Над спокойной, тяжелой от холода водой весеннего озера стоял прозрачный и крепкий как стекло воздух. Казалось, проведешь рукой и порежешься об его острые льдистые края. Вода еще спала после зимы, чуть рябила под веслом, а глаза озера, если перегнуться через борт старой лодки и посмотреть вглубь, были темно-синими и бездонными. Вечер еще не наступил. Небо, отчаянно проголубев весь день, поблекло. А на западе замерзшее солнце закуталось в разноцветные пушистые облака, цвет которых, весь уже состоял из темных тонов, в напоминание о скорой ночи – сиреневого, темно-лилового, лишь немного розового, да совсем чуть-чуть белого. И если долго, не отрываясь, смотреть на горизонт, то казалось, что это вовсе не закат раскинулся над серебристой, как чешуя рыбы водой, а сказочная птица, растопырив свои диковинные крылья с цветистыми перьями медленно тонет в ледяной воде. А на другом конце озера, к которому нам еще плыть и плыть, уже притаилась в прибрежных зарослях темная ночь, готовая вот-вот наступить и застать нас врасплох посреди большой воды…
- Замерз?- отец подвинулся на скамье, уступая мне место рядом с собой, - садись на весло, сразу согреешься. Скоро доплывем,- тихо говорил он, касаясь меня сильным плечом,- костер разложим, чай вскипятим, уха у нас еще осталась. Хочешь ухи?
Я молча налегал на весло, говорить не хотелось.
- Ты что молчишь? Замерз совсем? Вот мать заругает.
- Не-а, мне тепло уже, просто тихо так, аж страшно.
- Ну, тихо… Вот понаедут завтра с утра, всю рыбу распугают…
- Чё пугать-то здесь. Рыбы мало,- я покосился на скромный улов на дне лодки.
- Зато отдохнули как,- отец улыбнулся,- воздух какой. Тишина…
Мы замолчали. И сразу услышали разносящийся над водой крик, странный какой-то, похожий то ли на вой, то ли на рык, то ли еще на что.
- Погоди-ка,- отец поднял весло из воды,- кричит что ли кто?
Мы прислушались. Крик повторился через несколько мгновений. И пока мысли собирались, сердце подсказало, вдруг судорожно забившись в груди – кричит человек, явно попавший в беду.
- А-а-и-те,- неслось над гладью, ставшей уже совсем черной воды.
- По-мо-ги-те!
- Кто там, пап?- спрашивал я отца, который всматривался в маленький, темный, заросший камышом клочок земли медленно проплывающий мимо нас метрах в двустах.
- Да человек какой-то. Ну-ка, - сказал он и отобрал у меня весло.
- Рыбак наверно,- повторил отец, разворачивая лодку, и громко,- сейчас, сейчас, держись там!
Плыли быстро, но островок почти не приближался, а наоборот, казалось, исчезал, растворяясь в медленно сгущающихся сумерках. На острове замолкли, видимо, кричать уже не было сил.
- Эй! Живой там?- крикнул отец.
- Живой, живой, да!- послышалось почти рядом,- помогите мужики. Лодка перевернулась! Замерзаю, дрожать перестал уже. Мокрый весь, думал помру, до утра не выдюжу!
Наконец, лодка во что-то уперлась. Я увидел человека, лежащего на животе, всем телом прижавшегося к какой-то коряге, которую он, казалось, боялся отпустить, так крепко вцепился в нее своими скрюченными, неестественно белыми пальцами.
- Ну-ка, цепляйся за борт. Переваливайся. Да отпусти ты свой пень! Э-э, ладно, подожди, сейчас я тебя…- отец вынул весло из уключины и подал его конец лежащему мужику.
- Хватайся, аккуратно только, нас еще не переверни.
Тот зашевелился, поднял голову, потянулся к веслу. Отец наклонился, было, к нему… и отпрянул. Я ничего не понял, почему он вдруг, с силой оттолкнул этот маленький клочок земли, так, что лодка еще долго скользила от него по черному стеклу озера, пока отец не подхватил ее движение веслами, с такой силой, что она чуть не черпнула бортом. Он греб и греб, а я сидел на «носу» не в силах подняться, держась за борта и жалобно поскуливал.
- Пап, ты чего, а? А как же дядька? Мы куда, а?
А потом сообразил: «Мы за помощью, да? Давай я тоже погребу».
Отец, наконец, обернулся ко мне. Я никогда не видел его таким.
- Замолчи!- сказал он сквозь зубы и опять отвернулся.
Сзади слышался не то вой, не то крик. Мне стало страшно. И за того человека, которого мы оставляли на острове, и за отца, который был неизвестно чем так взволнован и расстроен, что больше ни разу не повернулся ко мне, не заговорил, как будто я исчез для него, не существовал больше, и я боялся, что это навсегда.
Лодка наша, меж тем ткнулась в берег большой земли. Молча мы втащили ее на песок, перевернули, выгрузив нехитрый рыбацкий скарб. Зашагали к машине.
