Добрая, дорогая, дорогая...
Однажды в воскресенье после сиесты (люблю 15-20-минутный дневной, послеобеденный сон!) я приоткрыл глаза, блаженно потянулся и включил радио. Шли «Последние (редактор, видать, не уверен в завтрашнем дне...) известия». После бодрых успехов на нивах и в цехах, диктор злорадно заверещал:
- Корреспондент итальянской газеты «La Stampa» провел на улицах Вечного города опрос, был задан один вопрос: Спартак – личность в итальянской истории? Из 24 респондентов, лишь четверо смогли уверенно на него ответить и рассказать о трагедии легендарного Спартака (это при наличии великолепной книги Рафаэлло Джованьоли (1874) и эпического кинофильма Стенли Кубрика - мое примечание).
Был сделан вывод: граждане цивилизованной страны не знают свою историю, ибо охвачены беспрестанной борьбой за хлеб насущный…
Очень интересно! А как обстоит дело с исторической памятью в нашей стране?
Я отбираю 10 неслучайных! респондентов, каждый из которых, прямо или косвенно, «освещает» наш жизненный путь, «владеет» нашим сознанием, выдает «бараний корм» информации и бытовой помощи, пишет, выступает, руководит…
Выбираю два вопроса из нашего недалекого прошлого о трагических, людских выступлениях:
1.Мятеж Валерия Саблина?
2.Кронштадское восстание?
И вот, что из Этого получилось…
П Е Р В Ы Й
- Вильямс Денисович, добрый день! Я…
- Подожди минуту ( говорит по другому телефону)… Да, слушаю…
- Прошу встречи с Вами, - голос у меня уверенный, ровный, - это же не моя рабочая просьба, даже не личная, а к общественным делам, которые я себе выдумал, отношение особое.
- Завтра к концу дня, около 18,- он говорит мне медленно, солидно…
- Спасибо. До свиданья.
На следующий день я шагаю по своему обычному рабочему маршруту домой : мимо бассейна, стадиона… Октябрь, глухая осень. Огни заполярного Мурманска привычно ведут меня, а вечером они светят ярче, и тянут, тянут к развешанным на столбах гирляндам на проспекте им. В. Ленина. В этом мире огней, их блесткой заманчивости нет покоя: постоянно мелькают, вздрагивают, несутся вереницы машин, двумя красно-желтыми огоньками неспешно идут по заливу буксиры, один, второй, ветром колышутся ажурные тени невысоких рябин, черными, узорчатыми нитями смотрят они на мрамор снега.
Три четырехэтажных здания - облисполком, горисполком и обком партии между ними, будто обнялись, сцепились, олицетворяя крепость, незыблемость советской власти. Напротив, у кафе «Юность» - памятник Анатолию Бредову, подорвавшему себя и друга в холодные октябрьские дни 1944 года, а теперь он целит связкой гранат по зданию облисполкома, куда я направляюсь.
На втором этаже секретарь заместителя председателя кивает мне:
- Проходи..
Стучусь…
- Можно? – не вставая Вильямс Денисович протягивает вялую руку, мельком взглянул на меня своими маленькими глазами и за мундштук, прилаживает сигарету…
- С чем пожаловал? – он не смотрит на тебя, но располагает, веет от его грузной фигуры радушием, оттого, что занят он приятным ему делом, а не уставился сверлящее на тебя или хуже, в бумаги, что позволяли себе многие высокие чины того времени, желая показать нам, просителям, свое место, или, бывает, оттопырят губы с видом глубокого презрения, дескать, выкладывай свои «мелочишки», пока позволяю отнять мои драгоценные минуты…
Первая наша встреча с Вильямс Денисовичем состоялась давно. В селе Лопарском Кольского района произошло массовое пищевое отравление. Я, тогда молодой специалист, должен был разобраться... Действовал строго, как учили, и сам удивился, что удалось докопаться до истины. Готовилось решение облисполкома и Вильямс Денисович, куратор нашей службы,- ему докладывать, захотел услышать, как было дело, так сказать, из первых уст, а не по бумаге. Уже после я осознал это сильное качество крупного руководителя – въедливость... Он и потребовал меня, выслушал...
- Вильямс Денисович, - начинаю я,- Российский государственный Гуманитарный университет,- вру спокойно,- просит Вас быть его респондентом и ответить на два вопроса...- Он смотрит внимательно, по доброму, улыбка трогает черты его лица и тут же гаснет. Смеялся он редко, но звонко, приятно. Сейчас он затягивается и не замечает упавший ему на живот пепел (что придает его облику сугубо теплый, домашний вид), жестом останавливает меня. Берет со стола лист бумаги, снимает очки и держа их за ушки двумя пальцами правой руки, молча, чуть двигая губами, близоруко читает...
С кабинетом я хорошо знаком. Большой, вытянутый вдоль окон, столы буквой «Т», широкие, такие мне нравятся, у стены два шкафа, один с книгами ( традиционно украшают красные корки полного собрания сочинений В.И. Ленина), другой - с фужерами из хрусталя. За спиной хозяина большой портрет В.И. Ленина , видимо уже больного, с вымученным человеческим лицом, нависает, как дамоклов меч.
Раздается трель телефона.
- Алексей Павлович, слушаю, - Вильямс Денисович внимательно глядит на бумагу,- Так... так... ясно. Хорошо. Сделаю, - держит трубку и, не обращая на меня внимание, задумывается... Набирает номер телефона:
- Елизавета Григорьевна, добрый вечер. Я вот по какому поводу: в Никеле наши промышленники из санэпидстанции хотят закрыть цех... Не дело. Прошу разберись... Надо все взвесить... Хорошо... Позвони... Всего хорошего.
Он положил трубку. Аккуратно отложил в сторону лист бумаги. Смотрит на меня...
- Итак...
- Вильямс Денисович, два вопроса...
- Небось каверзных? А почему, собственно, мне? Хотя... Давай,- он легонько махнул рукой...
- Вопросы, Вильямс Денисович не простые, не буду лукавить, но никакой информации о нашей беседе не будет. Почему Вы? Это работа университета, они обозначили десять нужных респондентов, должности... Я лишь исполнитель. Можно?
- Подожди, - нажимает кнопку. Входит секретарь.
- Попрошу вас, Анна Степановна, чай и нашего, морошкового варенья, печенюшки, пожалуйста.
Он встал, с трудом оторвав грузное тело, прошелся по кабинету. Остановился у окна. Молча загляделся, будто вспомнил что-то важное. Что думал он в эти минуты? Видимо, о «жизни бушующей», что «смотрела» в эти окна, заставляла требовать и прогибаться, брать и отдавать, работать, не считая времени...
- Давай...
- Вильямс Денисович, кто такой Валерий Саблин? Могу привести его последние слова:
«Я за жизнь светлую, честную, которая вызывает искреннюю радость!»...
- Саблин... Саблин... Мучаешь старика... А на пенсию, веришь, не хо-чу! - вдруг резко изменил он тон, сказал жестко, по слогам, не стесняясь своей слабости...
- Тебе не понять, а без этого, - он обвел кабинет взглядом,- мне крышка, ни жена, ни сын не помогут... Саблин... Нет, не знаю. Погоди! Это не из твоих?
- Нет, Вильямс Денисович, не спортсмен – чемпион... Можно рассказать о нем потом?
- Хорошо.
Тихо вошла в кабинет Анна Степановна, пожилая, худенькая женщина, улыбнулась, поставила поднос с душистым, сборным, листовым чаем в огромных лопарских чашках с золотистым оленем на боках, а в вазочках уменьшенной копии- морошковое варенье, на блюдце – печенье.
- Приятного аппетита...- и вышла.
- Пей...
С удовольствием я отпил ароматного чаю, усластив моим любимым морошковым... и до сих пор я вижу спелые, очень нежные, крупные, оранжевые ягоды, которые несла из леса Галина Михайловна, моя теща, чувствую специфический сладковатый с кислинкой вкус... Помню, как возвращалась из леса, мокрая, усталая, нагруженная, мы помогали снять рюкзак, а она говорила : « В июне белоцветье усеивало все моховые болотца, а нынче урожай морошки невелик... Бережет ее природа, очень бережет... лишь пару недель в году жадно делится с ней...»
И всплыла параллель, сладкая параллель первых рабочих лет. После случая с отравлением в Лопарском, через головы моих непосредственных начальников Вильямс Денисович неожиданно вызвал меня. Глядя в упор, произнес:
- Ты отвечаешь за питание участников Северного Колотта, 400 норвежцев, шведов, финов... Головой отвечаешь...
Больше он ничего существенного не сказал, оставив мне самому обдумывать и решать все тактические задачи. Прощаясь добавил:
- Твой домашний телефон будет задействован в любое время... До свиданья.
Это была хорошая школа.
Прошли годы. И я уже сам иду к нему на прием: проблемы с жильем... Умел он выслушивать, слышать, действовать в меру сил, советовать... Что скажешь – врач.. А это накладывает особую деликатность на характер и поведение... И спасибо ему!
А я все наглею. Однажды, встретив его теплым, необычным для заполярья воскресным днем, я просяще забубнил:
- Вильямс Денисович, занимаюсь долголетием в Заполярье, нужны списки долгоживущих с указанием адреса и даты рождения. Впереди выборы в Верховный Совет, списки избирателей составляются внимательно, кропотливо... Вижу в этом единственную возможность...
Он немного подумал, закурил:
- Хорошо. Дело нужное. Постараюсь включить отдельным пунктом в решение облисполкома... Данные с анализом мне предоставишь...
Снова зазвенел телефон. Он взял трубку, долго слушал...
- Сроки мы с тобой не передвинем... А сделать надо! Что тебе нужно? Срочно готовь записку, посмотрим... Завершить же во время эту работу можешь только ты... До свиданья. - Вильямс Денисович отвалился назад, крутит очками... Даже металлический тембр его голоса приятно ласкал слух.
Это был крупный мужчина, полноватый с относительно маленькой головой, прикрытой редкими волосами. Медлительный, неспешный до чертиков: в движении, ответах, но не в разговоре на улице, если решит остановиться на твое приветствие. Станет в такую позу, что кажется не будет конца нашей беседе, а он через несколько фраз уже прощается...
- Давай второй, засиделись мы с тобой...
- Вильямс Денисович,что вы знаете о Кронштадском мятеже, извините?
- Ты что, серьезно? Это проще. После революции попытка возврата старого режима. По-моему, 1921? Ленин очень переживал, Подавили в марте жестоко, как того требовала обстановка...
Он снова занялся любимым делом,- вставлял сигарету в мундштук, этим он подавал мне сигнал к окончанию нашей встречи. И молча выслушал мой короткий рассказ о Саблине. Кронштадский мятеж я решил не трогать...
Прошло несколько лет. Солнечной, морозной весной, когда еще прячется и искрится снегом асфальт, недалеко от памятника Анатолию Бредову, на другой стороне проспекта у гастронома встретил я Вильямса Денисовича Милосердова. Передо мной был дряхлый, небрежно одетый, «потерявший» в росте и даже в годах старик. На мои вопросы он отвечал небрежно, не четко, но одну фразу я хорошо запомнил:
«Знаешь,- сказал Вильямс Денисович,- только в работе, любимой работе человек забывает о возрасте, о проблемах...» Он что-то еще говорил, жаловался на жену, сына... Знал- ли, что его ждет?
