В те, очень далекие годы, привелось мне работать в «Горельнике». Знаменитой тогда на весь Союз турбазе, что и сейчас стоит себе, как ни в чем не бывало, справа от дороги, чуть выше плотины «Медео» в густом ельнике, и даже ели там стоят все те же, и речка холодная, как лед, бьется меж тех же камней, делая воздух над собой хрустальным, и все тот же горячий серный источник сливаясь с ней, норовит хоть на градус согреть в ней воду, да где там…
Так вот! Был у нас на турбазе фотограф… Кто те времена помнит, знает, что Фотограф тогда это не просто профессия была, а, пожалуй, и стиль, и смысл, да наверно, и единственная правда жизни. Ну, соответственно и люди, которые этим делом всерьез занимались, как впрочем, все великие художники и артисты, кто действительно от бога, чуть «притрахнутыми» всем остальным казались.
Таким был и наш Коля…
Жил он на турбазе один в маленькой кандейке, где и печатал свои шедевры. Был отшельником, ни с кем особо не общался, семьи не имел, а все что имел – пропивал. Да, вот такая была у него судьба: кроме любимого дела еще одна страсть – получить свои «кровные», да в магазин, что стоял у нас один на все горы, на «Медео» у конечной остановки. Там его все знали. Проходят ребята инструктора мимо, видят – Коля лежит, подойдут, положат поудобнее и дальше идут. А тот проспится, отлежится, смотришь, опять на турбазу побежал.
Как-то приключился с нашим фотографом случай, о котором я хочу рассказать.
Лето кончилось. Последние «турики» наши на маршрут вышли, вот и Коля с ними. Пару дней по маршруту шел… Вечером со всеми у костра сидит, а с утра только кеды свои старенькие потуже зашнурует и айда в горы, все снимает. Вот уже и «Альпийскую розу» прошли, он назад на турбазу засобирался. А с собой прихватил, ну понятно что, бутылки пустые, полный рюкзак. Туристы их никогда не выбрасывали, а аккуратно под деревом складывали, так что возле каждой стоянки, каждого кострища к концу сезона приличная куча стеклотары собиралась.
Вот Коля и понес свои бутылки к магазину через два перевала, очень спешил, боялся до закрытия не успеть, а то сиди потом до утра…
С «Бутаковского» спускался, там спуск крутой, да еще дождичек тропу промочил, вот и тормозил Коля пятками, что есть силы, боясь подскользнуться, да груз свой драгоценный разбить.
- Да не фотоаппарат. Он у меня ко всему привычный,- пояснял он под общий смех, когда потом рассказывал.
- Ну да! «Хрусталь» же у тебя за плечами был,- смеялись мы.
Вобщем, как только Колян наш на самый крутой участок своего пути вышел, что-то тяжелое и мягкое сверху к нему на рюкзак, вдруг и свалилось.
Конечно, Коля сразу ничего не понял, равновесия не удержал, упал на спину и понесся вниз по натоптанной тропе, грохоча на все ущелье, разбивающимися в пыль бутылками. Ободрался весь, спиной об камни побился пока затормозил. А как остановился, руки от лямок рюкзака освободил, да на ноги вскочил – тут и увидел кто на закорках у него весь этот путь с ним вместе и проделал. На рюкзаке сидела огромная, рыжая в крапинку, настоящая рысь и смотрела на него испуганными янтарно-желтыми глазами.
- Видно думала, что ты с турбазы продукты спер…
- Да нет! Это она тебе «фотки» заказать хотела! Что ж ты не щелкнул ее на память?- смеялись ребята.
Щелкать Коля ее не стал – не до того было. Поначалу, они с рысью по-хорошему разбежаться хотели, только не тут-то было. Рысь так глубоко в рюкзак свои когти запустила (хорошо, что в рюкзак, а не в плечи), что сразу отпустить его не смогла, биться стала, того и гляди лапы себе вывернет. Ну, прямо, как котенок, который играет, играет, да и повиснет на шторе, коготь вывернуть не может.
- Ну, я палку подлиннее схватил, и под лапу ей подсовывать стал. Только она другой лапой отбивается, да зубами палку хватает и на меня кидается, уж я думал с рюкзаком моим так и уйдет.
Но исхитрился Коля, под лапу ей посильнее ударил и освободил пленницу. Думал, она теперь на него кинется, но та повернулась к нему своим коротким хвостом и унеслась в три прыжка… Так и остался наш фотограф один на пустой тропе. Битое стекло в кусты вытряхнул, да домой похромал.
Мы потом еще долго на том месте следы рысьи встречали, только саму ее никто не видел – осторожная стала.
… Прошла зима. С весной у нас у всех забот поприбавилось. Турбазу надо было к сезону готовить, а тут еще в спасотряде дела – из расщелин, да из лавин «горе туристов» вызволять. Вот в такую лавину и попал наш Коля.
… Что лавина сошла мы сразу узнали – селевики позвонили, а то, что Николай в нее угодил нам и невдомек было. Вышли, как обычно, все кто свободен, стали местность прочесывать, всех кого только можно о пострадавших возможных расспрашивать. Вот на ближайшем посту, на реке, нам гидрологи и сказали, что за четверть часа до того, как грохот лавины раздался, наш Коля в своей красно-черной инструкторской штормовке (такие только у наших ребят из «Горельника» были) с ледорубом, да со своим фотоаппаратом мимо по дороге прошагал…
Хватились.
На турбазе его не было, туда, куда он отправился – не приходил, и по всему выходило, что времени у нас на то, чтобы Коляна еще раз живым увидеть – в обрез…
…Трое суток мы с того склона не сходили. Лавина сложной была, камней огромных и грязи с собой притащила, да еще и сама повисла над обрывом, как у огромной шапки козырек, того и гляди в реку улетишь, если на край ступишь. А именно там, у самой кромки лавины, нашли мы Колькин фотоаппарат, целый, без царапинки.
