Стук в дверь. Настойчивый и долгий. Я подскакиваю, в полной уверенности, что проспала все на свете, а стучит бабушка, которая узнав, что я не на работе, приехала с противоположного конца города будить меня. Смотрю на часы - около пяти утра! Оказывается, это моя пьяница-соседка. То, что она пьяница, я знаю понаслышке, пьяной я ее ни разу не видела - должно быть, напивается дома, предварительно закрывшись на все замки. Но периодически она стучит ко мне и просит одолжить пару рублей на хлеб, лекарство и т.д. (короче, на опохмелку). Один раз уже настолько завралась, что в начале разговора попросила на таблетки мужу, а в конце - сказала, что это на хлеб.
Я злобно спрашиваю через дверь, что ей нужно, проклиная себя за то, что раньше ей помогала и давая себе обещание больше никогда этого не делать. Она ничего не объясняет, говорит только: "Лена, это соседка, открой". Я злобно взвываю: "Что случилось?!! Пять утра!! В чем дело?!!", - и, не дождавшись вразумительного объяснения, отправляюсь досыпать, угрюмо размышляя о том, как я оторву ей руки (а, возможно, и ноги), если она еще раз постучит. Но, она, видимо, подозревает о моих намерениях, потому что больше меня не беспокоит. Я же, поворочавшись около часа, понимаю, что уснуть мне уже не удастся, и включаю телевизор. Новости Украины. Не очень полезное времяпрепровождение: вранья в обещаниях политиков - 99%, а хорошего происходит в стране примерно на оставшийся 1%. Я включаю музыку и начинаю собираться.
Мне всегда приятно рано выйти на улицу. Слегка заспанные, погруженные в свои мысли, люди проходят мимо меня, постепенно включаясь в ритм большого города. Да, в самом умиротворенном состоянии люди именно в это время. Я улыбаюсь, вдыхая прохладный утренний воздух и спешу к остановке. Но вот я вижу ЕЕ - ТУ, что всегда портит самое радужное мое настроение. Какая-то бабушка стоит возле дороги и продает старые вещи.
Конечно, не именно она меня огорчает. Любая из таких бабулек, стоящих с протянутой рукой или продающих с раннего утра цветочки, зелень или что-то там еще с собственного огородика, да что там, просто спешащих, нищенски одетых, по улице, может довести меня до слез. Я могу не жалеть никого, включая себя, потому что если мы в силах изменить свою жизнь, но миримся с существующим положением вещей, значит – поделом нам, и не зря мы здесь родились! Но старики-то как раз ни в коей мере не виноваты в том, что влачат такое убогое существование, а облегчить его в силу возраста уже не могут.
Я прохожу мимо бабулек, чувствуя, что улыбка сходит с моего лица и настроение безнадежно испорчено, и спешу дальше. Стоя на остановке и размышляя, буду ли я сидеть, полусидеть, стоять или полустоять ( в зависимости от того, будет ли свободное место возле окна, с краю, будет ли стоячего народа в меру или без), я вдруг замечаю, что возле меня вырисовалась иномарка и ее владелец обаятельно улыбается мне, высунув средней длины бороду из окна.
Я даже не сомневаюсь насчет его национальности – индус, точно. И моя уверенность неудивительна – ведь в наше время этих и других, богатых и не очень представителей Азии хоть пруд пруди в ночных клубах, на дискотеках, да и на рабочих местах, и редкой девушке еще не представилась возможность оценить "честность" и "порядочность" этих смуглолицых любвеобильных обитателей Востока.
Правда, в одном отношении они меня весьма развлекают: когда очередной такой кавалер пытается сразить меня своим красноречием (а представить себе его глубокие познания в русском несложно), я отвечаю, по максимуму используя редко употребляемые и устаревшие слова и обороты, и забавляюсь жалкими попытками моего собеседника поддержать разговор.
Но сейчас я не в настроении напрягаться и на предложение бородача подвезти меня, отвратительным басом рявкаю: «Сейчас, голубчик, дети подойдут – и поедем, отвезешь нас в больницу».