Вскоре, когда его не стало, я как-то встретил Розалию Исаковну, его супругу, ведущего лечебника городской больницы скорой медицинской помощи, такую же тихую, вдумчивую, немногословную с огромными черными, влажными глазами:
- Ничем не болел, не жаловался, не мог понять, как быть, как жить дальше... И скажу тебе, это был неприступный, своеобразный характер, держащий даже близких на дистанции. С ним были невозможны панибратство, выпивка, внезапные непродуманные действия, у него не было друзей, он был один... Одна власть его любила и стегала...
Да, подумал я, жизнь его, наверное, любила, а потому вышагивала рядом торжественным маршем власти, но, главное, творила добро, ибо он был скорее мягким оптимистом, чем трагиком мыслей и идей...
В Т О Р О Й
Михаила Савельевича Корытного, ректора педагогического института, я знал.
Много лет назад он приходил к нам домой беседовать с бабушкой моей жены, Евлампией Яковлевной Мухиной. Дважды я заставал их закрывшихся на кухне и, здороваясь, через стеклянную дверь видел за столом его скрюченную фигуру и бабушку Лапу, внимательно наблюдавшую за ним. Он пишет, она что-то говорит, вытирает губы передником, сидит ровно, спокойно.
О чем они беседовали? О кулачестве. Михаил Савельевич собирал материал о работных, высланных, выдернутых семьями с астраханских полей и волжских вод в заполярные Иоканьги… Евлампия Яковлевна, вспоминая об этом, никогда не плакала (она всегда принимала боль стойко, как деревья, слегка покачиваясь), не жаловалась, лишь, рисовались строгостью морщинки на ее лице, когда она рассказывала нам о том, как вошла в семью мужа восемнадцатым ртом, как впряглась в сани быта, а муж с братьями - в невода, месяцам не покидая баркаса, чтобы быстрее вернуть, взятую у государства ссуду. Но власть, будто, только и ждала этого. Как только братья рассчитались, тут же пришлепнули им печать - «кулаки» и выслали всех семьями в Заполярье.
Тему диссертации Корытного я не знал, лишь подумал тогда о важности и объективности этого исследования.
Зная тщеславие Михаила Савельевича (об этом поведал мне хороший приятель, Борис, ни раз «дерганный» инструктором Первомайского райкома партии Корытным), я сразу по телефону пояснил ему, что Гуманитарному университету, который я в данном случае представляю, личность его знакома и он «выделен» даже не должностью, а фамилией… На его лукавый вопрос: «Нельзя ли опрос провести по телефону?» Я мягко дал понять, что ценю его драгоценное время, но условия опроса должны быть оформлены только конфиденциальной беседой и никак иначе.
Кабинет Михаила Савельевича, заставленный шкафами, кубками, набитый эмблемами, грамотами, небольшой библиотекой и многочисленными фотографиями, широким мореным по черному столом, горшками цветов, казенно разбросанными на подоконниках, не создавали светлую обстановку полета знаний высшей школы, скорее дух вычурности, какого-то мелкого тщеславия витал здесь.
Хозяин кабинета сидел за столом, прислонясь к высокой спинке кожаного кресла, закинув ногу на ногу, он небрежно развалился, как бы подчеркивая свое соответствие этому месту, заслуженному усердными жизненными потугами. Это был маленький мужчина за 50 лет с больно короткими, почти детскими руками. Он весьма глубокомысленно поднимал густые брови и многозначительно улыбался. Бегающие серые глаза, равно, как и резкие черты небольшого лица свидетельствовали скорее не о живости характера, а о боязливости, постоянной готовности противостоять, защищаться... А умным прослыл, наверное, от того, что говорил всегда многозначительно, громко и смело, особенно, когда дело касалось организации демонстраций...
- Михаил Савельевич,- после паузы и приветствий начинаю я свою «песню»- Российский Государственный Гуманитарный университет просит Вас быть его респондентом...
- Да, ты мне говорил. Результаты будут опубликованы ?
- Сугубо в общем виде, и ответы не подлежат огласки.
- Хорошо, - Он, похоже, успокоился,- времени у нас мало...
- Первый вопрос, - я резко включаюсь в работу,- Валерий Саблин. Вам ничего не говорит эта личность? Морской офицер...
- Фигура историческая?
Зазвонил телефон. Михаил взял трубку, обменялся приветствиями, улыбнулся. «Опрашивают, видишь ли меня. Модно это теперь. Спрашивают: кто такой Валерий Саблин, - схитрил Михаил Савельевич, лукаво рассчитывая на подсказку...- Вот и я тоже... Что ты хотел? Племяннику пересдать? Так... Я постараюсь... Извини. Всего...»
Он положил трубку и зло ухмыльнулся:
- Вот так. Все просят, а как к нему обратишься: привезти гравий для стадиона, так нет же... Ну, что ж и мы...
Он распечатал обертку конфетки...
- Курить бросил, обманываю теперь язык и легкие сладким ментолом. Так ты спрашиваешь... Саблин? Нет не помню...
Пока я коротко рассказывал о подвиге Валерия Саблина он быстро, как-то эластично перебирал пальцами. Короткие руки и гибкие пальцы... Хироманты по костям, наверное, причислили бы его к отряду изворотливых. Но неприятное ощущение производили даже не они, а мелкие, редкие зубы в купе с тонкими губами. Когда он улыбался, они злобно блестели, как у хорька...
Он обратил внимание, что я внимательно рассматриваю фотографии, расставленные в шкафу, и, довольный, улыбаясь, произнес:
- Фотографии? Это мое давнее увлечение. Смешно вспомнить, но началось все с того, что умыкнул я у тетушки деньги, которые предназначались ей от родителей за проведенное мною лето. - он закашлялся, прикрыл ладонью хорьковый рот,- Я, сорванец, не отдал их, а купил фотоаппарат, с тех пор и... Сейчас у меня превосходная машина - «Зенит», говорят, в космосе побывал... Все. Слушаю, второй вопрос тоже, видимо, не из легких?
- Кронштадский мятеж, кто поднял, чего добивались, руководители? - я замолчал.
- Я... - начал Михаил Савельевич и ... снова зазвонил телефон. Он поднял трубку, долго молчаливо слушал, кивал головой, покусывал тонкие губы:
- О, черт возьми... И никак нельзя? А увезти водонитку в сторону? Камень?! А если канализацию «утопить»? Не знаю! Сделаешь? Хорошо, ну, смотри! Я ничего не слышал... Всего...- и положил трубку.
- Ремонтируем, понимаешь, коммуникации,- он тепло посмотрел на аппарат, будто поблагодарил начальство, которое, в свою очередь, с иронией удивлялось его готовности выполнять любые установки и просьбы ( его исполнительность была известна), - потом встал, вышел из-за стола.
- Обижаешь...- иронично, но так по - человечески он это произнес, и продолжил:
- Ленин оценивал мятеж, как удар контрреволюции кинжалом в спину рабочего класса, требовал максимально быстрого его подавления. Во главе мятежа стоял....
И Михаил Савельевич пересказал мне грустную байку поначалу оголенной, о потом нахлобученной в коммунистические одежды Кронштадтской истории...
С вежливым взаимным рукопожатием я покидал Михаила Савельевича. Мои впечатления? Не смог я вынести ничего хорошего из нашего разговора, так, пообщался «с огурцом, которому хорошо квасится в родной бочке» или быть серым камушком в хорошей оправе на дне аквариума. Когда я взялся за ручку двери, Михаил Савельевич остановил меня:
- Погоди, и я, пожалуй, пойду, вот только бутерброды захвачу, жена приготовила, не съел.. - Мы вышли и он закрыл кабинет.
Прошло, пробежало несколько лет. Вот-вот наступит развал российской империи...
Как-то вечером читаю нашу областную газету « Полярную правду». Весь «подвал» занят статьей М.С.Корытного. Озвучивает свою диссертацию – это стало ясно с первых же строк. В ней коммунист Корытный воспевает условия Заполярья, как школу перевоспитания кулаков, которая делала из врагов советской власти, передовиков производства, патриотов, защитников отчизны в годы войны... Кровь бросилась мне в лицо, когда я увидел фамилию ушедшей Бабушки Лапы, Дедушки... Великие труженники, заброшенные плетьми революции в заполярные деревушки, они и здесь продолжали трудиться по-настоящему, как привыкли, отдавали силы, жизни, защищая Родину, как это сделал отец жены, Николай Постников, сопровождая грузы в п.Гремиху на вспомогательном судне, вооруженным двумя 40-миллиметровыми пушками. СРТ-49 вместе с «Пассатом», вступили в неравный бой у Гавриловских островов с тремя мощными эсминцами вермахта. Непонятная , но вполне объяснимая деталь: Николай был капитаном судна, а по документам проходил, как матрос, с соответствующими уже потом компенсациями семье...
На ночь глядя Галя уже писала ответ в газету...
Утром, сделав на работе неотложные дела, я отправился на кафедру марксизма в высшее мореходное училище им. Месяцева, узнал – Корытный.. уже работает здесь.
Роман Григорьевич, заведующий кафедрой, профессор со скорбными черными глазами философа в изгнании. Я знал: он долгое время был в опале,- болтлив, дескать, не в ту степь... Некоторое время читал лекции для диссертационных абитуриентов и делал это с таким блеском, что аудитории всегда были полны слушателей...
Я коротко рассказал ему предисторию, показал статью М.Корытного, пояснил свою точку зрения и беспринципную, больше обеспокоенную своей личной судьбой, а не отсутствием внятной позиции историка, по-моему, глубоко ошибочную позицию коллеги, переворачивающую факты с ног на голову... Не в том времени уже живем!
Он долго молчал, уткнувшись в газету, наверное, подбирал слова, которые бы дали ему возможность высказать свое отношение, и не бросить серьезную тень на кафедру, хотя, я думаю, он понимал, что дни ее сочтены...
- Я согласен с тобой, наш коллега М.Корытный – «ягода», мне думается, перепаханного, уходящего в историю огорода... Сам понимаешь... Единственное, что я могу сделать – это предложить ему прояснить свою позицию в свете грядущих перемен, но только после публикации вашей реакции... Человек он скользкий и, откровенно, он уйдет от прямого ответа – Роман Григорьевич старался не смотреть мне в глаза, выглядел усталым, удрученным...
Я попрощался, пожелал ему удачи...
- И ноги уже несут меня в редакцию газеты. С Евгением Борисовичем Бройдо, заместителем редактора, мы знакомы, я прошу его высказать свое мнение в отношении публикации Корытного. Бедный, старенький Евгений Борисович, он любыми путями уходит от прямого ответа, но нашу реакцию, оформленную Галей в виде отзыва, обещал опубликовать... Что делать? За долгие годы выпестован журналист особого советского склада – прокукорекал, как сказали, а там хоть и не рассветай... Все, державшие перо для масс, находились под мощным прессингом цензуры... Когда говорят - «цензура» в воображении возникает образ этакого злого, маленького, остроглазого службиста, корпящего над будущими публикациями и закрытого за семью печатями... Нет, я видел обычных милых женщин, сидевших в обычной, небольшой комнате выше редакторского этажа, естественно, они просматривают внимательно с карандашом первые оттиски завтрашних клише всех газет области, перекидываются бытовыми байками... А рядом громоздятся инструкции, справочники, приказы: что можно, и что низзя!
«Как резко все изменилось, все, казавшееся незыблемым,твердокаменным...»- думал я, держась за поручни троллейбуса. И вдруг впереди я замечаю знакомую скрюченную спину Корытного. Я подошел, склонился и сказал ему на ухо Такое, за что немедленно в старой России последовал бы вызов на дуэль... Но он смолчал...