Искали все. А когда искать перестали и на турбазу вернулись – в столовой собрались… Пили водку за помин души, а со стен смотрели на нас фотографии гор, чистые и прекрасные, как сами горы…
Вдруг, кто-то вошел в столовую и спрашивает:
- Вы что такие смурные сидите, случилось что?
- Да вот,- говорим,- фотограф наш, Николай Зимаков в лавине погиб…
- Как погиб?
- Да так и погиб, был человек и нет его.
- Как погиб? Когда?
- Позавчера…
- Подождите, подождите. Да я его час назад видел!
- Как видел? Где?
- На остановке, возле магазина лежал!
- Да нет, не может быть. Обознался наверно.
- Ничего я не обознался,- обиделся вошедший,- я его еще… перевернул…
- ?!
Побежали…
И правда, спит Коля на солнышке, на дровишках, что штабелем у магазина сложены были, калачиком свернулся.
- А он здесь уже третий день не просыхает… И все в долг… Ночью мы его внутрь пускаем, замерзнет ведь, а днем – нечего!- продавцы так и не поняли, чего это такая орава мужиков с гор прибежала.
… Потащили домой. И впрямь и смех и грех, и надавали бы ему как следует, да чего уж… Вот проспится…
Вот проспался. Стал рассказывать.
Все помнил: и как по дороге шел, и как грохот услышал. Сначала, как будто хлопок, будто кто в ладоши вверху громко хлопнул, а уж потом рокот, как если б под землей кто-то живой заворочался. Дальше пыль снежная, аж дышать трудно, и сразу (успел только фотоаппарат с шеи сдернуть) удар под ноги – и темно, тесно…
- Чувствую,- говорит,- вниз меня несет, руки-ноги заламывает, спину выкручивает, а в голове звон и так ясно все мыслится: «Все, капец! Вот, оказывается, как это бывает!» И главно-дело, ничего не жаль, и никого не жаль, и боли никакой! Боль потом пришла, когда остановилось все. Тишина, вдруг, наступила, а я, как в трубе застрял, шевельнуться не могу. Мне бы на ноги вскочить, а я чувствую, как лавина меня все крепче в тисках своих сжимает. Как удав – дохну, а она крепче жмет. «Ах сука!- думаю,- и правда дышит, как живая.» Вот тогда тоска пришла, смертная… Так и лежал…
Только чувствую, что ж такое? Что лавина «дышит» я от ребят слышал, это понятно – снег оседает, слеживается под своей тяжестью, но чтоб при этом еще и грудь рвал?! Это, думаю, что-то новое. И тут светло стало. Я глаза приоткрыл – вижу: рысь моя, ну та самая, лапами меня из снега отрывает и сопит как мужик. Шевельнулся я, она и отскочила. Тут уж и я на ноги встать смог. Трясусь весь, то ли от боли, то ли от страха, то ли замерзать стал – ничего не понял. Не помню, как у магазина оказался! Думал, только рюмку пропущу и на турбазу, а тут вы…
- Эх ты! «А тут вы…» Да мы ж тебя три дня на горе искали, всю лавину перелопатили. Алька, вон, чуть в обрыв не «ушел», а ты нам: «А тут вы…» Да ты не знаешь разьве, каково это в лавине искать, не знаешь каково, когда надежда умирает??
Все ниже опускалась Колькина голова – стыдно было. А ребята все шумели и каждый хотел высказать что-то свое, пока, наконец, кто-то не сказал: «Да ладно, чего уж... Живой, и на том спасибо.»
- Простите ребята,- Колька поднял на нас глаза,- простите. Пить я больше не буду, слово даю! Не прощу себе этого…
Долго мы сидели тогда в столовой, где Николай за многие последние годы первый раз с людьми по душам говорил, а то все с горами...
- История моя проста. В Москве я жил, альпинизмом занимался. В начальники выбился. Восхождение одно возглавлял, серьезное очень… Только не повел я ребят на ту «горку», хоть и немного совсем до вершины оставалось. Непогода помешала, шквальный ветер и мороз такой, что руку без перчатки в снег не сунешь. Ну и свернул я, на свой страх и риск экспедицию, не готовы мы были, не стал я пацанов на верную гибель тащить. А вот, иностранцы зашли. Им то что? У них шерпы, аппараты кислородные, куртки на гагачем пуху… А у нас костюмы с начесом – «Всегда готов», да значки комсомольские на груди… Ну и обвинили меня в малодушии, трусости, еще черт знает в чем за то, что вершину ту к празднику важному не покорили. И, главно-дело, ребята это все подписали. Когда я к ним – они говорят: «Да ладно Саныч, наше дело телячье, нам сказали – мы расписались».
- Так не готовы же были…
- А когда мы были готовы?..
Вот и все. Звания с меня все поснимали, даже в спасотряд на работу не взяли, все морды воротили… Даже друзья…
Слушал я его тогда, смотрел сквозь папиросный дым на фотографии гор, которые ребята из Колиной кандейки принесли и по стенам развесили. И такой покой, такая сила от вершин этих в душе моей гимном звучали, что думал я: «Как прекрасны эти горы! Как хорошо, что они есть на Земле, высоки и чисты, что не достать их, не дотянуться до них жалким людишкам с их «высокими стремленьями» и глупым тщеславием. И похрену им, горам, все наши «покорения». Да никогда и никому не покорятся они. Никогда и никому…»
А про рысь Колину, ну кто б поверил, если бы не штормовка, вся когтями на груди подраная. Долго ее еще туристам показывали…