- Где мой глаз? Куды дела? Любка, куды глаз схоронила? Мне в сельсовет надо. Эх, Настька! Чаво устроила!
Дядя Ваня инвалид и ветеран ВОВ, но глаз потерял не на фронте.
В прошлом году пилил дрова.
Только завел «Дружбу», только полотно бензопилы вошло в двухметровую заготовку, подъехала автолавка - не должна была, по четвергам выходной, в среду сельчане хлеба на два дня и себе и поросятам закупают, а тут прикатила - серая «Волга» с паровозным гудком, чтобы слышно во всех закоулках деревенских, встала на обычном месте, в ста метрах от дома дяди Вани и гудит, и воет.
- Чавой-то она сегодня приехала? - задумчиво произнес дед, продолжая пилить. - Что Настька красавица привезла? Чавой-то привезла?.. Хоть бы Любка вышла, поглядела. Любка! Любка!
Но за воем бензопилы и дьявольской сиреной «Автолавки» его голос даже собака не услышала. Дядя Ваня отпустил рычажок из-под пальцев, пила заглохла. Он положил ее на траву серебристую в утреннем инее, пригладил седой пучок редких волос выбившийся из-под козырька кепки, одернул прожженный рукав старого ватника и, хромая по утиному на обе ноги, направился к машине.
Его опередили приветливо лающие собаки и две толстые краснощекие соседки в грязных фартуках поверх теплых, таких же грязных курток.
- А мы с Дунькой картошку в погреб таскаем, вдруг слышим, гудит. Вот и побегли! – крикнула ему шустрая бабка, разрушая калошами тонкое стекло льда на подмерзшей дороге.
У машины молодая крепкая грудастая Настя в красной шерстяной кофте, раскидывая густые волосы по плечам, захохотала.
- Выключи гудок! - крикнула она, жующему чипсы водителю. - Бабушки наперегонки с собаками бегут - попадают. Не бегите вы! Подождем!
Бабки, поправляя сбившиеся платки, остановились у поднятой двери багажника. Вместо обычного хлеба он был забит продуктами.
- Сколько привезла! – ахнула Дунька, с удовольствием разглядывая ассортимент. Веселые собаки прыгали, обнюхивая машину со всех сторон.
Подошедшего дядю Ваню сосиски, йогурты и рыба не интересовали.
Его взгляд остановился на туманной бутылке одиноко торчавшей в кольцах чайной колбасы.
- Это чаво у тебя? – строго спросил он продавца Настю, указывая скрюченным пальцем.
- Водка, дядь Вань. Дорогая. Московского завода «Кристалл». Возьми лучше нашу - дешевле.
Дед потер сморщенной ладонью дырку на рукаве, выпрямился, потянув из воротника тощую шею.
- Ты чаво мне дешевле предлагаешь? Думаешь, у меня денег нет? У меня пенсия восемь тыщь, а у баушек по две. Им и предлагай свою дрянь с димидролом.
- А нам зачем? – вскипели гордые бабки – У нас свой самогон. Это твоя Любка не ставит - ты дойти ему не даешь. Знаем, как отпиваешь и водички подливаешь, чтоб сама не заметила. И денег у тебя нету! Любка все забирает.
- Не-е-ту. Ты уж не хозя-я-ин – ехидно пропела Дунька, обнажая желтые золотые коронки на покосившихся редких зубах.
- Как нет?! – обиженно воскликнул дед, снял кепку и дрожащими узловатыми пальцами оттянул подкладку у козырька. – Вота! – вытянул он заветную бумажку, протянул грудастой Насте и кивнул на бутылку. - Дай-ка мне ее!
Довольная Настя, белозубо улыбаясь, подала ему бутыль.
– Ох, устроит тебе твоя баушка.
Бабки укоризненно покачали головами.
- Красиво жить не запретишь! – с интонацией «Служу Советскому Союзу!» гордо произнес дядя Ваня, прижал бутылку к груди двумя руками и направился к дому.
Но чем ближе он подходил, тем короче становился шаг, тем пристальнее всматривался в окошки.
– А ведь сейчас баушка точно заругает, - подумал он, – отберет… - Ему стало жаль потраченную заначку. - Лучше бы вечером к Синютиным зашел, на такие деньги можно литру и стакан выпить.
Вздохнув раздумьям, дед привычным движением шустро спрятал водку за пазуху и пошел в сарай. Пошарил по куриным гнездам, нашел два свежих яйца для закуски. Упершись спиной в поленницу дров, скрутил заветную крышку, выдохнул, задрал острый щетинистый подбородок и, предвкушая холодный поток горячительного, закинул горлышко бутыли в открытый рот.
Водка не потекла. Дед тряхнул емкость, не меняя положения - ни капли. Он опустил бутылку и удивленный, подслеповато щурясь, заглянул внутрь. Сверху горлышка плотно сидело пластмассовое кольцо со стеклянным шариком по середине.