Т Р Е Т И Й
Андрей Ефграфович Коробцов – заместитель командующего по тылу Краснознаменного Северного флота, вице-адмирал..
С ним я познакомился в поезде. В двухместное купе я вошел, возвращаясь домой после командировки в Кандалакшу.. За столиком сидел крепкий молодой мужчина в стандартном синем спортивном костюме. Приветствую. Переодеваясь, обратил внимание на три большие звезды на погонах попутчика.
Сел. Раскрыл газету. Читаю: Л. И. Брежнев выступает в Кронштадте по поводу вручения ему ордена «Победы».
И, хотя я прекрасно понимал, что военному подобный вопрос, полный иронии, сарказма, груб и бестактен, спросил:
- Извините, - говорю я и, когда он поднял глаза, продолжил,- Почему Л. Брежнев выступает по поводу вручения ему ордена «Победы» перед военным гарнизоном Кронштадта, а не в одной из столиц?
- Думаю, москвичи, а тем более ленинградцы не правильно бы истолковали эту награду... - он ответил медленно выговаривая слова, чуть смущаясь.
- Статус ордена «Победы», если не затруднит?- наступаю я .
- Крупные воинские успехи, сыгравшие серьезную роль в общей Победе...- это было сказано четко, с целью, вероятно, отбросить все сомнения по поводу его реакции по этому поводу.
Дальше разговор пошел на другие темы, а когда он коснулся спорта, мы оказались близки в своих привязанностях и потом долго были добрыми друзьями на теннисном корте.
Стадион ДСО «Труд» удивительно уютно вписался в самую сердцевину Мурманска. Он был закончен за пару лет до моего приезда, превратив грязный, замусоренный овраг в место активного отдыха мурманчан.
Первый секретарь обкома партии Денисов, мужик грубый, но деловой, как многие партийцы того времени, начинал свой ранний рабочий день обходом этой стройки.
- Ну, ты, хрен болотный, - кричал он издалека Володе Хронову (он рассказывал ), - Иди ко мне! Ты, кто таков?
- Я – заместитель директора стадиона, а ты кто?
- Я – первый секретарь обкома,- он не улыбался, закуривал, внимательно осматривал все и запросто, но серьезно выпытывал все проблемы…
Стадион вышел славный, небольшой, двухтеррасный : первая внизу с футбольной поляной, беговыми дорожками, секторами, и амфитеатром подымающихся вверх скамеек для зрителей, - они заканчивались второй, подковообразной террасой на одном уровне с проспектом им. Ленина, на ней уютно разместились волейбольные, игровые площадки и теннисный корт, огороженный высоким сетчатым забором…
В редкие погожие выходные мы с женой на стадионе, она читает, я играю с моими соперниками: Володей Чуриловым, экономистом флота, славным, одиноким парнем, Валентином Машковым, начальником «Колэнерго», Григорием, сварливым работником штаба гражданской обороны…
Кто они – мои славные воскресные друзья?
Владимир. Он страдал алкогольной зависимостью, а я пытался бороться за напарника… В сентябре, когда уже лежал снег, он «сорвался»... Генеральный директор флота резко понизил его в должности. Я пошел к нему, доказывал случайность прогулов, просил... Он внимательно меня выслушал:
- Хорошо,- сказал в заключении,- Я восстановлю его на прежнем месте, но спорим, что через пару месяцев это повторится, - я протянул ему руку. А Володе сказал:
- Имей в виду, хода мне сюда больше нет!
Генеральный, естественно, оказался прав и Владимир закончил плохо…
Парную встречу я любил играть с Валентином. Большой начальник, вечно озабоченный поставщик электричества Кольского края. Но очень простой мужик, с ним все было легко и понятно. Однажды я спросил его:
- Есть ли альтернатива электричеству северных рек?
- Приливную построили, знаешь...
- Когда, Валентин, ты последний раз был на научной конференции или симпозиуме по электроэнергии или экологии?
- Давно..
- А монографию на эту тему, когда читал? - он грустно посмотрел на меня и промолчал.
Два слова о теннисе. Это сложный вид спорта, и я не знаю другого, в котором так важна была бы правильная координация тела, рук, ног ( во время ударов, особенно слева), а как тяжела работа сердца и сосудов, настроенная на изнурительно - рваный функциональный ритм ( удар… рывок к мячу… удар… пауза… рывок… наклон…). Нагрузка явно не для пожилых и полных, поэтому мне трудно понять, почему «контролеры здоровья» власть держащих молчат, когда их подопечные рвутся помахать ракеткой? Объяснить, конечно, это можно, ибо желания недальновидных, ограниченных «верховодов» и теперь заставляют отступать от своих принципов не таких специалистов!
Чтобы разговор о стадионе был полным, нельзя обойти молчанием футбол, и, любимую рыбаками команду «Тралфлотовец», выступавшую тогда в классе «Б».
Был такой забавный случай. Я активно сотрудничал со спортивным корреспондентом областной газеты Вячеславом Дубницким, он вел теле и радио – репортажи о футбольных баталиях. Однажды минут за двадцать до начала матча директор стадиона Борис Свиридовский, озабоченный, расстроенный, машет, зовет меня:
- Ты не видел Дубницкого?
- Нет. А что?
- Репортаж срывает, алкоголик чертов! - а глазами продолжает искать...
- Борис, давай, я проведу... - вырвалось у меня. Он резко остановился, смотрит, лицо посветлело – ведь, брезжит надежда...
- С чего начнешь? - нашелся он.
- Сегодня на нашем стадионе...
- Пойдем,- уже не слышит он ничего, решив, видимо, что соломинка-тоже плавсредство... Меня провели в комментаторскую кабину. Взял микрофон, в просторные окна хорошо вижу футбольную поляну, монитора нет, но лежит, написанный от руки полный список футболистов обеих команд под номерами...
Заглянул редактор телестудии, договорились о сигналах, начинаю по его отмашке... Свисток судьи и... меня понесло. Когда мяч в центре поля, я с трудом разбирал номера на футболках и запаздывал с фамилиями, много их крутилось у мяча, но изворачиваюсь: говорю о погоде, тактических построениях, футбольных хитростях. В атаках я успевал подсмотреть фамилию футболиста, включал эмоции, менял тембр голоса... Что-то получалось. Мой репортаж вместе с игрой катились к финишу, а на табло красовались нули.
Остались две-три минуты и вдруг в сутолоке мяч влетает в ворота петрозаводчан! Шквал аплодисментов, крики и рев трибун, а я молчу- не узрел, кто забил, как назло посуровело небо, да и далековато... Так и закончил...
Потом, вечером, когда я смотрел и слушал себя (репортаж шел в записи), решил, что пономарь свою проповедь, уж точно!- ведет намного увлекательнее и динамичнее...
Андрей Коробцов, мужчина в расцвете лет, крупный, большеголовый с выпирающими надбровьями и широкими челюстями – доминантная личность, если бы не грустинка в серых глазах, даже когда улыбается. Он никогда не участвовал в наших эмоциональных спорах, сначала пытался успокоить, потом отходил и ждал. Сегодня мы с ним в паре, я пошел на эту маленькую хитрость. И проиграли, хотя оба старались точно бить по мячу, а получилось, как медведи, лапами подхватывающие идущего на нерест лосося. С проигрышем, говорят, исчезают в теле допамины, эндорфины – гормоны радости-наша поддержка, но это не о нас, мы не ощущаем усталости, беспокойства. Радует солнце и игра... Садимся чуть в стороне.
- Андрей Евграфович, два вопроса Российского Гуманитарного университета, я говорил тебе...
- Это, наверное, потяжелее лимонов... - голос веселый, лукаво смотрит на меня.
Поясню. В феврале для участников Праздника Севера мне позарез были нужны лимоны для марафонцев и канаты для ограждения дистанции во время гонок на оленьих упряжках... На мои запросы официальные чины молча «опускали глаза». На оргкомитете ко мне подошел Андрей Евграфович:
- Сколько надо лимонов?
- 300.
- А канатов?
- 5000 метров. - Он улыбнулся:
Могу помочь. 500 лимонов и 10000 метров, пойдет?
Я видел, он не шутит, как мог, тепло поблагодарил и мы тут же обговорили план доставки. Такое не забывается!
- О Саблине, Валерии Саблине, морском офицере, ты должен знать...-
Он не переспросил, посмотрел в сторону, на меня:
-Слышал... Балтийский флот, потомственный моряк, личность! 1976 год... звал народ проснуться, пошел на верную смерть... - помолчал и вдруг ,- Помнишь Алексея? В чем-то оба схожи...
Снова о теннисе. Алексей Борисович выделялся среди нас не только возрастом (60 плюс), ростом и худобой, но... непомерной добротой. Когда ты общаешься с партнером только на корте, как правило, можно оценить в полной мере лишь эту, едва ли не главную, черту характера, ибо ее не спрятать, она всегда выпирает... Однажды, играя с ним, я увидел немолодую женщину «китайско-японской» внешности, это потом мы познакомились с Энок Эльбековной Ринчино, кореянкой, превосходным врачом. А тогда она что-то жестко и требовательно выговаривала Алексею, он вяло отвечал, потом махнул рукой и шел играть... А она, она, оказывается, требовала бросить тенис, ведь у него уже было два инфаркта...
И, как-то воскресным вечером, мы заканчивали заключительный сет. Алексей рванулся к мячу и... упал. Кинулись к нему. Андрей громко требовал бежать «за скорой», убрать вещи с единственной скамьи, а когда перенесли Алексея, надеялся найти у него в карманах сердечные таблетки... А я настойчиво искал пульс...
- Да, похожи: оба шли в небытие сознательно, однако... память – особа деликатная, избирательная...
- А разговор о Саблине среди нас, конечно, был. В те времена я ходил в моря - океаны подолгу, флот был богат, ни в чем не ограничивали, хотя, в рейсе иногда электролампочка была проблемой: не успевали за «датами», а приказ «на выход»...- он помолчал, выпил воды,- Хорошо дома... Спасибо Геннадию, сын с удовольствием занимается... Куда-нибудь едете?
В то время команда Заполярных фехтовальщиков набиралась вполне приличная, это была заслуга Геннадия Мещерякова, работавшего в спортроте. Он внимательно следил за призывом на флот, «вылавливал» фехтовальшиков, тренировал сам. А какой мальчишка устоит перед оружием, мушкетерской схваткой? И повадился на занятия тринадцатилетний Василек, сын Андрея, паренек исполнительный, скромный, внимательный... А, уж, отец помогал нам во всем, чем мог – в оружии, масках, поездках и сборах мы не знали отказа.
- Второй вопрос, Андрей Евграфович, - Кронштадский мятеж?
- Специально выбрано море? Или отобран я?- Андрей шутливо улыбнулся, подставил лицо солнцу, прикрыл глаза. И подробно рассказал о мятежниках Кронштадского порта в далеком 1921 году.
- Заключительный вопрос, могу? - он улыбнулся, давай.
- И много любознательных, грамотных на флоте?
- Есть... служат Родине честно... Пойдем, хочу играть...- он взял мячи.
Как-то я приобретал у него теннисную ракетку, побывал в гостях... Трехкомнатная квартира... Приветливая супруга, как обычно, засуетилась с чаем, а мы с ним уединились в его кабинет, кабинет необычный – маленький морской музей. Я обратил внимание, как он двигался, дотрагивался до небольшого, блестящего металлом и мореным деревом штурвала, колокола, почувствовал, как любит он свой морской уголок в этом большом мире, свои обжитые, согретые домашним теплом и морским ветром богатства, сросшиеся с ним, дополняющие его облик. Это были такие вещи, которыми не стал гордиться разве только глупец.
