БЕРЕГИТЕСЬ ТАЙН!
Пьеса
(в 3-х актах)
Действующие лица
Ольга Михайловна Северцева – настоящая леди, в семьдесят пять лет выглядит несколько моложе, несмотря на возраст не утратила ни жизнелюбия, ни жизнерадостности. Одевается подчёркнуто элегантно, из-за болезни ног передвигается в кресле на колёсах, добрая и улыбчивая. Её манеры благородны, а речь негромка и плавна. Походит на пожилую барыню 19-го века. Бывшая учительница.
Иннокентий Антонович Заблудов – старший сын Северцевой сорока пяти лет. Писатель. Типичный интеллигент. Нервный и мечтательный человек, всю жизнь старающийся прятаться от реальности, склонный к преувеличениям и иногда идеализму, меланхолик. Довольно красив: высок и строен, хотя чуть согбен, глаза беспокойные, всегда печален. Одевается изящно, носит очки.
Егор Антонович Заблудов – младший сын Северцевой, противоположность Иннокентию. Невысокий и кряжистый, крепкого сложения, лицо широкое и открытое. Одевается кое-как. Неопрятен. Широкая душа. Щедр, но падок на разного рода соблазны, человеколюбив, любит приврать. Определённого занятия не имеет. Грубоват и неотёсан.
Леонид Артемьевич Левадовский – литературный агент Иннокентия, своекорыстный и язвительный, более всего ценящий материальные блага, хитрый изворотливый. Мефистофель. Вертляв, постоянно торопится, ходит почти бегом, пружинист, точно все суставы у него на шарнирах.
Наталия – жена Иннокентия, в прошлом писательница, оставившая карьеру ради любимого мужа, утешительница, вечная жертва. Хрупкая, мягкая, немного грустная. Тридцать семь лет.
Вика – дочь Наталии, когда-то ею оставленная, добрая в глубине души, но обозлённая, мало образованная, глубоко несчастливая.
Сима – компаньонка Северцевой, бывшая медсестра лет сорока, спокойная, ровная, молчаливая.
Николай Белгородцев – молодой художник, доходяга, одет бедно. Слабый и болезненный. Немного не в себе. Говорит, захлёбываясь, задыхаясь, волнуясь.
Неклюдов – первая любовь Северцевой.
Ольга – видение Северцевой: сама она в юности.
Валера – видение Северцевой: Неклюдов в юности.
Акт 1.
Явление 1
Дача Заблудова. Утро. Просторная, светлая гостиная, из которой поднимается лестница на второй этаж. Голубые стены, синие шторы, мебель светлых тонов, на стене картина – копия Айвазовского, посреди помещения низкий журнальный столик, на котором беспорядочно разбросаны газеты и листки бумаги. Сима вкатывает кресло, в котором сидит Северцева, безупречно одетая и причёсанная.
Сима: Ну, как вам прогулка, Ольга Михайловна?
Северцева: Холодно нынче…
Сима: Да что вы? Ведь на градуснике…
Северцева: Что мне за дело до твоих градусников? Если я говорю холод, значит холод! И не спорь! Ты знаешь, Сима, мне так страшно бывает последнее время…
Сима: Вам? Почему?
Северцева: Не знаю. Одиноко мне… Словно птенец, из гнезда выпавший. Раньше вокруг меня так много людей собиралось, что о себе задуматься да оглядеться кругом некогда было. А теперь только ты да осталась у меня. Да ещё он…
Сима: Кто?
Северцева: Сон. Человек из сна. Из другой жизни. Ах, как это давно было! И как прекрасно! Танцевальная площадка, вальс, и мы двое! (напевает какой-то мотив и в кресле кружится по комнате) Как я умела танцевать, Сима! Видела бы ты меня тогда! Я и теперь танец тот во сне вижу… (напевает снова)
Сима: А что это за человек?
Северцева: Что? А… Неважно, милочка, уже неважно. Может, когда-нибудь расскажу тебе. Господи, как же я ненавижу эту комнату! Что нужно иметь в голове, чтобы сотворить такой кошмар!
Сима: Никогда не могла понять, Ольга Михайловна, чем вам эта комната не угодила.
Северцева: Как чем? Ведь она же старит меня! Этот ужасный синий цвет! Поглядите, какой я бледной здесь становлюсь от него! Точно приведение! Запомните, Сима, когда у вас будет свой дом, Боже вас сохрани сделать в нём такие стены! В их свете вы будете выглядеть лет на десять старше!
(Наверху раздаются шаги)
Северцева: Это Инночка. У него сегодня встреча с его Мефистофелем. Деточка, выкатите меня, пожалуйста, за дверь. Оттуда нам всё будет хорошо видно и слышно.
Сима: Ольга Михайловна, подслушивать нехорошо.
Северцева: Нехорошо! А, когда сын ничего не рассказывает матери о своих делах, это хорошо? И потом могу я доставить себе изредка небольшое развлечение! Поехали, милочка, поехали, пока он нас не увидел!
(Сима послушно вывозит Северцеву из гостиной)
Явление 2
Сцена 1.
Всё то же. Иннокентий спускается в пустую гостиную, рассеянно глядя по сторонам.
Иннокентий: Куда же я подевал… Нет, решительно, в этом доме никогда ничего нельзя найти! Отчего бы так? Вчера ещё была папка… На шкафу смотрел, под столом тоже… В постели проверил. Нет! (разводит руками и опускается на диван около столика) Сейчас ещё Леонид заявится, будет мораль мне читать… Я ему новый роман обещал, а за всю последнюю неделю не написал ни строчки! Вообще, давно замечаю, что русский человек не способен и упорной, рутинной работе. Он не ленив, как утверждают некоторые! Нет! Просто он работает порывами. Раз за какое-то время найдёт на него что-то, и он начинает работать с невиданным рвением и скоростью. В такие моменты он способен на всё, способен свернуть горы под воздействием внезапного прилива энергии и энтузиазма. Правда, подобные приливы, к несчастью, зачастую бывают непродолжительны и заканчиваются раньше, чем бывает завершено столь славно начатое дело. А потому концовка этих дел оказывается скомканной. Но зато именно под влиянием таких порывов русский человек может создать или сделать то, что никогда не сможет никто другой. Потому что, когда мы ничего не делаем, мы на самом деле копим силы для чего-либо великого. Может быть, именно благодаря этой накопленной силе мы столько раз смогли победить различных захватчиков, перед натиском которых не устоял не один другой народ. Ведь не зря в русских сказках богатырь Илья Муромец много лет сидел сиднем на печи! За это время он скопил силу и стал грозой всех врагов, когда, наконец, с этой самой печи слез… Какая, однако, сильная мысль! Непременно надо будет записать её, а потом втиснуть куда-нибудь… (рассеянно перебирает газеты на столе) Ах, ну, наконец, нашёл! (вытаскивает из-под кипы бумаг красную папку) Как она могла попасть сюда? Удивительное дело!
(В прихожей слышится громкий голос Левадовского: «Что, встал уже Иннокентий Антонович?»)
Иннокентий (мрачно): Идет…
Сцена 2
Всё то же. Быстрым шагом входит Левадовский. Иннокентий поднимается ему навстречу.
Иннокентий (пожимая руку Левадовскому): Доброе утро, Леонид…
Левадовский (разваливаясь в кресле): Утро добрым не бывает! Не думал я застать тебя уже на ногах в столь ранний час!
Иннокентий: Мне не спалось… Всё думал, думал…
Левадовский: Любопытно! О чём же ты думал?
Иннокентий (задумчиво прохаживаясь): Обо всём. О том, что царит вокруг нас, о нескончаемом беспорядке, о том, куда катится мир, что, наконец, может спасти человечество из того водоворота, в который оно угодило… Ах, если бы я имел власть, я бы навёл порядок! Знаешь, Леонид, я полагаю, что Достоевский не прав!
Левадовский (поперхнувшись): В чём именно?
