Неопрятного вида молодой человек быстрым и уверенным шагом следовал через перекресток улиц Ленина – Карла Либкнехта. На лице его играло настойчивое и навязчивое желание справить естественную потребность. Знакомьтесь – это я, Эндрю, обычный подросток, каких в избыточном количестве гуляет по центру города в дневное время. На что можно обратить внимание, разглядывая мой прикид? Сразу скажу: ничем не примечательное зрелище. Синяя нейлоновая немного мешковатая куртка китайского пошива (большое спасибо «Таганскому ряду»), тысячу раз перестиранные выцветшие и обветшалые от времени голубые джинсы (сколько людей носило их?). Но, тут надо отдать должное нашивке из непонятного материала. Если приглядеться, то вполне различима надпись «LEVI’S», свидетельствующая о принадлежности к некоей одноименной американской фирме джинсовой одежды. О, Эндрю гордится этой эмблемой. Сие джинсы были приобретены им в магазине «second hand» за 100 рублей, что редкость в подобного рода заведениях.
Я знал, куда шел и зачем, и делал это не первый раз. В новопостроенном фастфуде «Фридэй» есть, помимо высоких цен, первоклассный туалет для сотрудников. И, хотя, можно было спокойно отлить в любом дворе за гаражом, качественный сервис всегда манил подростка, я вполне преспокойно зашел внутрь. И сразу встал в очередь за пиццей, гамбургерами и прочей западной снедью привлекающей молодежь, быстро переключившуюся с плавленых сырков и томатного сока на новомодный продукт быстрого питания. Денег в карманах моих не водилось, поэтому, внимательно поизучав меню и решив, что сегодня как назло нет в наличии «любимой Пепперони с сыром» (название прочитано несколько ранее в другом фастфуде), я деловито выразил недовольство молодой девушке – официантке и пошел прочь. Девушка пожала плечами и профессионально деланной улыбкой обратилась к следующему покупателю с неизменным «что-нибудь будете заказывать?».
Как ни странно, туалет оказался свободен, что благополучно помогло мне зайти внутрь, сделать пи-пи, помыть лицо и руки с мылом (использовав последнее, насколько возможно) и злоупотребить бумажными полотенцами. Надо отдать должное туалету: сияющий белизной кафель, начищенные писсуары, приятный запах – господа владельцы общепита максимально позаботились об удобстве своих клиентов. Мыло на выбор: малиновое, апельсиновое, миндальное. Друзья, купаясь в роскоши, я чувствую здесь аристократом, вот моя обитель! Но, в любом празднике есть доля горечи – пора покидать столь уютный мир чистоты и торжественности.
Толкая дверь наружу, окидываю взглядом всю толпу посетителей, вижу тринадцатилетнего подростка в компании двух девочек - ровесниц, нашептывающих ему какие-то любезности. Что ж, девушки должны хорошо наверное провести время с этим «мешком денег, заработанных (или сворованных) папой». А между, тем «мешок» даром времени не теряет: как бы ненавязчиво дает вольность рукам в области талии молодых юных особ. Я смотрю на молодого человека, уже почти ушел прочь из кафе. Но память внезапно возвращает меня в возраст этого парня, в то дикое время, когда шоколад «Пальма» внезапно превратился в «Сникерс». Всё! Торжественный момент восхищения плодом западной цивилизации утерян, я продолжаю следить за компанией малолетних праздных обывателей, безжалостно тратящих родительские деньги. Все трое садятся за столик. Довольные, лепечут что-то о своих важных делах. Скорее всего самое важное – это желание сопляка отыметь обеих за вечер. Я не в силах более смотреть на это действо, ухожу прочь из «Фридэя». Иду на остановку трамвая с самыми противоречивыми мыслями. Вспоминается лето 94-го, когда, за долю того, что заказывается теперь в несколько минут и преподается на высоком уровне, приходилось получать по системе, вполне подходящей к дарвинской борьбе за выживание. Вкушение западных ценностей требовало немало усилий – этот же самый «Сникерс» стоил эдак три тысячи постсоветских рублей неденоминированными. Где их взять? Цивилизация дала самый простой ответ – стеклотара. Денег у родителей просить было стыдно. И я, молодой, амбициозный ребенок, конкурировал с бомжами в этом непростом деле.
Большое спасибо парню, пробудившему во мне чувство классового неравенства, как это часто происходит. Иду по улице, и удаляюсь в воспоминания…..
