Я не придал этим ушераздирающим воплям значения, а зря. Когда бегущих смыло волной, и предо мной открылся простор для обозрения, я увидел неумолимо надвигавшихся на меня пятерых всадников в казачьих каракулевых буденовках с шашками наголо. По их устрашающим звериным мордам (не лошадей, а казаков) я догадался о серьезности их намерений и мгновенно смекнул, что было бы лучше вернуться назад в библиотеку. Я молниеносно, с быстротой зайца-беляка, отпрыгнул к стенке и распахнул спасительную дверь. Один из казаков все-таки успел метнуть в меня горсть пластмассовых шашек, которые со свистом вонзились в голову. Я юркнул в темную комнату и захлопнул дверь.
Отковыривая с головы шашки, которые для увеличения разящего эффекта были с надточенными и с обмазанными клеем головками, я с облегчением подумал о том, как хорошо, что казаки не оказались вооружены металлическими шахматами, начиненными циановой кислотой. Содрав с головы шашки, некоторые, увы, вместе с волосами, я принюхался – так как ничего разглядеть, как вы, наверно, догадались, было нельзя – и обнаружил отсутствие книжного запаха. По всей вероятности, в суматохе я впорхнул в другую, соседнюю, дверь.
– Господин Быстрый, вы здесь? – на всякий случай громко спросил я.
Мне никто не ответил. Возвращаться обратно в коридор, сами понимаете, мне не хотелось, поэтому я на ощупь стал продвигаться вглубь комнаты. Темнота была абсолютная и, не напрягая фантазию, можно было легко вообразить, будто я оказался в заднице Люцифера.
– Здесь кто-нибудь есть?! – несколько раз прокричал я, но в ответ услышал только собственное эхо: «Есть… есть… есть…»
Наконец я наткнулся на какой-то, как мне показалось, стул и сел на него.
– Сюрприз!!! – вдруг хором, прямо мне в ухо, закричали как резаные какие-то психи, и комната резко осветилась очень ярким, ослепляющим мои глаза, искусственным огнем.
Я резко привстал и едва успел поймать чуть было не выскочившее от испуга сердце. Передо мной находились какие-то сумасшедшие – все в желтых фраках и желтых же, извлеченных незнамо из каких сундуков, цилиндрах. Они без передыху галдели, очевидно радуясь удавшемуся, на их взгляд, розыгрышу, а один из них, стоящий перед самым моим носом, нахлобучил на себя старомодно-светскую, как у прогнивших гнездовых дворян, улыбку и смотрел на меня с таким выражением, будто желал скушать со всеми потрохами и от меня же потребовать благодарности за оказанную честь. Вообще-то я немного погорячился, сказав, что он стоял перед самым моим носом (это я выразился фигурально), потому что он был лилипутом, и поэтому сам упирался своим далеко не лилипутским шнобелем прямо мне в лобок. Чтобы избежать неоднозначной позы, начинавшей вводить меня в краску, я плюхнулся обратно на стул, который при ближайшем рассмотрении оказался настоящим троном, искусно сконструированным из черной слоновой кости.
Да, это определенно оказалась не библиотека; если я там только что расстался с более или менее нормальным ненормальным, то сейчас передо мною стояли стопудовые психи, к счастью неагрессивные. Они без умолку щебетали и до сих пор, как несмышленые дети, радовались своему идиотскому сюрпризу, который едва не закончился моим инфарктом.
Шизики обступили меня со всех сторон, а карлик, поравнявшийся из-за моего сидячего положения со мной лицом, торжественно и величаво заявил:
– Вы замкнули священный магический круг!
– Я ничего не замыкал, это недоразумение. Я просто зашел, причем признаюсь, совершенно случайно, – попытался отмазаться я.
– В этом мире ничего случайно не происходит – ваши стопы направил сам Царь Небесный! – все также напыщенно продолжал лилипут. – Вы – последний, двадцать первый, член нашей тайной ложи филуменистов-методистов.
– Извините, но я не собираюсь вступать ни в какую ложу, к тому же я не играю в «очко».
Но лилипут словно меня и не слышал; он протянул свою маленькую ручонку и представился:
– Светлейший князь Борис Абрамович Жигуль-Жуликовский, держатель кассы.
– Андрей Назаров, но, поверьте, я не играю в карты, тем более на деньги.
Я попытался привстать при рукопожатии, чтобы соблюсти светские приличия, но карлик жестом руки меня остановил.
– Сидите-сидите, вы последнее и решающее звено в нашей филуменистской цепи и вам по праву принадлежат все привилегии монархов!
– Да я не собираюсь тут у вас засиживаться…
– Разрешите представить вам остальных членов нашей ложи филуменистов-методистов. – Этот лилипутский князь или был совершенно глухой, или абсолютно меня не слушал, игнорируя все мои протесты.
Остальные ложечники, в отличие от содержателя общака, вроде бы были нормальными (в физическом плане, разумеется, – об их душевном состоянии я уже высказал свое однозначное мнение); они выстроились в очередь и начали подходить по одному, выказывая мне свое почтение вкупе со своими гротескными гримасами. Это церемониальное действо вызывало во мне двойственное ощущение: то ли отвращение, то ли сочувствие и жалость к этим душевнобольным людям.
– Ариэль Широд Второй, премьер-министр Иудеи, – представился первый из очереди, одной рукой приподнимая цилиндр, а другую протягивая для рукопожатия.
– Андрей Назаров.
– Филипп Ликеров, супер-ультра-мега-поп-звезда.
– Ремейк-привет!
– Магистр огненных наук Рональд Дамсфельд.
– Закоренелый пацифист Андрей Назаров.
– Полковник Шабер.
– Да? Тот самый?
– Гроссмейстер Гарри Портер, пожизненный чемпион мира по черным шахматам.
– Давно мечтал познакомиться.
– Придворный сексопатолог Александр Собакин.
– Ну с вами мне еще рано знакомиться.
– Михаил Вонидзе, тележурналист.
– Андрей Назаров, писатель.
– Поликарп Звонович, глашатай Главного управления имперской безопасности.
– Слышал-слышал, аж до сих пор в ушах звенит.
– Директор спичечной фабрики Сэм Ряхарев.
– Многоговорящая фамилия, причем абсолютно совпадающая с внешним обликом.
– Дмитрий Александрович Кригов, радикальный хреноптуалист-мозготрах.
– Андрей Назаров, бывший принаровский милицанер.
– Режиссер Поэтович, чеширский цирюльник.
– А я вас вроде бы знаю, и папу вашего, сталинского жопобрея, знаю, и брата, забугорного хеадрессера, тоже знаю.
– Джордж Рокфеллер-старший.
– Да ну! У нас будет что с вами обсудить.
– Усама Биг Бен, внештатный сотрудник ГИБДД.
– Салям алейкум, курбаши Бен.
– Черный квадрат Казимира Малевича.
– Я уже заочно знаком с вашим портретом, но рад лицезреть вживе.
– Виктор Ярославцев, полбред президента в северо-южном федеральном параллелограмме.
– Здравия желаю, товарищ полный бред.
– Гамлет, принц Датский.
– Похудели, Гамлет Уильямович, похудели.
– Чингачгук Большой Змей.
– С детства мечтал повстречаться на тропе дружбы.
– Винни-пух.
– С ума сойти!
– Просто Иисус Христос.
– Не ожидал столь скорой встречи, тем более здесь – на грешной земле, но все равно очень рад!
– Светлейший князь Борис Абрамович Жигуль-Жуликовский, держатель кассы.
– Но позвольте, ведь мы уже…
– Ариэль Широд Второй, премьер-министр Иудеи.
– Вы уже подходили ко мне, вспомните…
– Филипп Ликеров, супер-ультра-мега-поп-звезда.
– И с вами я тоже уже знакомился.
– Магистр огненных наук Рональд Дамсфельд.
– Да что вы, действительно, по второму кругу-то все пошли…
– Полковник Шабер.
– Рядовой в отставке Назаров, – по-уставному отчеканил я и, не вставая с седалища, щелкнул каблуками, придав ногам строевое положение уголком (для уклонистов поясняю: пятки вместе носки врозь). Затем, откинув в сторону свои протесты, ибо эти тяжелопомешенные желтофрачники все равно не обращали на них никакого внимания, я продолжил участие в их чок-шоу.
– Гроссмейстер Гарри Портер, пожизненный чемпион мира по черным шахматам.
– Третьеразрядник Назаров, предпочитаю все светлое.
– Придворный сексопатолог Александр Собакин.
– Упорный сексофактолог Андрей Назаров.
– Михаил Вонидзе, тележурналист.
– Журналистская совесть, однако рад нашей первой встрече.
– Поликарп Звонович, глашатай Главного управления имперской безопасности.
– Йозеф Г., ваш духовный наставник.
– Директор спичечной фабрики Сэм Ряхарев.
– Стоп, господа, – я поднял руку и опустил шлагбаум. – Я тут с вами совсем голову потерял и забыл все свои обязательства перед рекламодателями. Я ненадолго прерываю нашу радушную встречу и прошу помочь мне уважаемого обладателя выигрышной ряхи.
– Рекламная пауза, – как будто играя на трубе-невидимке, выдохнул директор надутыми до упора щеками.
– Я уже не знаю, куда в доме можно спрятать спички, чтобы их не нашел мой маленький сынишка.
– Зачем хранить в доме огнеопасные спички?! Покупайте только безопасные спички нары-фоминского завода, и ваш ребенок никогда не сможет ничего поджечь!
– Прошу вас, господа, – объявил я, – можете продолжать.
– Дмитрий Александрович Кригов, радикальный хреноптуалист-мозготрах.
– Сто первое предуведомление Петра Кащенко.
– Режиссер Поэтович, чеширский цирюльник.
– Валерьяновый леденец президента.
– Джордж Рокфеллер-старший.
– Ван Бакс-младший.
– Усама Биг Бен, внештатный сотрудник ГИБДД.
– Ученик Моисея, террориста №1 всех времен и народов.
– Черный квадрат Казимира Малевича.
– Осиновый кол Ивана-царевича.
– Виктор Ярославцев, полбред президента в северо-южном федеральном параллелограмме.
– Альфред Розенберг-джуниор, седьмой выкидыш Белоснежки.
– Гамлет, принц Датский.
– Тень Роджера Мэннерса, 5-го графа Рэтленда.