Прошли годы. Я уезжал с севера. Одна из последних вечерних прогулок по проспекту Ленина. Навстречу движется пара, я легко узнал Андрея Евграфовича с женой. Они приостановились, и мы коротко попрощались, я знал: недавно в автотрагедии в Североморске погиб Василек...
Ч Е Т В Е Р Т Ы Й
Очередной в моем списке - областной военный комиссар (Облвоенком). Легкое, почти соломенное знакомство с Геннадием Револьдовичем Звазулиным , высоким, осанистым мужчиной с яйцеобразной головой и резкими чертами лица, позволяло мне надеяться, что он не откажет в аудиенции.
А познакомились мы с ним почти случайно.
Борис Исидорович Соловьев, артист драматического театра, мой добрый сосед по любимой Краславе, как-то сказал мне с горечью :
- Пятидесятилетие Великой Победы справили. Говорят, всем ветеранам выдали часы, однако, мне, почему-то, не досталось…
И на следующий день я направился в областной военный комиссариат..
Разговор с облвоенкомом вышел коротким:
- Распределением памятных часов занимается областной совет ветеранов… - почти отталкивающе сказал он. И когда я возразил:
- Что может сделать общественная организация, да еще с работниками на уровне долгожителей, без поддержки официальных органов? – он лишь развел руками.
В совете ветеранов меня «порадовали». Потрясая списками ветеранов, в которых, естественно, Соловьев Б.И. был отмечен, по – стариковски, вытирая слезящиеся глаза, раздраженно, покашливая, мне было сказано:
- Поймите, на всех часов не хватило…!?
Следующая «ходка» в горисполком. Что делать? Я заражаюсь делом, как тяжелой болезнью, и бегу до конца, как охотничий пес, ибо, кто любит, когда виснет над душой недоделанное, невыполненное до конца...
Заместителю председателя горисполкома Ариадне Сафроновне я не спешу сразу излагать просьбу. Прощупываю ее настроение, расточаю ( не лобовые !) комплименты и только затем поясняю суть дела, ибо мне уже ясно, что мэрия - получатель и хранитель подарков ветеранам.
Надо отдать должное этой деловой женщине. Говорят: не бабье дело война, это так, но воспринимают, «слышат» через годы, ощущают ее дыхание женщины неизмеримо тоньше, человечнее... Небольшой эмоциональный напор и... она несет мне часы, и просит еше передать Борису Исидоровичу извинения, что не вручили в торжественной обстановке. Удивление подарком страны у ветерана было искренне благодарным.
А грубовато сказанное облвоенкомом : «Приходи сегодня в 18.30», лишь разожгло мой охотничий азарт: пообщаюсь, постараюсь понять, ведь Он практически «расписывает» призыв, «лепит» нашу армию...
Ровно в 18.30 я, ведомый дежурным офицером, захожу в кабинет генерала. Первые впечатления? Можно невзлюбить самые безобидные вещи, придать им неприятный запах или ядовитую окраску только потому, что встречаешь их у неприятных тебе людей. Так и у генерала. Я вижу кабинет не рабочим местом ответственного чиновника, а зашторенным, лишенным света канцелярским, личным склепом. Сажусь сбоку, очень неудобно, ибо я должен, разговаривая, поворачивать голову.
Жгучий, остроглазый брюнет с высеченным будто из гранита грубым лицом, без признаков чувства юмора, что-то ищет среди бумаг, разложенных на столе, бормочет, потрясает главным своим оружием – генеральским словом, утяжеленным увесистой властью.
Ничего не значащие приветствия.
Саблин? - переспросил комиссар,- Ежели еврей, то наверняка ученый, - И расхохотался громко и в этом самодовольном смехе слышалось мне неприятное, гордое, тупое высокомерие. Он посмотрел на меня, потом на стол, пытаясь найти какую-то бумагу. И не поднимая глаз:
- Подскажи мне, подскажи – из какой хоть «оперы»? - вдруг лицо его презрительно исказилось, нажимает звонок. Входящему офицеру:
- Открой, хоть, форточку, дышать нечем и дай мой бутылек...- Поворачивается ко мне:
- Изжога замучила, а к вашему брату не желаю... Звонил сегодня Игорь Николаевич, настаивал... Подождет.
Я молчал. Раздражение нарастало. Всего несколько фраз, а сколько ушата, разбойник, выплеснул:
- Нет, Саблин, полагаю, не еврей, но не исключаю, что любая нация могла бы гордиться таким сыном!
- Подожди, - он встал,- Надо, знаешь... - И вышел, вызывающе небрежно, расстегивая на ходу...
Я прикрыл глаза... Вспомнил. Как-то в беседе с нашим очень сильным инструктором лечебной физкультуры Валентиной Никифоровной я услышал: с Марьей Степановной, женой облвоенкома, я занимаюсь отдельно, рекомендую ей домашние задания, ибо она всегда просит, по возможности, усилить физическую нагрузку, чтобы сбросить отрицательные эмоции, которые «жмут» ее дома постоянно. Бедная женщина называет это – «антивампирной подготовкой».
Вернулся Геннадий Револьдович, вытирает руки платком...
- Так, кто такой Саблин, спрашиваешь?
Тихо открывается дверь. На пороге офицер:
- Геннадий Револьдович, к вам Мамлин по поводу призыва.
- Пусть войдет, - он даже не пытается извиниться передо мной, найти какую-нибудь форму оправдания, его стиль понятен: говорить, отдавать приказы и, желательно, скопом...
Вошел маленький, полный мужчина. Зыркнул глазами. Козырнул начальству и к столу.
Аккуратно положил стопку бумаг.
- Этих надо вычеркнуть. Не могут...- произнес негромко, полувопросительно... Комиссар посмотрел на Мамлина, на список:
- Тогда не добираем? Сколько?
- 361...
Вот и выбери, ослабь свои медицинские штучки, послужат... Выполняй! - последнее сказал жестко с генеральской улыбкой.
"С этого и начинается армейский беспредел"- подумал я.
- Давай, второй... Заканчивать пора... - еще не успела закрыться за Мамлиным дверь...
- Кронштадский мятеж, причины, главари, итоги, - мне уже все осточертело, скорее бы...
- Ты не куришь? Я всего-то 5-6 штук в день, врачи запрещают...- И долго возится, как-то неуклюже, грубо мнет сигарету, - Белая гвардия. Помню. Ленин говорил, что она пострашнее Деникина, Колчака, Врангеля вместе взятых... А справились, по-моему, за неделю, побрызгали лед кровищей контрреволюционеров... И чего это так вождь опасался?
Я встал. Сдерживаясь, попрощался...
- Постой, ты не сказал о Саблине...
Я, стоя, коротко поведал о благородном морском офицере, который гордо жил, по моему разумению, на противоположном от Г.Р.Звазулина крае божественного копья бытия...
Знаю: все мы разные, и каждый в различных ситуациях неодинаков. На работе ты можешь быть строг и собран, на корте – свободен и весел, чопорно молчалив в незнакомой компании, и улыбчив в гостях у родственников... Я всегда пытаюсь рассмотреть, раскусить человека, особенно, если он еще и не по душе... Но, есть люди, которые сразу «отталкивают», отвергают, с ними ты не желаешь здороваться, не можешь даже стоять рядом, не то, что общаться...
Я вышел на улицу и с радостью глотнул свежий морозный воздух.
Но судьба еще раз свела меня с генералом.
В этом мире мы слишком зависим от обстоятельств, они заставляют нас жить. Спасибо им, ибо нет их только Там, куда мы все не торопимся...
Конец второго тысячелетия. Теперь на свою дачу в латвийский город Краславу мы ездим, как в заграницу, нужны визы, которые я делаю во Пскове.
Чтобы получить визу на Диму, надо внести его в паспорт дочери. За пару недель до отъезда Лешка пошла в визовую службу. Вернулась расстроенная: сказали только через месяц будет готово. Протянула мне документы.
Бывший детский сад, приютивший службу, уютно расположился недалеко от места моей работы. Утром я стучусь в дверь заместителя начальника...
- Войдите...- Затемненный тяжелыми темно-коричневыми шторами кабинет и знакомое лицо, не ожидал:
- Добрый день...
Он широко улыбается:
- Заходи, садись... Шо опять? - старается шутить, видать, пообтерся среди людей...
«С чего начать? Может есть возможность добиться результата «малой кровью»? Прежде всего, Этому собеседнику нужно доставить хотя бы два-три раза приятное» - мелькнуло в голове. Только не «с рогатины»! Затронь семью, собаку ( как-то я видел его с овчаркой), отпускные... Держись, что делать? И меня понесло. Я видел, что только несколько раз весело произнесенное его имя, сладостным эхом отозвалось в его душе. После того, как он вяло отреагировал на семейную тему, я «дернул» собаку и попал в точку.
Геннадий Револьдович оживился:
- Недавно ее успешно прооперировали, здорова, вечерами прогулка с ней - «святое дело».
«Хорошо, годится»,- размышляю я,- «Теперь повышай его значительность...»
- Визовая служба – это же начало важных дел...
Он многозначительно выслушал. «Готов в черне» - решил я и тут же услышал:
- Так, с чем пришел? - я объяснил проблему и в ответ слышу:
- Ничего не поделаешь... Инструкция!
- Какая инструкция? Проверять? Кого? Четырехлетнего малыша? - Тихое, злое отчаяние вдруг охватило меня.
- Ну, понимаешь..
- Не могу понять...- я атакую уже достаточно агрессивно,- Штамп в паспорте, запись в книге... Что еще? И на это – месяц!
- Мы считаем...- я перебиваю,- при таких считалках Россия далеко не уедет...
- У каждого ведомства- свои законы, - он жестко, не мигая, глядит на меня, мнет в руках бумагу. Мы пикируемся в открытую.
- Я сожалею,- говорю, повышая голос, - Я сожалею, Геннадий Револьдович, что, как честный налогоплательщик, я содержу таких держателей инструкций, как Ваша визовая служба! Вы, призванные помогать нам, «рисуете» только препятствия..
Похоже я сказал все, если сейчас не уйду, все пойдет по второму кругу...
- До свидания, Геннадий Револьдович! - я повернулся и пошел к двери. За спиной тишина. И вдруг:
-До свидания... Скажи дочери, чтобы завтра зашла ко мне...
Я закрыл дверь.
П Я Т Ы Й
Ивану Федоровичу Ушакову, историку, краеведу, я позвонил к вечеру. Бухтел зарядами в окна обычный крупный ватинами снег, обещал закончиться к утру, и мы договорились о встрече в нашем уютном саду в центре города, завтра после обеда. Сад этот любим северянами, поэтому, наверное, стиснут, сжат ими, как драгоценный камень, нужной ему оправой: супермаркетом, гостиницей «Арктика», вокзалом, кинотеатром «Родина».
А долгими зимними месяцами с трудом выныривают из снежных покрывал дорожки да памятники – это уже прихоть природы. Так и стараются : одни зажать, другая накрыть… И наблюдают за происходящим увитые инеем молчаливые, ухоженные деревья и кустарники здесь и в очень малочисленных садах и скверах заполярного Мурманска.