- Это чаво еще? – растерянно произнес дед. - Чаво запихали? Это Настька запихала что ли?
Он попытался желтоватым ногтем протолкнуть шарик вниз. Не вышло. Тогда оторвал от полена тонкую лучинку и нажал ею. Лучинка смялась на конце и переломилась.
– Вот тебе - с досадой произнес дед, вышел из сарая, оглянулся по сторонам, присматривая что-нибудь подходящее. На бревне около бензопилы лежала отвертка.
- Подходяще – крякнул он и всей силой придавил отверткой шарик. Бутыль выскользнула из рук и опасно звякнула о «Дружбу».
– Ох! Ох! Цела родимая? – перепугано с нежностью запричитал дед. – Эх, Настька! Чаво устроила! Как же я ее?
И тут дядю Ваню осенило. Украдкой, как разведчик в тылу врага он прошел в дом, осторожно прошмыгнул за спиной хозяйки в кухню, вытянул ухватом из пасти русской печи ведерный закопченный чугун с водой, быстро ткнул в него пальцем, пробуя температуру.
- Не нагрелси еще, – поставил бутыль в воду так, что только верх горлышка, как перископ подводной лодки выглядывал над поверхностью, накрыл чугун крышкой и задвинул в печь.
- Ты что дрова не пилишь? – Жена появилась у него за спиной бесшумно, словно старая мудрая кошка. Дед даже вздрогнул от неожиданности.
- Чаю захотелось, - буркнул он, опустил глаза и пошел в комнату к столу.
Баба Люба налила ему чай и села напротив распускать старый носок.
«Час точно греться будет» - размышлял дядя Ваня: «Только бы Любка не сунулась».
Он в упор посмотрел на нее: «Сунется! Носок распустит и сунется - посуду мыть. Придется караулить».
- А что ты к Парфеновым не ходишь давно? - спросил он жену. – Как там Мишка с молодой в городу живет? Узнала бы.
- Завтра схожу, – согласилась баба Люба.
- Завтра может снег заметет. Куда пойдешь? Сегодня надо идтить.
Жена положила клубок серой шерсти на стол, с подозрением глядя на мужа. – Ты что? Какой снег? Октябрь на дворе.
- Дождь зарядит, - отодвинув белую занавеску, дед озабоченно серьезно всмотрелся в небо, – Точно польет - серо все.
- А зонтик возьму, - спокойно ответила она прикладывая на клубок шерстяную нить.
- Зонтик. Зонтик, - недовольно проворчал дед.
За дверью мяукнул кот. Дядя Ваня впустил его в дом. Лохматый котище запрыгнул на печь, поджал передние лапы, укладываясь на теплом и дергая рваным ухом заурчал. Дед полез следом.
Старые ходики на противоположной стене тихим однообразным щелканьем навели на него сон. Он не слышал, как дважды кукушка со свернутой шеей молча выныривала из окошка и, подрожав крыльями, пряталась в часах.
- Ваня! Ваня, вынеси поросенку, - баба Люба шумно поставила ведро с остывшим распаренным комбикормом перед дверью.
Дед открыл глаза, сразу вспомнил про водку, увидел перебежавшую на час стрелку ходиков - сердце екнуло и заспешило, во рту появилась сухость.
Он торопливо вывалил комбикорм в корыто перед огромной ушастой свиньей, хромая больше обычного, цепляя стоптанными валенками круглые цветные половики, спотыкаясь, поспешил в кухню. И...опять наткнулся на жену. Та расположилась поближе к печи с миской картошки отваренной в мундире.
- О-ох! – простонал дед, словно увидел перед собой инспектора горэлектро, который в прошлом месяце оштрафовал его на пятьсот рублей за сматывания киловатт со счетчика. - Чего это ты тут расселася? - спросил он неожиданно сорвавшимся в писк голосом.
- Картофель лупить буду.
Дядя Ваня представил пузыри в кипящем чугуне. Они поднимаются вверх, толкают стеклянное донышко, и, бутылка подрагивая, выпаривает драгоценную жидкость. Теперь сердце заныло и провалилось в желудок. Вслед спустилась колкая сухость.
- Так это.. – он потоптался на месте ища выхода из ситуации и почти радостно воскликнул - Давай я почищу!
- Вот еще! – возмутилась жена - А я за тебя пилить пойду? У тебя свой фронт работ, а у меня свой.
Он опять представил бурлящую воду под крышкой и пар, в котором безвозвратно растворяются градусы. Вытащил из кармана ватника кепку, сунул палец в дырку между козырьком и подкладкой, повозил им в пустоте, нащупал нитку сбившуюся в комочек, вытащил ее и положил на ладонь.
- Вот те и заначка... И Настька грудастая, и водка дорогая завода «Кристалл», и жизнь красивая, - грустно захлопав влажными глазами, вздохнул дядя Ваня и решительно направился во двор.