– Чингачгук Большой Змей.
– Абдулла Длинный Хобот.
– Винни-пух.
– Че… (конечно же, я произнес не лейбл достославного борца за мировую справедливость, а хотел представиться еще одним недоразвитым медвежонком, именем которого ныне некоторые шутливо называют несовершеннолетних гомосексуалистов, но вовремя остановился, сообразив, что это табуированное имя небезопасно поминать всуе из-за его ревнивого зубастого друга, который, узнав об этом, вчленил бы мне офигенную зеленую неустойку по самые кабачки)… репашка-ниндзя.
– Просто Иисус Христос, – закончил второй круг последний, который стал первым.
– Андрей Первовыгнанный.
– Светлейший князь Борис Абрамович Жигуль-Жуликовский, держатель кассы.
– Да имейте же вы совесть, в конце-то концов!
– Ариэль Широд Второй, премьер-министр Иудеи.
– Да когда же прекратится это безобразие!
– Филипп Ликеров, супер-ультра-мега-поп-звезда.
– Ну поприкалывались, так пора и честь знать!
– Магистр огненных наук Рональд Дамсфельд.
– Да отстаньте же, наконец, от меня!
– Полковник Шабер.
– Господин Дервиль, поверенный в делах при суде первой инстанции Сенского депар-тамента, – ответил я, совершенно запутавшись, и отказался принимать их опостылевшие ру-ки; но они все равно по одному подходили ко мне, как ни в чем не бывало приподнимали цилиндры, в очередной раз представлялись и, отходя от меня, становились в хвост не уменьшающейся ни на одного человека очереди. Вы, уважаемые читатели, возможно, подумаете, что эти фигляры стебались надо мною (признаюсь, что в какое-то мгновение меня тоже посетили подобные мысли), но, по-видимому, это было не так (если, конечно, все они не являлись гениальными актерами, что маловероятно в таком количестве и в таком месте). Эти поврежденные в уме люди испытывали истинное наслаждение от своего больного воображения, и мне, чтобы не обидеть их, пришлось терпеливо дожидаться конца шизофренической сессии.
… – Гроссмейстер Гарри Портер, пожизненный чемпион мира по черным шахматам.
– Конь b1:e8.
– Придворный сексопатолог Александр Собакин.
– Да сколько можно лечить-то! Притомили уже! – раздраженно ответил я; это буффонадное представление, которое шло уже по девятому кругу, мне совсем разонравилось.
– Михаил Вонидзе, тележурналист.
– Да перестаньте вы вонять, в конце-то концов!
– Поликарп Звонович, глашатай Главного управления имперской безопасности.
Все, они доконали меня. Последняя капля заполнила мою (согласитесь, довольно-таки вместительную) телесную чашу. Я резко вскочил с трона и, выплескивая весь скопившийся яд, во все горло закричал:
– ………………… !!!
Моя нецензурная реплика (я очень редко ругаюсь матом, но тут – достали!), в отличие от всех предыдущих (вот в чем сила крепкого русского словца!), наконец-то дошла до ушей сумасползших желто-ложечников, которые, пороняв свои гаерские улыбки, застыли как вко-панные, не в силах произнести ни слова в ответ. О наивные, они искренне полагали, что своим шутовским поведением доставляют мне истинное удовольствие.
– Простите, господа фила… филу… филомудисты-мелодисты, но я вынужден покинуть ваше приятное общество, воспоминания о котором, заверяю вас, надолго врежутся в мою пока еще здоровую голову.
Я решительно прошел к дверям, а эти несчастные паяцы так и остались стоять в неподвижной немой сцене, будто в одно мгновенье по мановению волшебницы Кирки превратились в восковые фигуры; мне, если честно признаться, даже стало немного жаль этих убогих, и перед глазами предстали их по-настоящему счастливые и по-детски непосредственные живые выражения лиц минутной давности.
– Эй ты, фраер, – окликнул меня какой-то пьяный небритый амбал, едва я вышел от филомудистов. – Канай сюда!
– Это вы мне? – останавливаясь, спросил я.
– Ну не вертухаю же.
– Извините за невежество, но ваш изящный литературный стиль мне не очень понятен.
– Кончай фуфло гнать! – грубо изрек он и, опираясь рукой о стену, подошел ко мне. – Ты мне понравился, баклан, – будешь сегодня моим мужем, в натуре.
– Да ну?
– Век мне письки не сосать! – поклялся амбал и провел большим пальцем по своим губам.
Я, конечно же, не стал серьезно относиться к его притязаниям, ибо он еле-еле стоял на ногах и при всем своем желании мог бы поймать в свои объятия лишь какого-нибудь престарелого одноногого инвалида, потерявшего костыли.
Амбал наклонился к моему лицу (он бы сантиметров на двадцать выше меня) и, видимо желая пофлиртовать, дыхнул на меня… Фу-у! Я чуть не задохнулся – от него разило блевотиной, перегаром, полукопченой колбасой и еще какой-то дрянью… да и помимо него, объективно говоря, в коридоре воняло то ли псиной, то ли разлагающимся трупом. Зловонные парламентские газы, вначале слабо различимые, проникли в мои легкие, и мне до жути захотелось оказаться на свежем, не отравленном политическими миазмами воздухе и снова увидеть чистое небо и яркое солнце. Я оттолкнул перепившую невесту и, зажав нос рукою, побежал на выход из этого смердящего дома, сбивая по пути зазевавшихся прохожих, на кото-рых я не обращал никакого внимания… до поры до времени, потому что одним из ненароком уроненных мною оказался сам… генерал Страусов.
Я в ужасе остановился (представляете мое состояние в этот драматический момент!) и стал быстро соображать о своих дальнейших действиях. Молниеносно окинув взором генеральское лицо (да какое там лицо – противотанковою гранату с уже выдернутой чекой!), я отбросил под ноги все сомнения и кинулся наутек.
– Взять! – раздалась команда генерала, и вся стая цепных страусов бросилась за мной вдогонку.
Хотя страусы и славятся быстрым бегом, но догнать они меня не смогли (да меня в эту минуту не настиг бы и гепард!). Поминая про себя добрым словом моих учителей физкультуры, я выскочил из Голубого Дома и закричал:
– Такси! Такси!
Как назло, в эту минуту на стоянке не оказалось ни одной зеленоглазой машины… зато на мой окрик среагировал целый рой желтолицых туземцев.
– Господина! Господина! – заорал один из них и замахал мне рукой.
Я, не задумываясь, припустился к нему.
– Хозяина, хозяина, моя есть рикша. Твоя ехать на моя, – залепетал то ли китаец, то ли вьетнамец (я их – если они без головных уборов, – по правде говоря, не различаю).
Я с разбега заскочил в тележку этого узкоглазого коротышки и упал на дно, дабы меня не заметили выбегающие скинхэды. Китаец (остановимся на этой национальности) впрягся в тележку и трусцой побежал по специально отведенной для рикш полосе.
– Хозяина, куда едима?
– Гони в Лужники!
Осторожно приподняв голову, я бросил сквозь дырочку обветшавшего тента взгляд назад и увидел, что нерасторопные страусята, сгрудившись у входных ворот, с испугом посматривали в сторону только что вышедшего из здания главного садомазохиста страны и, вероятно, весьма сожалели, что рядом нет кучи песка, в которую они могли бы заткнуть свои перебритые черепушки.
Удаляясь от парламента, я на всякий случай посмотрел на фасад величественного здания. Нет, я все-таки ничего не перепутал (как кому-то, может быть, до сих пор кажется): на нем огромными буквами высвечивалась надпись «ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДУМА», а еще чуть ниже и с более крупным шрифтом располагалась порхающая ремарка: «Генеральный спонсор – банк *МММ RETURNED*».
Расположившись в коляске поудобнее, я запрокинул голову и взглянул на небо. Там тоже происходила борьба. Два жирных облака обложили солнце с разных сторон, мешая божественному созданию выполнять свою ветхозаветную миссию. Несчастное солнце пыталось вырваться и пробиться к людям, но толстяки, ухватившись за желтые бока, не давали ему сдвинуться с места. Снизу на солнце медленно наползала угрюмая туча. Через несколько мгновений она навалилась на угасающую звезду всем своим тучным телом и погрузила ее в мрачное чрево.
Как в человеческой жизни, подумал я и опустил глаза, не желая лицезреть надругательства над солнцем. Спустившись с грешного неба на не менее грешную землю, я вновь окунулся в вязкую прозу повседневной жизни и вдохнул привычный аромат городской улицы со специфическим коричневатым оттенком реальности. От вознюка, видимо заправившегося некачественным топливом, неприятно попахивало выхлопными газами… Впрочем, я уже не обращал на все это внимание, так как меня понемногу начинало укачивать и клонить ко сну. Я не стал этому препятствовать и, воспользовавшись свободной минуткой, постарался вздремнуть.