За несколько минут до встречи я подошел к памятнику «Жертвам интервенции» (1918-1920 гг.). Инженер-строитель т.Савченко к десятилетию Советской власти создал надгробье 133 погибшим рыбакам и красноармейцам в виде многоступенчатого подобия капитанского мостика. . В тридцатые годы двадцатого века памятник служил трибуной для многочисленных демонстраций, митингов, местом старта оленьих упряжек в Праздники Севера. Особая заполярная романтика, тяжелый морской переход заключенных из иоканьгских тюрем, трудности послереволюционных лет, видимо, навеяли этот зовущий образ надежды.
Уже позже в разных местах сада появились: небольшой постамент-капсула 1967г. с обращением ветеранов войны, героев труда (так загадочно-помпезно было принято отмечать «красные даты»...) к потомкам 2017г, двух-метровая стелла из черного гранита - памятник морякам английских конвоев, помогавшим Советскому союзу во время войны с фашистами.
Я сел на скамью. Среди строений и кранов хорошо проглядывается незамерзающий Кольский залив, валяющий черные, свинцовые воды у ног столицы заполярного края. Надеюсь, когда-нибудь Дима расскажет своим детям о нашем Мурманске, о том, как короткой северной осенью мы вышагивали с ним, маленьким, искали дорогу к заливу среди свалок, дорожного мусора, камней. Как однажды освобождали от металлических пут, связанного мальчишками, баклана. Как рыбачили, переезжали на другую сторону залива к Абрам-мысу. И, как радовались оба, когда Дима на «самодурную» снасть вытаскивал из морских глубин сразу несколько перколей (молодых тресочек) или ежей, как позорно бежали с кормы катера от жесткого, морского ветра ... Уверен: не забудет и прогулки в этом заснеженном, морозном саду...
Жаль, город-порт, растянувшийся вдоль залива на двадцать километров, лишен набережной... Не полюбоваться скромными, северными закатами, не послушать задумчивый говор водной стихии, не втянуть терпкий морской запах... Непродуманность, «объективная необходимость» дискредитировали лозунг Советов : кое-что человеку!
Сейчас подойдет Иван Федорович. По душе мне этот доброжелательный, вдумчивый, мужчина; добрый юмор, ум светятся в его прищуренных глазах, степенных движениях. Как «кинулся» он на Валентина Пикуля, когда тот своим «Тупиком» ( за этот роман В.Пикуль был удостоен премии министерства обороны СССР в 1987г.) непрофессионально, по его мнению, «задел» историю нашего края. Иван Федорович искренне «ругал» автора, прилюдно и постранично... Он написал, основанную на подлинных документах, «Историю Кольского края», показал, что уже в 1492 году Кольская земля вошла в состав единого русского централизованного государства - Новгородскую Русь. Это его доказательная находка! Он очень скромен, умело обходит «почетные» трибуны, не ищет званий, но постоянно в поисках увлекательных форм разговора с многочисленными читателями. В майские праздничные дни Иван Федорович поведал нам о мурманчанах, дошедших до Берлина и расписавшихся на стенах рейхстага. Среди них был дядя жены, капитан Алексей Мухин, у которого я ни раз бывал в Ташкенте. В краеведческом музее должна храниться фотография рейхстага, на которой начертано : Мухин из Мурманска...
Рассказывая о ветеранах, Иван Федорович мягко, по-доброму, настоятельно просит помогать, заботиться о постаревших солдатах прошедшей войны.
Эта статья толкнула нас с Галей на подлог. В подвале нашего дома ( в центре города – у площади «Пять углов») мы знали, живет участник войны ( семья, водка, уход – известные бытовые проблемы), работает на стройке.
Об этом мы и написали письмо первому секретарю обкома партии т.Птицыну. Сделали это от лица друга военных лет, якобы посетившего его... Я писал левой рукой. Мы подбирали простые слова с эмоциональным окрасом. Письмо «кричало» вопросами и ошибками...
Через несколько дней исчез наш ветеран... Но вскоре на рынке его встретила теща, Галина Михайловна, и все прояснилось. Неожиданно ( он же не просил) дали ему скромно обставленную комнату. Так и сказал: «Вытащили из подвала, посадили в машину, привезли, открыли дверь и... живу теперь. Спасибо господу!» И мы долго с Галей смеялись... Так было принято в те решительные годы: чтобы сделать добро, надо обязательно совершить зло!
В воротах показалась знакомая фигура в каракулевой шапке-ушанке. Иван Федорович подошел, степенно поздоровался, спросил:
Не опоздал? - и поблагодарил за значки Праздника севера, которые ежегодно выпускали комплектом с обязательными оленьими рогами и сполохами Полярного сияния. Они высоко ценились коллекционерами.
- Да, я не коллекционер, но историк ,- и благодарная улыбка апостола озарила его лицо.
Мы решили прогуляться по саду. Беседа, поначалу чуть натянутая, становилась все более непринужденной. Поговорили о прошедшем лете. У мурманчан это естественная, теплая тема. Я- любитель латышских, сосновых лесов, маленького участка земли, подарков шумной Даугавы. Иван Федорович никогда не покидает заполярный край, у него здесь пригожая дачка, рыбные угодья... Любовь к родному краю?- спросите Вы. Наверно. Уж больно цельно, аккуратно «упакован» природой этот человек!
- Иван Федорович, подвиг Валерия Саблина, морского офицера...?
- Саблин? - переспросил, задумался,- Ты знаешь, информация скудна. Перспективный морской офицер на эсминце Балтийского флота поднимает команду корабля против существующего режима. Он и еще шестеро, если не ошибаюсь, заплатили жизнями. Было это в 1975 или в 1976 годах, не точен здесь...
Я рассказал Ивану Федоровичу кое-какие подробности, он внимательно слушал, беспрестанно шевелил губами, будто собирался засвистеть или запеть...
К слову. Встретились мы с ним как-то в библиотеке, но были не одни и, где? В музыкальном отделе, куда оба вели маленьких внуков послушать голоса Карузо, Гоби, Шаляпина, Собинова, Лемешева, чтобы они запечатлели их в своих душах, могли сравнивать, оценивать певцов, когда вырастут...
Пошел повалил снег, который в своем постоянном, изменчивом движении кажется бесконечной пеленой. Густеет светлый сумрак...
- Второй вопрос, Иван Федорович, не знаю, задавать ли, но ежели промолчите, я пойму... Кронштадский мятеж?
И пока он говорил внезапно проснувшимся назидательно – лекционным тоном, я подумал: Все мы разные, но хорошее всегда видится ярко и запоминается надолго, ежели сделано своевременно, инициативно и от души... Дважды Иван Федорович превосходно исполнил эту роль, преподав мне прекрасные уроки...
Однажды в полярную ночь я сочинил байку: крик сердец о помощи. Эту парамедицинскую просветительскую атаку я обернул в необычную форму: разговор сердец членов семьи в ночи. После публикации в областной газете Иван Федорович позвонил:
- Понравилось, молодец, не лобовая...
Я был ему благодарен.
А через несколько лет я позвонил ему: «Сын, дескать, поступает...»
- Хорошо, - он быстро понял и свернул разговор, сославшись на занятость.
Потом Вадим рассказывал об экзамене:
- Профессор отложил билет в сторону , глядел на меня, расспрашивал: люблю ли детей, чем увлекаюсь, что читаю...
Когда сын поступил, я был в мягкой эйфории. И только много позже понял. Правы мудрые люди: отнять, случайно пойманную рыбу, - гуманно, дать удочку – гуманно, приподнести на блюдечке рыбу – развратно! Этим я сломал «охранную грамоту» сыну от грязи и подлости, ибо мужчину красят и защищают лишь самим достигнутые вершины!
Иван Федорович любил жену, она преподавала историю в школе, понимал и любил Кольский край, которому служил честно, оставив добрый след в его истории.
И остался он живым в нашей памяти, ибо отмечен той кристаллизацией своей души, которая позволяла ему любить северян и... мельчайшую травинку родной земли...
Ш Е С Т О Й
Проспект В. Ленина, идущий параллельно заливу, через центр города, пересекает улица Книповича, заставляя уступить дорогу другому проспекту - длиннющему Кольскому ... Здесь, недалеко, за мощной, бетонной стеной, о которой я узнал еще студентом (фельетон «Северные пончики», был опубликован в газете «Правда»), живет и трудится Больничный городок - немаловажный рычаг социальной поддержки северян.
Старенькие двух-этажки, облепившие его со всех сторон, постепенно уходят в деревянное прошлое… А за ними тянутся сопки, озерца и лыжные трассы...
Главным врачом больницы недавно был назначен Игорь Николаевич Шакалин, ведущий нейрохирург.
Высокий, молодой мужчина с видом привыкшего не отказывать себе в удовольствии, смотрит остро, внимательно, говорит громко и смело, подчеркнуто-назидательным тоном, быстро усвоенным у властных пациентов, а его простодушный смех, легко заражает понятливых, подобострастных приближенных. В частых выступлениях на медицинских конференциях он теперь любит позволить себе засомневаться в эффективности маски марлевой 4-х слойной, или оценки смывов санэпидстанции на кишечную палочку в пищеблоке. Быстро уяснил командный стиль отношений, ему позволительно теперь изображать панибратство, в основе которого власть, вольность в выражениях. И очень по душе роль третейского судьи в медицинских коллективах, где можно сузить дистанцию между людьми, откинуть деликатность, вдумчивость, показать грубовато-простоватый характер... В общем, это совсем неплохой, мужчина ( даже здоровается с вежливым наклоном головы), но... бывает он, отчасти, нетрезвым, особенно, по воскресным дням... А что делать, если холодильник в кабинете вечно забит спиртным и деликатесными закусками?
Позвонив ему перед выходом вечером, когда все работные часы исчерпаны, я через десять минут захожу в просторный, без мебельных изысков, обычный канцелярский кабинет. Игорь Николаевич сидит отвалившись на спинку кресла, держась правой рукой за подлокотник, его излюбленная поза. После приветствий я, было, сделал попытку сразу запустить наш диалог, однако отвлекают - телефонные звонки, коллеги, даже знаками в дверях, убеждающие хозяина не забыть обещанное...
Минут двадцать я в томительном ожидании. Ему же, чувствуется, нравится эта обстановка, и не может он оторваться – привык, ему нужны слушатели, желательно группой, ожидающие указаний и личных разрешений...
Наконец, воцарилась тишина. Игорь Николаевич пометил что-то в календаре, поднял глаза, устало улыбнулся, встал, потянулся:
- Извини, вот так и кручусь. Но сегодня хвастну, сделал дело: будем строить новый терапевтический корпус, будем... Ну, хорошо, какие вопросы придумал?
- Два, Игорь Николаевич. Университету надо знать уровень нашей исторической культуры и только...
Он прошелся по кабинету. Закурил.
- Слушаю.
- Первый : Морской офицер Валерий Саблин совершил подвиг, расскажи о нем...
- Саблин? Саблин... Нет, ничего мне эта фамилия не говорит.
Зазвонил телефон. Он взял трубку. Выслушал. Закашлялся. Резко вскинул на меня глаза и тут же опустил, потер друг о друга пальцы свободной руки.
- Когда? О, господи! Как Рая? Понятно... Завтра... - он положил трубку, посмотрел на нее и глухо произнес:
- Сергей Борисович умер...- и после паузы, зло, - Говорил же ему, говорил,- он схватил стопку бумаг и с силой бросил их на стол, - Позавчера , ведь, выговор дал... Но она... Надеялся, что молодая жена отвадит. Чертовщина... Мрет, понимаешь, наш брат – хирург, как мотыльки... Только опыта, сил накопил и...- он глубоко вздохнул... Давай, второй и пойдем...
