Опять этот город. Как я его ненавижу! С куклами – жителями, город делает вид, что живет. А на самом деле, он мертв. Мертв с самого момента рождения. Он смотрит на меня, я смотрю на него, я вижу его, а он меня – нет...
Странная электричка на странном рельсе по странному городу. По воздуху, над городом. Внизу черная река в блестящих, стальных оковах канала, она тянется от горизонта и скрывается за поворотом монументального памятника Возрождения Императора. Скульптуры нелепей я никогда не видела. Памятник взмывает в небо огромным шпилем с неровным, приплюснутым шаром на кончике, который светит, как второе солнце. Настоящее солнце, за пологом редких облаков, уже клонится к горизонту, радуясь, что может хотя бы на ночь покинуть этот город. А я смотрю на этот город. И все больше его ненавижу. Темнота... подпорка воздушной дороги, закрывающая электричку на секунду. Подпорка небольшим туннелем окольцовывает дорогу через каждые несколько километров. Чтобы за ту секунду, когда в ней проносится прозрачный поезд, успеть проверить автоматику и безопасность. После темноты подпорки электричка быстро летит вниз, как на «американских горках». Я по старой привычке, держусь за поручень. Зря. Гравитационные установки настолько стабилизируют помещение, что можно танцевать в вагоне на полном ходу. Танцевать отчего-то не хочется. Я смотрю на город. Мертвый, холодный, стеклянно – зеркальный город. Стальная набережная проносится мимо, и я вижу улицы. Три Арбатские улицы, Арбатская 1, Арбатская 2, Арбатская 3. Странно, может и люди здесь давно уже пронумерованы? Хотя, не важно... Старая улица затянута рекламным неоном, вывесками казино и публичных домов. Старые дома с вычурными лепнинами едва различимы среди этого блеска и смотрятся угрюмо, нелепо. Здесь они лишние. Вторая улица протыкает облака сводами солнечных батарей на крышах прозрачных домов, выстроенных из намагниченного воздуха. Престижный район для богатых жильцов. Ни следа от былых построек. Как будто все старое стерли ластиком. Третья улица прячется подальше, она огромная, по широкой воздушной трассе летят машины, под ними сверкают дорогие магазины, развлекательные центры. Нигде нет художников, нигде нет продавцов сувениров. Кому это нужно? Серые жители идут куда-то, ничего не замечая. «Станция Арбатская, 1. Воздушная платформа справа» - раздается ломаный голос компьютера. Электричка замирает прямо посередине дороги, несколько людей выходят в пустое пространство под табличкой «выход». И я вижу, как намагниченная воздушная платформа, заключенная в стальном кольце, принимает посетителей, плавно двигается вниз. Другая платформа привозит людей, они садятся в поезд. Люди, осунувшись, привыкнув ко всему, покорно висят в воздухе, ожидая другой электрички. Некоторые платформы плывут еще выше с толпами людей. Адский конвейер, поставляющий людей прямо в пасть вечно голодному городу. А я еду дальше. И на глаза попадается странное здание, знакомое до боли, среди всех этих блестящих и нелепых построек. Здание уплывает в даль, скрываясь за тремя пронумерованными Арбатскими улицами. Здание Университета. Старое, маленькое, словно осевшее от старости и времени. Здания тоже умеют стареть. От этого становится еще грустнее, но здание скрывается за поблескивающими новыми строениями современности. И умирает в моей памяти навсегда. Я бываю в этом проклятом городе раз в сто лет, и каждый раз едва различаю очертания старости, древности. Когда город был не холодно – зеркальным, а пыльным и серым. Может быть, тогда, давным-давно, он нравился мне больше? Да вряд ли... Темнота... очередной туннель подпорки. После четвертого туннеля мне сходить. И я смотрю в город. И он смотрит, но не видит... пусть даже потому, что снаружи заглянуть в прозрачную электричку, летящую на одном рельсе невозможно. Со стороны вообще не видно поезда, лишь изредка по одинокому рельсу, вьющемуся над городом, пробегает электричество. Один рельс... смешно... Анна Каренина, живи она сейчас, заплакала бы от безысходности. И пришлось бы добывать действенные до сих пор «мыло и веревку». Тоже смешно. Приходится смотреть в город. Там, в городе, уже совсем близко, маячит Центральная площадь. Это раньше она была Красной площадью, а сейчас ее впору называть «Фантастической площадью». Стеклянные стены, по которым гуляет голограмма из причудливых узоров, башни в форме лепестков. А за стенами стеклянного Кремля в буквальном смысле этого слова распускается небывалой величины цветок. Лепестки – батареи ловят уходящее солнце, ширясь во все стороны, «трепещут» на ветру. А вместо сердцевины цветка сияет громадный кристалл, излучая яркий белый свет. Дом самого Императора. Нелепый дом, не красивый. Но зато его видно с орбиты планеты. Наверное, пришельцы до визга рады