Шумы и запахи столичной улицы удалялись все дальше и дальше… насущные мысли покидали мое сознание и, потихонечку переливаясь через мозговой трансформатор, опускались в подсознание… мной овладевала приятная, расслабляющая тишина… но вдруг мне показалось, что где-то плачет ребенок… я протянул руку и…
МОЙ СОН
…Вдруг мне показалось, что где-то плачет ребенок. Я прислушался. Едва слышный плач раздавался из-за железной двери, около которой я стоял. Я протянул руку и открыл дверь. Осторожно вошел в комнату и еще раз прислушался. Плач прекратился. Я собрался выйти обратно, но железная дверь неожиданно захлопнулась. Я огляделся. Несмотря на то что было довольно темно – была зажжена всего одна свеча, да и та стояла на самой верхней полке шкафа, почти под потолком, – я сумел увидеть, что комната очень, очень большая. На полу были разбросаны десятки – а быть может, сотни – детских кукол, и надо было идти очень аккуратно, чтобы на них не наступить. Я поднял одну куклу и увидел, что у нее выколоты глаза и оторваны все конечности, за исключением правой руки, которая была поднята и касалась головы. Я нагнулся, положил изувеченную куклу на пол и хотел взять другую, но, к своему удивлению, обнаружил, что вторая кукла точно такая же, как и первая: без глаз, без ног и без левой руки, а правая рука, как и у первой куклы, была приложена к голове. Я посмотрел на остальные куклы, лежащие на полу. Одни были побольше, другие поменьше, но все, все до одной они были изувечены точно таким же способом, что и две первые. Все куклы лежали в одинаковом положении – на спине, и были сложены ровными рядами. Их пустые глазницы были направлены вверх, в сторону горевшей свечи. Я тоже посмотрел в ту сторону и заметил на верхней полке книжного шкафа, прямо около свечи, маленького оловянного солдатика на коне. Я подошел к шкафу. В нем стояло несколько десятков книг, больших и малоформатных, потрепанных и совсем новеньких, но с одним и тем же названием – «Повесть о настоящем человеке». На нижних полках я обнаружил множество детских рисунков. Я стал медленно перебирать и разглядывать их. Было плохо видно, но все же я разглядел, что на всех рисунках была изображена война: взрывы, горящие дома, стреляющие солдаты, танки, самолеты, пистолеты... И лишь на последнем, перечеркнутым кем-то, рисунке я увидел ярко-желтое улыбающееся солнце во весь лист. Мне опять показалось, что где-то заплакал ребенок. Я обернулся и увидел в груде изувеченных кукол маленького голенького ребеночка. Малыш смотрел на меня и плакал. Я подошел к нему. Он поднял ручки и протянул их ко мне. Я взял малыша на руки. Когда я улыбнулся ему, он сразу перестал плакать и тоже улыбнулся мне. Вдруг откуда-то сверху послышался злой окрик, и изувеченные куклы прямо на моих глазах превратились в собак и стали на нас лаять. Пятясь, я подошел к двери и дернул за ручку. Дверь оказалась запертой. Десятки – а может, сотни – собак лаяли все громче и угрожающе подходили все ближе. Я стал ногой выбивать дверь. Собаки, услышав команду «Фас», исходящую откуда-то из-под потолка, набросились на меня. Они стали рвать одежду вместе с мясом. Я поднял ребеночка над головой, чтобы злые псы не смогли его поранить, и, разбежавшись, со всей силы ударил плечом в дверь. Дверь поддалась. Я по инерции пролетел дальше и ударился лбом об деревянный поручень…
… Я по инерции пролетел дальше и ударился лбом об деревянный поручень. Я непонимающе, смутно представляя где и зачем нахожусь, посмотрел на виновато улыбающегося рикшу, который, видимо, слишком резко затормозил.
– Хозяина, моя дальше не ехать. Дальше дорога нету, – бодро протараторил совсем не запыхавшийся китаец, поддерживая свой довольно-таки приличный русский жестом скрещивающихся рук.
Я наконец-то полностью пробудился от сна и, потирая заспанные глаза руками, посмотрел по сторонам. Впереди действительно, перекрыв проезд, располагалась группа демонстрантов, которые, правда, стояли развернувшись к нам спинами. Еще дальше, почти у самого входа на стадион, возвышалась импровизированная трибуна, а точнее, мусоровоз, на крышке одного из контейнеров которого стоял оратор и что-то выкрикивал в мегафон, помахивая при этом свободным кулаком.
– А вы посигнальте, может, разойдутся, – посоветовал я рикше.
– Ду-ду-ду! Ду-ду-ду! – закричал китаец. – Нет, хозяина, дальше дорога нету.
Видя бесперспективность сигнально-голосовых попыток таксиста, я вышел из коляски, положил в оттопыренный кармашек вознюка пятьдесят юаней и начал пробираться поближе к мусоровозу, чтобы послушать, о чем таки велась речь с его контейнера.
Неспешно продвигаясь сквозь толпу, я начал замечать, что чем дальше я внедрялся в массы, тем обнаженней они становились. Если сразу мне попадались грязные комбинезоны и замасленные робы, то затем – фланелевые рубашки с потертыми джинсами, хлопчатобумажные футболки с цветастыми шортиками, синтетические плавки с узорчатыми гольфами, и уже под конец засверкали бронзовые задницы в носках, а потом и вовсе на босу ногу. Рабочие эксгибиционисты, догадался я, проводят свой очередной несанкционированный митинг. (В правящих кругах и в прессе их называли популистами, так как кроме демонстративного показывания загорелых поп и противоположных частей тела, которыми они хотели завоевать потенциальный электорат, эксгибиционисты ничего не могли или не хотели делать.)
– Товарищи! Своеобразие нынешней политической обстановки в данный момент определяется усилением борьбы эксгибиционистов с гомосексуалистами и углублением кризиса господствующего режима, – до меня уже докатились слова выступающего оратора. – Эти обстоятельства все более и более укрепляют в сознании самых широких слоев населения, не говоря уже о пролетариате, мысль о том, что гомосексуализм не способен двигать человечество вперед, что неизбежная гибель его действительно предрешена историей и что он, гомосексуализм, переживает сейчас начало своего собственного конца. Товарищи! Час нашей победы близок. Победа будет за нами!
Послышались аплодисменты, в основном исходящие из первых рядов слушателей, и выкрики:
– Долой вшивых гомосеков! Вся власть рабочим эксгибиционистам!
– Товарищи! – продолжил выступающий, в котором я еще издали узнал главного политрука эксгибиционистов; его все узнавали еще издали, ибо это был самый дальновидный политик России: его ярко-красный анфас с люминесцирующей лысиной, словно сигнал семафора, был виден аж за несколько километров. – Именно в данном своеобразии нынешней политической обстановки и заключается объяснение того, что к нашему пролетарскому эксгибиционистскому движению приковано внимание буквально всего мира. Наши друзья, эксгибиционисты всего мира, взирают на нас с надеждой и жадно ловят каждую весть о малейшем нашем успехе, ибо они понимают, что эти успехи являются их успехами…
Подойдя ближе к так называемой трибуне, я оказался в гуще наиболее активных членов «Красного Болта». Узнать их было нетрудно: они были целиком голые, или, если точнее, почти голые. Красная повязка – это единственное, что составляло их гардероб и отличало от еще не определившихся и не полностью проникнувшихся идеей пролетарского эксгибиционизма мужчин; но это была не набедренная повязка, как кто-то из читателей мог ошибочно подумать, а нашейная, – такие раньше, в коммунистическое и постдемократическое время, заставляли носить детей, которых именовали пионами. Одни активисты держали в руках картонные портреты, с которых вождь эксгибиционистской партии сосредоточенно смотрел на самого же себя выступающего, другие – транспаранты с разнообразными лозунгами, типа: «ПРАВО НА НАГОТУ – СВЯЩЕННОЕ ПРАВО!», «ВСЯ ВЛАСТЬ ГОЛЫТЬБЕ!», «ОНАНИЗМ – САМЫЙ БЕЗОПАСНЫЙ ВИД СЕКСА», «КГБ – КОДЛА ГОМИКОВ И БЛУДОДЕЕВ», «БАНДУ СКВОЗНЯКОВА ПОД СУД!» и тому подобные, а также с оригинальной рифмованной политагитацией: «ЕСЛИ ТЫ ГОЛУБОЙ – СТЕНАЙ ПОД ЕЛДОЙ, А ЕСЛИ ТЫ КРАСНЫЙ – УЛЫБАЙСЯ, КАК ДЕНЬ ЯСНЫЙ» и «СКВОЗНЯК – ПАРАША, ПОБЕДА БУДЕТ НАША!».
Оторвавшись от чтения транспарантов, я посмотрел на самих активистов. Здесь я буду вынужден разочаровать некоторых читателей, пускающих слюнки в предвкушении красочного и подробного описания молодецких обнаженных тел, так как описывать-то, в сущности, и нечего. Скелеты, обтянутые дряблой морщинистой кожей, со штампом «просрочено» на ней, думаю, вряд ли стимулируют воображение хоть одного нормального человека. Да-да, и здесь тоже были одни пенсионеры – наиболее активная часть общества, во все эпохи страдающая от переизбытка энергии и времени. Я попробовал порыться в куче протухшего мяса, но, впрочем как и ожидал, не нашел ни одного свежего кусочка. Нет, разумеется, у «Красного Болта» имелись молодые тела, но они тщательно конспирировались, чтоб не привлечь внимания шныряющих в толпе полицейских ищеек, снабжающих за вознаграждение мало-мальски пригодным в употребление мясом голубых псов из президентской стаи.
– Товарищи! Всегда в наших выступлениях говорится о массе, – продолжал речь политрук. – Но, товарищи, нужно ведь понимать, что такое масса…
– Блевотная! – раздалась пьяная реплика из задних рядов.
– Понятие «массы» – изменчиво, соответственно изменению характера борьбы, – не обращая внимания на неуместный выкрик, продолжил оратор. – В начале достаточно было несколько тыщ настоящих пролетарских эксгибиционистов, чтобы можно было говорить о массе. Но если партии удастся вовлечь в борьбу не только своих членов, если ей удастся встряхнуть и беспартийных эксгибиционистов и онанистов, то это уже является следующим этапом завоевания масс. Если сотни тыщ беспартийных эксгибиционистов, никогда и ничего не слыхавших о политике, если миллионы онанистов, обычно живущих затворнической обывательской жизнью и влачащих жалкое существование, начинают действовать совместно с нашей партией, то перед вами уже совсем другая масса.
– Блевотная, – опять вырвался тот же самый выкрик.
– Это слово начинает означать нечто другое, когда эксгибиционистское движение распространяется и усиливается. – Никакие грязные выкрики не способны были испачкать программную речь, читавшуюся с чистого листа. – Понятие массы изменяется в том смысле, что под ним разумеют большинство, и притом не просто лишь большинство рабочих эксгибиционистов, а большинство всех эксгибиционистов и онанистов.
Оставив бесплодные поиски свежего мяса, я обратил пристальное внимание на выступающего оратора. Это и был тот самый знаменитый борец за права рабочих эксгибиционистов, харизматический лидер ВКПБ – Нагоний Мымрин. Он, в отличие от своих сподвижников, нагишом внимающих его речь, был одет в модный красный костюм за несколько тысяч баксов, белоснежную рубашку и полосатый галстук, и поэтому резко выделялся на фоне обступавшей его голытьбы. Глядя на эту сценку, мне припомнилась картинка из учебника по географии, где был изображен Миклухо-Маклай, который рассказывал окружившим его диким папуасам о прелестях цивилизованной жизни; правда, тот великий этнограф призывал своих слушателей двигаться вперед – к одеванию, а этот великий преобразователь – назад, к раздеванию.