Иннокентий: Мир спасёт не красота, а доброта! Нужно, чтобы все друг к другу добры были, и тогда…
Левадовский: Всё! Ты, конечно, сколько угодно можешь парить в своих высотах, но меня уволь! Я человек сухопутный. (проводя пальцем по столу) Чёрт побери, какой у тебя кавардак всё-таки! Ты тут теперь о мировых проблемах рассуждал. А хочешь совет? Прежде чем ликвидировать мировой хаос, разбери вначале хотя бы этот стол!
Иннокентий (рассеянно): Стол? Ах, Лёня, стол – это такая мелочь, на которую я не считаю нужным размениваться!
Левадовский: Вот! И в этой фразе отразилось всё твоё естество! Мы слишком широки для мелких повседневных забот. Не наш это масштаб! Нам подавай что-нибудь большое, великое! А размениваться на всякую мелочь мы почитаем ниже своего достоинства. Так, Инночка?
Иннокентий: Один великий философ изрёк, что человек слишком усердный в малом, не способен к великому…
Левадовский: Что ж, в чём в чём, а в способности к великому нам точно не откажешь. От великого подвига до великой глупости…
Иннокентий: Нет, Леонид. Ты не способен к великому. Ты педант, делец… Ты никогда не совершишь глупости: ты слишком всегда прав. Но и подвига свершить тебе не дано. Масштаб не тот!
Левадовский (раздражённо): И, слава Богу! Мне ваша дурь не к чему. И, наконец, оставь свои проповеди для дураков. Я не для них пришёл. Ты закончил свою писанину?
Иннокентий (сконфуженно): Понимаешь, Леонид… Так жарко в последние дни! А я страдаю удушьем. И совершенно, поверь, не могу работать!
Левадовский: Где ты видел жару, хотел бы я знать?! Ты, друг мой, лентяй, каких свет не видывал! Например, в Японии…
Иннокентий (морщась): Оставь ты Японию японцам! Что с них взять? А я не японец! Тем паче, что служенье муз, если тебе известно, не терпит суеты!
Левадовский: Вот, что! Я уже разрекламировал твой новый роман, поэтому изволь завершить его в кратчайшие сроки!
Иннокентий: Леонид, я не понимаю, как ты мог разрекламировать мой роман, когда ты его не читал? Быть может, я написал чушь?
Левадовский: А это уже личное твое дело, меня не касаемое! Моё дело твой роман впарить, кому следует, и получить за это деньги. А что в нём написано, мне без разницы! И, если даже ты написал стопроцентную ахинею, моя задача доказать, что это есть гениальное произведение, достойное Нобелевской премии! А уж в этом у меня опыт большой. Я, когда продавцом был, так всякую шмотку втидорога всучить умудрялся, даже, если она покупателю не по размеру была и шла ему, как седло корове.
Иннокентий: Бог знает, что ты говоришь, Леонид! Хвастаешь тем, как ловко умеешь обманывать людей. Нет, всякий, конечно, свой талант имеет. Я знаю, что ты и меня обманываешь. И ладно! Я не осуждаю и не против того. Обманывай дальше… Но хвастаться этим! – как можно?
Левадовский: Ну, знаешь, и слушать тебя обидно! И это после стольких лет дружбы! Я, оказывается, обманываю!
Иннокентий (виновато): Прости, пожалуйста! Я не хотел обидеть. Я сдуру сказал. Оставим это… Ты останешься у нас на обед?
Левадовский: Даже и не знаю… У меня много дел сегодня.
Иннокентий: Дела подождут! Оставайся! Выпьем вина, поговорим. Ты так давно уже у нас не обедал!
Левадовский: Ладно, шут с тобой, останусь! (зевая) Только я сутки уже не спал…
Иннокентий (с готовностью): Так какие же проблемы? До обеда ещё много времени. Иди в мой кабинет и отдыхай!
Левадовский: И то сказать, пойду! (уходит)
Сцена 3
Всё то же. Входит Наталия.
Наталия (подходя к Иннокентию сзади и обнимая): Ушёл он?
Иннокентий: Нет… Я, Наташа, на обед его пригласил.
Наталия: Зачем?
Иннокентий: Просто я допустил одну бестактность в разговоре с ним. Нужно было загладить…
Наталия: Бестактность?! Констатацию факта, что он обворовывает тебя, ты называешь бестактностью?
Иннокентий: Ты подслушивала?
Наталия (садясь рядом): Ты бы всё равно пересказал бы мне ваш разговор слово в слово.
Иннокентий: Нет, Леонид в чём-то прав, конечно… Я ему многим обязан… Но до чего же я устал от этого человека! Он измучил меня. После каждой нашей встречи я чувствую себя совершенно разбитым! Мама говорит, что Лёня – энергетический вампир. Каково?
Наталия: Ну, если это даже твоя мама заметила…
Иннокентий: Она вычитала эту галиматью в каком-то журнале!
Наталия: Я тоже…
Иннокентия: Что?
Наталия: Читала. И, ты знаешь, у твоего Леонида все признаки налицо.
Иннокентий (хватаясь за голову): Боже, за что мне это?! Все с ума посходили! Да где бы мы были, если б не Леонид!
Наталия: Интереснее другое: где бы был он, если б не ты? Торговал бы вьетнамскими шмотками!
Иннокентий: Он не вьетнамскими торговал… Китайскими!
Наталия: Какая разница!
Иннокентий: Как же я устал ото всего этого! Всем-то от меня что-то нужно. Всем я должен… Эх, Наташенька, мерещится мне всё последнее время что-то, мерещится. А что – не разберу! Бросить бы всё и уехать. Я, знаешь ли, очень люблю на поезда смотреть. Представляю, что в один прекрасный день сяду в один из них и, он увезёт меня далеко-далеко…
Наталия: А я?
Иннокентий: Ты, конечно, поедешь со мной. Куда же я без тебя? Я к тебе, Наташа, привык, я без тебя не проживу уже. Ты, наверно, единственный человек на свете, который меня понимает, который знает, какой я, в сущности, никчёмный человек, и при этом прощает все мои слабости, находит силы терпеть мой ужасный характер… Ты, Наташа, ангел, вот что. Поэтому уехать бы нам вдвоём, а? Только ты и я. Представляешь, стелется дорога вперёд, вокруг просторы необъятные, неоглядные, и только мы двое, и ни единой души больше! Почему ты молчишь?
Наталия: Любуюсь твоей грёзой.
Иннокентий: Глупость всё это, да?
Наталия (целуя его в голову): Нет! Это – романтика! Сон наяву!
Иннокентий: Жаль, что он несбыточен. Я слишком слаб, чтобы решиться на что-то. Никогда не умел принимать решений. Даже элементарных. Всё старался, чтобы за меня кто-нибудь мою судьбу решил… Определённо, у свободы и рая нет ничего общего! Ведь нет креста более тяжкого для души человеческой, чем свобода в принятии решения, в выборе пути! Некоторые это понимали очень хорошо, понимали, что рай на земле – рай рабов. Человек слаб и обречён подчинятся, находя в этом даже радость. А свобода – удел сильных, одиночек… Надо будет мне записать эту мысль, как полагаешь?
Наталия: Запиши.
Иннокентий: Тогда я прямо теперь пойду и запишу, ладно?
Наталия (улыбнувшись): Конечно, иди!
Иннокентий (целуя её): Ты – мой Ангел-Хранитель! (поднимается и уходит наверх)
Сцена 4
Всё то же. Наталия сидит на диване, опустив голову. Входит развязной походкой Вика, садится напротив матери и кладёт ноги на стол.
Наталия (поднимая голову): Воспитанные люди, входя, здороваются…
Вика: Серьёзно? А ещё что?
Наталия: А ещё они не кладут ноги на стол.
Вика: Спасибочки за науку! Только извини! Воспитанных людей в детстве манерам обучают, а меня некому обучать было! Я – уличная!
Наталия: Обучаться приличиям не поздно ни в каком возрасте.