Улыбка моего новоявленного поклонника меркнет, он неуверенно переспрашивает меня, куда нужно будет ехать, я предельно понижая голос, хриплю: «На Котовского», и он ретируется.
Я язвительно улыбаюсь ему вслед.
После работы, совершив обязательный вечерний звонок бабушке и поужинав, я лениво прощелкиваю каналы. Смотреть нечего и я решаю почитать...
Из мира философских размышлений Ремарка меня возвращает звонок мобильного.
О, мой драгоценный бывший работодатель. Замечательный человек, иранец, вытрепавший мне нервы на полгода вперед, вечно задерживающий зарплату, лживый, приставучий, жадный... Всех достоинств, конечно, и не упомнишь.
Единственное, в чем я до сих пор сомневаюсь, так это в том, на кого он больше похож: на жабу или на жука. Он – один из тех редко встречающихся экземпляров, у которых внешние черты полностью гармонируют с внутренними.
После долгих размышлений мы с подругой решили, что его мама ошиблась, назвав Махмудом, его стоило назвать – господин Абаж. Колоритное, меткое и полностью соответствующее ему название. Да и звучит как-то даже по-восточному.
Я уже представляю себе наш разговор. Опять будет предлагать работать с ним, резать мне уши своим русским и действовать на нервы навязчивостью и полным нежеланием считаться с моими условиями.
Оценив в полной мере его честность и умение держать слово и не желая больше выбивать из него зарплату такими усилиями, словно я этих денег требую совершенно безосновательно, я предложила ему следующее: я буду работать, только деньги пусть платит каждый день или наперед.
Ну да! Как это я смею – лишить его удовольствия доводить меня до бешенства, выдавая мне зарплату в течение всего текущего месяца за предыдущий и постоянно грозя оштрафовать за то, что не соглашаюсь пойти с ним на дискотеку и дальше! Я должна быть просто сверх меры польщена тем, что он положил на меня свой жабий глаз и считать честью попозориться, показавшись с ним на людях.
В общем, консенсуса мы не достигли, я сказала, что на других условиях я работать с ним не буду, но он все равно периодически мне названивает и долбит, как дятел, все о том же. Может, не понял еще – все возможно, учитывая то, как он владеет русским.
Я обдумываю, как же сострить в этот раз, но над ним, я, кажется, уже поиздевалась всеми возможными способами, поэтому трубку не беру.
Но после десятого звонка не выдерживаю.
- Hallo!
- Лена, почему вы телефон не отвечайт вабше?
Ага, раз он называет меня на Вы, значит, сегодня будет капать на мозги, истерично требуя(!) работать на него. Бывает, он в благородном порыве квакает мне о том, какой я замечательный, умный и образованный человек, хотя характер у меня, конечно, ни к черту, но он, в силу своей природной доброты, согласен терпеть мои выбрыки и милостиво предлагает мне продолжить сотрудничество с ним.
- Wer sind Sie?
Озадаченное молчание, потом:
- Шьто?
- Ich verstehe nicht, was Sie sagen.
До него начинает доходить, что я смеюсь над ним, тем более, что я уже и в самом деле смеюсь.
- Лена, приезжайт работа завтра, пажалйста. Я буду вам заплатит за эта день. В 10 вы можийт?
- Was wollen Sie?.. Auf Deutsch, bitte!
Но этого уже, наверное, не понял бы и немец, так душит меня смех.
Абаж понимает, что поговорить со мной хотя бы на полурусском ему сегодня не светит и после еще пары неудачных попыток ложит трубку.
Возвращаться к Ремарку мне уже не хочется и я решаю посмотреть одну из нетленных советских комедий.
Правда, уже через 20 минут понимаю, что этого мне сегодня тоже не хочется. Я уже столько раз смотрела все эти фильмы, что без проблем могу процитировать любую сцену из любого из них.
Да, кризис кинематографа налицо. Я много раз пыталась смотреть новинки кино и каждый раз мной овладевало только глухое раздражение однотипностью и скучностью сценариев и тупостью и сальностью шуток. Даже триллеры уже не захватывают, а утомляют.
Встретиться, что ли, с кем-то? Я пролистываю записи в телефонной книге, хотя заведомо знаю, что ни с кем из этих людей мне не захочется встречаться. Теперь это возможно разве что при употреблении очень большого количества спиртного, но я столько не пью.