- Собирай все! Домой поедем!- скомандовал отец, зло швырнув в багажник сетку с рыбой. Я молча, глотая слезы обошел наш бивуак, заглянул в шалаш, чтоб ничего не забыть, выплеснул остатки нашей ухи рыбам и уселся на заднее сидение нашей старенькой «Победы». « Может, этот мужик бандит,- думал я,- а отец узнал его и теперь в городе позвонит в милицию?» Жаль было, что все так страшно закончилось, но все же нестись в машине к дому было куда приятней, чем оставаться ночевать на берегу этого жуткого озера.
Отец гнал, я это чувствовал по тому, как меня бросало в стороны на редких поворотах. Только раз он глянул на меня через плечо. Я закрыл глаза и притворился спящим, потом и правда задремал. Проснулся, когда отец вдруг резко ударил по тормозам, развернул пошедшую было «юзом» машину и погнал обратно. Я сидел впечатавшись в спинку сиденья, смотрел на завитки седеющих отцовских волос выбившихся из под кепки, на его напряженный затылок и понимал, что с отцом происходит что-то очень серьезное, мне пока не доступное. Вдруг он опять затормозил, снова развернулся и опять поехал в город. Не прошло и пяти минут, как он опять остановился, прижав машину к обочине, положил руки на руль, опустил голову и замер так, может быть на минуту. Потом вскинулся, чертыхнулся и снова развернул машину. Я почему-то успокоился. То ли от отца, принявшего, наконец, какое-то важное для себя решение, повеяло опять прежним теплом и уверенностью, то ли я сам подспудно хотел вернуться, но так или иначе я дремал уже со спокойной душой, всецело отдаваясь размеренному движению нашей машины, за окошками которой проносились редкие огоньки в степи и открыл глаза только тогда, когда наша «Победа» запрыгала на неровной дороге ведущей к озеру.
Было уже почти совсем темно. Правда от озерной глади еще струился слабый белый свет, на фоне которого чернели силуэты нескольких вагончиков рыбацкой артели. Кто-то двинулся нам навстречу. Отец остановил машину, вышел, тихонько прикрыв дверцу, видимо не желая меня разбудить. А я не спал и слышал удаляющиеся голоса.
- Где, ты говоришь, он сидит? Вот, ёшкин кот, веришь ли Жорка – ну как «деды Мазаи» третьего за весну снимать едем! Зальют глаза… Лёха! Лодку готовь. А сам-то, чего не забрал его?
- Ребенок в лодке у меня, потому и не забрал.
Разорвав тишину своим стрекотом моторка отошла от берега, но ставший на крыло весенний ветер быстро заглушил шум ее мотора.
Отец все не шел, я уже хотел идти искать его, как вновь раздался звук моторной лодки. На берегу зашевелились. Послышалось: « Ну, ты мужик в рубахе родился! И как тебя угораздило? Да, говорит, сом лодку перевернул! Водки! Водки ему…»
И что-то еще говорили мужики, что мы уже не дослушали с отцом, так как пустились в обратный путь.
Домой заявились почти под утро. Мать хоть и взволновалась: «Вот полуночники! Случилось что ли что?»- но быстро успокоилась: « приехали и хорошо, и слава богу…»
Утром уже вылетело все из головы. И от страха и от ночных переживаний не осталось и следа. Дома было тепло и тихо. Кукушка на часах накуковалась и захлопнула свою дверцу, так никого и не разбудив. Забыла видно, старая, что сегодня воскресенье.
За завтраком, за обедом, а потом и за ужином я ждал, что отец сам заговорит о случившемся. Может, думал я, расскажет матери, с которой только и делился он своими переживаниями, но он молчал. Молчал и я.
А на следующий день наш «горе рыбак» сам объявился. Пришел к отцу на работу в оружейную мастерскую.
Обычно весной у отца было много работы. Со всего города и области несли ему на починку ружья, заказывали всевозможные крючки рыболовы, в мастерской всегда было много народа, а уж как только кончалась короткая южная зима, так и вовсе было не протолкнуться. Отцовская мастерская превращалась в своего рода клуб охотников и рыболовов. Трудно сказать, когда успевали ходить на работу эти мужики, молодые и не очень, которые день деньской толпились во дворе мастерской, меняясь местами с теми, кому удавалось зайти внутрь, поздороваться с «дядьЖорой», и понаблюдать за работой его умелых рук, перекинуться с ним парой, другой слов, да отвести душу рассказами о рыбацких, охотничьих или из жизни взятых случаях. Не знаю, сколько ружей и всякого другого добра перечинил им мой отец, но вот судеб, наверно, не один десяток. Для одних было уже достаточно одного его молчаливого одобрения, для других уроком, если он первым не подаст руки. Думаю, секрет такого уважительного к нему отношения был прост – он никогда не делил людей на «нужных и ненужных», «простых и начальников», «бедных и богатых», ценил свою независимость.
«Спасенный» появился уже ближе к вечеру. Отец заканчивал кому-то приклад, я начал собирать с верстака инструменты, несколько охотников курили во дворике у мастерской. Они-то и показали пожилому незнакомцу, где найти оружейника.