Вика: Да меня тошнит от ваших лживых приличий! Всё показухой занимаетесь?! Друг перед другом выпендриваетесь, какие вы добрые и вежливые! Только передо мной – не надо! Не кукушке меня манерам учить!
Наталия (вздрогнув): Что ты сказала?
Вика: Кукушка! Кукушка! Кинула ребёнка на старуху-мать и айда карьеру делать?! Хороша карьера – к богатому да знаменитому в дом пролезть!
Наталия: Молчи!
Вика: Что, правда глаза колет?!
Наталия: Мне моей вины перед тобой не искупить. Но не говори о том, чего не знаешь!
Вика: И чего же я не знаю-то? Пятнадцать лет! Пятнадцать лет ты тут, как сыр в масле каталась, а мы с бабкой едва концы с концами сводили! А ведь она тебя до последнего ждала! Всё плакала! А ты даже перед смертью к ней не приехала. Даже на похороны… Только чрез неделю явилась! Да по-воровски как!
Наталия: Перестань, пожалуйста…
Вика: Перестать? А ты попробуй объясни, какими такими высокими моральными идеалами и приличиями ты руководствовалась, когда бросила меня? Может, я пойму!
Наталия: То, как я поступила, отвратительно и оправдания не имеет.
Вика: А мне, что ли, легче от этого?! Ну, скажи ты хоть что-нибудь! Ведь должна же быть причина, чтобы бросить родную дочь! Объясни мне!
Наталия: Хорошо, попытаюсь. Ты говорила о карьере. Так, вот, моя карьера могла бы быть иной. У меня ведь был талант, и немалый! Меня печатали, я читала на небольших вечерах… А потом я встретила Иннокентия Антоновича.
Вика: И влюбились вы друг в друга, как кошки!
Наталия: Кошки не влюбляются. Впрочем, если изъясняться твоим языком…
Вика: Дальше!
Наталия: Дальше? Иннокентий очень талантливый человек. Но слабый. Я хотела ему помочь. Только двум писателям вместе не ужиться: кто-то должен был принести себя в жертву.
Вика: И ты благородно принесла эту жертву – зарыла талант в землю!
Наталия: Таланта я не зарыла. Я и теперь могу рифмовать всё, что угодно. Но для меня важнее другое. И свой талант я отдала Иннокентию. Не будь меня, он не написал бы и половины всего им созданного. Это наше совместное творчество. Он и сам всегда так говорит. Я должна была быть с ним рядом, чтобы не дать пропасть его таланту, не дать ему сломаться! Я стала для него и женой, и другом, и соратником… Я была нужна ему!
Вика: А мне ты не была нужна?! А бабушке? Ты, вообще, думала о нас?
Наталия: Думала. Все эти годы вы были моей болью, но я не смела сказать Иннокентию о тебе! Господи, что же будет теперь? Если он узнает…
Вика: Не смей реветь! Не бойся: я тебя выдавать не стану! Вот, поступлю в институт и съеду от вас к чёртовой матери! Ненавижу вас! Всех! Вы об идеалах трепитесь, а на людей вам плевать! Всё в вас ложь! Всё! И как ты могла оставить нас ради этого ничтожества? Он ведь не мужик, а тряпка!
Наталия (поднимаясь): Я виновата перед тобой. Перед тобой я преступница и мне ты можешь говорить всё, что угодно, но о нём не смей. Он тебе зла не делал… (утирая слёзы, убегает наверх)
Вика (кусая губы, листает газеты): Хоть бы журнал какой нормальный выписывали…
Явление 3
Сцена 1
Всё то же. Сима выкатывает Ольгу Михайловну из укрытия.
Северцева: И какие же журналы ты считаешь нормальными, девочка?
Вика: Какая вам разница? Вы таких не знаете.
Северцева: И слава Богу! Ты бы лучше книжку какую почитала.
Вика: Например?
Северцева (пожимая плечами): Хотя бы Гоголя…
Вика: Не буду. Нет, скажите, на кой мне читать вашего Гоголя? Что я без него не знаю, что кругом сплошь уроды и придурки?!
Северцева: Ты преувеличиваешь. Детка, подойди, пожалуйста, ко мне поближе.
(Вика подходит)
Северцева: Ещё ближе! (надевает очки) А теперь нагнись-ка ко мне.
Вика: Это ещё зачем?
Северцева: Затем, что мне подняться сложно.
Вика (наклоняясь): Пожалуйста!
Северцева (внимательно вглядываясь в лицо Вики): Да, да… Всё верно. Я ведь с первого дня подумала… Одно лицо!
Вика (отшатываясь): Вы о чём?
Северцева: Ну, не бойся, девочка. Раскрывать чужие тайны – это моветон… Только ложь – вещь коварная. Рано или поздно, она всё равно выльется наружу…
Вика: Не выльется! Я уеду…
Северцева: Нет! Ты никуда отсюда не поедешь! Если ты и не станешь дочерью моему сыну, то, по крайней мере, будешь мне внучкой. Мне уже недолго осталось, а от своих сыновей я так и не дождалась внуков… Они заняты делами более высокими и важными! Наверно я их плохо учила… Учителям часто трудно учить родных детей. Я хочу, чтобы ты знала, что с сего дня я считаю тебя родной.
Вика: Вы с ума сошли?! Не нужны мне ваши благодеяния!
Северцева (протягивая руку и касаясь ею Вики): Бедная моя девочка, искалечили тебе сердечко!
Вика: Перестаньте!
(Голос Егора за сценой: «Опять у них все двери нараспашку! Не дом, а бардак, прости Господи!»)
Сцена 2
Всё то же. Входит Егор, таща за собой Белгородцева.
Егор: А, мать, как всегда чуть свет уж на ногах?
Сима: Как всегда чуть свет уж на бровях?
Егор: Язва ты, Симка! Но ладно! Я сегодня добрый.
Северцева: Давно ты не баловал нас своими визитами, сынок.
Егор: Недосуг, мать, недосуг! Зато полюбуйся, кого я тебе привёл! (хлопнув Белгородцева по плечу) Белгородцев, Николай Петрович, живописец! Этот самый… Импре-, импре-…
Белгородцев: Импрессионист, Егор Антонович.
Егор: Во-во! Сионист этот самый! Мать, что ты думаешь: братец не захочет заказать ему свой или Натахин портрет? Или твой?
Северцева: Это у него спросить надо…
Егор: Тогда ты закажи! Я, конечно, в живописи ни ухом, ни рылом, но это неважно. Человеку жрать нечего и жить негде. Я его на улице подобрал едва живого. Надо помочь!
Белгородцев: Ах, зачем вы?! Я вовсе не на улице жил…
Егор: Не влезай, Рембрант! Не на улице… Этот свой подвал ты за дом считаешь? Ты бы знала, мать, как он жил!
Белгородцев: Егор Антонович!
Егор: Да сядь ты, Шилов, не мешайся! (Белгородцев послушно садится на край кресла и низко наклоняет голову) Он у нас на рынке картинками своими торговал. Я его и заприметил: уж шибкий доходяга. Ну, выпили мы с ним заради знакомства: парня и развезло. И он мне об жизни своей поведал…
Белгородцев: Егор Антонович!
Егор (отмахнувшись): Поведал скорбную свою историю… Родился он в провинциальном городке с врождённым сердечным пороком. Мамаша его учительница, как ты, мать, в начальных классах только, отца он не знал. С одиночества стал рисовать. В энтом у него большие способности обнаружились. Ему повезло только один раз, когда он занял третье место на какой-то городской олимпиаде по живописи. Однако этого хватило, чтобы сие молодое дарование возомнило, что ему надо непременно мчаться в Москву и поступать в Строгановку. По окончании школы мой юный друг, которому стукнуло восемнадцать лет, собрал все свои скромные сбережения, сложил в чемодан манатки и, распрощавшись с немногочисленными знакомыми, ринулся покорять Москву. Вопреки ожиданиям, в вожделенную Строгановку его не приняли. С тех пор и начались хождения по мукам. Коля мог бы, конечно, вернуться назад, домой. Но внутренняя гордость не позволила. Матери он писал, что учится в намеченном училище, что не в чём не нуждается. На деле два года бедняга живёт в полуподвальном помещении с минимальными удобствами, где холодно даже летом, не говоря уже о зиме. Чтобы хоть как-то прокормиться, заплатить за это жилище и купить хоть немного красок, Колян подрабатывал в разных местах. Кем он только не был за эти два года! Продавцом в каком-то киоске, помощником у пенсионеров, разносчиком почты… Тем не менее денег всё равно не хватало. Иногда у него случаются приступы…
Белгородцев: Достаточно! Мои приступы – ерунда. Я к ним привык. И потом, я считаю, что настоящий творец, должен уметь перенести всё во имя искусства.