- Кронштадт... - успел выдохнуть я, как снова зазвонил телефон. Кто-то согласовывает долго и нудно административный вопрос...
А, ведь, Игорь Николаевич ни раз помог мне...
Редкий, теплый июньский день. Хороним ( пусть земля...) Василия Федоровича Колосова, заведующего горздравотделом. Бывают, такие, отмеченные богом люди, исполняющие свой жизненный путь с честью, благородно... Занимают они отведенное судьбой место. Не стремятся болтать, а голос их слышен, не любят поучать, но учат... Предпочитают личные беседы бесконечным совещаниям... Пытаются «откопать» и внедрить новое, интересное... Чего стоят одни «колосовские среды»? Поздно вечером он внимательно выслушивал всех, побывавших на многочисленных Республиканских конференциях, симпозиумах, «выуживал» важные моменты деловой организации... Однажды и я побывал... Как он умел слышать! А, как великолепно сыграл на моих впечатлениях, мягко направляя «смычком» по нужным ему «струнам»... Прекрасный мастер-класс врача-маэстро! Ушел... Глупо, как большинство... На вечере его памяти оперировавший хирург с болью в голосе пожалел: «Если бы его сердце было таким же сильным, как мудрым...».
И вот его последний приют. Я сделал лишний шаг, опуская гроб с телом Василия Федоровича в могилу, и чуть не полетел вместе с ним, если бы не Игорь...
Потом был вечер. И я упился. Ничего не помню, лишь свой тост « не потерял»:
- Есть факты, - сказал я заплетающимся языком,- что орлы выкидывают из гнезда слабых птенцов, но Ушедший был одним из немногих в популяции, который не делал этого, он кормил, учил, воспитывал всех, полагая, что неказистый, взбалмошный птенец обязательно вырастет прытким, сильным орлом... Сюжет, безусловно, примитивен, но что мог придумать подвыпивший чудак? Игорь, спасибо ему, тогда проводил меня домой...
Я не заметил, как в кабинете повисла тишина. Игорь писал. Оторвался от текста. Надо заканчивать и я спрашиваю:
- Кронштадт. Идеи восстания. Руководители...
- Это проще. Обычная контрреволюция. При сдаче кандидатского минимума отвечал, досталась... Сейчас уже подробностей не помню.
Снова стук в дверь. Входит высокий, пожилой мужчина.
- Можно?
- Заходи,- мне : - недолго...
- Шесть увольняется, четырех принимаем, все санитарки, - видимо обычный, кадровый отчет...
- Хорошо.- Мужчина помолчал и попятился к двери.
Вскоре и мы попрощались.
Прошло два года. Так уж совпало, что он и я оставили свои «стулья». Говорят, раз в десять лет надо менять жену или работу... В наше время не поощрялись движения работных людей в стороны. Существовала вертикаль: смена работы «вверх или вниз». И кажется мне, что в те застойные годы не только «рвали на части» умных и инициативных, поощряли исполнителей, но дискредитировали саму гармонию труда, слишком равномерной оплатой и примитивными принципами...
С Е Д Ь М О Й
В России все больше, чем у всех. Не мною сказано. Но историк в России больше, чем историк! У нас ее, несчастную, не пишут, а ... одни «творят», выполняя заказ власти, другие толпою шастают около давно минувшего, ищут объяснений «изюминок», коими, как в кексе, нашпиговано наше прошлое. И каждое поколение, пришедшее на смену отцам, будет озабоченно вопрошать: Петр Первый был только реформатором? Как могла власть зверски расстрелять царскую семью без суда и следствия? Что сделали Ленин и Сталин для народов нашей страны? Число погибших граждан Советского союза в годы Второй Мировой войны?
Вопросы… Вопросы… И фетишизирует молчаливый народ новых правителей. Верит байкам и ждет... А средства массовой информации быстро поясняют все да как...
В шестом классе ленинградской школы был у нас учитель истории Павел Петрович Данилов. Многих учителей, к сожалению, не сохранила память, а Павла Петровича я вижу и не надо закрывать глаза. Невысокий, толстенький, круглолицый, с копной седеющих волос, входит в класс, садится. Вынимает из внутреннего бокового кормана сложенную по длине тетрадку, раскрывает журнал...
- Ершов,- произносит чуть слышно, облизывая губы,- Что мы должны были выучить сегодня?
С первой парты поднимается худой, вечно растрепанный, тихий мальчишка с широко распахнутыми глазами.
После ответа обычный оценочный ритуал:
-Так, Петр, причесан ты плохо, рубашечка грязна, обувь того, сам понимаешь, больше тройки не поставлю...
А новый материал он рассказывал, глядя в свою сложенную «энциклопедию», где слово в слово был переписан параграф из учебника.
Когда встал вопрос: найти для опроса сильного учителя истории, сомнений у меня не было. Ольга Андреевна Пименова, заслуженный учитель РСФСР, преподавательница моей Лешки, добрая приятельница родителей учащихся всего класса.
Как-то у дочки «посыпались» плохие отметки, и я пошел в школу. Одновременно со звонком на урок поднялся на второй этаж и в дверях, несолидно так, спросил Ольгу Андреевну:
- Что происходит? - на что она очень серьезно ответила:
- Ваша дочь работает....- и закрыла дверь.
А познакомились мы, оказывается, намного раньше... И если бы об этом Ольга Андреевна не рассказала жене, я бы никогда и не узнал...
Вернемся на пятнадцать лет назад в прохладный осенний Мурманск. Прошло несколько недель после окончания института. Мы работаем в областной санэпидстанции. Галю сразу назначили заведующей отделением гигиены детей и подростков. Как-то утром, очень волнуясь, она сказала мне:
- Сегодня в 16.00 мое выступление на областном активе учителей... иди, прочти, вот материал,- и передала мне стопку листов, исписанных своим аккуратным почерком...
Я пошел, и с выражением прочитал, уже хотел покинуть трибуну, как председательствующий жестом остановил меня и обратился к слушателям:
- Вопросы есть?
- Есть, - с первого ряда поднялась стройная, молодая женщина.
- Какой цвет парты сегодня считается оптимальным? Спасибо.
- Темно-зеленый с серебристыми искорками,- ответил я, не задумываясь. Я надеюсь, вы со мной согласитесь: есть вопросы, в ответах на которые нельзя размышлять: ответ знаешь или нет, третьего не дано.
- Как это понимать? - не унималась иронично-любознательная особа.
- Зеленый – цвет жизни, не вызывает зрительного напряжения, а серебристые легкие полосы в какой-то степени, я надеюсь, смягчат цветовое «голодание», испытываемое учащимися заполярья в период длительной полярной ночи...
Фантазия у меня срабатывала иногда быстро и крайне нахально.
Ольга Андреевна (она задавала мне этот вопрос!) через годы со смехом рассказывала это своим ребятам во время очередного чаепития, которые она, как классный руководитель, устраивала дома ребятам и девчатам из своего класса. Она не уточняла, кто так категорично ответил на ее каверзный вопрос, но при этом выразительно поглядывала на Лешку... А чаепития... Ольга Андреевна ненавязчиво давала ребятам уроки грамотного, доброго общения в компании, к которым этот возраст тянется основательно.
Старенькая двух-этажная школа в центре города. Здесь учились: Галя, Лешка и ее будущий муж Олег, сын, Вадим, Наталья Варлей - «Кавказская пленница»... Тренировался с друзьями и я в актовом зале.
Мы сидим в учительской. Обычный большой кабинет. Жаль, учителя, в основном женщины, способны выдерживать напряженные «часовые» нагрузки, но, к сожалению, не могут создать себе комфортные условия релаксации: а, как хороши были бы: маленький зеленый оазис, падающий ручей, и легкая музыка с канареечными трелями, мягкая, красивая мебель, и приглушенность световой гаммы... Разве лишним будет тренажерный зал для учителей, помимо ухоженной курилки?
Вошла Ольга Андреевна, устало присела, сложив руки на коленях.
- Тяжелый день?
- Все такие. Я слушаю, - она поправила платье, попыталась улыбнуться.
- Пару вопросов. Первый: Валерий Саблин, морской офицер... Чем он знаменит?
Ольга Андреевна достала платок, мнет его в руках, тихо, как бы в задумчивости ответила:
- Слышала совсем немного. Возглавил восстание моряков на балтике в семидесятые годы, больше - ничего конкретного о нем, о поддержавших его матросах, их программе... Если возможно, с удовольствием послушаю, расскажу ребятам...
Я постарался, опираясь только на факты, поведать Ольге Андреевне о подвиге полюбившегося мне русского офицера.
- Героическая личность...- Ольга Андреевна грустно улыбнулась...
Открылась дверь, вошла девушка:
- Ольга Андреевна, вас просит директор, - посмотрела на меня:
- Извините, на несколько минут.
Ольга Андреевна поднялась:
- Я постараюсь быстро, посмотрите пока наш музей...- она вышла.
«Музей я видел ни раз, и с вашего разрешения, Ольга Андреевна, «приоткрою дверь» в ваше личное будущее:
«Через несколько лет вы отпустите дочку Таню, победительницу областной олимпиады, в математическую школу ленинградского университета. С большими трудностями, преодолевая бытовые барьеры, Таня закончит ее, поступит в Университет, а через два года бросит, поменяв физико-математическую карьеру на школу танцев. Пройдут годы и сын, Николай, ежедневно контролируемый вами на всех этапах учебы, успешно сдаст вступительные экзамены и поступит на престижное отделение электроники... и после второй сессии будет отчислен из университета за систематическую неуспеваемость. И вместе с вами, переживая, мы будем недоуменно спрашивать: А почему собственно?»
Когда в девяностые годы история «приоткрыла» глаза, я не мог найти ответа на один вопрос... Как в семье супругов Ульяновых,- отец, директор народных гимназий, мать, экстерном получила звание учителя, оба любили музыку, поэзию, где традиционно садили вишневые деревья по памятным датам, воспитали двух экстремистов: старший, Александр, покушается на царя, младший, Владимир, топит Россию в крови?
Думаю, вы со мной согласитесь: высокие оценки в школе не определяют цельность личности, духовность, уважение коллег, умение трудиться и увлеченно отдыхать, стремление к познанию, нерастраченное на «оценочные битвы»...
Вошла Ольга Андреевна. Молча подошла к окну, вынула платок:
- Снова замена... Верите, нет сил... а я еще нужна семье,- обычный, громкий голос ее сейчас звучит приглушенно, даже жалобно.
Я встал.
- Потопаем домой, Ольга Андреевна, дорогой поговорим... Как супруг? В порядке? - я пытаюсь повернуть тему.
- А...- Ольга Андреевна махнула рукой, отвернула голову и мне показалось скривила лицо.
Я предложил ей пальто и мы вышли на проспект Ленина. Ольга Андреевна, человек не молчаливого, скорее разговорного нрава, поэтому нужны серьезные причины и они, видимо, были, чтобы без единого слова дойти до площади «Пяти углов»
- Ольга Андреевна, я вынужден... Кронштадское восстание...
Мы остановились, надо пропустить «демонстрацию» маленьких северян. Как капустные колобки они вышагивают мимо нас, тихие, задумчивые, лишь последний, которого ведет за руку воспитательница горько плачет, размазывая варежкой слезы по лицу.
- Подробности... Крестьянское восстание желающих жить, работать, торговать...
- Годится, ответ принят, - я мучительно продолжаю соображать, чем отвлечь Ольгу Андреевну от грустных мыслей.