– Противники эксгибиционистского движения постоянно ведут демагогическую компанию, обвиняя нас в аморальности. А что такое мораль, товарищи? Мораль – это нравственные нормы поведения людей, принятые в конкретном обществе. На заре человеческого общества мораль вырастала из бытовых условий, складываясь практически в определенные нормы поведения людей. Нормы эти, конечно же, не записывались ни в какие юридические кодексы и не дошли до нас – в те времена и письменности-то еще не существовало…
Послышался жиденький смех наиболее остроумных пролетариев, понявших, что оратор немного пошутил.
– С разделением человеческого общества на классы, с появлением государства, – продолжил Мымрин, – естественно, и мораль становится классовой. Она делается сильным оружием в руках господствующих классов для закрепощения подчиненных масс. Господствующие классы в каждую эпоху – рабовладельческую, феодальную, капиталистическую, социалистическую, сексократическую – стремились замаскировать свое господство и выдать свои узкоэгоистические интересы за общенародные. Свою мораль эксплуататоров они преподносили в форме общечеловеческой морали, возводили ее в ранг вечной истины, которая якобы покоится на основах, стоящих вне человеческого общества, независимых от человека и данного общественного уклада, а как бы исходящих от бога. Шли годы, гибли старые общественные формации, на их месте возникали новые. Менялась и общественная мораль. Философы, теологи и всякие разные схоластики, трудясь над возникшими щекотливыми вопросами нравственности, меняли прежние воззрения на общественную мораль, оправдывая существующее положение. Но они стремились лишь к одной цели – заставить мораль служить интересам господствующего класса, оправдать угнетение меньшинством эксплуататоров большинства эксплуатируемых, признать нравственным именно такое положение. В Росеи, как и везде и всюду, с развитием общества менялись и моральные установки. Товарищи! Разве еще вчера не считалось незаконной и противоестественной гомосексуальная связь?! Разве еще вчера не прятались эти грязные меньшинства в вонючих подвалах, спариваясь в антисанитарных условиях и заражая друг друга СПИДом и венерическими болезнями?! Разве…
Потная репа не умолкала ни на секунду, делая лишь короткие паузы для вдохов. Две вконец раскрасневшиеся от непрекращающейся трескотни лоснящиеся помидорки, расположившиеся по обе стороны довольно-таки крупной картофелины, которая, без сомнения, порадовала бы любую кухарку, говорили о крестьянском происхождении владетеля. Налившиеся ненавистью гнилявые яблочки с червоточинами посередине были устремлены в даль. Открывающиеся и закрывающиеся створки выказывали внутри себя черные и желтые горошины, вероятно еще с прошлогоднего урожая. В довершении всего через всю верхнюю часть репного поля шли широченные горизонтальные борозды, очевидно вспаханные тяжелыми тракторами «Беларусь» еще несколько лет назад и предназначенные для посева более культурных сортов, да так и оставленные незасеянными из-за никчемности хозяина.
– …А сегодня? Товарищи, вы посмотрите, как резко изменилась общественная, или, точнее, выдаваемая за общественную, мораль сегодня, – продолжал открывать свои створки словообильный овощ. – Вы посмотрите наше телевидение, почитайте прессу. Люди, которые еще вчера ставили гомосексуализм вне закона, всячески унижали и дискриминировали гомосексуалистов, сегодня уже стоят в первых рядах голубого движения и на все лады восхваляют его высокие моральные устои. Скрывавшиеся в подполье меньшевики сегодня свободно разгуливают по городу и совокупляются с кем захотят. Товарищи! Сегодня утром я видел, как двое подонков прямо на улице поймали и изнасиловали несовершеннолетнего мальчика. Товарищи! До каких пор это будет продолжаться?!
– Долой гомосеков! Кол им в жопу! – раздались многочисленные гневные выкрики, инспирированные последним сообщением Мымрина об изнасилованном подростке.
– Товарищи! Вы знаете, что я говорю вам чистую правду, – вещал с грязного мусоровоза Мымрин. – Только наше пролетарское эксгибиционистское движение способно избавить простой народ от гнета зарвавшихся гомосексуалистов и остановить творящееся насилие. Товарищи! Пришло время сбросить с себя изъеденную молью одежду, олицетворяющую собой дряхлость прогнившего режима! Я призываю всех присутствующих сознательных граждан присоединиться к нашему эксгибиционистскому движению и в сию же минуту, в знак солидарности, скинуть с себя тряпичные путы, сковавшие ваши мускулистые тела! – Показывая пример, Мымрин начал раздеваться. Своим решительным видом он дал понять всем присутствующим, что собирается скинуть с себя всю одежду. Расстегивая пиджак, он продекламировал стихотворение любимого пролетарского поэта: – «Можно и кепки, можно и шляпы, можно и перчатки надеть на лапы. Но нет на свете прекрасней одежи, чем бронза мускулов и свежесть кожи».
Закончив стихотворение, Мымрин закончил и раздевание, ограничившись лишь расстегиванием пиджака и закидыванием воротника за лопатки. Но на сочувствующих, жадно ловящих каждое слово, и праздных зевак, от безделья глазеющих на красноречивого оратора, его последние слова произвели впечатление, и призыв возымел действие. Сотни обладателей плавок с гольфами и футболок с шортами, клюнувшие на трюк Мымрина, начали с воодушевлением снимать с себя одежду, и даже десятки фланелевых рубашек, лишившись теплых тел, полетели под ноги побросавших их владельцев; лишь грязные комбинезоны и замасленные робы стояли не шелохнувшись, никак не проявляя свою поддержку или осуждение.
– Эй, товарищ! – обратился ко мне рядом стоящий престарелый нац-болт, – присоединяйся к нам, не стесняйся.
– Спасибо за доверие, но… – начал я было отнекиваться.
– Да не комплексуй ты, товарищ, раздевайся, – перебил меня обнаженный старичок, по-своему интерпретировав мое нежелание оголяться. – У нас тоже есть различные большие недостатки, но мы ничего не скрываем.
– О ваших больших недостатках я не могу судить, а вот маленькие, извините… – я сделал паузу и опустил взгляд, – сразу бросаются в глаза.
Ничуть не уязвленный болтун оставил меня в покое и присоединился к своим обнаженным соратникам, которые, обнаружив что их полку прибыло, начали энергично размахивать… (нет, не руками), выкрикивая при этом очередные лозунги:
– Да здравствует эксгибиционизм! Да здравствует товарищ Мымрин!
Вождь поднял руку, и племя голышей моментально стихло.
– Товарищи! Только возврат к историческому прошлому, лишенному всякой лицемерной морали, приведет нас к достойному будущему. Только возврат к первобытнообщинному строю, лишенному ложных предрассудков, которые заставляют человека скрывать свою первородную красоту и достоинство, приведет нас к счастливой жизни, не обремененной разными «цивилизованными» изобретениями, только усложняющими мирное существование людей. Зачем и от кого нам скрывать свою первозданную красоту? Разве бог не создал бы человека в одеждах, если бы он этого захотел? Какие «прогрессивные» извращенцы придумали запрятывать прекрасное человеческое тело в уродливые животные одежды? Ведь еще наши отцы – неандертальцы говорили: «Красота спасет мир», а что, товарищи, может быть кра-сивей и естественней обнаженного человеческого тела.
Глядя на имеющиеся в наличии обнаженные тела, можно было бы основательно засомневаться в справедливости этого тезиса.
– Наши враги, – продолжал речь Мымрин, – нашли еще один «грех» в эксгибиционистском движении – онанизм. Но они напрочь забывают, что сами прошли через это в детстве, в то время, когда сознание еще не отравлено лживыми внешними установками и подчиняется лишь естественному внутреннему инстинкту. Ведь еще две тыщи с лишним лет назад великий древний мудрец Сократ говорил: «Познай самого себя». И сегодня, собрав в единый кулак опыт всех предшествующих поколений, мы, рабочие эксгибиционисты, со всей нашей пролетарской честностью твердо заявляем: «Онанизм – это высшая стадия эксгибиционизма». Да здравствует онанизм, товарищи! Ура!
– Ура-а-а! Ура-а-а! – раздалось дружное восклицание онанистов-эксгибиционистов.
Мымрин поднял руку, дождался тишины и продолжил:
– Дорогие товарищи, мне хотелось бы закончить свое короткое выступление стихотворением нашего великого пролетарского поэта Владимира Маяковского, еще век назад сложившего Гимн онанистов: «Мы, онанисты, ребята плечисты! Нас не заманишь титькой мясистой! Не совратишь нас ****овою плевой! Кончил правой, работай левой!» Товарищи! Победа онанизма неминуема, как восход солнца после долгой черной ночи! Сожмем же в руках наших братьев, наших красных богатырей, несущих знамя освобождения, и во имя нашего же блага будем работать не покладая рук!
– Да здравствует онанизм! Да здравствуют красные воины! – полетело со всех сторон.
Закончив выступление, Мымрин сделал вид, будто бы собирается достать рабочий инструмент. Он стал медленно расстегивать ширинку, но, как и в прошлый раз, ограничился лишь началом движения, не доводя его до своего конца. Голытьба же, окружавшая мусоровоз, с энтузиазмом восприняла призыв политрука и начала коллективное мастурбирование. Не в силах взирать на подобное зрелище, достойное кисти Босха, я стал поскорее выбираться из стонущей и всхлипывающей толпы, дабы успеть до извержения партийного семени.
Выбравшись из стада первобытных дикарей, я наткнулся на другое стадо – журналистское, обступившее со всех сторон уже сошедшего с мусоровоза Мымрина, который с загаженной ухмылочкой рассказывал какой-то анекдот.