Вика: Какая скромность! Вы, кажется, уже гением считаете себя? А я вам скажу, отчего вы всё переносите! Вы уж так свыклись со страданием, что в нём находите наслаждение, роль мученика на себя примеряете! Не так ли?
Белгородцев: Вы… Вы очень это грубо теперь сказали. Зачем? Ведь вы проницательны и чутки по природе… Неужели вы думаете, что эта жестокая маска вас красит? Снимите её! Не прячьте того лучшего, что в вас есть! Ах, зачем это свойственно так людям – стыдиться лучшего в себе?
Вика: Нет! Это невыносимо! Не дом, а сборище ненормальных! Ноги моей не будет здесь больше! (убегает)
Белгородцев (виновато): Я, кажется, что-то не то сказал?
Северцева: Нет, мой милый, вы всё верно сказали. Только уж прямо очень… Извините Вику. Она, я уверена, не хотела вас обидеть.
Белгородцев: Её Викой зовут? Какое красивое имя… И ей очень подходит. Лицу её. У неё очень интересное лицо… Страдальческое.
Северцева: Вы правы.
Сима: Вы, Егор Антонович, не досказали…
Егор: Да! Так, вот, наслушался я этого бедолагу да и расчувствовался! Ей-богу! И подумал…
Сима: Что подумали?
Егор: А чего тут думать-то? У меня пущай, думаю, живёт! Парень он вроде смирный. Ну, не на улице же его оставлять! И не в подвале, где он обитал! Скоро осень, а у него – пальтишко-дрянцо, ботинки – тоже. Замёрзнет ведь! Живописец-то он, может, и никакой, а всё человек. Что же я сволочь, что ли, чтоб его, как собаку околевать кинуть, а? Не по-божески енто!
Сима: В Бога, стало быть, веруете?
Егор: Ну, что ты прицепилась ко мне, а? Язва! Истинная язва! А верю я лишь в то, что к человеку надобно по-людски относиться!
Сима: Очень верное наблюдение!
Северцева: Симочка, вы, кажется, не в духе сегодня? Это, наверно, от погоды… Николай Петрович, а можете ли вы мой портрет написать?
Белгородцев: С большим удовольствием! У вас лицо чудесное! Глаза, улыбка… Точно у ребёнка! Вы не подумайте: я искренне это говорю!
Северцева (с улыбкой): Верю, мой милый! Ладно, пойдёмте в мою комнату. Там и обговорим всё. Кстати, я вас сегодня на обед приглашаю. И тебя, Егор, тоже! Будь любезен быть!
Егор: С удовольствием! Тем более, я теперь дома редко бываю… Я всё больше по гостям… Люблю, знаешь ли, домашнюю пищу. А в гостях-то завсегда за стол усадят, хоть чаем, а напоят!
Северцева: За обедом и увидимся. Симочка, вы свободны пока. Идёмте, Николенька! (Белгородцев увозит Ольгу Михайловну)
Сцена 3
Всё то же. Те же, кроме Северцевой и Белгородцева.
Егор: Ну, что прицепилась ко мне? Опять пилить станешь?
Сима: Долго это продолжаться будет?!
Егор: Да она и не заметила!
Сима: Заметила! Сразу! Только говорить никому, кроме меня, не стала. Мол, и так в доме все на нервах. Узнают – начнут подозревать друг друга. Не стоит это того. «Будем считать, что потеряла!» - говорит. И не стыдно тебе?! Ещё о людском отношении да совести рассуждает! Родную мать обокрал!
Егор: Да пойди ты от меня! (уходит)
Сима (вслед ему): Всё равно ведь узнает она! Сознайся сам, пока не поздно! Эх… Дурак! (уходит тоже)
Занавес
Акт 2
Явление 1
Сцена 1
Столовая. Длинный обеденный стол, застеленный белой скатертью. Во главе его – Северцева. Справа от неё Иннокентий, Наталия и Левадовский. Слева – Егор, Сима и Белгородцев. Напротив – Вика.
Иннокентий (Егору): Ну-с, как у тебя дела на фирме?
Егор (весело): А никак! Закрыли фирму! Нам даже зарплату не выплатили!
Наталия: Так чего же ты смеёшься? Ты ж без денег остался!
Егор: Да! А, вот, мой начальник в тюрягу угодил! Ему ещё хуже! Тому и веселюсь, что я на свободе, а он нет!
Сима: А ваш сотрудник Анатолий, с которым вы в прошлый раз приходили, говорил, что он порядочный человек!
Егор: Ну, если б Толик жил на моих харчах, и я бы порядочным был!
Левадовский: Да на твоих-то харчах, Егорка, с голоду подохнешь!
Егор: И что? У меня, может, натура широкая! Живу – не тужу! Женщин люблю, ем за троих…
Сима: Пью за десятерых…
Егор: Ну и что? Я, между прочим, солидный куш на днях выиграл!
Левадовкий: Врёшь!
Егор: Не вру!
Левадовский: А чего тогда Иноку долг не вернёшь?
Егор: Так я ж выигрыш-то потратил!
Сима: На что?
Егор: Костюм купил. Он, вот, сейчас на мне!
Иннокентий: Да этот костюм ты уже года два носишь!
Егор: Нет! Этот новый, просто похож на старый!
Левадовкий: Ну, и брехло же ты, Егорка! Сил нет!
Егор: Да честью клянусь!
Левадовский: У тебя её отродясь не бывало!
Егор: Не тебе судить!
Левадовский: Отчего ж? Я всю жизнь работал! А ты работать не хочешь…
Егор: Неправда! Хочу! Но поймите вы все, что положение жалкого клерка просто унижает моё человеческое достоинство! Вот, был бы я начальником, все бы сразу увидели, как я умею работать! Нашему бывшему его должность совершенно не подходила, за это теперь и сидит. А мне бы его место подошло идеально! Я плохо справляюсь со своей работой? Правильно! Потому что я её не люблю!
Левадовский: Поэтому ты предпочитаешь торговать пирожками на толкучке?
Егор: Да! Предпочитаю! Там я, во всяком случае, сам себе хозяин! И народ там – наш! Хороший народ! Свои люди!
Северцева: Сделайте одолжение, смените тему. Деньги – это так пошло! У нас всё-таки интеллигентная семья. Поэтому не говорите при мне об этой гадости! Тем более за обедом! Это моветон…
Левадовский: Напрасно вы этак о деньгах! Деньги – это всё!
Егор: Для таких, как ты, конечно! А мы и без них проживём!
Левадовский: Типичная логика человека, который никогда не зарабатывал сам!
Иннокентий: Друзья мои, может, достаточно ссориться?
Левадовский (горячась): А дружки твои… А-а, лучше промолчу!
Егор: Нет уж! Изволь договаривать, чем тебе мои друзья не угодили!
Левадовский: Твои друзья – люди, опасные для общества, отщепенцы, выпрыгнувшие из собственных судеб!
Егор: Или выкинутые такими, как ты!
Левадовский: Они ничего не умеют делать и не хотят! Надеются на «авось» и ещё и добродетелью это почитают! Человек рождён не для того, чтобы ворон считать, не для того, чтобы плыть по течению и слепо повиноваться судьбе, но, чтобы управлять ею, чтобы добиваться от жизни всех возможных благ.