Квартирный вопрос
Родители со скрипом выбили у властей (еще коммунистов или уже демократов?) однокомнатную квартиру в хрущевке. До сих пор мне снится эта наша дислокация – целая эпоха, достойная написания книги. Переезжали быстро в августе 92-го, сразу после косметического ремонта. Особенно упомяну, что квартиру в процессе ремонта успели обокрасть, что было очень неприятно. Что там было воровать? Только что повешенные шторы с карнизом? Рулон линолеума? Старые инструменты? Трехпрограмное радио с часами, что втыкается в радиоточку? Бред! До сих пор уверен, что в квартиру залезли только из-за того, что на окнах не было решеток (первый этаж). О, в тот год люди массово начали заказывать себе металлические массивные двери, безжалостно выкидывая милые взору деревянные с парой замков. На окна неизменно вкручивались, вставлялись, вваривались немыслимого узора и формата решетки. У некоторых не хватало денег на краску, так и торчали на окошках ржавые прутья, бетонная арматура. Это сейчас стало нормальным идти по улице и наблюдать зарешеченные окна, маленькие домашние тюрьмы. Тогда для меня это было полной дикостью. К сожалению и наша семья не стала исключением. Сразу после ограбления квартиры, на окнах появились милые прутики. С тех пор летом открываешь окно и смотришь на мир из клетки. Потрясающе! Сей факт меня ужасно расстраивает. Труднее стало обчистить квартиру? Чушь! Иную решеточку можно выдернуть даже без дополнительных усилий. Тут другое. Народ начал бояться изменений на улицах, в стране, по телевизору (главный источник информации). Железные двери и пруты – это лишь бегство от действительности, люди спрятались от происходящего снаружи, зарылись в свои мирки и живут там до сих пор. Исчезла дворовая общность - появилась общая квартирность. Печально.
Плеяда точно таких же хрущевок, как наша, и занимала весь квартал Шарташской вплоть до Бажова, Восточной, Первомайской. В этих узких квартирах с мизерной кухней, совмещенными туалетом и ванной ютились точно такие же семьи моих одноклассников, друзей. Проживались жизни, вырастали дети, умирали старики, короче, весь history repeating circle крутился вокруг трех десятков квадратных метров. В принципе, это можно отнести и на сегодняшний день, что могло измениться за десять лет? Сейчас с горечью об этом вспоминаешь, но тогда отдельная квартира была праздником для моих родителей. Для любой молодой пары хоть какая затхлая квартирка, или даже просто комната – мечта в розовой дымке, разбивающаяся об отсутствие в твои двадцать лет миллиона рублей в кармане.
Итак, мы стали жить в центре, этакий downtown крупного city. Центр и отличается от спальных районов (не забегая дальше) тем, что жизнь начинает кипеть, двигаться быстрее, больше возможностей. Именно там, в центре начали в 90-е появляться зачатки рыночной цивилизации, магазины с причудливым названием «SHOP», закусочные «У Иваныча», «У Димы», «У Палыча» - у чувака, короче. Быстро и навсегда уже исчезали на глазах «Гастроном», «Овощной», «Бакалея», «Хлебный», «Молочный». Магазины, где тетки – продавщицы продавали тебе за копейки хлеб, спички, молоко, отбивая чек на железной дребезжащей кассовой машине. Зато, появилась возможность за три тысячи купить импортную шоколадку. Конечно, и bright lights ближе, стали частыми прогулки по центру города, когда себе это позволишь, живя на Химмаше, Пионерском или еще где-нибудь. Вечерние похождения по улице Ленина (естественно, главной артерии города) наверное, самое приятное воспоминание того периода.
Параллельно с новосельем, отмечался новый, девяносто третий год в новой квартире. Праздновалось весело, шумной компанией с застольными песнями, танцами под магнитофон «Весна». Эта традиция проведения праздников всенародной толпой, когда десять – пятнадцать друзей скидываются на еду и напитки, продолжалась еще года три, и постепенно сошла на нет. Теперь же, дни рождения, восьмые марта, первые мая отмечаются локально каждой семьей и без былого энтузиазма. Люди стали чужими друг другу. Превалирующий рабочий класс, пролетариат неизбежно деклассирован и деградирован.
Schooling: начало
Итак, учебные годы, проведенные в типичной государственной школе: как это трогательно. Спросите многих – у каждого остаются приятные воспоминания, сводящиеся в основном к первому опыту распития алкоголя, курения, романтической влюбленности в одноклассницу (отличницей была, стопудово!), драки, сбегания с уроков и прочее.