Под навесом выветривался старый матрас, неоднократно подмоченный внуками. Он вытянул из него клочок ваты.
- Фронт говорит, – чуть не плача пожаловался дед подошедшему коту. В глазах у него все больше щипало, в горле жгло. - Слышь, Барсик? У меня добро пропадает, а у ей фронт около печи.
Дядя Ваня снял старую кастрюлю с загородки под окнами, положил в нее вату, отнес под крыльцо и пристроил у задней стены, подобрал полоску бересты, поджег и сунул под вату. Струйка мутного вонючего дыма выползла из-под крыльца. Дед потянул воздух носом.
- Дымовая шашка называется, - пояснил он коту наблюдающему издали, одобрительно покачал головой и пошел в дом. Сбросив валенки, не раздеваясь, упал на старую железную кровать.
- Любка, принесь мне водички с холоду. Что-то плохо мне.
- Что тебе плохо? Сходи сам напейся.
- Любка, не могу. Помираю.
- Уж в который раз? Ты делов мне не даешь делать. Хуже маленького.
Баба Люба вышла в сени с кружкой, зачерпнула воды из ведра и, вдруг, учуяла странный запах.
- Дымом что ли тянет? – осматриваясь, она пошла искать источник.
Как только жена вышла, дядя Ваня вскочил, за секунду допрыгнул до кухни, вытащил из печи чугун, схватил крышку, обжегся и кинул на пол. В парящей воде смирно, как солдат на карауле стояла бутылка. Торопливо оглядываясь, как огородный вор, дед прихватил ее тряпкой и вытащил на стол.
- Ой! горит! Горит!- послышалось с улицы. Дед глянул в окно и увидел соседей бегущих к дому.
– А где горит-то? Ой-яа! - взвизгивали бабки у крыльца размахивая пустыми ведрами.
- Ванька где?! – услышал он голос Синютина.
- В доме! В доме! - закричала баба Люба.
- Да где горит-то? Где?! – искали настырные бабки.
Дядя Ваня схватил нож и начал выковыривать шарик из горлышка. Разогретая пластмасса мялась, но шарик не отдавала. Руки деда дрожали от волнения и спешки.
Огромный, похожий на старого медведя Синютин ворвался в дом, гремя сапожищами, с криком: «Ваня! Где ты Ваня!» - вбежал в кухню и замер в удивлении над трясущимся стариком.
- Ну, миленькая! Ну, родненькая! Ну, отдайся ж ты! – ласково уговаривал дед бутылку, шамкая пересохшим ртом.
- Ты че, дядь Вань? - Синютин озадаченно уставился на деда.
- Никак не открывается. Шарик там посередке. Не льется водка – то! – страдальческим голосом воскликнул дед, продолжая тонким ножом буравить пластмассу.
- Беги отсель! Горит чавой-то под домом. Все крыльцо в дыму!
- Не открою, не пойду! - вдруг успокоившись, твердо сказал дядя Ваня.
Синютин здоровенной мозолистой ладонью выхватил у него горячую бутылку и кулаком другой руки сильно ударил снизу по донышку.
Злополучная пластмассовая насадка вылетела, как пробка из шампанского, ударилась в стену печи и отлетела в глаз дяди Вани.
- А-а-а! – заорал дед – Больно!
Он топтался на месте как петух, прижимая обе руки к глазу.
Перепуганный Синютин согнувшись, прыгал вокруг него, пытаясь заглянуть в лицо.
- Да что же это? Неужто в глаз? Да что.. - повторял он как заведенный терпеливо держа обжигающую пальцы бутылку.
- Наркозу мне дай! – вдруг четко произнес дед и опять заголосил – А-а!.
- Она горячая, дядь Вань! – чувствуя свою вину и не зная что делать Синютин все же поднес горлышко к вопящему рту.
Дядя Ваня прикрывая глаз одной рукой, другой схватил бутылку - жадно, большими глотками без остановки выпил половину, на секунды замер, выдохнул.
– Горяча сильно... - и допив оставшееся рухнул на пол. - Горяча... Московского завода «Кристалл»... Чаво Настька сотворила... Убила... Глаз убила насмерть... – прошептал дед и затих во сне.
Через три недели дядю Ваню выписали из районной больницы с пиратской черной повязкой наискосок, ото лба к уху.
После этого случая автолавка не привозит московской водки. Баба Люба ко всем праздникам ставит брагу и бережно хранит стеклянный глаз деда в стакане. Дядя Ваня украдкой отпивает булькающую градусами жидкость и носит очки с одним черным стеклом, но каждый раз, собираясь по делам в город или сельсовет, поминает не виноватую красавицу Настьку, снимает разностекольный атрибут с носа и вставляет голубой глаз, выражающий неподвижную задумчивость.