Егор: Даже, если для этого по трупам идти?
Левадовский: Да, да, да! Мир так устроен, что сильный побеждает, что сильный поедает слабого! И никто в этом не виноват! Всякий должен быть в ответе только за себя и жить для себя, а не разбрасываться! Накормить всех не удастся никому, и не надо! Человек от природы ненасытен и неблагодарен! Поэтому жить нужно для себя! И, если человек, не способен устроить своей судьбы, то виноват он сам! Сам он виноват, что слаб и ленив, и никто больше! Я сиротой был, без гроша! А теперь у меня есть квартира, машина, на мне дорогой костюм, и отдыхать я езжу за границу! А, кто не умеет и погибает в нищете, тому туда и дорога!
Иннокентий: Какие жуткие вещи ты говоришь! Ведь это страшно слушать! Убей ближнего своего ради собственного процветания!
Левадовский: Кто сказал «убей»? Они сами себя убьют! Я лишь считаю, что если человек по ничтожеству своему позволил себе опуститься и катится в пропасть, то нет никакого резона мешать ему.
Иннокентий: Неужели же ты сможешь пройти мимо упавшего и не протянуть ему руки, чтобы поднять?
Левадовский: И пройду! И без всяких угрызений совести пройду! А та мораль, которую ты проповедуешь, есть мораль рабов! Мораль отказа от собственной личности, мораль стада!
Иннокентий: Это ты Христову истину теперь так трактуешь?
Левадовский: Только не надо мне толковать о Господе Боге! Ты, Инночка, проповедуешь его, а ведь сам-то нисколько не веруешь! (Егору) А общение с твоими друзьями нормального человека унижает! Поскольку они лишь отнимают, ничего взамен не давая…
Егор: Унижает?! А ты считаешь, что общение с тобой неунизительно ни для кого? Вот, Ольга Михайловна – педагог со стажем, а не гнушается с тобой за одним столом сидеть!
Белгородцев: А, знаете ли, Леонид Артемьевич… Вы в следующей вашей жизни очень несчастливы будете…
Левадовский: Это ещё что?
Иннокентий: Это художник… Он мамин портрет писать будет.
Левадовский: А-а… Ну, что ж, господин живописец, продолжайте! На чём же базируется ваш столь любопытный вывод? Вы верите в переселение душ? Вы, быть может, индуист?
Белгородцев: О, нет! У меня своя вера…
Левадовский: Ну-ка, ну-ка!
Белгородцев (волнуясь и задыхаясь): Я, знаете ли, часто бывал болен и меня мучил вопрос, что ж с душою после смерти делается? Вот, говорят Страшный Суд. Но как же судить-то будут там? Ужель и тирану, потоки крови пролившему, и жене прилюбодейной одна кара? И потом Старший Суд, он ведь по окончании времён лишь будет, а до того что ж?
Иннокентий (выпивая бокал вина): Согласно католическому учению – Чистилище!
Белгородцев: Именно… Да… Но что это есть такое? Вот, я подумал: переселение душ! Ведь если проследить историю, то очень много примеров необычайной схожести душ есть… И я думаю, что если человек при жизни грешен был, то вся новая жизнь его искуплением будет… И, чем тяжелее грех, тем горше жизнь его будет! Вот, в этом и очищение…
Иннокентий: Любопытно…
Белгородцев: Я очень часто думал, Леонид Артемьевич, именно о том, о чём вы говорили теперь… Меня всё удивляло, что смирение и покорность судьбе преподносят, как подвиг. А я так думал, что это есть слабоволие, не более того! Проще всего пустить всё на самотёк и плыть по течению! Разве в этом подвиг? Нет, это лишь оправдание, придуманное для себя людьми бесхребетными и безвольными! Ложь и ханжество! По мне истинный подвиг в том, чтобы вопреки всему добиваться своего, не ломаясь под тяжестью обстоятельств! Жизнь - вечная борьба! И избегать её, прятать голову в песок – трусость! Но борьба и подвиг не в том, чтоб для собственного благополучия чужие жизни ломать! Это та же слабость, только с оборотной стороны! Сильный человек зол не бывает, потому как силу свою сознаёт, а оттого спокоен! А вы, Леонид Артемьевич, беспокойны и злы. Значит, слабы! Вы-то вовсе как раз против течения и не плывёте! Обманывать, идти по головам, воровать – так это ж в порядке вещей! И вы в вашей идее обыкновенны до пошлости! И вы-то первее других в рабы угодили и того не поняли! А подлинная высота в жертве как раз! В жертве во имя великого чего-то! Я ещё думаю, что человека, совершившего какой-либо грех во имя цели великой, цели благой, верящего в неё свято, нельзя просто так судить, его можно оправдать!
Иннокентий (вяло): Вы что же, Николай, считаете, что цель оправдывает средства, и любой грех простителен?
Белгородцев: Нет! Нет! Не грех! Но я считаю, что извиним человек, совершающий грех свой во имя чего-то действительно святого! Его нельзя просто записать в негодяи и преступники! Для верующего человека совершить грех во имя какой-то великой цели – это почти подвиг! Поймите, для верующего человека смерть не страшна, даже и мученическая. Он идёт на неё почти с радостью, ибо верит что муками искупляет грехи свои, что после них ждёт его царствие небесное. Пожертвовать жизнью для верующего человека не так страшно. Но – душой! Но – спасением души! Вообразите! Что значит для верующего во Христа человека во имя чего-либо осознанно пойти на тяжкий грех, который, быть может, лишит его небесного царствия, погубит бессмертную его душу?! Вот! В этом силища-то какая! Представьте, что должно твориться в нутре у него! Какая мука это! Может быть, и пострашнее крёстной! Положи душу за други своя – в этом суть!
Иннокентий: И вы что же, считаете, что любой грех простить можно?
Белгородцев: Нет! Не любой! Нельзя простить единственно предательства! Даже «не убий» – имеет свои исключения. Убийство может быть оправданно! Как, если оно, например, совершенно в бою… А предательство – никогда! Предательство страшнее всего! Это самый первый, самый тяжкий грех! Ибо предатель есть Иуда! И ему нет прощения ни у людей, ни у Бога! Предательства прощать нельзя никогда!
Вика (тихо): Скажите, Николай, а вы не боитесь смерти?
Белгородцев: Нет! К чему бояться неизбежного? И потом, смерти должны бояться те, чья совесть нечиста, ибо на Страшном Суде им может быть отказано в райском благополучии… А я… Знаете, жизнь земная так тяжела, что я сомневаюсь, что жизнь загробная будет страшнее! И не столь отвратительна сама смерть, сколь страх перед нею! Страх перед смертью умаляет человека, парализует его волю, унижает его. В конечном счёте, боязнь смерти не достойна человека! Он должен быть выше этого!
Вика: Вы, пожалуй, правы… Жизнь – штука дурная… И исхода нет…
Белгородцев (утирая пот со лба): Но мир спасёт любовь! Ибо без любви всё мертво! Как говорил один старец: «Вера без любви – фанатизм, справедливость без любви лицемерие, богатство без любви – алчность, амур без любви – разврат!» Христос велел нам любить ближнего! И именно такая любовь и есть залог светлого нашего будущего!
Левадовский (насмешливо): Браво!
Белгородцев: Вам всего этого не понять. Вы человек низкий…
Левадовский: Ну-ну! Что ж, друзья мои, благодарю за обед и приятную беседу. Мне пора!
Иннокентий: Уже уходишь?
Левадовский: Да! Ты же знаешь: у меня теперь ни минуты. Я ведь скоро депутатом буду!
Егор: Ты?!
Левадовский: Я!
Егор: Хотел бы я видеть болвана, который тебе поверит…
Левадовский: Вот, твои-то люди и поверят! Как только я им посулю какую-нибудь халяву.
Северцева: Ну, знаете ли, всякому цинизму предел есть! Я думаю, вам лучше уйти, а то вы далеко зайдёте!