Я же, несмотря на относительную молодость стараюсь судить объективно. Со школой 138, которую власти собираются сносить этим летом (воплотилась мечта – когда-то я ее хотел взорвать), у меня самые разные воспоминания. Я учился там с третьего класса.
В октябре 1993 года в связи с переездом на новое место жительства, пришлось менять и место обучения. Как сказала бы моя мать тогда «жизнерадостно идем отдавать сына в новую школу». Школа, кстати, мало чем отличалась от предыдущей – все та же строгая бетонная постройка с кашеварной столовкой, спортзалом, разве что контингент был иным. Захожу в здание – и сразу в ноздри кидается этот.. .школьный запах. Кто из вас помнит школьный запах? Уверяю, в российских школах пахнет одним и тем-же. То был душный воздух, напичканный сухим, свободно летающим мелом, хлоркой, тяжелым смрадом сырого бетона и вонью из туалета (почему-то в любом учебном заведении всегда слегка попахивает сортиром – школьники любят умышленно «промахиваться» - мотивируя это показушным хулиганством). Миновав лестничный пролет, я поспешил вслед за матерью в кабинет, где нас ждала классный руководитель класса, в котором я проведу в дальнейшем ключевые семь лет жизни.
В кабинете под номером 32 сидела полная шестидесятилетняя училка Тамара Кирилловна. Поприветствовав, она сразу начала спрашивать мать о достижениях ребенка, успеваемости в «той» школе, делая упор на то, что ее класс состоит из особенно умных детей, и если «вы не из 88-й или 110-й к нам пришли, то вам в принципе нечего здесь делать». В процессе беседы я узнал много нового о своем предыдущем, плохом учебном заведении. Тогда я впервые начал недоумевать, почему людям необходимо говорить о своей исключительности, преднамеренно сравнивая себя с тем, о чем понятия не имеешь. Разговор матери с училкой плавно перетек в другое русло, бытовое, и Эндрю заскучал. Чтобы как-то занять себя пришлось рассматривать обстановку кабинета. О какой исключительности шла речь, когда в классе стояли такие же рассохшиеся детские стулья-парты с десятью слоями зеленой краски? На стенах висели плакаты явно не первой свежести, лишь обилие горшков с цветами говорило о том, что ты находишься в кабинете природоведения. Я посмотрел на учительницу: одного стула ей явно было мало. Толстая, огромная, неоформленная плоть Тамары Кирилловны чувствовала себя тесно и норовила вывалиться из перестиранного цветастого платья-халата с манжетами. Женщина говорила резко, дышала неровно, и дыхание приносило с собой неприятный запах кислого и сердечных лекарств. В сравнение с моей первой учительницей – молодой веселой девушкой Мариной она явно не шла, из-за этого мне понравилась не очень. Седой пучок редких волос на крупной рыхлой круглой голове тоже не особо порадовал. Короче, уже первый день в школе создал плохое впечатление.
Поговорив с матерью, Тамара Кирилловна решила проверить мои знания – так сказать провести вступительные испытания для принятия в коллектив. Я был далеко не глупым малым и начал рассказывать выученный накануне жутко длинный осенний стишок (мой главный номер). Стишок произвел впечатление, и я был заочно взят в класс «походит, конечно, сколько-то, а там посмотрим». Цель выполнена, попытка номер два удалась. Сперва меня пробовали пристроить в английский класс, но не сложилось, подвела бывшая школа. Так я начал ходить в третий «б», математический.
Ода магнитофону.
Я не буду писать про аппараты на бобинах, не застал ту эпоху, это дело людей постарше, поколения длинных хайров и клеш, но кассетники имелись в ходу, когда я уже топтал ногами грешную землю. Именно о них и пойдет речь.
Магнитофон – устройство записывания/проигрывания звука на магнитных аудиокассетах. Знакомо? У каждого дома стоит такой, позабытый, года два не использующийся, но вполне рабочий. А сколько кассет валяется на полке, в кладовке? Затертые до дыр и пару раз послушанные, лицензионные и пиратские (глупо назвать пиратскими, если сам что-то перезаписал у друга). А первые ваши магнитофоны? Одних уж нет, а те далече.
