хочешь, что мы и сделали, за что нам потом вручили сертификаты, что мы были и лазили по Great Wall. Удовольствие это (сертификат) не бесплатное, стоит 5 юаней. Вообще, стоит отметить, что все здесь имеет свою цену, любая мелочь, любое посещение чего-то оценивается в юанях. Лавочки вокруг каждого мало-мальски примечательного объекта и бойкая торговля продавцов и покупателей. Все недорого, но всего этого так много, и так все заманчиво для нас, европейцев, что средства наши (200 юаней, равных месячной зарплате профессора, врученных каждому из нас в день приезда под расписку) таяли, как снег в жару. Пожалуй, было только одно исключение, и одно место, куда мы попали бесплатно – мавзолей Мао.
Возили нас и в долину, где хоронили императоров династии Ming. Всего по периметру долины 13 захоронений-гробниц, в одном из них, в Ding Ling мы побывали Глубоко-глубоко вниз, под скалу метров на 30 по каменным ступеням. В большой пещере стоят два огромных красных ящика-саркофага и целая куча более мелких, но тоже красных саркофагов. В общем-то, и все зрелище, ничего особо интересного, но поражают масштабы построек.
И, конечно же, возили нас по разным научным учреждениям: Военная медицинская академия, Институт приборостроения АН, Пекинский университет и другим. Вообще нас пасли, но пасли как-то формально. Нас с утра увозили из гостиницы на автобусе молодые мальчики, весь день они крутились возле нас, не допускали нашего «растекания» из группы, а вечером всех вместе привозили в гостиницу. После этого они умывали руки, и мы до следующего утра были предоставлены сами себе. Доходило до абсурда. Гостиница наша располагалась на окраине Пекина, а посещаемые нами учреждения, как правило, в центре, и каждый вечер нас из центра везли в гостиницу на окраину. Автобус уезжал, и мы уже самостоятельно возвращались в центр. Никакие наши просьбы не возить нас вечером из центра на окраину на мальчиков не действовали, нас собирали всех вместе и везли. Недалеко от нашей гостиницы была станция метро, и в центр мы попадали довольно быстро. Труднее было вечером вернуться на окраину, метро закрывалось рано, в 11 вечера, и мы, как правило, возвращались назад пешком, нисколько не опасаясь хулиганов. В Пекине хулиганства практически нет, за него карают очень строго. Здесь даже ночью можно гулять по парку и встречать только доброжелательные и улыбающиеся лица.
Много интересного произошло за эти девять незабываемых дней, но всему хорошему когда-нибудь приходит конец, пришел конец и нашей командировке. За день до отлета мы, как принято, поехали в агентство «Аэрофлот», чтобы подтвердить свое «O’key» на своевременный вылет. И вот здесь-то наша история начала получать продолжение – один из операторов отметил, что один Цепин уже свое «O’key» подтвердил, и со мной не совпадали только инициалы. И я посетовал своим попутчикам, что фамилия Цепин начала уж больно часто встречаться. Я рассказал им о двух вышеописанных случаях столкновения со своим полным тезкой, чем очень потешил нашу компанию.
В аэропорту мы довольно быстро прошли все формальности и заплатили по 20 юаней авиасбора, при этом наши китайские шефы отобрали у нас юани сертификатные и вручили обыкновенные. В Китае есть два типа денег – юани обычные и юани сертификатные. На обычных юанях изображены вожди и рабочие в трудовом порыве, а на сертификатных – только пейзажи и красивые места. Ценятся сертификатные юани (они еще называются твердыми деньгами – вань ***) выше обычных, потому что на них можно покупать вещи лучшего качества в магазине «Дружба». А достались они нам при обмене долларов на юани. Поначалу мы не знали этих различий и расплачивались сертификатными юанями, как обычными, чем очень приводили в замешательство и довольство продавцов. Мы не понимали, почему их так из рук рвут продавцы и сразу заменяют обычными, и только тогда, когда они у нас почти окончились, мы узнали, что они ценятся выше настоящих в 1.16 раза.