– «Доктор, помогите!» – врываясь в кабинет, где ведет прием специалист по новейшей суперхирургии доктор Важняков, и держась за перевязанную голову, восклицает Ваня. «Не говорите мне ничего, – важно произносит Важняков. – Я и так все знаю. У вас болит голова!» – «Это невероятно! – восклицает Ваня. – Как вы узнали, даже не выслушав меня?» – «Я занимаюсь этим делом уже тридцать лет, – спокойно отвечает доктор, включает компьютер, а затем говорит: – В этом нет сомнений – у вас разламывающая голову мигрень». – «Просто невероятно! – восклицает Ваня. – Я страдаю от нее всю свою жизнь. Вы вылечите меня?» – «Ладно, – говорит Важняков, сверяясь с компьютером. – Правда, есть всего один способ, которым я могу помочь. Я должен буду удалить ваше левое яичко». – «Боже мой! Мое левое яичко?! – восклицает Ваня. – Хорошо, я согласен, – немного подумав, говорит он. – Я сделаю что угодно, лишь бы прекратить эту невыносимую головную боль». Итак, неделю спустя Ваня выписывается из частной клиники Важнякова, распрощавшись со своим левым яичком, но чувствуя себя как новорожденный. «Она пропала! – кричит Ваня. – Моя мигрень пропала!» По этому поводу Ваня отправляется в ателье, чтобы заказать себе новый гардероб. Портной бросает взгляд на Ваню и говорит: «Вам нужен пиджак сорок шестого размера». – «Точно! – восклицает Ваня. – Как вы узнали?» – «Я могу сказать сразу все, потому что занимаюсь этим делом уже тридцать лет. Вы носите брюки сорок четвертого размера, длина штанины восемьдесят девять сантиметров». – «Это невероятно, но вы абсолютно правы!» – восклицает Ваня. «Конечно, я прав. Я занимаюсь этим делом уже тридцать лет. А туфли у вас сорок один с половиной». – «Невероятно! – кричит Ваня. – Именно так и есть!» – «А еще, – продолжает портной, – вы носите четвертый размер нижнего белья». – «Нет, – отзывается Ваня, – вот здесь вы ошиблись. Я ношу третий размер». – «Этого не может быть, – удивленно произносит портной, приглядываясь внимательнее. – Вы носите четвертый размер нижнего белья». – «Нет, – говорит Ваня, – всю свою жизнь я носил третий размер». – «Ладно, – соглашается портной, – можете носить третий размер, но это вызовет у вас чудовищную мигрень!»
Немногие, кто понял этот невыносимо длинный анекдот, жиденько рассмеялись, а остальные журналюги начали наперебой задавать вопросы, причем на разных языках, как будто этот приодетый овощ что-то понимал.
– Товарищ комиссар, ваши соратники демонстративно разгуливают в общественных местах в обнаженном виде, выставляя на всеобщее обозрение мужское хозяйство. Как вы думаете, нравится ли воспитанным гражданам смотреть на это?
– Твердо убежден, что всем нормальным людям, не страдающим патологическими отклонениями, нравится смотреть на обнаженное мужское тело, а в особенности на его квинтэс-сенцию – половые органы. Еще полтора века назад наш великий русский поэт Козьма Прутков сказал: «Зри в корень!»
– Господин Мымрин, как вы считаете, есть ли у вашей партии, призывающей к возврату в прошлое, будущее?
– Будущее только за нашей партией. Только мы способны обеспечить полную безопасность людей. Только наш вид достижения сексуального удовлетворения – эксгибиционизм и органично вытекающий из него онанизм – не требует партнера, от которого вы рискуете заразиться. Все юноши еще с детских лет познали практические основы нашей идеологии, и в скором времени, твердо в этом убежден, они пополнят наши сплоченные обнаженные ряды. Мы ничего не скрываем и не прячем за пазуху, мы все на виду, и этим притягиваем взоры и симпатии простых людей. Только наша партия…
Договорить поймавшему кураж Мымрину не дали. Как раз в эту минуту подъехало с десяток полицейских грузовиков, из них вывалились разъяренные откормленные быки специального назначения, которые, размахивая своими табельными рогами, начали с усердием гоняться за красными тряпками. Пресса, обожавшая снимать сцены массовых репрессий, оставила в момент усохшего овоща и нацелила свои теле- и фотокамеры на русскую корриду. Выскочив из засады, на помощь накачанным, но неповоротливым спецбыкам прискакали мощные, но резвые мерины из молодежного стойла правящей партии, все как один облаченные в белые попоны с голубым Сквозняковым на груди и аббревиатурой партии под животом. Из-за очевидного несоответствия весовых и возрастных показателей соперничающих сторон коррида продолжалась недолго. Поверженных дикарей, завернутых в одеяла, волоком перетащили к грузовикам и штабелями побросали в кузова. Через несколько минут все разъехались – полицейские спецбыки с добычей на грузовиках, удалые мерины с окровавленными копытами друг на друге, прессованные стервятники с репортажной падалью на стареньких микроавтобусах, главный болт с чувством выполненного долга на новеньком двенадцатицилиндровом «Феррари», – и о прошедшем мероприятии шептали лишь разорванные в клочья и истекающие кровью умирающие красные галстуки, которые с шуршащими стонами перекатывались из стороны в сторону, не находя последнего пристанища.
Пока я обозревал поле боя, подъехали пожарные и, пустив водяную струю, очистили дорогу от мусора, крови и спермы. Да, государственная машина работала безотказно: через пару минут об оппозиционном митинге уже ничего не напоминало, и на освеженной дороге показались футбольные болельщики, направляющие свои стопы на стадион.
Я тоже решил отдохнуть от политики и, влившись в общий бурлящий поток, двинулся к кассам. Я не знал, кто сегодня играет, но в принципе мне было все равно, так как в России давно не осталось ни одной мало-мальски приличной команды. Большинство же зрителей, собиравшихся на футбольных стадионах, приходили посмотреть не на игру, а на стройные тела футболистов. У кассы я узнал, что сегодня встречаются «Спартак» го. Москва и «Красс» го. Рим (это меня немножко обрадовало, ибо в отличие от наших лапотников итальянские мастера еще не совсем забыли, что такое настоящий футбол, и временами демонстрировали не только волосатые ноги, но и сносную игру).
Купив билет на западную трибуну, я отправился к турникетам, у которых скопилась приличная очередь. Подойдя ближе, я увидел, что обслуживающий персонал, состоящий из волонтеров предпенсионного возраста, тщательно проверяет всех проходящих на стадион (по новому закону, списанному со старого закона Древней Эллады, вход женщинам на чисто мужские спортивные мероприятия был категорически воспрещен). Большинство болельщиков (в основном мужчин перезрелого возраста) волонтеры проверяли визуально, некоторых (которые помоложе) осматривали за пару секунд, меня же (как и еще нескольких юношей) они ощупывали чуть ли не целую минуту, причем не только отличительное место, но и противоположную часть тела, которая вряд ли чем-либо несхожа с женской. Пройдя придирчивый контроль сразу трех волонтеров, которые по очереди и со странными улыбками искали в моих штанах криминал, я проследовал в главные ворота Лужников, над которыми красовались пять голубых переплетенных сердец – новый символ олимпийского движения России. Через семнадцать мгновений передо мной открылся вид на изумрудный футбольный газон, сверкающий в лучах заходящего на посадку солнца. Из динамиков раздавалась жалобная песня и некто расплющенным голосом обмусоливал подробности своей неразделенной любви.
Как только плаксивый певун покончил с собой, динамики умолкли и на стадионе включилось большое электронное табло, по которому стали показывать вчерашнее предматчевое интервью главного тренера «Спартака» Олега Рассказова.
– В каком состоянии команда подошла к завтрашней игре?
– Пару дней назад вся команда возвратилась со сборов на Канарских островах в отличном состоянии. После двух дней тренировок на родной базе ребята продолжают чувствовать себя хорошо. Думаю, завтра все будет по плану, и команда выйдет на поле в удовлетворительном состоянии.
– Что вы можете сказать о сопернике?
– Нам против любой команды сложно играть, а против «Красса» в особенности. Эта команда демонстрирует острокомбинационную игру на высокой скорости, отменно функционально подготовлена. Чтобы под нее подстроиться нам придется изыскивать нестандартные ходы и экспериментировать прямо на поле, но мы надеемся на наши главные козыри – особый психологический настрой и коллективизм.
Корреспондент хотел задать еще один вопрос опытному наставнику спартаковцев, но тот дал понять, что интервью закончено, и с задумчивым лицом покинул табло стадиона, на котором тут же появилась улыбчивая физиономия итальянского тренера. Он стал что-то энергично объяснять корреспонденту и зрителям, но я, в отличие от большинства собравшихся, не владею итальянским языком и не смогу перевести вам его слова, которые, думаю, вас и не очень-то заинтересовали.
Команды пока не вышли из раздевалок, и я огляделся вокруг. Стадион был заполнен едва ли на четверть. В недалеком прошлом, уверен, что это ни для кого не секрет, футбольные болельщики слыли самыми экзальтированными – они никогда не скрывали свои эмоции, выплескивая их на игроков, судей, а порой и на милицию. К сожалению, в последнее время российский футбол, до сих пор считающийся в стране спортом №1, сильно деградировал и этим оттолкнул от себя настоящих болельщиков, а буйная молодежь, переключившаяся на более динамичные игры, такие как гольф и подводный теннис, и вовсе исчезла с трибун стадионов. На матчи приходили, как правило, люди преклонного возраста, которые вместо эмоций выплескивали слюни на головы впередисидящих. Покрутив по сторонам уже дважды заслюненной головой, я лишний раз убедился в правильности этих слов.
Диктор по стадиону объявил, что на матче присутствует бургомистр Москвы Епифаний Чушков. Услышав объявление, расположившийся в ложе для почетных гостей бургомистр помахал рукой и продемонстрировал своим избирателям благочушную улыбающуюся заплатку на потрепанном мячике. Мне со своего места было его не видно, но я лицезрел надутого, мячикомордого бургомонстра по электронному табло, с трудом умещавшего голову города целиком.
Наконец футболисты выбежали на поле, и зрители (откуда у них только силы взялись) встретили их восторженным ревом. И, справедливо говоря, было от чего взреветь. Я давно не был в столице и, очевидно, безнадежно отстал от последних веяний в футбольной моде, поэтому никак не предполагал, что игроки предстанут перед публикой в таком оригинальном виде. На спортсменах были лишь обтягивающие и почти прозрачные херомантии да чепчики с номерами на затылках; вместо старомодных бутс на итальянских ногах красовались ультрасовременные чешки, а на наших – липовые лапти. Футболисты не спеша трусили к центру поля, делая время от времени обороты на 360 градусов, давая зрителям возможность рассмот-реть все достоинства атлетически сложенных фигур. И посмотреть, доложу вам, было на что; особенно на меня произвела впечатление команда гостей и, в частности, их красивые рельеф-ные мышцы живота, гармонично развитые почти у всех игроков.