Балалайка, шарманка, мафон, как его часто называют – народная вещь, заменившая гармонь на торжестве, живой ансамбль на танцплощадке. Огромный с колонками, и маленький, с наушниками, что таскал в кармане в школе. Дешевые батарейки садились, кассеты перематывал шариковой ручкой. Их носили на плече, таскали во двор, выставляли весной в окошко, с большим трудом доставали в магазинах, у подпольщиков, спекулянтов, чуть позже на рынках китайских товаров (последние часто ломались). Кассеты сначала тоже нелегко было достать. Штуки две, на одной обычно записано что-то, вторая пустая, поставлялись вместе с покупкой аппарата. На нашей улице, ближе к «Молочному» стоял кооперативный киоск звукозаписи, рай для меломана. За два рубля делай заказ – получай полтора часа музла из каталога.
Первый магнитофон на моей памяти родители купили в году эдак восемьдесят восьмом, когда мы жили еще на улице Сулимова, вместе с моей бабушкой, матерью отца, в небольшой комнатушке. То была маленькая «Весна», сразу любовно перекочевавшая на подоконник, а спустя года три несправедливо почившая на одной из вечеринок. Именно из этого ящика и полилась по комнате вся эта перестроечная восьмидесятчина, наша и иностранная: Фристайл, Комбинация, Журавлева, Ласковый Май, Мираж, Модерн Токинг. Иногда звучал блатнячок, но сейчас не об этом. О любви русского народа к шансону читайте в одной из следующих глав, автор уделит этому парадоксу внимание.
Одновременно с «Весной», в другой комнате, тишину портила другая, более мощная машина – «Радиотехника – 101» Германа Михайловича (далее деда, чтобы было удобнее), временно жившего с моей бабушкой в тот период. О, эта махина вышиной в полметра, с колонками «S-90», прообраз современного профессионального музыкального центра источала шум куда более сильный, чем маленький ящик на подоконнике. Соответственно, репертуар у деда был иной (больше блатняка), но песни Вилли Токарева для меня были интересной темой – наболевшее русской эмиграции в Америке, где удосужится позже побывать. Соседи не раз вызывали cops, чтоб глушить радиотехнику, которую дед любил включать «погромче», вывертывая ручку на максимум. Громкая музыка – вот что я почерпнул из этого периода. Она была неотъемлемой частью каждого торжества, частых дедовских попоек, и просто выходных дней. И сейчас громкая музыка легче ложится на мой слух, проще воспринимается. От «Весны», конечно, не добиться было такого эффекта, но постепенно, я, будучи наблюдательным ребенком, замечал, что тот орал тоже до своего предела, наиболее часто включался на всю мощность. Орущая музыка – наслаждение для уха! Одновременно со всем этим бардаком в доме был еще один «тихоня» - бабушкин новенький «Легенда М-404», по размерам совпадающий с «Весной», а потом заменивший ее на подоконнике.
На дворе уже стоял девяносто первый, великий год. Год перемен и уничтожения всего, что семьдесят лет существовало. А «Легенда» вещал себе ту же восьмидесятчину, сломанная «Весна» пылилась в кладовке.
Именно тогда, как говорится, с мороза, внесли в дом другую «Весну». Это оказался брат постарше, стереомагнитофон с наворотами, последний отечественный аппарат, прослуживший долгое время, перекочевавший в связи с переездом с Сулимова на Шарташскую. В новой квартире старший брат поселился на кухне и продолжал традицию предельного звука на праздниках. Мелодии, сменились, правда, вместе со временем. Бывший пункт звукозаписи, ныне успешный филиал сети музыкальных магазинов «Эолис», около гостиницы «Исеть», предлагал тогда покупателю свежий репертуар. Восьмидесятчина сменилась ритмами начала 90-х: Нэнси, Дюна, Салтыкова, Кай Метов, что-то английское, я смутно помню это время.
Сменилась эпоха – сменились товары, исчезло отечественное, появилось импортное. Когда второй «Весна» начал, тянуть, жевать пленку и требовать ремонта, наступила необходимость обновить «брата». После долгих раздумий, осенью девяносто седьмого года был куплен последний домашний магнитофон марки «Филипс», до сих пор отлично работающий и радующий глаз. Двухкассетник качественно забил по всем параметрам своих собратьев уровнем звука, тишиной работы и наличием радио. Нет смысла перечислять саундтрэк, воспроизводимый на нем, поскольку к эпохе это не имело никакого отношения. Технологии взяли свое, музыку стало легче достать, и альбомов переслушано на нем много, разных лет и направлений.