- Ольга Андреевна, как Таня? - мне показалось, что она вздрогнула, потом повернулась ко мне, взгляд просветлел – это точно:
- Сильная девочка, уверена не пропадет, своего добьется. Николай... Слишком мягок. Подросток, время взлетать... А он еще недолеплен... Ну, вот мы и дошли. Мне вверх, в «Страну дураков»...
- Спасибо, Ольга Андреевна, удачи вам в трудах праведных...
- Всего хорошего...
И мы расстались.
В О С Ь М О Й, Д Е В Я Т Ы Й, Д Е С Я Т Ы Й.
Чувствую, «разболтался в сарае», пора заканчивать. Да, и ты подустал, мой читатель. Давай поработаем вместе?
8. Руслан Степанович Борисов - один из последних секретарей городского комитета КПСС. После работал областным начальником государственных трудовых сберкасс.
Чернявый, лысеющий, невзрачный мужчина средних лет с претензией на значительность (уходя на пенсию, требовал звания «почетного гражданина г. Мурманска»), важность, ибо попасть к нему на прием была серьезная проблема...
Не смог ответить правильно на оба вопроса.
9. Олег Владиславович Серебров, владелец крупной компании по переработки рыбы «Трал». Активный в продвижении более 50 видов своих пресервов на рынок, учтивый в своем маленьком кабинете, заставленном рыбной продукцией, бывший председатель областного комитета ДОСААФ(добровольное общество содействия армии, авиации и флоту).
Не смог правильно ответить на оба вопроса.
10. Игорь Григорьевич Покидаев, директор областного краеведческого музея.
Помню его молодым, стройным, чернобровым, уверенным в себе, секретарем обкома ВЛКСМ ( всесоюзный ленинский комитет советской молодежи). Оттуда он прямым ходом, как положено, «прошагал» в областной комитет КПСС, но... где-то переступил грань дозволенной самокритики и, по причине бьющей в глаза самостоятельности, попал в музейные «философы». Как руководитель лекторской группы обкома КПСС, имел доступ к «закрытым» документам.
Правильно ответил на оба вопроса.
Таковы итоги нашего очень выборочного исследования и не комментируем, -
возможно, они характерны для Заполярья, где царствуют и всегда будут торжествовать
три стихии: камень (твердость), ночь (вечная жизнь) и небо ( доброта).
Народ выбирает героев. Помнит ли их? Историческая память архисложна, ибо, по-моему мнению, влияние пишущей братии на нее неизмеримо сильнее, чем находки блестящих историков.
Но все мы нашу историю уважаем и любим, я не сомневаюсь. И не будем ее забывать!
ВАЛЕРИЙ САБЛИН
В ночь с 8 на 9 ноября 1975 года на Балтийском флоте, на борту большого противолодочного корабля (БПК) "Сторожевой", произошло событие, о котором даже сейчас, спустя тридцать лет, руководство страны предпочитают говорить полушепотом. Еще бы! Бунт на борту мощного боевого корабля - это ЧП не флотского, а государственного масштаба. Особенно если требования восставших - политические. Именно с этими требованиями и выступил экипаж "Сторожевого". Во главе восстания встал блестящий советский офицер, моряк в третьем поколении , капитан 3 ранга (по-флотски сокращенно - "кап-три") Валерий Саблин. Имя, которое почти на четверть века было вычеркнуто из отечественной политической истории. Даже сейчас, когда открываются архивы брежневской поры, о трагедии "советского "Очакова" мало кто знает. Ведь еще тогда, в 1975 году, и на имя Саблина, и на его корабль, и на информацию о невероятных событиях, развернувшихся на рейде Риги, был наложен гриф высочайшей степени секретности. Даже материалы по делу Саблина хранились в Кремле в "особой папке" советских генсеков.
Итак, большой противолодочный корабль «Сторожевой». Душой корабля, что, поверьте, бывало не так часто, был замполит. Именно в этой должности служил капитан 3 ранга Саблин. Вообще-то замполитов на флоте традиционно не жаловали - кадровые политработники слабо знали корабельные специальности и морское дело. Валерий Саблин же был на этом фоне "белой вороной". В 1960 году он окончил Высшее военно-морское училище имени Фрунзе (бывший Морской корпус), получив специальность корабельного артиллериста, и девять лет прослужил на строевых должностях на надводных кораблях Северного и Черноморского флотов. В Военно-политическую академию им. Ленина он поступил в 1969 году с должности помощника командира сторожевого корабля. Тогда он был уже капитан-лейтенантом.
Четыре года учебы в Москве закончились для Саблина, как это было принято говорить в гуманитарной среде, "острым мировоззренческим кризисом". Штудируя классиков марксизма и философов, он пришел к выводу о том, что нынешняя власть до неузнаваемости исказила коммунистическое учение. Именно в академии ему пришла дерзкая мысль указать власти на ее заблуждения. Он даже разработал подробную программу переустройства общества, состоявшую почти из тридцати пунктов. С нею Саблин собирался публично выступить перед общественностью и политическим руководством СССР.
С чем же на самом деле собирался бороться Саблин? С некомпетентностью и безответственностью лиц, принимающих государственные решения, с коррупцией и непомерным восхвалением Брежнева. Он выступал за многопартийность, свободу слова и дискуссий, изменение порядка выборов в партии и стране. Его тревожила утрата среди военных такого понятия, как офицерская честь...
В 1973 году капитан 3 ранга Саблин с отличием окончил Военно-политическую академию и был назначен замполитом на новый по тем временам БПК "Сторожевой". За несколько месяцев именно он, а не командир корабля капитан 2 ранга Потульный стал неформальным лидером экипажа. За два года ему удалось исподволь познакомить некоторых членов экипажа со своими воззрениями и планами переустройства общества в Советском Союзе. Одним словом, у него на корабле нашлось немало единомышленников.
Накануне празднования 58-й годовщины Октябрьской революции в широкое устье Даугавы, по берегам которой раскинулись кварталы старой Риги, вошли боевые корабли Краснознаменного Балтийского флота, которые должны были принимать участие в традиционном военно-морском параде. Своими размерами, вооружением и изящными обводами выделялся БПК "Сторожевой". Двумя годами ранее "Сторожевому" довелось нести боевую службу в Средиземном море и в Атлантическом океане. После этого БПК пробыл два месяца на Кубе. Оттуда он совершил переход в Североморск, где отличился во время ракетных стрельб. Далее маршрут "Сторожевого" лежал в Балтийск, а затем - в Ригу. После парада корабль должен был уйти на докование в Лиепаю. В связи с этим весь свой штатный боекомплект (за исключением стрелкового оружия для экипажа) БПК сдал на временное хранение в береговые склады. Так что на свой последний парад "Сторожевой" шел практически безоружным.
Участие в морском параде 7 ноября 1975 года Саблин решает использовать для выступления против "режима". Время "Ч" было назначено на 8 ноября. Как в 1917 году... При этом он наивно полагал, что сам факт сдачи кораблем боеприпасов будет ясно свидетельствовать о мирных намерениях экипажа и не вызовет вооруженного столкновения.
Наступил вечер 8 ноября. После ужина Саблин организовал на корабле просмотр кинофильма "Броненосец "Потемкин", а в 21.40 на "Сторожевом" по внутрикорабельной связи был объявлен сигнал "большой сбор". Матросы и старшины выстроились на нижней артиллерийской палубе, в корме корабля. Накануне заговорщиками был заперт в своей каюте командир "Сторожевого" - Потульный. Ему Саблин оставил письмо, где объяснял мотивы выступления моряков: "...мы не предатели Родины, а наше выступление носит чисто политический характер. Надо разбудить народ от политической спячки!"
К матросам и старшинам с краткой речью обратился Валерий Саблин. Вот один из ее фрагментов: "...Напряженно и долго думая о дальнейших действиях, принял решение - кончать с теорией и становиться практиком. Понял, что нужна какая-то трибуна, с которой можно было бы начать высказывать свои свободные мысли о необходимости изменения в стране существующего положения дел. Лучше корабля, я думаю, такой трибуны не найдешь. А из морей лучше всего - Балтийское, так как находится в центре Европы... Никто в Советском Союзе не имеет и не может иметь такую возможность, как мы, - потребовать от правительства разрешения выступить по телевидению с критикой внутреннего положения в стране..."
План дальнейших действий: "Сторожевой" идет в Кронштадт, потом в Ленинград, город трех революций, с тем чтобы начать там новую, четвертую, революцию... Выступление "Сторожевого", по его планам, должно было быть поддержано в Кронштадте и на Ленинградской военно-морской базе, а также ленинградцами, перед которыми Саблин намеревался выступить по телевидению. Ленинград, думал он, несомненно поддержит вся страна...
В заключение выступления Саблин подчеркнул добровольность участия членов экипажа в выступлении "Сторожевого": "Те, кто не хочет принять в них участие, может сойти на берег на корабельном катере...". Таких среди матросов и старшин корабля не нашлось - все единодушно поддержали замполита.
Примерно с таким же текстом Саблин обратился к офицерам и сверхсрочникам корабля. В кают-компании его поддержали не все - почти половина ее отказалась принять участие в акции. Им предложили перейти в одно из нижних помещений корабля. Одному из офицеров-механиков, нештатному секретарю комитета ВЛКСМ Фирсову, удалось бежать - он перебрался на борт стоящей рядом подводной лодки и сообщил ее командиру о событиях на "Сторожевом". Так что еще до снятия БПК со швартовых бочек флотское начальство уже знало о бунте экипажа. В ночь на 9 ноября "Сторожевой" начал движение вдоль устья Даугавы. За ним по пятам - с расчехленными орудиями и пулеметами двинулись сторожевые пограничные корабли. Экипаж БПК действовал четко и слаженно. Саблин занял место командира на ходовом мостике. На запрос пограничников о цели выхода корабля в море был получен ответ: "Мы не изменники, идем в Кронштадт". Вскоре "Сторожевой" в сопровождении пограничных катеров вышел в Рижский залив, взяв курс на север, к Ирбенскому проливу.
Тем временем ошеломляющее известие о бунте на БПК "Сторожевой" дошло до Москвы. Саблин, вывел корабль в море, и направил свою первую кодированную радиограмму тогдашнему Главнокомандующему ВМФ СССР Горшкову. Он сообщил, что "Сторожевой", не изменяя ни флагу Родины, ни ей самой, следует в Ленинград, чтобы там Саблин мог выступить по телевидению с обращением к трудящимся Ленинграда и страны. Он пригласил на "свободную территорию корабля" членов правительства и ЦК партии для изложения им программы социального переустройства общества. Вслед за первой радиограммой с борта "Сторожевого" в эфир пошли другие, в том числе открытым текстом, начинавшиеся словами: "Всем, всем, всем!" По командам из Москвы и Калининграда из Лиепаи по боевой тревоге к "Сторожевому" была направлена эскадра военных кораблей разных классов с морской пехотой на борту.
Высшее военно-политическое руководство страны отдало приказ: "Остановить взбунтовавшийся корабль. При продолжении плавания – обстрелять, разбомбить, потопить!" Первыми это распоряжение получили пограничные корабли, сопровождавшие "Сторожевой". Они передали семафором требование: "Остановить движение - в противном случае корабль будет обстрелян и уничтожен". Тогда Саблин по наружной громкоговорящей связи объяснил морякам-пограничникам свои намерения. И те, выслушав его, не стали применять оружие...
Утром 9 ноября 1975 года "Сторожевой" был атакован советской авиацией. По боевой тревоге в Прибалтийском военном округе были подняты два авиаполка, расположенные возле Риги- в Тукумсе и Румбуле. В воздух поднялась эскадрилья из 12 истребителей-бомбардировщиков с полным боекомплектом авиабомб, подвесных ракет и пушечных снарядов.