Футболисты, остановившись в центральном круге, поприветствовали зрителей и обменялись с соперниками дружескими поцелуями. Судья, поколдовав с монеткой, поделил между командами половины поля и дал стартовый свисток.
Команды долго втягивались в ритм активных действий, предпочитая пассивную перепасовку в середине поля. Этому было свое объяснение: соперники встречались между собой в первый раз, поэтому игроки больше смотрели друг на друга, чем на мяч. Зрителям (которые пришли посмотреть футбол) такая игра радости не доставляла, и они потихонечку начали засвистывать обе команды.
В середине первого тайма, видимо вдоволь насмотревшись на спартаковцев, римляне резко взвинтили темп игры и, ошеломив соперника своими необычными техническими и тактическими решениями, показали, на что они действительно способны. Итальянские игроки привлекали пластичностью, непринужденностью движений, атлетической мощью, стремлением обострить игру скоростными выпадами; играя, они наслаждались, наслаждались и знающие толк в футболе болельщики, которые начали аплодировать каждому удачному действию римлян. Спартаковские же лапотники, завладев на короткое время мячом, начинали нудную перекидку поперек поля; казалось, они не представляли себе, как же выбраться со своей половины и взломать оборону соперника. «Скуадра адзурра» (а так с недавнего времени болельщики называли не итальянцев, а именно спартаковцев – за их новые командные цвета, не буду пояснять какие) не проявила никакой ясности замысла, и ее игроки бестолково метались по полю, не успевая за ловкими и проворными итальянцами. Естественно, еще до перерыва римляне закатили спартаковцам два мяча, причем оба забил их юный форвард с №10 на чепчике; первый мяч он вколотил дальним ударом с немыслимой траекторией, а второй – подрезал и изящно забросил за шиворот зазевавшемуся вратарю москвичей.
Несмотря на счет первого тайма, все зрители были довольны: большинству (причем, как я заметил, подавляющему) было абсолютно наплевать на игру и тем более на результат – они наблюдали лишь за молодыми, практически обнаженными телами; а меньшинству, разбирающемуся в футболе, было приятно наконец-таки увидеть настоящий футбол в исполнении итальянских мастеров.
Едва начался перерыв, ко мне подсел прилично упакованный мужчина, который без всяких объяснений положил свою руку на мое колено. Я внимательно посмотрел на него и сразу же узнал – это был тот самый рыжий ублюдок, который кинул Христофорова.
– Извините, вы что-то хотели? – спокойно спросил я его.
– Я бы желал, чтобы вы стали моим бой-френдом, – энергично перебирая губами, брякнуло конопатое лицо, вооруженное царапающей шершавой улыбкой.
– А мне, знаете ли, ваши желания до карфагена.
– Странно это от вас слышать, молодой человек, – слегка удивившись, проговорил рыжий ублюдок. – Разве вы меня не узнали?
– Вас разве что египетская мумия не узнает! – насмешливо заметил я. – Но для меня это не имеет никакого значения.
– Ну почему же, никакого? Я бы вас и в партию нашу оформил, причем, если пожелаете… – рыжий подмигнул, – задним числом.
– Спасибо за доверие, но меня сегодня сам президент оформил, лично.
– Да? – искренне (если у него что-то бывало искренне) удивился рыжий. – И как же вам это удалось?
– Я показал ему одну свою вещь, от которой он не смог отказаться.
– А мне не покажите?
– Как-нибудь в следующий раз.
– Ну зачем же, молодой человек, откладывать на следующий раз то, что можно сделать сейчас, – с некой угрозой в голосе сказал рыжий, наставив на меня готовые в любую секунду выстрелить конопушки. – Как говорит наш шеф, Кир Ардалионыч Сквозняков: куй железо пока горячо.
– Как вам не стыдно! – воскликнул я. – Вам лет-то, простите, уже сколько?
– Мужчин не спрашивают, сколько им лет, им дают.
– Я бы вам дал все пятьдесят.
– Я был бы рад, но, поверьте, сегодня удовлетворился бы и одним разом. – Рыжий с хитрым видом взглянул на мою филейную часть, и до меня дошла его предыдущая реплика.
– Извините, но я еще от Никодима Аполлоновича наслышан о вашем…
– Да черт с ним, – перебил меня рыжий. – Я этого политического трупа уже давно вычеркнул из своей биографии. Как говорит наш шеф: что упало – то пропало.
– Но Никодим Аполлонович мне сказал, что у него упало еще тогда, когда он был президентом, но вы почему-то этого не замечали, а заметили только тогда, когда он ушел в отставку, и стал вам не…
– Да сдался вам этот христохроник! – явно не желая вспоминать о прошлом, раздраженно перебил меня рыжий и еще сильнее сжал мое колено, словно голодный хищник – горло пойманной жертвы. – Сейчас мы пойдем в подтрибунное помещение, где у меня есть персональная, весьма тепленькая комната, и я там вам все спокойненько объясню, причем, если пожелаете, во всех интересующих вас подробностях, – уже с другой, приказной, интонацией, требующей только беспрекословного подчинения, говорил не привыкший кого-то долго уговаривать рыжий ублюдок. – Не менжуйтесь, пойдемте. Туда-сюда и все будет о*гей. Еще успеете и к концу матча.
– Если вы сейчас же не отстанете, я закричу, и все узнают о ваших домогательствах.
– Кричите-кричите, молодой человек. Вы меня этим нисколько не испугаете – это ведь стадион, здесь все кричат, – со злой ухмылочкой сказал рыжий, видимо не допускающий и мысли о моем отказе; он подал знак своему, все это время молча дежурившему около него, телохранителю, который переместился за мою спину.
– Возможно, вас отрезвит тот факт, что сегодня утром Кирилл Ардалионович назначил меня своим первым фаворитом. И я уверен в том, что он будет очень недоволен, когда узнает о ваших насильственных действиях, – стараясь сохранять самообладание и уже ощущая тяжелые руки телохранителя на своих плечах, высказал я последний аргумент в свою защиту.
К моему счастью, эти последние слова возымели действие и сбили спесь с сорвавшегося с цепи волка. Рыжий, осознав, что перед ним добыча более сильного зверя, свирепо сверкая голодными хищными глазищами, вынужденно отступил: он подал еще один сигнал своему телохранителю, и тот вернулся на прежнее место.
– Ну не хотите, так не хотите. Мы люди цивилизованные, неволить вас никто не собирается, – с явной досадой вымолвил рыжий, обжигая меня своими горящими бельмами. – Я поговорю о вас с Кир Ардалионычем. Думаю, что с его благословения мы с вами еще не раз встретимся, правда, в другой, более подходящей для нашего свидания, обстановке. И не надо меня бояться – я не хищник какой-нибудь, – обнажая острые клыки, зло ухмыльнулась рябая морда с зачехленными конопушками, – и не сделаю вам больно. Пока!
Рыжий хлопнул своим рубильником по моей коленке, обесточив ее на несколько секунд, и резко поднялся с кресла.
– Пойдем к тому копчику с северной трибуны, – обратился он уже к своему телохранителю. – Уверен, тот посговорчивей будет. – Рыжий со злостью сплюнул на лысину впередисидящего мужчины и, не оглядываясь на меня, пошел на выход из сектора. О его состоянии в этот момент красноречиво говорила шипящая харкотина, обжегшая голову ни в чем не повинному мужчине, который безмолвно стерпел этот хамский поступок.
С огромным трудом избавившись от назойливого ухажера и изрядно вспотев при этом, я обратил взоры на поле, куда уже вышли команды для продолжения игры.
– Шаёбочку! Даешь шаёбочку! – раздался возвративший меня в праздничную футбольную атмосферу хриплый выкрик истого болельщика.
Спартаковские мясники, видимо вздрюченные в перерыве и в хвост и в гриву тренерским составом, начали второй тайм с удвоенной энергией, которой, впрочем, хватило лишь на то, чтобы сломать несколько соперников. После того как с поля унесли двух римских игроков и удалили одного москвича, игра вновь успокоилась и пошла под диктовку итальянцев. По-лучив третий мяч, все от того же юного форварда, питомцы Рассказова и вовсе остановились, смирившись с очередным поражением. Итальянцы, добившись приемлемого результата, тоже резко сбавили обороты и перешли на спокойный, экономичный режим игры. Уже под самый занавес матча судья, очевидно усыпленный действиями соперников, прозевал спорный момент и назначил сомнительный пенальти в ворота гостей, который спартаковцы и реализовали, сохранив этим долгожданным голом свой «престиж».
Пожалуй, единственным развлечением во втором тайме, по-настоящему повеселившим всю публику, было объявление диктора по стадиону о том, что некая высокопоставленная особа североамериканских штатов разыскивает свою потерявшуюся собачку, мальчика по кличке Апрель, породы премьер-терьер, рыжей масти с черным хвостом, наряженную в сине-черно-белую попонку и откликающуюся только на англо-американскую речь.
К концу матча болельщики, а точнее, зрители, вдоволь налюбовавшись и насладившись образцовыми телами спортсменов, решили выпустить и негативные эмоции. Найдя козла отпущения в лице (кого же, как не его!) судьи, они начали выкрикивать оскорбления в его адрес.
– На бабу! Судью на бабу! – прозвучал обидный для настоящего мужчины возглас с верхних рядов.
– Мудила без удила! – раздалось справа от меня.
– Су-дья – гете-раст! Су-дья – гете-раст! – понеслось дружное скандирование из фанатского сектора.
Вскоре жестоко оскорбленный судья трижды дунул в свисток, известив об окончании матча. Я уже встал с кресла и собрался было на выход, но заметил, что остальные зрители (коих к концу игры стало значительно больше) почему-то не спешили этого сделать. Наоборот, все зрители, мгновенно притихнув и утроив внимание, обратили свои жадные взоры на игроков, в ожидании, как мне показалось, чего-то особенного. И уже после окончания матча последовала его кульминация, ради которой, собственно, и пришла большая часть публики: футболисты, сняв с себя херомантии и чепчики, обменялись ими с соперниками и, помахивая этими форменными комплектами и некоторыми высвободившимися частями тела, пробежали вдоль трибун, проделав своеобразный круг почета. Невозможно передать на словах то, что в это время творилось со зрителями, особенно в тот момент, когда игроки стали забрасывать футбольную форму на трибуны: в моем скудном словарном запасе просто не существует подобных эпитетов, которыми можно было бы охарактеризовать их поведение. Но, поверьте, – это было что-то! Не стану притворяться и говорить, будто я смутился и сразу же отвернулся от этого развратного зрелища – отнюдь нет, я воспользовался случаем и с удовольствием посмотрел на гармонично сложенные молодые тела, сосредоточив основное внимание на понравившемся мне юном форварде итальянцев, который выделялся среди остальных не только техничной игрой, но и великолепной фигурой с классическими пропорциями.