Пора магнитофонов в России умерла, на мой взгляд, в году 1999-2000, или раньше, когда стали доступны широким слоям населения более совершенные носители – компакт диски, компьютеры, цифровое потоковое аудио. Сейчас я, да и, наверное, все остальные уже давно не пользуются кассетами (аудиомагнитолы не в счет, но и они неизбежно умирают), еще года два и они станут продаваться в таком же объеме, как грампластинки у барахольщиков. Иногда вспомнишь тот, первый, «Весну» и сплюнешь с ностальгией: «Спи спокойно, великий товарищ, революции сын, дед и брат!»
Песни радости и счастья.
«Есть воля, все достижимо» – так сказал Уолтер Собчак, чувак из фильма «Большой Лебовски», и неизвестно, сколько людей сказало до него эту фразу, не в этом дело. Очень беспокоят минорные нотки в душах многих обывателей, живущих на постсоветском пространстве. Сегодня эти несчастные живут, хватаясь за спасительные канаты, болтающиеся здесь, откуда-то сверху, то ли с неба, то ли с обещаний правительства. Потерпите еще немного и мы вам дадим стабильность и счастье. И ждут, ждут бедняги. К сожалению, многие так и не дожидаются: так и подыхают с надеждой в призрачное будущее, которое все не может никак наступить. Десятилетиями мы кормимся этой дешевой мыслью и продолжаем стоять раком, с удовольствием подставляя зад текущим политикам. Но давайте разберемся: кто такие политики? Это те же русские люди, правдами и неправдами получившие несколько лет безбедного существования на государственные деньг, деньги своего народа. И уже там, наверху, посмеиваясь, плюют в низ на карабкающихся. Затем падают, а карабкающиеся встают на их место. Конвейер, хуля. Вечером на лавочке два мужичка в обносках сидят и с ненавистью обсуждают происходящее. А разве не сам человек делает свою жизнь? Смотрели фильм «Матрица»? Нэо проглотил красную таблетку, потому что ему было неприятно думать, что им кто-то управляет (красная - узнаешь все, зеленая - проснешься у себя в кровати и подумаешь что все это было лишь сном). Пример не очень удачный, но это говорит, что никто не сможет разобраться в жизни человека, кроме него самого. Казус. Так встань с дивана, стряхни хлебные крошки, выключи телевизор и сходи куда-нибудь. Можно к друзьям, можно в библиотеку, можно в магазин, куда угодно. Нет, что-то внутреннее не дает утереть свои собственные сопли, намотанные на примерно половину руки. «А зачем» - спросите, типа? И будете правы. Для себя. Что ж, продолжим надеяться на батюшку-царя, мудрого помещика, вождя пролетариата, президента, следующего пройдоху у власти – мол, умный человек, рассудит, решит что делать. Единственный довод в пользу обратного, оказывается, судьбы то нет! На смертном одре у помойки ты начинаешь понимать что призрачного счастья не существовало, его просто не могло существовать – ты сам не хотел этого, ждал, что за тебя сделают другие. Браво! Ждали наши прадеды, отцы и деды. Ждали…. Ждем….
Вчера один знакомый сказал мне: «Пошли, попьем вкусной водки. Я хочу выпить». И пошли. По дороге он (назовем его Семен) рассказал всю подноготную своей жизни (зачем ему это?) – Эту историю в тысячи раз услышанную от разных людей в разных интерпретациях рассказывать нее буду – противно. Основные вехи банальны, родители пьют, не хотят ничего делать, денег не хватает, шеф (альтернатива – препод, если студент) - сволочь последняя. Жена (подруга) - стерва. И вообще жизнь отстой.
Пошли, купили «вкусной водки» - дома, после нескольких рюмок у Семена открылось второе дыхание – стал говорить о культуре, о политике, о сексе, о друзьях. Короче попер основополагающий плач души. Семен не может не плакать – вокруг одно дерьмо. Я сижу, слушаю, не перебиваю, кое-где соглашаюсь, но потом наступает мой черед, моя речь.
- Послушай, Семен, ты мне можешь объяснить, с какой целью ты рассказываешь всю эту историю? Соглашусь, нелегко. Расскажу свою.