Левадовский: Ваша воля, Ольга Михайловна, для меня закон. Удаляюсь! Будьте здоровы! (шутливо раскланивается и уходит)
Сцена 2
Те же, кроме Левадовского.
Егор: Слава Богу, ушёл! Даже воздух чище стал сразу… А ты, Пикассо, молодец! Здорово его срезал!
Северцева: Ну, хватит уже! Давайте поговорим о чём-нибудь прекрасном! Иннокентий, расскажи о своей новой книге.
Иннокентий (нетрезво): Да что о ней говорить… Думал я, что смогу быть архитектором человеческих душ, их поводырём и властителем! А теперь… Видимо, ушла моя муза… Не сказавши адреса! Эх… (выпивает бокал вина) Лучше скажи, мама, как будем твой юбилей отмечать? Хочешь, я тебе живого Кобзона привезу? Или ещё кого? Я ведь с ними со всеми на короткой ноге… Скажу одному: спой! И он… поёт… Поёт… Устал я что-то. Пойду прилягу.
Наталия: Я тебя провожу! (помогает Иннокентию подняться и уводит его)
Егор: Развезло братца… Пойти покурить… (уходит также)
Сима: Ольга Михайловна, может, чаю поставить?
Северцева: Спасибо. Поставь!
Сима: Я скоро! (уходит поспешно)
Сцена 3
Те же, кроме Егора, Симы, Наталии и Иннокентия.
Северцева: Вот, и разбежались все… Я всегда говорила, что нельзя за обедом говорить о трёх вещах: деньгах, здоровье и политике! Вообще, не стоит поднимать серьёзных тем… Что-то плохо получится. Или темы не будут обсуждены на должном уровне, или обед будет скомкан и испорчен…
Белгородцев: Простите, Ольга Михайловна, я здесь наговорил всякого… Меня нужно было остановить, прервать! Я, знаете, такой человек, что, если заведусь, то не остановлюсь, покуда в глазах темно не станет… Я себя тогда не ощущаю! Нельзя мне было позволять говорить так много!
Северцева: Всякий волен говорить, что думает, а затыкать рот человеку в моём доме не принято. И потом вы довольно хорошо говорите, только уж волнуетесь очень… Вон аж побледнели! А знаете, дети мои, что самое лучшее после обеда?
Вика: Бег трусцой для сжигания жира.
Северцева: Музыка, девочка! Музыка! Толька не то, что так теперь именуется, а настоящая музыка, чистое искусство, вносящее гармонию в души и успокаивающее нервы. Сейчас вы поймёте, что я имею ввиду! (подъезжает к стоящему в углу роялю и откидывает крышку) Я вам сыграю теперь мою любимую мелодию… Когда-то под неё на старой танц-площадке я танцевала… Я была очень молода… А вокруг была весна, и пахло черёмухой… (начинает играть)
Вика (Белгородцеву): А я вас зауважала. Вы извините, что я над вами утром подтрунивала.
Белгородцев: Не извиняйтесь! Я уж такой человек, что надо мной просто нельзя не подтрунивать. Я бываю так смешон!
Вика: Всё настоящее почему-то кажется смешным … Вот, вы послушайте меня! Я вам одному расскажу теперь. Вы только и поймёте… Моя мать бросила меня, когда мне было три года. Пятнадцать лет я ждала её, плакала в подушку по ночам и всё старалась оправдать, обелить её, выдумать обстоятельства, которые могли бы её заставить так поступить. Всякие ужасы измышляла! Я хотела жалеть её, чтобы не возненавидеть! Потому что ненавидеть родную мать ужасно тяжело. А я так хотела её любить! Я так мечтала о ней! У меня её фотография на стене висела. Такая красавица! Я на эту фотографию молилась, как на образ… И, вот, мы встретились… И, оказалось, что она меня предала ради постороннего мужика! Каково? Можно ли простить это? Вы, вот, говорили, что предательства прощать нельзя… Я и не могу простить! Но и не любить её не могу… Господи, как я выпрашивала у неё оправданий! Ну, пусть бы хоть солгала, выдумала причину… Нет! Только покорно признаёт вину и плачет… А легче мне, что ль, от её признания?! А только раз проснулась ночью (она мне тогда снилась всё) и так мне захотелось бежать к ней, простить ей всё, сказать, что люблю… Представила, как мы друг другу бросимся на шею, расцелуемся, наплачемся в голос… И ведь пошла утром! А у неё этот её сидит… Я и входить не стала. Да и не смешно ли было б, кабы я ей на шею-то сиганула, брошенная дочь к блудной матери! Ведь смешно же!
Белгородцев: Нет, не смешно. И в данном случае, мне кажется, вам её простить нужно.
Вика: Изменницу?!
Белгородцев: Но она ведь тоже страдала! И теперь ужасно страдает! Это ведь на лице её написано, в глазах!
Вика: У кого на лице написано?
Белгородцев: У матери вашей, у Наталии Юрьевны…
Вика: Как вы догадались, что она моя мать?
Белгородцев: Да ведь вы одно лицо с нею! И одна мука в ваших глазах. Какая мука! Я это тотчас же заметил…
Вика: Вы ясновидец?
Белгородцев: Нет. Просто я художник. И человеческие лица для меня, что книги. Когда их пишешь, то всё, даже потаённое самое, на передний план выступает… Когда пишешь лицо, то снимаешь покров с души.
Вика: И когда же вы успели меня раздеть?
Белгородцев: А я за обедом всё портреты присутствующих набрасывал в блокноте… Я бы, Вика, очень хотел ваш портрет написать, если вы позволите.
Вика: У меня нет денег.
Белгородцев: А я бесплатно! Вы только попозируйте мне, пожалуйста!
Вика: Ну, раз уж вы всё равно прочитали мою душу, то, пожалуй, пишите…
Белгородцев: Спасибо! А с матерью вам нужно помириться! Ведь она любит вас!
Вика: А почему тогда она этого не скажет?
Белгородцев: Ровно по той же причине, что и вы! Она боится показаться смешной! Боится, что вы не поверите ей и ответите грубостью! Она боится, как и вы, быть непонятой. Вы обе тянитесь друг к другу, но при этом боитесь убрать шипы… И оттого при сближении причиняете друг другу боль… Вы мучаете друг друга! Зачем же? Ведь боль эта не пройдёт, она лишь нарастать будет, станет, наконец, невыносимой. Вы же искалечите друг другу жизнь. Не надо! Замените слово предательство ошибкой и простите! Поверьте, нет большего облегчения для души, чем прощение, и нет груза тяжелее, чем обида, которая изнутри разрушает, убивает всё лучшее в вас! Избавьтесь от неё, и боль уйдёт! Простите! Не губите себя! Не ради неё простите, но ради себя!
Вика (со слезами): Вы очень умный. Вы хороший… Только не знаю, смогу ли я… Послушайте, будьте мне другом! Ведь я совсем одна.
Белгородцев: Я уже ваш друг! И вы всегда можете рассчитывать на меня!
Северцева (переставая играть): Что-то Сима не идёт… А, впрочем, я что-то и не хочу уже чаю. Погода нынче такая ясная! Николенька, Вика, проводите меня на крыльцо, пожалуйста… Покуда ещё времечко есть, надобно на Божий свет любоваться да свежим воздухом дышать!
Белгородцев: Вы прекрасно играли! Очень красивая мелодия…
Северцева: Мне она тоже нравится. Это музыка моей молодости, самых счастливых моих дней.
Вика (катя кресло): Николай, возьмите плед…
Северцева: Спасибо, внучка…
(Все удаляются)
Явление 2
Столовая. Сима вносит поднос с чаем и оглядывается по сторонам. Следом появляется Егор.
Сима: Странно. Все ушли! Что ж, придётся одной чай пить! (ставит поднос на стол)
Егор: А меня не угостишь, Серафимушка?
Сима: А ты не заслужил!