С Олей я, конечно, с удовольствием бы встретилась и погуляла, но у нее трехмесячный ребенок, и погулять мы сможем нескоро.
А остальные уже не удовлетворяют моим требованиям. С Ленкой можно хорошо погулять, только напившись. Ну, а если я напьюсь, мне весело и без нее будет. С Владой, конечно, было весело, но она просто стерва, использующая людей, а я не хочу, чтобы мои подруги меня использовали. И без того хватает желающих.
Валя, сестра, не любительница незапланированных гуляний, тем более, что я сейчас в циничном настроении, а она этого не любит, да и не хочу я лишний раз представлять ей мир, который вижу я.
Идти куда-то одна тоже не хочу. Мне хочется говорить то, что я думаю и чувствую, а как это возможно с малознакомым человеком, учитывая то, что большинству из тех, кого я встречу, интересно лишь переспать с кем-то? Мне же хочется шутить и смеяться – над жизнью, над людьми, над ситуациями. Мне хочется смеяться, а плакать хочется еще больше. Вокруг, за редким исключением, – чужаки, озабоченные какими-то своими проблемами и тараканами, а я устала понимать окружающих, которые, видя внимание с моей стороны, решают, что я либо увлечена ими безумно и поэтому обращаю внимание на каждую деталь и каждое слово, либо, что они – просто венцы человеческого творения, – и в обоих случаях они обрушивают на меня тонны своих мелких мыслишек и желаний.
Я заметила, что деревенские жители намного радушнее и добрее, чем городские. Некоторые из них настолько просты и очаровательны, что, поговорив с ними на рынке, покупая какие-то там овощи или фрукты, я чувствую, что способна жить дальше, не впадая в отчаяние и не погружаясь в апатию. И хотя им живется тяжелее, чем городским, они не очерствляются, гонясь за деньгами и наслаждениями.
Но это касается только тех, кто живет в деревнях, а сюда приезжает только время от времени.
На первом курсе института я познакомилась с девочкой из деревни. До сих пор помню, как непосредственно и мило она общалась с одногруппниками, и мне было очень приятно, когда я заметила, что мало-помалу и одногруппники начали хорошо к ней относиться, хотя, конечно, поначалу смотрели на нее свысока, – как же, «деревня» ведь!
Что ж, к третьему курсу она уже перешлялась с половиной своего только общежития, и Бог знает, с кем еще... И не было уже и близко того очарования, которое исходило от нее раньше.
А на втором курсе я перешла в другую группу и познакомилась с другой деревенской девушкой, которая мне долгое время казалась просто дурой набитой, по-дурацки одетой и постоянно глупо улыбающейся. Я даже не давала себе труда этого скрывать – и она это заметила, хотя и не сразу, обиделась, отдалилась от меня, ничего не выясняя и не навязывая мне свое общество. А потом моя тогдашняя подружка (тоже, кстати, из области) рассказала мне о ней, о том, какой Катя добрый и отзывчивый человек и как ей тяжело приходится в городе. И только тогда я поняла, что ее улыбки и добрые слова – это не проявление дурости или глупости, это – она сама.
Мне было очень стыдно, хотя я ей об этом так и не сказала. Я попыталась загладить вину, сама заговаривала с ней, спрашивала о чем-то, делилась переживаниям по поводу очередной контрольной. И Кате хватило уже первого проявления доброжелательности – она сразу все мне простила и забыла.
И сейчас я, задыхаясь от городского зловония и беспринципности, с нежностью и слезами вспоминаю тех немногих хороших людей, что встретились на моем жизненном пути, и многое готова отдать за то, чтобы встречать их и дальше.
Жизнь изменила и меня. Я теперь все время насторожена, постоянно ожидаю подвоха, боюсь предательства и стараюсь обезопасить себя от всех возможных поворотов судьбы и поступков людей, с которыми сталкиваюсь.
Моя защита от мира – насмешка и недоверие. Но, как поется в какой-то песне, когда клоун остается один, он плачет настоящими слезами, хотя... Кому, кроме него, это интересно?