на такое подивиться. Даже туристы рады на такое посмотреть, о чем же тут говорить. Хотя бы одно осталось неизменным – паломничество к «не мертвым» - к Первому президенту России, ко Второму президенту России и к Первому президенту Земли. Наверное, скоро тут будет еще один склеп – Императору. Одновременно и грустно и смешно. И я закрываю глаза, пролетая очередную подпорку. Но лишь открыв глаза, хочется снова погрузиться во тьму. Не может этого быть! И даже мертвое сердце в груди дрожит. Развалины Храма Христа Спасителя. Ни поразительной красоты куполов, ни белокаменных стен, ни золотых крестов... развалины на небольшом пятачке земли между огромным зданием какого-то посольства и развлекательным комплексом у набережной. Не может этого быть! За сто лет в людях настолько умерла вера, что они дали погибнуть самому главному Храму? Не могу поверить, в это невозможно верить! Я, проклятая любой церковью, не могу поверить, что Церковь пала. И Веры больше нет. Сто лет назад она еще была, она еще заставляла людей жить по своим законам... а что же сейчас?! Развалины Храма отдаляются. И мне отчаянно хочется забыться. Я ненавижу этот город, мертвый и снаружи и внутри. Гнилой, черный, гадкий, несмотря на его блестящие дома и прекрасные чистые улицы. Он сверкает, как одно большое зеркало, видимое с орбиты. Но приближаться даже не стоит. Город делает вид, что живет, а на самом деле он мертв. Он продолжает смотреть на меня, а я – на него. Но он меня не видит, а я его – да. Темнота... четвертая подпорка. Мне сходить...
Оно осталось таким, как я его помню. Только без креста перед входом. Заросшее деревьями, пусть и искусственными. Большое, тихое. Единственное тихое место во всем этом городе без Веры и Жизни. Старое кладбище с новым голографическим забором, по которому то и дело бегают картинки райских садов. Как можно верить в Рай, когда нет веры в Бога? Я прохожу арку входа, и ко мне тут же устремляется по воздуху маленький шарик. «Услуги поиска!» - трещит шарик, и я бросаю колкое «Сама найду». Шарик удаляется в одно ему известное место, где будет ожидать очередных посетителей. Интересно, а кроме меня, тут кто-нибудь бывает? Сейчас не модно закапывать тела в землю. С этими мыслями я бреду по мрачному закатному кладбищу. Здесь темно, автоматика создает мрачную, скорбную атмосферу. Старые надгробия опутаны искусственным вьюном, нарочито подернутые зеленью сырости. Я сжимаю в руке одну черную розу. Я здесь в последний раз. И вся эта бутафория уже никогда не попадется мне на глаза. Хоть одна радостная весть. А вот и то место, которое я ищу. Каменное (из настоящего камня!) надгробие с молящимся ангелом. Золотые листья опадают сверху. Искусственные листья ненастоящих деревьев. Но даже осенью, ненастоящим деревьям положено бросать листву. Особенно в таком месте, где два метра стоят бешеных денег. Я платила исправно. Все эти три тысячи лет я прикидывалась «Анонимом» и переводила деньги в банк, чтобы именно эта могила могла стоять до положенного часа. Этот час близится. И я здесь в последний раз. Наконец-то, я дождалась. Наконец-то, я дождалась тебя. Буквы на плите уже почти не видны, но я могу их прочесть: «Алексей. Любимый супруг». Наверное, это самая старая могила в этом месте. У ангела на могиле уже откололся краешек крыла, ядовитыми дождями изъело камень. Ангел похож на измученное существо, которое просверлили по всему телу. «Сегодня твой День Рождения, Леша...» - тихо говорю я. Наверное, я сентиментальная, раз верю, что он меня слышит. Раз исполняю этот обговоренный ритуал, приезжая в это место раз в сто лет. Он так просил. Он просил приезжать, пока не настанет момент. Момент настал. Сегодня у него День Рождения. Настоящий. И моя черная роза будет черной только здесь. «Я прощаюсь с тобой под этим камнем... ты ждешь меня в другом месте...» - в ответ тишина. Еще несколько листьев слетели с ветки, упали в сложенные лодочкой ладони ангела. Я рада, что мое ожидание окончится. Я очень устала... и солнце упало за горизонт. Постою еще немного... пусть тот, кого я ждала три тысячи лет, возродится в этом мертвом, гнилом городе. Мне еще хватит сил, чтобы вырвать его из этих стальных лап. Я выпью всю кровь из вен этого города, встану неразрушимой стеной вокруг души любимого человека. Да, пусть пока еще человека... но мне хватит сил дождаться. Что такое двадцать пять лет по сравнению с тремя тысячами? Я касаюсь каменной головы ангела ладонью. Камень теплый. Да что это я... смешно даже. Камень на самом деле холодный, но я еще холоднее. Камень крошится от прикосновения. Больше я тебя не храню. Пришло время. Камень осыпается, как пепел сгоревшей бумаги, опадает на плиту, заражает и ее. Все осыпается пеплом. Остается только одинокая черная роза. Все. Ожидание кончилось...