Егор: Начинается! Нет, вот, братец мой с этою гнидой Левадовским – молодцы! Честь им и хвала! А, вот, Егорушка – это, конечно, позор семьи! Может, я и не гребу деньги лопатой, и славой не избалован, но никаких подлостей я никому не делаю и не делал!
Сима: Никому! Никогда! Будешь ещё рассказывать, что закона не нарушал!
Егор: А знаешь ли, Сима, что нарушить закон это ещё не подлость! А обойти наши законы и вовсе дело святое, потому что разрабатывает их всякого рода продажная шваль.
Сима: А «не укради» тоже продажная шваль изобрела? (пытается уйти)
Егор (удерживая её): Подожди ты! Все вы пеняете мне, что я, дескать, пирожками на толкучке торгую. А я зато на этом пятачке каждого знаю, и меня каждый знает! Ведь это так важно! Мы же разучились элементарно общаться друг с другом. Погружаемся в свои проблемы, дичимся всех, прячемся в своих конурах. Живём и не знаем, кто живёт в соседней квартире. Только бы хапнуть, только бы скупить всё нужное и ненужное! А до живых людей нам дела нет! Случится что, поглядишь вокруг, а рядом никого! А нужно, чтобы вышел на улицу, а все лица знакомые, и каждый каждому приятель и дружок! И все тебе: «Здорово!», и ты всем в ответ… А, случилось что у тебя, так собрались люди и сообща вытащили из беды!
Сима: Ты мне мозги-то не пудри! Проигрался в карты и у матери кольцо украл, в оплату долга снёс! А теперь ещё о благородстве разглагольствует! Вот, никогда я уразуметь в тебе не могла: с одной стороны ты рубашку последнюю снять с себя можешь и ближнему отдать, нищего художника приютить и на содержание взять, а тут же и карты, и загулы твои, и, вот, уже кольцо у родной матери стащил… Ну, как объяснить это?
Егор: Я русский человек, Серафима! И душ у меня широкая… Ты скажи лучше: долго мы скрываться будем? Изображать на людях, точно едва знакомы? Мне надоел этот балаган!
Сима: А чего б ты хотел?
Егор: Объявить всем о наших отношениях и о том, что ты моя невеста!
Сима: Когда это я тебе дала согласие стать твоей женой?
Егор: А разве не согласишься?
Сима: Я за вора замуж не пойду! И, если ты действительно хочешь покончить балаган, то пойди теперь к Ольге Михайловне и всё ей расскажи, попроси прощения. Она простит, я уверена! Вот, моё последнее слово. Решать тебе! (уходит)
Занавес
Акт 3
Явление 1
Сцена 1
Веранда дома Заблудова. Северцева дремлет в кресле. Появляется видение: танц-площадка в углу веранды, играет музыка, и юная Ольга кружится в танце вместе с молодым Валерой Неклюдовым.
Северцева: Господи, неужели это было когда-то? Неужели эта девочка с бантами – я? Как быстро идёт время…
Ольга: Валерик, а ты отлично научился танцевать! А то настоящим медведем был.
Валера: Я старался! Старался, чтобы соответствовать тебе, плясунья моя!
Ольга: Ну, какая плясунья, Валер? Я уж через несколько месяцев буду историю старшим классам преподавать!
Валера: Девочка выросла!
Ольга: Ты себе представить не можешь, как я боюсь! Ведь я лишь несколькими годами их старше… А нужно войти в класс, в тот самый, в котором сама только-только сидела, и учить, и учиться самой… Воспримут ли они меня всерьёз?
Валера: Конечно! Да не бойся, Лёлечка, у тебя всё получится! Ты же столько знаешь… Я, вот, слушаю тебя всегда с открытым ртом!
Ольга: Ты просто необъективен ко мне.
Валера: Разве можно быть объективным к любимой девушке?
Ольга: Что ты сказал?
Валера: Ничего…
Ольга: Нет, сказал!
Валера: Ну, зачем ты меня дразнишь? Сама же знаешь, что я тебя люблю.
Ольга: Повтори!
Валера: Я тебя люблю!
Ольга: Валерка! Какой же ты хороший! А знаешь, чего я больше всего на свете хочу?
Валера: Чего?
Ольга: Чтобы мы всегда были вместе! Как теперь!
Валера: Конечно же будем, Лёля! Я всегда буду рядом с тобой! Как же иначе?
Ольга: И будешь выполнять все мои желания?
Валера: Буду! Загадывай! Вот, что ты хочешь сейчас? (пытаясь поцеловать её)
Ольга (уворачиваясь): Не то! Не то! Я мороженого хочу. Вот!
Валера: Мороженого?
Ольга: Да! Сливочного! С вафлями!
Валера (обнимая её): Пойдём! Я куплю тебе мороженое! (исчезают)
Северцева: Да, да… Мороженое… Сливочное, с вафлями… Такое вкусное! Мороженого хочу.
Сцена 2
Всё то же. Входит Егор.
Егор: Что ты сказала, мать? Чего ты хочешь?
Северцева (ещё в дремоте): Мороженого. Сливочного с вафлями…
Егор: А-а… Хорошо, в следующий раз привезу…
Северцева (очнувшись): Ой… Егор! Прости, пожалуйста. Спала я… Ты что-то хотел?
Егор: Да… Нет… Я хотел сказать тебе…
Северцева: Что ты хотел сказать, мой дорогой?
Егор: Две вещи… Только не знаю, с чего начать…
Северцева: Начинать, голубчик, нужно всегда с главного.
Егор: Мама, это я взял твоё кольцо.
Северцева: Так.
Егор: Что так? Мама, не молчи! Ну, скажи, что я вор, подлец, скотина! Ударь меня!
Северцева: Бить людей нельзя, во-первых. А, во-вторых, не вижу надобности выговаривать человеку то, что он и сам про себя понимает.
Егор (опускаясь на колени): Прости меня!
Северцева (опуская руку ему на голову и вороша волосы): Эх, садовая твоя голова… Балда! Отчего ты не пришёл ко мне и просто не попросил денег? Неужели я бы тебе отказала! На что хоть ушли они? Не лги только!
Егор: Долг… Карточный!
Северцева: Как же ты разболтался! Боже мой! Карточные долги! Ладно… Хорошо хоть у меня стащил, а не у кого-нибудь… Только ты уж не играй больше, сынок! Не надо! Хорошо?
Егор: Обещаю!
Северцева: Вот, и хорошо. Ещё одной тайной меньше. А что ты ещё хотел мне сообщить?
Егор: Мама, я женюсь! На Серафиме.
Северцева (радостно): Ну, слава Богу! Сынок… Как же я счастлива! И за тебя, и за неё! А почему же она не с тобой? Идём сейчас же к ней! Я вас благословлю по строму нашему обычаю!
Егор: Идём! (увозит Северцеву)
Явление 2
Сцена 1
На веранду выходят Иннокентий и Наталья.
Иннокентий: Я решительно не понимаю твоих хлопот об этой девушке. Меня удивляет, что ты о ней так заботишься!
Наталия: Когда я забочусь о тебе, тебя это не удивляет…
Иннокентий: Ну, ты сравнила! Нет, я в высшей степени твой этот порыв одобряю. Ты поступила очень благородно… Но откуда взялась такая благотворительность? И, не кажется ли тебе, что всему есть мера? Эта девушка совершенно необразованна, невоспитанна, даже груба. Не понимаю, зачем ты привела её в наш дом!
Наталия: Ты, действительно, хочешь знать?
Иннокентий: Да. Нет… (глядя на жену) Нет, не говори…
Наталия: Ты всегда боялся услышать правду, Инночка! Ты проповедовал её в своих книгах, а сам боялся её, как огня… Все эти годы я оберегала тебя от правды, но, ты прав, всему есть мера! Я забочусь о Вике потому… Потому… Потому что Вика – моя дочь.
Иннокентий: Как?! Этого быть не может! Не может!
Наталия: Чего не может быть? Что у меня до тебя была другая жизнь, и в ней не всё было так гладко, как тебе бы хотелось?
Иннокентий: Как же ты могла?! Ты лгала мне все эти годы?!