Вылетели мы с задержкой, и до Иркутска ничего интересного не происходило. Но над Иркутском по громкой связи на весь лайнер объявили: «Цепин Анатолий Иванович, пожалуйста, подойдите к 25-му ряду». Вся наша делегация располагалась компактно где-то в районе 10-го ряда, и потому этот вызов был для меня неожиданностью. Я встал, и все наши посмотрели на меня с любопытством. Их можно было понять, я сам ранее много летал на самолетах, но никогда не слышал, чтобы по громкой связи обращались к кому-либо из пассажиров лично. Я подошел к 25-му ряду, там сидела группа мужчин в чем-то схожая с нашей группой. Я представился, и вот тут-то и оказалось, что моя удивительная история получила еще более удивительное продолжение.
До сих пор я сталкивался со своим полным тезкой только заочно, а теперь передо мной предстало материальное воплощение гипотетического тезки – его сын Цепин Михаил Анатольевич. Папы его и моего полного тезки не стало уже лет как шесть назад. А сын его кандидат технических наук, старший научный сотрудник «Московского института стали и сплавов» (МИСИС) пребывал в Пекине и тоже на семинаре. Оказалось, что и прилетели мы в Пекин одним рейсом. Занимается он деформацией сверхпластичных материалов. Многое в нас оказалось очень похоже. Он моложе меня всего на год, женат, имеет двоих детей – сына и дочь. Сын заканчивает школу, а дочери 8 лет.
Поискали мы общие корни и не нашли. Не помню уж отчего, но у него все концы оборваны, а я попросту не знаю своих прародителей. Пока трепались, уговорили бутылку китайской рисовой водки. Вот уж вонючая и крепкая вещь, и чем более вонючая, тем более ценится. Обменялись визитками и решили поддерживать отношения.
Я вернулся к своим и дорассказал окончание этой, затянувшейся на 19 лет истории о моем тезке. А там и ужин подоспел. Если при полете в Китай авиарейс снабжали наши службы и два раза нас кормили курятиной, то обратный рейс снабжал Китай. На ужин нам подали великолепный кусок ветчины, залитый чем-то вроде омлета под грибным соусом с картофелем и грибочками. А еще комбинированный салат из маринованных груш, ананаса, грейпфрута и вишенки, хлеб, масло и чай с пирожным. Очень и очень неплохо. За таким приятным времяпровождением и к Москве подлетели. И подлетели не в самое хорошее время. Садились два раза. В первый раз пилот долго перекладывал самолет с крыла на крыло, выпустил закрылки и шасси, но так и не сел. Самолет полез вверх, убрали шасси и подтянули закрылки, сделали круг и опять начали снижаться. Опять пошли закрылки, вышло шасси, и мы оказались … в облаках. Долго-долго летим в облаках и вдруг метрах в десяти земля. Это был туман, и садились мы вслепую, по приборам, и сели очень точно и очень мягко. Погода была нелетная, и пилоты решали – садиться ли вслепую в Москве, или лететь в Ленинград. Сели в Москве и получили за свое мастерство овацию от пассажиров.
В зале прилета столпотворение, все забито тележками и чемоданами, полная неразбериха и огромная очередь даже в «зеленый коридор». Нашего багажа нет и нет. Уже получили багаж пассажиры из Улан-Батора, прилетевшие на полчаса позже нас, а нашего багажа все нет. И совсем уже в другом месте в куче сваленных вещей обнаружились и наши чемоданы. Только теперь мы поняли, мы прилетели домой.
А с однофамильцем своим я больше не встречался, позвонил как-то раз, но мне ответили не очень вежливо, и у меня пропало всякое желание длить нашу связь. А потом я и визитку с телефоном куда-то задевал и желания особого искать, у меня нет. Скорее всего, на этом наша история и закончится окончательно.