Летчики Тукумского авиаполка под сильным давлением командования, выполнили полученный приказ, сделав несколько боевых заходов на "Сторожевой" звеньями. Бомбы и снаряды с высоты всего 300-400 метров ложились по курсу перед носом корабля и по корме (за свое ювелирное бомбометание летчики вскоре получили боевые ордена). Саблин все время погони находился на ходовом мостике, старался маневрированием вывести корабль из-под бомбовых ударов и обстрела авиационными пушками. Взрывы повредили рулевое устройство и бортовую обшивку "Сторожевого". Корабль отвернул с курса, задымил, замедлил ход и стал описывать циркуляцию на месте. К этому времени Саблин был уже ранен в ногу командиром корабля Потульным (освобожденным из-под ареста группой "одумавшихся" и сумевших вооружиться моряков), который, войдя на мостик, выстрелил в него из пистолета. Арестовав раненого Саблина, Потульный вступил в командование и приказал застопорить ход.
Обездвиженный "Сторожевой" с обоих бортов взяли в клещи корабли с морским десантом. Группы захвата начали высаживаться на БПК, прочесывая внутренние помещения и выводя экипаж наверх. Остальные корабли взяли "Сторожевой" в плотное кольцо.
Вскоре на палубу задержанного корабля вывели в наручниках хромавшего Валерия Саблина. Его поддерживали под руки два моряка из экипажа "Сторожевого". На корабле после грохота взрывов от снарядов и бомб, рева пролетавших самолетов воцарилась гробовая тишина. Весь взбунтовавшийся экипаж вывели и построили на верхней палубе. И в этот момент кто-то из десантников что-то пробурчал нелестное в адрес Саблина. Тогда один из матросов, помогавших идти своему раненому командиру, обернулся в сторону десантников и громко, отчетливо, так, чтобы услышали все вокруг, произнес: "Запомните этого человека на всю жизнь! Это настоящий командир, настоящий офицер советского флота!" Спускаясь по трапу на катер, Саблин крикнул: "Прощайте, ребята! Не поминайте лихом!"
Всех восставших доставили в Ригу и разместили в береговых казармах. Сотрудники КГБ немедленно приступили к допросам...
На следующий день с арестованным Саблиным лично беседовали прибывшие в Ригу главком ВМФ адмирал флота Советского Союза Горшков и начальник Главного политического управления СА и ВМФ СССР генерал армии Епишев. Потом все члены экипажа "Сторожевого" в наручниках были отправлены самолетами в Москву. Лишь один Саблин в сопровождении двух "особистов" был без наручников - он опирался на костыль..
Со всех кораблей, участвовавших в пресечении бунта, "особистами" были собраны вахтенные журналы, где фиксировались события, происходящие на "Сторожевом" и вокруг него. Вскоре документы были возвращены, но - без листов за 8-9 ноября 1975 года... По поводу этого ЧП не было издано ни приказов, ни директив, как обычно практиковалось тогда в наших Вооруженных силах. Гробовое молчание...
Саблина поместили в "Лефортово", здесь началось следствие ... Валерий Саблин всю вину взял на себя, никого не назвав в качестве сообщников. Поэтому следователям пришлось самим искать их. Нашли лишь одного - матроса Шеина, который и был привлечен к суду вместе с Саблиным, получив 8 лет тюрьмы. Остальных же матросов, старшин и офицеров постепенно выпустили на свободу, вскоре некоторых демобилизовали, взяв подписку о неразглашении восстания на "Сторожевом".
Следствие по делу о бунте на этом корабле продолжалось несколько месяцев. Уже с первых допросов Саблину были предъявлены обвинения в измене Родине и попытке угнать боевой корабль за границу, которые он категорически отверг. Их абсурдность была очевидной: зачем заговорщикам надо было дожидаться прихода "Сторожевого" в Ригу, чтобы оттуда угнать корабль без боеприпасов за рубеж? С гораздо большим эффектом (переход на сторону США новейшего ракетоносного корабля с полным боекомплектом на борту!..) это можно осуществить при его стоянке на Кубе, откуда рукой подать до берегов Америки? Но приговор Саблину, и на самом высоком уровне, был уже вынесен... И Верховный суд СССР только послушно исполнил формальности.
Подтверждением этому сверхсекретная записка N408-А от 18.2.76 г. в ЦК КПСС, подписанная председателем КГБ Андроповым, министром обороны Гречко, генеральным прокурором Руденко и председателем Верховного суда СССР Смирновым. Много лет она хранилась в знаменитой "Особой папке" ЦК КПСС в архиве генсеков и лишь недавно была обнародована. В ней действия Саблина еще до суда были квалифицированы как измена Родине. На полях записки четко видны росписи Брежнева, Суслова, Пельше и других членов Политбюро. Все высказались за смертную казнь Саблину
Перед судом Саблину разрешили единственное пятиминутное свидание с женой и малолетним сыном. Они едва узнали его - похудевшего и осунувшегося, с выбитыми передними зубами, с потускневшими, ввалившимися, но сохранившими прежний ясный, цепкий взгляд глазами. Странным семье показалось то, что почерк на его последних письмах из Лефортовской тюрьмы вдруг резко изменился: видимо, видимо, писать правой рукой ему почему-то стало трудно...
Его просьбу о помиловании президиум Верховного совета СССР отклонил и уже 3 августа 1976 года Валерий Саблин был расстрелян.
Его родные, которых Саблин известил о своих намерениях только накануне восстания, написав им прощальные письма, - мучительно переживали происшедшее. О казни они узнали от властей спустя восемь месяцев после суда, получив официальное, небрежно оформленное свидетельство о его смерти, лишь в феврале 1977 года . Впрочем, отец Валерия - капитан 1 ранга в отставке Михаил Саблин еще раньше узнал о расстреле сына. Это свело его в конце января 1977 года в могилу - сердце не выдержало... Роковая весть сразу сразила бабушку Саблина - вдову моряка с погибшего еще до революции крейсера "Паллада", горячо любившего своего среднего внука. Ей сказали, что он погиб в дальнем походе... Вскоре умерла и мать Саблина - Анна Васильевна. Жена Саблина, Нина Михайловна, вместе с сыном, а также его братья Борис и Николай в ту пору сполна хлебнули все то, что выпадало на долю родных "изменника Родины"...
Талант и Божья искра гасятся в воинах Армии и Флота и по сей день.
Яркие личности в рядовых Армии и на Флоте забивают ногами, достойные офицеры дальше майора или капитана 3 ранга не поднимаются, талантливые генералы остаются с одной звездой, а если объявится выдающийся ЧЕЛОВЕК, то его, скорее всего, ожидает расстрел.
Взращенная серость душ и мундиров дорого обходится нашему народу.
Валерий Саблин после 1985 мог бы стать министром обороны, постом, занимаемым в тот период и сейчас личностями не яркими, не достойными...
КРОНШТАДСКИЙ МЯТЕЖ
28 февраля 1921 года в Кронштадте 14.000 моряков и рабочих выступили против власти коммунистов.
1 марта на Якорной площади было шумно. Собралось не менее 15 тыс. человек. Ждали, что скажет приехавший через залив с подтаявшим льдом председатель ВЦИК Калинин. Братва встретила Михаила Ивановича аплодисментами - не побоялся, приехал. Знал всероссийский староста, куда прибыл - вчера на общем собрании команды линкора "Петропавловск" приняли резолюцию: за перевыборы в Советы, но без коммунистов, за свободу торговли, за демократические свободы. Резолюцию поддержала команда второго линкора - "Севастополь" - и весь гарнизон крепости. И вот Калинин в бурлящем Кронштадте. С женой - без охраны, проводников...
Но не долго слушали военморы речь председателя ВЦИК. "Кончай старые песни!" "Хлеба давай!", - орали тысячи глоток. Голоснули еще раз и приняли резолюцию - за свободу всех левых партий, политическую амнистию, выборы в новые Советы, борьбу со спекуляцией.
Еще кричал Калинин в толпу: "Ваши сыновья будут стыдиться вас! Они никогда не простят вам сегодняшний день, этот час, когда вы по собственной воле предали рабочий класс!" В ответ раздавался лишь оглушительный свист. Председатель ВЦИК уехал.
В ночь с 1 на 2 марта мятежники арестовали руководителей Кронштадтского совета и около 600 коммунистов, в том числе и комиссара Балтфлота Кузьмина.
2 марта образован временный революционный комитет, призывающий к новой революции.
Первоклассная крепость, хорошо укрепленный островной бастион со складами боеприпасов, прикрывавшая подступы к Петрограду, оказалась в руках восставших.
7 марта большевики стянули к Кронштадту войска.
Почему же восстали матросы, которые всегда были верной опорой революции? Может быть, им действительно не хватало хлеба? Вот краснофлотский паек зимы 1921 г.входило: 1,5 - 2 фунта хлеба (1 фунт = 400 г.), четверть фунта мяса, четверть фунта рыбы, четверть - крупы, 60 - 80 гр. сахара. И все на один день! Питерский рабочий имел в два раза меньше, а в Москве за самый тяжелый физический труд рабочие получали в день 225 гр. хлеба, 7 гр. мяса или рыбы и 10 гр. сахара.
Может быть поддались моряки на агитацию - эсеров, анархистов и просто белогвардейцев? Нет, дело в другом. На флот и в армию в годы войны пришли крестьяне. Они несли с собой и свою крестьянскую думу - жить свободно на свободной земле. Это значит еще и свободно работать и торговать. Но свободы никакой как раз и нет!
Почти 300 делегатов X съезда большевиков были брошены для подавления восстания.
В ночь на 17 марта колонны красноармейцев под командованием М.Тухачевского пошли на штурм. Из крепости били орудия и пулеметы. Лед трескался, нападавшие тонули десятками. Укрыться можно было лишь за трупами убитых и ничто, не могло сдержать яростный натиск атаковавших, ибо все понимали, что выжить, если удастся, можно только там, на острове.
В десять часов штурмовые отряды уже вели бой в городе. На треть поредела бригада Рейтера, первой ворвавшаяся на пристань Кронштадта. Невельской полк, потеряв один из батальонов, был спасен ценой гибели курсантов бригадной школы. Часть арестованных коммунистов сумела вырваться из тюрем и отчаянно сражалась. Мятежники защищались, на автомобилях перебрасывали отряды матросов, косивших из пулеметов штурмовые части.
К пяти часам вечера атакующие были выбиты из города.
И тогда М.Тухачевским был брошен на лед последний резерв штурма - конница, которая рубила опьяненных призраком победы матросов... К концу дня, узнав, что "вожди восстания" ушли в Финляндию, мятежники начали сдаваться. Победителей к этому времени на острове было меньше, чем побежденных, каждого десятого из которых расстреливали тут же...
Кронштадский мятеж продолжался до 18 марта 1921 г.
Кто они – восставшие, активные участники мятежа?
Петриченко Стапан Максимович, руководитель,Яковенко, телеграфист, заместитель, Осов, машинист линкора «Севасополь», Патрушев, старшина линкора «Петропавловск», Архипов, Перепелкин, Куполов, Вершинин, Тукин, Романенко, Орешин, Вальк, Павлов, Вальков, Кильгаст, Коровкин, Савченко, Саричев, Козловский…
( Использованы материалы историка И.И.Долуцкого)
01.12. 2006г
© Copyright:
Витанор, 2006
Свидетельство о публикации №206120100376