- Изначально мне было трудно, СССР развалился, отец остался без работы, года четыре ели одну лапшу с макаронами, в то время, как сосед - молодой предприниматель (может вор, все едино), полировал шестисотый Мерседес, строил дачу, ездил на Кипр отдыхать. Однажды он сказал мне: на кой вы живете честно, воровать не умеете, когда все воруют. И я задумался, действительно, какого хрена. Но воровать не стал. Доучился до 11 го класса, поступил в универ (бесплатно). Сейчас работаю, живу ничуть ни хуже того бизнесмена из детства.
Пока я рассказывал, Семен подошел к потертому магнгитофону и поставил кассету Михаила Круга, певец такой небезызвестный. По его однокомнатной квартире полились грустные завывания на тему «я сижу в тюрьме, но мечтаю о свободе, там мама». Семен облокотился на стол, хряпнул еще стопку и начал подпевать.
- Слышишь мама, я не виновааат – пропел с видом отсидевшего зэка, стиснув в кулаке несчастный стопарь
- Семен, а ты не успел в тюрьме посидеть, раз слушаешь такое? Расчувствовавшийся товарищ ответил отрицательно, просто мотнул головой.
- А зачем тебе тогда все эти блатные сопли?
Семен отпустил стакан, посмотрел на меня и ответил, чего я никак не мог ожидать:
- Дык жизнь у нас такая, понимаешь, – понуро голову повесив над тарелкой закусочного салата из морской капусты.
Мы посидели немного, потом разошлись по домам. Я все понял.
Все, секрет разгадан, ключ оказывается валялся неподалеку, но не там где я искал его. Секрет в ностальгической грусти в душе. Это не лечится, не искореняется – это архетип.
Шансон действительно наиболее полно отражает состояние души человека. Немного мата - эмоциональность выходит, немного блатного языка – песня становится крутой, такой элитарной, верхушка богачей и мафиози не скрывает своего криминального. Немного гармони, баяна, частушек – русская народная составляющая прочно заняла свое место (кто не представляет с любовью себе русскую березку, родную деревеньку, платочки-рюшечки). Немного гитары, клавищ – песня конкурирует с попсой, и даже роком. Так что на одном альбоме какого-нибудь «Гриши Блатного» рядовой обыватель находит себе все, что надо. Притом, все праздники, увеселении (вдумайтесь в слово веселье) проходят под депрессушный вой такого вот Гриши. ВЕСЕЛЬЯ ТО И НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ!!!! Грустим, когда радуемся, грустим когда плохо. Поэтому и не получается хорошо жить у русского человека, внутреннее представление о мире не позволяет.
Тем не менее есть развлекуха, сильно отличающаяся от вышеупомянутого время препровождения. Но это уже другая тема. В этом плане мне нравится западный опыт. «Буржуйский» - как скажет Семен. Да, я сам буржуй и не скрываю этого.
Как сказал Шевчук: «Я тоже буржуй, у меня есть холодильник» Так и я буржуй, у меня есть возможность играть в боулинг, питаться гамбургерами, пить колу, смотреть кабельное, слушать рок-н-ролл. Наслаждаюсь теми ценностями, что Семен, да и многие никогда не поймут. Это не наше, скажут брезгливо, и продолжат пить «вкусную водку» Кстати, не люблю водку. Предпочитаю виски, кофейный ликер и «Маргариту». Просто насмотрелся фильмов про хорошую жизнь. Мое право, право развлекаться. Право радоваться жизни и не запариваться на мелких проблемах, раздутых из мухи.
No Fate! Нет судьбы, кроме той, которую мы сами творим – говорю всем, кого встречу, вспоминая слова Сары Коннор из «Терминатора-2» Поэтому никогда не понять Семену, что есть другая жизнь, полная радости и счастья, она рядом. Надо лишь захотеть придти в нее. И тогда простая попойка, заканчивающаяся мордобоями, слезами, отсутствием денег превратится в вечеринку с пивчагой, отрывом. Все дело в восприятии. Тогда существование будет в кайф, безденежье здесь ни при чем – если хочешь денег, они появятся. Ты прав, Уолтер – есть воля, все достижимо.
Всячески пропагандирую радостный образ жизни – в нем нет места безвыходности, тоске, депрессии. Зачем? Жизнь слишком коротка, чтобы тратить время на сопли. В моей комнате играет песня «Heaven is a Place On Earth», Belinda Carlisle. Типа: «Рай-это место на Земле». Иногда я плачу под эту песню, но это другие слезы – слезы счастья. Я счастлив.