Наталия: Да! Лгала! Потому что я знаю тебя! Узнай ты правду тогда, ты бы отвернулся от меня! Ты же такой образцово показательный! А я любила тебя! Я всем ради тебя пожертвовала! Карьерой, дочерью, матерью! Я их 15 лет не видела, только отправляла письма, деньги, подарки тайком от тебя! Я всю себя отдала тебе! Без остатка! И ты не можешь судить меня!
Иннокентий: А разве я просил твоих жертв?! Господи, за что мне это! Ведь ты была единственным человеком, которому я верил! И ты предала меня!
Наталия (плача): Я тебя не предавала!
Иннокентий (истерично): И тебя-то я считал ангелом! А ты… Ты просто подлая лгунья!
Сцена 2
Вика (вбегая и кидаясь на шею Наталии): Не смейте оскорблять мою мать! Как вы можете, прожив с нею столько лет, так унижать её?! Вы просто ничтожество! Мама! Не плачь! Он не стоит этого! Родная моя, пусть идёт, куда хочет, если он такой подонок… Теперь у тебя есть я! Давай уедем вместе! Не плачь, пожалуйста!
Наталия (обнимая Вику): Девочка моя, прости, прости меня… Хорошая моя! Я так люблю тебя! Так люблю…
Вика: И я тебя люблю, мама. Очень.
Иннокентий: Нет, это дурдом какой-то! Всё, хватит с меня! Сегодня же соберу вещи, сяду на поезд и уеду прочь! Далеко-далеко, далеко-далеко… Один! А вы оставайтесь тут!
Сцена 3
Белгородцев (входя нетвёрдой походкой, Иннокентию): Остановитесь, Иннокентий Антонович! Как же вы так можете?! Что же вы делаете! На какие страдания вы хотите обречь себя и женщину, которая любит вас, которая за пятнадцать лет не дала вам ни малейшего повода, которая все эти годы для вас лишь жила? Будьте же мужчиной! Человеком будьте! Вы ведь сами давеча за обедом, споря с вашим другом, утверждали, что должно упавшему руку протянуть, и укоряли его! А сами?! Не абстрактному, но даже и родному вашему человеку руки подать не хотите! Хуже: он споткнулся лишь, а вы уж готовы ещё и подтолкнуть его сзади! Как же вам не совестно?! Как не стыдно?!
Иннокентий (исступлённо): А вам здесь вовсе слова не давали! Убирайтесь к чертям! Вон!
Белородцев: Несчастный… (шатается и падает в обморок)
Сцена 4
Появляются Северцева, Сима и Егор.
Егор (бросаясь к Белгородцеву, брату): Доволен? Эх, дать бы тебе в морду… Да тебя теперь бить, что пьяного! Уж больно унизительно! (Белгородцеву, хлопая его по щекам) Эй, друг, очнись! Да очнись ты, так тебя растак!
Северцева: Егор, уложи его на диван! Сима, воды принеси!
(Сима уходит, а Егор поднимает Белгродцева и кладёт его на диван. Иннокентий опускается на стул, повернувшись спиною ко всем.)
Вика (кидаясь к Северцевой): Бабушка!
Северцева: Тихо-тихо-тихо! Всё хорошо будет!
Иннокентий: Бабушка?
Северцева (оборачиваясь к нему): Да! Ты, конечно, волен отречься от собственной жены, от её дочери. Поступок весьма «достойный»! Но для меня Вика – внучка, а я для неё – бабушка. Запомни это!
(Сима приносит воду. Северцева берёт стакан и, подъехав к Белгородцеву, осторожно вливает воду ему в рот.)
Егор: Может, «скорую» вызвать?
Белгородцев (приходя в себя): Нет-нет! Не надо «скорой». Со мной всё в порядке… (пытается встать, но Северцева удерживает его)
Северцева: «Скорой» и впрямь не нужно. Симочка у нас медсестра. А, вот, тебе, мой друг, теперь отлежаться надо. И не возражай! Слаб ты очень. Но жизнь на лоне природы, нормальное питание пойдут тебе на пользу. Будешь жить здесь. Считай, что я тебя пригласила.
Белгородцев: Нет-нет-нет! Я не могу…
Северцева: Слушать ничего не желаю! Я сказала, значит, останешься здесь! И не перечь мне! А подлечишься, так учиться пойдёшь…
Белгородцев: Я на будущий год опять буду пытаться поступить в Художественное. В прошлый раз меня не приняли, и правильно! Теперь я и сам вижу, как плохи были мои тогдашние работы, но теперь я набил руку, теперь они должны меня принять! Как вы думаете?
Северцева (гладя его по голове): Конечно, должны. Тебе бы поработать с хорошим наставником, который бы научил тебя секретам мастерства…
Белгородцев: Нет! Не заботьтесь обо мне!
Северцева: Ладно-ладно, не волнуйся. С этим потом разберёмся… Отдыхай! (отъезжает в сторону)
Вика (садясь рядом с Белгородцевым и беря его за руку): Я теперь всегда с тобою буду, слышишь? Всегда!
Иннокентий (поднимаясь): Что же это я делаю? Я, наверно, с ума сошёл! Мама, что со мной происходит?
Северцева: Дорогой мой, мы все – непревзойдённые советчики в чужих делах, в которых разбираемся, словно Оракулы. При этом в делах собственных царит у нас зачастую такой хаос, что никакому Оракулу разобрать не под силу… Как просто кажется решить проблемы у других! Но у себя – практически невозможно. В этом наша беда! А ещё в тайнах. Ничто так не вредит человеческим отношениям, как недомолвки, недосказанности, когда-то допущенные. Они порождают непонимание, которое в результате приводит к большим проблемам. Берегитесь тайн, милые мои! Будьте честны и снисходительны друг с другом! Не лгите! Потому что любые отношения (семейные, дружеские, деловые) должны быть основаны исключительно на доверии, иначе они рассыплются, ибо всякий иной фундамент непрочен!
Иннокентий: Простите меня все. У меня разум помутился… Наташа!
Наталия (подходя к нему): Не надо! Я люблю тебя! (Иннокентий обнимает её)
Северцева: Вот, и хорошо! Давайте же отныне жить в мире! И пусть в доме нашем царит согласие и доверие! Да будет так! А теперь разрешите мне побыть одной!
(Все расходятся. Вика и Егор уходят, поддерживая под руки Белгородцева)
Явление 3
Всё то же. Северцева одна.
Северцева: Вот и хорошо… Вот и славно… Путь будет счастлива. Пусть моя история не повторится… Они заслуживают лучшего… (закрывает глаза: в углу вновь кружатся Валера и Ольга, играет музыка, темнеет)
Неклюдов (поднимается на веранду, подходит к Северцевой и наклоняется к ней): Здравствуй, Лёля!
Северцева (открыв глаза и некоторое время в недоумение глядя на Неклюдова): Валера?
(Видение исчезает)
Неклюдов: Я.
Северцева: Нет, это сон… Сейчас я проснусь, и ты уйдёшь…
Неклюдов: Не уйду, если не прогонишь.
Северцева: Боже мой! Какой безумный день сегодня… Как ты нашёл меня?
Неклюдов: С трудом. Лёля, каким же я был идиотом…
Северцева: Самокритичность – очень похвальная черта! Наша музыка играет… Ты слышишь, Валера?
Неклюдов: Нет.
Северцева: А ты прислушайся! Слышишь теперь?
Неклюдов: Слышу.
Северцева: Помоги мне встать, Валера, помоги!
Неклюдов (беря её за руки и поднимая с кресла): Вот, ты и стоишь.
Северцева: Как я отвыкла от этого… (с усмешкой) Плясунья! Валера, ну, что же ты стоишь? Кружи меня! Как тогда! Кружи!
Неклюдов (крепко прижав её к себе, медленно кружит по комнате): Так?
Северцева: Так! Валера, ты не отпускай меня больше… Хорошо?
Неклюдов: Никогда.
Занавес