Чуть потоптавшись нерешительно в дверях, он, сняв по зимнему теплую шапку, шагнул прямо к отцу.
- Вот,- достал из-за пазухи старенького черного пальто бутылку коньяка.- Спасибо мил человек, что не дал мне замерзнуть там на острове. Рыбаки сказали мне, где тебя найти. Возьми, чем богат, век тебя помнить буду,- мужчина поставил бутылку на верстак.
- А так, значит, не помнил?- не выпуская широкий напильник из рук, усмехнулся отец.
- Мы, что встречались раньше? Не припомню, что-то.
- Где ж тебе припомнить,- отец стал сосредоточенно вытирать ветошью пальцы. По тому, как заходили желваки у него на скулах, было видно, что разговор этот ему крайне неприятен, но продолжать его он все же, собирался. Наконец, отложил и тряпку. Повторил: «Где ж тебе припомнить? Это я теперь такой,- он выпрямился,- а тогда… Худой, оборванный, бесправный… Грек переселенец. Сколько нас таких, высланных через твой кабинет прошло!? Как ты мне сказал тогда? «А хоть и все передохните, мне-то что?» Тоже не помнишь?
Незнакомец опустил седую голову, поднес руку к лицу, как будто хотел загородиться от того, что вспомнил.
Зашли ребята охотники, встали в дверях. Отец не замолчал против своего обыкновения. Обычно, он не высказывал никому своих обид, а просто вычеркивал человека из своей жизни и не замечал его больше. И потому, что он продолжал говорить, было ясно, как глубоко жила в нем эта обида, как долго он носил ее в своем сердце.
- А просил-то я тебя всего ничего – разрешить на три дня уехать из Чимкента, тело брата из Алма-Аты привезти, чтоб похоронить по-человечески. Деньги тебе принес, что мне узбеки да казахи местные насобирали. Ты деньги-то взял, а меня послал… да еще и по уху, чтоб не возмущался. Так глухим и остался… Долбанул бы я тебя чернильницей со стола твоего, замахнулся уж – да вот его годовалого,- отец показал на меня,- да мать его пожалел. Так об пол той чернильницей и швахнул. Уж этого ты не можешь не помнить. А под стол ты тогда лихо нырнул, да кнопку свою нажал. И с холуями своими вместе меня пинал, да все по голове старался… Не хотел я тебя спасать! Не хотел! Помнишь, что я тебе сказал, когда ты из графинчика меня поливал?
- Помню,- мужчина потупился,- ты сказал «Жизнь длинная, а земля круглая. Встретимся еще…
- Вот, вот,- перебил его отец,- на острове я тебя сразу узнал. Хотел оставить тебя там подыхать, да бог не дал грех на душу взять.
- Ты прости меня грек, если сможешь, - мужчина прижал шапку к груди.
- Бог простит. Уходи!
- Да не простил, видать, бог-то меня. Не простил. Сынка взял у меня. В позапрошлом году, может слышали,- старик обернулся к молча слушающим мужикам, как бы приглашая их в собеседники,- на Таштракте, на машине, вместе с женой под грузовик с пьяным водителем угодил. Тому ничего, а я своих схоронил. Баба моя померла вскорости, вот я один и остался с внучками. Двойняшки они у меня, по четыре годика. Их и хотел рыбкой побаловать, да чуть…- он махнул рукой,- так что ты не меня спас, сам-то я давно умер. Ты их от сиротства спас. Одни бы они на белом свете остались… Так что, спасибо тебе еще раз и дай бог счастья тебе, и сынку твоему красавцу, а меня старика не поминай лихом.
Он махнул рукой и шагнул к выходу. Охотники расступились…
- Ты живешь-то где?- вдруг, спросил отец.
- Так на «Чапаевке»,- тот быстро обернулся и назвал фамилию,- там меня все знают.
Он опять махнул рукой и медленно вышел, не надевая шапку. Отец его бутылку взял, вернуть, видно, хотел, да передумал, повертел в руках, за верстак поставил. Мужики головами покачали: «Да! Вот уж действительно жизнь длинная, земля круглая! Никогда не знаешь, как оно в жизни обернется…»- да разошлись по домам.
Я потом часто думал о судьбе этого человека и его маленьких внучках и, как выяснилось, не только я. Дня через три в мастерскую зашел молодой, спортивного вида охотник, хороший знакомый отца, тоже с «Чапаевки».
- Хорошо, Володя, что ты зашел, а то я сам хотел к тебе ехать,- приветствовал его отец.
- А что ты хотел, дядь Жор?- спросил тот.
Отец назвал фамилию: «Ты знаешь такого?»
- Конечно, знаю. Я и сына его знал, неплохой парень был. Разбился на машине. А что?
- Надо так, Володя, сделать, чтоб старик этот не нуждался ни в чем особо. Ну, там, рыбки когда, или с охоты…
- Понял дядь Жор! Можешь, не продолжать. Что ж ты раньше не сказал, что он знакомый твой?
Отец усмехнулся: « А что, только знакомым старикам помогать надо?»