Выплывая со стадиона в струе разноголосого гула, доминантой которого, разумеется, было обсуждение не игровых подробностей, а анатомических, я очутился на улице, где меня, крепко схватив за рукав и ловко вытащив из клокочущего потока, выловил какой-то мужчина с цинковым ведром.
– Гражданин, я представляю оргкомитет книги рекордов Гиннеса, – затараторил мужчина с подтверждающей биркой на шее, в котором можно было безошибочно узнать обыкновенную номенклатурную единицу, не заслуживающую какого-либо описания. – Сегодня мы проводим акцию «Шире круг», и нам хотелось бы, чтобы вы тоже приняли в ней участие.
– А это займет много времени? – спросил я.
– Обычно в среднем это длится минут пять.
– Хорошо, я согласен.
– Пожалуйста, пройдемте со мной вон к той группе добровольцев. – Организатор, не выпуская моего рукава, показал в сторону большой группы раздетых мужчин, с любопытством глазеющих на меня.
– Извините, товарищ, но с вашей партией эксгибиционистов я не желаю иметь никаких сношений, – по-своему истолковав увиденное, сказал я.
– Вы ошибаетесь, гражданин, – холодно произнес мужчина. – Мы к этим демагогическим болтунам, которые вхолостую болтают своими рабочими органами, никакого отношения не имеем. Скажу больше, мы презираем этих люмпен-пролетариев, позорящих наш священный пол. Как сказал наш горячо любимый президент Кирилл Ардалионович Сквозняков: «Мужские органы – это общественное достояние, и они должны служить не только своему владельцу, но и всей нашей Родине». Сегодня мы как раз проводим подобную акцию, подтверждающую данный тезис.
– И вы хотите, чтобы мой орган послужил всей родине? – недоуменно спросил я.
– А вы, гражданин, разве этого не хотите? – с некоторой подозрительностью в голосе ответил вопросом на вопрос член оргкомитета.
– И что же от меня потребуется?
– Встать в общий круг и делать то, что будут делать все.
– А что будут делать все?
– Устанавливать рекорд в книгу рекордов Гиннеса.
– А поконкретней, пожалуйста?
– Гражданин, вы начинаете меня утомлять, – недовольным тоном заметил член оргкомитета. – Все остальные согласились с превеликим удовольствием, некоторые даже предварительно записывались, а вас одного я вынужден прямо-таки уговаривать исполнить свой общественный долг.
– И все же? – настаивал я.
– Встанете вместе с другими ста мужчинами в круг, сформировав непрерывную цепочку. Вставите свой поршень в цилиндр впередистоящего мужчины, а участник, располагающийся за вами, вставит соответственно свой поршень в ваш цилиндр, и так по всей цепочке. По моей команде вы начинаете одновременные движения, образуя таким способом действующий секс-агрегат из 101 человека, где каждый участник, удовлетворяясь сам, удовлетворяет другого. Получив двухстороннее удовольствие, вы одновременно с этим войдете и в книгу рекордов Гиннеса, что, поверьте, очень почетно.
Я несколько секунд переваривал в своей нержавеющей кастрюльке неприятно попахивающие конские потроха, что вывалил из цинкового ведра начинающий нервничать организатор массовой случки, после чего стал категорически отказываться.
– Гражданин, вы начинаете меня пугать, – подозрительно прищурив глаза, отозвался на мои отнекивания член оргкомитета. – Сегодня вы с мужчиной не хотите, завтра с женщиной переспите, а послезавтра Родину предадите?!
– Не надо, пожалуйста, преувеличивать.
– И вообще, вы какой-то не такой, может, вы не голубой?
– Извините, но дело даже не в этом, – оправдывался я. – Просто я принципиально не участвую ни в каких коллективных мероприятиях, даже когда речь заходит о престиже страны.
– Вы забываете любимую притчу нашего глубоко уважаемого президента Кирилла Ардалионовича Сквознякова о том, как мудрый отец, наставляя своего подрастающего сына, дает ему переломить отдельный прутик, который легко поддается, и связку прутьев, которую сын так и не смог переломить.
– Связка, конечно, прочнее, но, чтобы прутья не распадались, их крепко-накрепко свя-зывают, часто проволокой, иногда колючей, – сознательно идя на конфронтацию, сказал я.
– Да вы, как я погляжу, – сепаратист! – возмущенно выпалил ярый гом-патриот. – О вашем недостойном поведении я сообщу в соответствующие органы!
– Да идите вы со своими органами… в круг. Или поршень уже не пашет, зато цилиндрище о-го-го! – нагло ответил я и приготовился делать ноги.
– Я… я… – хотел ответить он, но, набрав воздух и надув раскрасневшиеся щеки, лишь пыхтел, как испортившийся паровоз, который не может сдвинуться с места.
Не оглядываясь на разоблаченного организатора, на эту жирную номенклатурную единицу, оказавшуюся полным нулем (почему-то у нас в России берутся за организацию различных мероприятий именно те, кто по тем или иным причинам сами в этих мероприятиях принять участие не способны), я втопил изо всех сил, ибо догадывался о возможности насильственного вовлечения в добровольную акцию.
Пробежав около километра, я остановился и огляделся. За мной, к счастью, никто не гнался. Отдышавшись, я медленно побрел вдоль витрин магазинов, которые, к слову, не баловали разнообразием предлагаемых товаров. Я, разумеется, не буду перечислять товары, исчезнувшие за последние несколько лет с прилавков российских магазинов, дабы не загромоз-дить этим бесконечным списком малую по объему, но большую по содержанию повесть.
Мое внимание привлекла необычная вывеска и большое объявление под ней. В объявлении обещалось достоверное предсказание дальнейшей судьбы для всех желающих мужчин в возрасте от 13 до 30 лет, причем совершенно бесплатно. Разумеется, я решил воспользоваться этим филантропическим предложением и, не задумываясь, позвонил в дверь, которая была обита черным дерматином и украшена восточным орнаментом. Спустя минуту ее открыл грузный, заросший пожилой мужчина с обрюзглым лицом. Он трижды, с трудом поднимая и опуская тучные глаза, смерил меня с головы до пят, на несколько мгновений задерживаясь где-то посередине. Изучив меня вдоль и поперек, он скривил треснутые губы, выдавая это движение за улыбку, и, не говоря ни слова, жестом руки пригласил проследовать во внутрь своего офиса. Честно говоря, его откровенно отталкивающая наружность несколько остудила мой пыл, но, понадеявшись на его внутренние качества, что, согласитесь, для пророка гораздо важнее, я смело вошел в офис, который при ближайшем рассмотрении оказался скорее обычной спальней, нежели рабочим кабинетом.
– Вы хотите узнать свою судьбу? – спросил предсказатель неприятным царапающим голосом, облокотившись на меня всем своим тяжеловесным взглядом.
– Вообще-то да, – неуверенно ответил я, с трудом удерживая его взгляд. – В последнее время у меня необычно складываются жизненные обстоятельства, и я хотел бы узнать, что еще ожидает меня впереди… чтобы, так сказать, встретить во всеоружии.
– Не волнуйтесь, молодой человек, расслабьтесь. Вы получите то, ради чего сюда пришли.
Прорицатель несколько раз поводил своей рыхлой, с пигментными пятнами рукой перед моим лицом.
– Я использую самый современный метод диагностики, гарантирующий стопроцентный результат, – сказал он. – Метод научно обоснован и проверен многолетней практикой. Может быть, вам он покажется чем-то необычным, но только таким способом я смогу с полной уверенностью предсказать ваше будущее.
– А вы по чём предсказываете? Как цыганки – по ладони?
– Этот метод уже устарел, и он, по правде говоря, не давал никакой гарантии верности предсказания. Я использую другую человеческую конечность. Давайте начнем. – Прорицатель опустил жалюзи, включил медитативную музыку, выключил свет и вновь подошел ко мне. – Встаньте ровно, ноги поставьте на ширину плеч, вес тела равномерно распределен на обе ноги. Голову держите прямо, не наклоняя вниз, плечи не напряжены и опущены. Дыхание естественное, спокойное. Дышите животом. Медленно закрывая глаза, представьте, что вы отгоняете прочь все внешние проблемы, остается только прекрасный образ любимого вами человека. Отбросив все посторонние мысли, сосредоточьтесь только на объекте концентрации. Существуете только вы и любимый человек. Вы не обращаете никакого внимания на мои манипуляции, иначе можете сорвать весь процесс. Существуете только вы и любимый человек. Постепенно вы сближаетесь и сливаетесь в одно целое.
Выполняя все его рекомендации, я закрыл глаза и за отсутствием любимого человека представил прекрасный образ грациозного форварда «Красса». Я ожидал, что предсказатель будет внимательно рассматривать мою голову, ведь в какой-то степени она тоже является конечностью, но ошибся. Он расстегнул брюки, достал мою другую, чисто мужскую, конечность и около десяти минут манипулировал с ней, причем не только руками, но, как я без труда догадался, и ртом. Я не стал протестовать, ибо все-таки верил, что это действительно наисовременнейший метод диагностики, хотя, признаюсь, с каждой минутой сомневался в этом все больше и больше. Прекратив закономерно кончившийся процесс, прорекатель вернул мою использованную конечность на место и застегнул брюки.
– Мне все ясно. Можете открыть глаза, – услышал я вновь, после десятиминутного молчания, смягчившийся и переставший царапаться голос предсказателя.
Открыв глаза, я с укором посмотрел на насытившегося нострадамуса, который, впитав высококалорийный продукт, выпущенный моим здоровым организмом, платочком протирал свои влажные губы. Я открыл было рот, чтобы высказать ему все что о нем думаю, но не успел произнести и слова.
– Да, да, да! – воскликнул он и всплеснул руками. – Мне все ясно. Вас ожидает блестящее будущее. Любовь, слава, почет – вот те атрибуты, которые будут сопровождать вас всю жизнь. А завоюете вы все это на поприще литературного труда. Вы обладаете гениальным литературным талантом. Поздравляю вас! – И еще вдобавок ко всему поцеловал меня в полуоткрытый рот.