Какой контраст! Надо же! От кладбища и до родильного дома. Вот когда по-настоящему ощутимы переплетения Жизни и Смерти. Белое здание, здесь даже микробов нет. Когда человечество вырождается, когда появляются все новые болезни, о таких местах нужно заботиться. Роддом, в общем, приличный, если не сказать – богатый. По меркам этого гнилого города. Но я уверена, спокойна. Ничего не грозит, я обо всем позаботилась. Но как здесь пусто! Как тихо! Я знаю, куда идти. Я слышу детский крик, отчаянный, громкий. Рождаться – больно. Умирать – нет.
Медсестра вышла из детской комнаты. Всего три младенца. Неужели, у людей все так плохо? Я подхожу к кроватке с биркой. Не нужно на нее смотреть, я знаю наперед. Мальчик спит, скованный мягкими лентами. За ним следит компьютер. К младенцу не проникнет никто, автоматика поднимет тревогу, если обнаружит чье-то присутствие. Но автоматика без устали ищет живые организмы. А во мне уже давно нет ничего живого. «Привет, Леша...» - тихо и ласково. Малыш открывает маленькие глаза. Голубые, как небо. Говорят, у новорожденных всегда голубые глаза. Но я знаю – эти глаза будут такими же голубыми всю жизнь. Леша смотрит на меня, не мигая, он еще плохо владеет своим маленьким телом. У него светлые вьющиеся волосы. Так и должно быть, так было, так будет. И вдруг, Леша улыбается. Своим беззубым, широким ртом он улыбается мне! Такая светлая улыбка, такая странная и такая теплая. И я улыбаюсь в ответ. В руках появляется кулон на шнурке. Александрит в искусной серебряной оправе. Я застегиваю кулон на маленькой шейке мальчика. «Это тебе... никто не посмеет снять этот кулон с тебя, никто не спросит – откуда он. Только ты властен над моим подарком. Но я буду верить, что ты не снимешь его. Я верю, что ты меня дождешься...» - мы все так же улыбаемся друг другу. И мне кажется, что я не выдержу этих долгих двадцать пять лет. Мне кажется, я умру за такой долгий срок. Нет... те три тысячи лет до этого момента – это просто иллюзия. Одинокий миг черной тоски. А теперь – долгие двадцать пять лет непрерывного ожидания! Ты будешь расти, и крепнуть, ты будешь учиться жить в этом мире, в этом городе... ты будешь любить до меня множество девушек. Но однажды я приду... и тогда ты вспомнишь. Вспомнишь все, улыбнешься мне, так же светло, как сейчас и скажешь, что ждал меня. И тогда я брошу весь мир к твоим ногам. И больше никогда тебя не упущу, Смерть больше не заберет тебя. Я обещаю. А сейчас мне пора. «С Днем Рождения, Леша...» - говорю я напоследок.
Теперь я покину этот город. Хотя, сегодня, этот город сделал мне подарок. Впервые за свое существование он сделал кому-то подарок. Да и то, тому, кто его ненавидит. Тому, на кого город смотрит, но не видит... мертвый город не может видеть «не мертвых». Ты умрешь, город, сгниешь. А мы будем «не жить» вечно... и будем строить свои города.