Я уже был немало смущен из-за его так называемых манипуляций с моей конечностью, а от этих пророческих слов смутился окончательно. Застыв в нерешительности, я не знал что делать: то ли все-таки отругать суперхитрого обманщика-орала, то ли поблагодарить ультрасовременного вещуна-оракула. В конце концов благоразумие и вера в славное будущее взяли верх, и я без каких-либо претензий попрощался с предсказателем и вышел из его офиса-спальни.
Опустошив яички, но наполнив дух, я отправился в ближайший кинотеатр, чтобы провести там остаток вечера. Сегодня в нем демонстрировался отечественный блокбастер «Подвиг минетчика». К сожалению, пожилой кассир сообщил мне, что все билеты на фильм давно раскуплены.
Поглазев пару минут на весьма откровенную афишу этого культового фильма, я двинулся в диско-клуб, который находился возле кинотеатра. Заметив на нем огромное объявление «Для тех, у кого за 20», я подумал, что как раз подхожу под эту возрастную категорию, да и в зале, в отсутствии малолеток, будет поспокойней.
Я уже переступил было порог этого заведения, но стоящие на дверях два малиновых пиджака 60-го размера, набитые рубленной кониной, преградили мне путь.
– Предъявите свой членский билет, – процедил сквозь зубы один из них, более отутюженный.
– Извините, но у меня его нет.
– Ну тогда доставайте, мы сами измерим, – вступил в разговор другой, помятый, пиджак и достал из кармана линейку.
– Извините, но о каком билете идет речь? И что доставать? – в недоумении спросил я.
– Вы в первый раз, что ли? – догадался первый пиджак.
– Да.
– У нас клуб для тех, у кого за 20, понимаете?
– Да, но мне уже 29.
– Еще раз повторяю: не «кому», а «у кого» за 20. Ощущаете разницу?
Я наконец-то понял смысл объявления и цифровых параметров на нем, которые к возрасту, как оказалось, не имели никакого отношения.
– А если у меня, допустим, 14, то и потанцевать нельзя, и вина выпить нельзя? – с издевкой спросил я.
Оба пиджака заржали как вшивые мерины, и первый, отутюженный, сквозь ехидный смех пробасил:
– Конец – телу венец, а без конца и нет винца. Всасываешь, сосунок?
А второй, помятый, пиджак добавил:
– Приводи свой децл завтра на детский утренник.
После этой идиотской шутки они заржали еще сильнее, и рубленая конина, набитая внутрь пиджаков, затряслась с такой силой, что вполне могла вывалиться из своей кишечной оболочки.
Я ничего не ответил этим безмозглым гардеробным принадлежностям с вонючей начинкой и отошел в сторону. В этот момент к самым дверям диско-клуба подъехал белый лимузин, и из него, не опуская мобильник от уха, вывалился жирный хряк – розовая мечта разорившегося живодера. Кабан, размахивая животом из стороны в сторону и прямо на ходу высовывая свой шланг, подошел к пиджакам. Те, давясь от смеха и показывая на меня пальцами, стали ему что-то рассказывать. Выслушав рассказ, кабан завизжал пуще пиджаков. Скорчив и без того безобразную рожу (Квазимодо по сравнению с ним просто красавчик), он показал мне мизинец. Я, конечно, не остался в долгу и в ответ показал ему средний палец, правда, не сообразив при этом, что для него это вовсе не оскорбительный жест, а, наоборот, пожелание успеха. Трясущаяся колбаса с толстой прослойкой сала ввалилась в клуб, а я, пнув белый лимузин ногой, побрел дальше. (Только не подумайте, уважаемые читатели, что поведение этих животных меня сколько-нибудь уязвило, отнюдь нет. Понимаю, что многие в подобной ситуации посчитали бы себя униженными – но только не я. В подтверждение своей абсолютной непоколебимости могу сказать, что я совершенно спокойно, нисколечко не горячась, покинул это место и всего разок, отойдя на безопасное расстояние, бросил в лимузин булыжником, который лишь слегка поцарапал лобовое стекло. Поводов для переживания не было никаких: ведь я всегда догадывался, что в природе существует равновесие, и если у некоторых представителей фауны какая-то деталь организма развита больше, то другая деталь – например мозг – развита гораздо меньше, поэтому обижаться на этих недоразвитых млекопитающих – обижаться на саму природу. Скажу больше, встреча с этими самодовольными ублюдками, с этими вонючими потрохами, считающими себя главным украшением праздника жизни, придала мне решительности. Если ранее, смалодушничав, я уже практически отказался от мысли возвращения в Голубой Дом, то сейчас твердо решил выполнить свою миссию до конца.)
Время было около восьми вечера, и я с запасом успевал на фуршет, посвященный Пушкину, на котором, как мне стало известно из кулуаров еще утром, планировался демарш председателя Либерально-некрофилической партии Углеводова, любимца нынешних репортеров, обильно питающихся падалью с его помойки.
Без происшествий добравшись до парламента, я несколько минут постоял перед медным Сквозняковым, восседавшим на вздыбленном коне (нечто похожее, только с другим всадником, раньше стояло на Сенатской площади в Ленинграде); но мое внимание привлекла, конечно же, не эта очередная монументальная скульптура, а хулиганская надпись, нанесенная нитрокраской на круп лошади: «И даже мерин сивый желает жизни красивой». Правда, я так до конца и не понял: кому из них двоих – двуногому или четырехногому мерину – она посвящена. Похвалив про себя смелого остряка, я поднялся по ступенькам и с некоторой опаской (еще одна встреча, грозящая стать последней, с генералом Страусовым и его командой меня нисколько, как понимаете, не радовала) переступил порог Государственной Думы.
В безлюдном вестибюле метнулась и бесшумно прилипла к стенке какая-то тень. Спустя пару мгновений она отделилась от стены и превратилась в загадочный объект в черной чадре, который, заметив меня, тут же растворился. Заинтересовавшись, я подошел ближе к тому месту, где тень соединялась со стенкой, и обнаружил подстрекательский плакат с… вы ни за что не догадаетесь, с обнаженной и весьма соблазнительной девушкой, приманивающей к себе тоненьким пальчиком. Под длинными ножками красавицы улеглось короткое объявление: «20.20. Бомбоубежище. Пресс-конференция партии “ЦЕЛомудренная КАста”». Я вновь поднял глаза и еще раз насладился видом редкого во всех отношениях обнаженного тела. И не мне одному понравилась грациозная блондинка: мой проснувшийся младший брат, обалдев от увиденного, вскочил со своего места, задрал голову и, чтобы получше разглядеть красотку, вытянулся во весь рост.
– Тьфу! Гадость какая! – раздалось вдруг за моей спиной презрительное замечание.
Оглянувшись, я увидел узкую спину некоего дятла, который уже стучал по телефону и вызывал секьюрити. Те появились буквально через несколько секунд и со знанием дела оторвали беспомощной блондинке голову, затем переломали остальные части тела, разбросали их по полу и в довершении экзекуции растоптали останки ногами. Закончив несложную операцию, палачи быстрого реагирования так же молниеносно испарились, как и появились. Блюстительный стукач, сплюнув на размозженные кости, медленно поднялся вверх по лестнице, сочетая размеренную надменную походку с нарочито веселым насвистыванием похоронного марша Шопена. Я же, находясь под впечатлением еще цельного образа девственницы, поддался устремлению моего возбужденного брата, который тянул меня за собой и увлекал вниз по лестнице, указывая правильный путь.
Войдя в бомбоубежище – а это был обыкновенный, правда весьма просторный, подвал, – я увидел, что в нем уже собралось несколько человек, которые молча сидели на металлических скамейках, прикрученных к бетонному полу. Я тоже присел на одну, как оказалось очень холодную, скамейку и стал ожидать появления обещанных горячих красоток.
Дверь – не та, в которую вошел я, а другая, с противоположной стороны, – отворилась, и в бомбоубежище вошли солдаты, несущие закрытый паланкин. Я насчитал восемь, довольно упитанных, солдат, которые с большим трудом, прогибаясь и сжимая зубы, тащили свою ношу; еще четверо, с автоматами в руках, шли по краям. Окошки в паланкине были занавешены шторками, и я не мог разглядеть, сколько красивых девчонок в нем располагалось, но, судя по всему, их должно было быть не менее пяти.
Не проделав и половины пути, военизированный кортеж резко остановился, так как у первых двух несунов подкосились ноги, и они плюхнулись на пол. Остальные шестеро солдат, как ни старалась, уже не могли удерживать на своих плечах переносимый груз. Паланкин с грохотом ухнулся наземь. Испугавшись, что девчонки при падении могли пораниться, я вскочил со скамейки и кинулся было к паланкину, но один из сопровождающих автоматчиков передернул затвор и, направив автомат в мою сторону, крикнул:
– Стой, буду стрелять!
Я, разумеется, сразу остановился и поднял на всякий случай руки. Солдат махнул автоматом и приказал мне вернуться на место, что я и сделал, справедливо рассуждая про себя, что все равно ничем не смог бы им помочь: ведь я, в конце концов, не врач и даже не медсестра.
Солдаты около минуты молча и тяжело дыша стояли у паланкина, не решаясь вновь взвалить его на свои плечи. Наконец один из них, вероятно старший, отдернул шторку и сказал сидевшим в паланкине девчонкам:
– Выходите, приехали.
В ожидании появления красоток, которые, очевидно, прихорашивались перед выходом на люди, я решил порыться в мозгах и припомнить, когда в последний раз мне доводилось облизывать глазами все прелести женских обнаженных тел. Но то ли с памятью моей нелады, то ли это было очень давно, вспомнить что-либо подходящее я не смог; в голове все время прокручивались одни и те же образы – скованные артистки (если этих прыщавых особ можно так назвать) с силиконовыми грудями из нелегальных порнофильмов или женоподобные юноши с сопливыми носами из личного опыта. Ничего-ничего, подумал я, зато сейчас я наверстаю упущенное и пополню визуальную полочку своей памяти пятерочкой натуральных девственных тел; если хотя бы одна из них такая же, как на плакате, то я буду вполне удовлетворен.
Дверца паланкина со скрипом отворилась, и из него выпорхнули…
продолжение следует.