«Нет, теперь не то время» © (Агата Кристи «Серое небо»)
Сквозь щель неплотно прикрытой двери напуганной мышью прошелестела тень соседа по блоку. Большой темной мышью - долговязой, в обязательных для африканца кудряшках и золоченых очках на интеллигентном лице. Аспирант из Танзании, представившийся при знакомстве как Шаабан Н`зори, обладал незаурядной внешностью льва Бонифация, робким характером и матричным принтером, который ежедневно распечатывал соседу его многостраничную диссертацию.
Принтер стрекотал высокочастотно, хирургическим сверлом ввинчивался в мозг, разрушал нервную систему и не давал заснуть. Принтер, вне всякого сомнения, считал себя самым главным, и нам приходилось разубеждать его в этом – по ночам, когда принтер засыпал, мы открывали настежь двери в блок и в общий коридор, втыкали в нутро здоровенного «Шарпа» кассету с «Death» или «Slayer» и выкручивали максимально верньеры тембра и звука. Мы гремели пивными бутылками, орали песни Летова под мою гитару, мы приглашали в гости визгливых первокурсниц, пьянеющих после первого стакана дешевого портвейна, мы устраивали – с Черпаком на пару – ночные репетиции.
Похожий на раскабаневшего Че Гевару, Черпак тряс смоляными космами, стоя посреди комнаты и иногда попадая по струнам бас-гитары, а я, примостившись на подоконнике, вел ритм и, подражая Максу Кавалере, хрипло рычал в микрофон текст «Deathского Сада», сочиненного мной в соавторстве с Филей.
Презираемый нами рыжий кот Ларс, названный в честь барабанщика «Металлики», с обалделым видом сидел, забившись на антресоли, и шерсть на его шкуре стояла дыбом. Мы самозабвенно прогоняли песню о воспитательницах детского сада раз, другой, третий – до бесконечности, до усталости пальцев, головокружения и сорванного голоса. Тогда мы прерывались, пили пиво, курили, спорили, ругались матом и через какое-то время начинали сначала, заканчивая светопреставление лишь когда вместо сатанинского хохота, положенного после финальных строк
Хрипы затихли и – тишь.
Чудом оставшись в живых,
В угол забился малыш.
В следующий раз не сбежишь!
у меня получалось истерическое хихиканье.
С некоторых пор Шаабан, и так тихий и незаметный, стал пугливым как серна. Виной тому послужило два незаурядных происшествия, случившихся одно за другим с интервалом в неделю. Первый удар по чувствительной психике танзанийского аспиранта нанес мой одноклассник Шпиля.
Проснувшись в субботу утром, я произвел ревизию съестных припасов и финансовых возможностей. Съестные припасы истощились, если не считать желтого куска сала в «холодильнике» за окном.
(«Холодильник» - фанерный бандерольный ящик – прикреплялся к узкому карнизу, опоясывающему этаж, и зимой исправно замораживал помещенные в него продукты. Мы долгое время пытались надрессировать Ларса приносить нам колбасные изделия из чужих «холодильников», размещенных на этаже, но… То ли кот оказался тупой, то ли это было в принципе невозможно – десантированный на карниз Ларс, категорически отказывался совершать пиратские набеги. Он жался к форточке, закрытой нами изнутри, скребся когтями по стеклу и оглушительно орал, а когда мы, отчаявшись, открывали форточку, пулей залетал внутрь и лез под кровать)
С финансами обстояло чуть лучше. Хватало на пачку «Беломорканала» и проезд до Кунцево к брату. Немного подумав, я решил съездить к нему на выходные. Отъесться, стрельнуть до стипендии немного денег, отоспаться в тишине. Были и минусы в виде нотаций за внешний вид и образ жизни, но у Театралки я лишь вчера одалживался заваркой и хлебом, а Оксана на меня сильно обиделась за… В общем, я поехал.
А вернувшись в понедельник после лекций, обнаружил аккуратно выставленную дверь в мою комнату, груду пустых бутылок на полу и веселую записку следующего содержания:
«Шип! Мы тут с Длинным решили съездить в Ленинград. Посмотреть. Взяли билет до Москвы - хотел с тобой встретиться. Пришли – тебя нет. Пришлось выбить дверь, а то поезд поздно ночью. Не сердись! На обратном пути заедем!
Шпиля.
PS А чего твой негр такой зашуганый?
PPS Приезжай к нам в Днепр!»
Ровно через неделю я опять уехал на выходные к старшему брату. Заручившись моим согласием, четверо приятелей устроили в моей комнате двухдневное попоище и Шаабану, вышедшему из своей «трешки» в общий санузел, едва не прилетело пивным бокалом – разбушевавшийся Сын (в очередном домашнем матче проиграло московское «Торпедо») метнул посудину в темный проем открытой двери, а тут как раз случился Н`зори. Какой африканский бог спас Шаабана – он, говорят, успел пригнуться и бокал врезался в стену над ним – не знаю, но с тех пор аспиранта я видел лишь в виде быстрой тени.
Умывшись и проветрив комнату, я, не спеша, позавтракал сигаретой и чаем. Навел образцовый порядок, помыл скопившиеся в ванной сковородки, кастрюли и тарелки. Затем уселся в кресло и, взяв гитару, сыграл несколько песен. Без стука – как всегда – вошел Коля.
- Здоров, Шарапов! – Это меня так зовут. В связи с возникшей некогда аналогией «ну и рожа у тебя…» - С Днем Рожденья! Ну, и все такое! Курить есть?
- Угу, - ответил я, ткнув рукой в направлении стола. – Спасибо.
- Когда за пивом поедем?
- Бороду дождемся и поедем. – Борода (он же Эдик) мой одногруппник. Сам по себе москвич, но мы сильно дружим на почве совместной любви к алкоголю, поэтому он частый гость у нас в общаге. Женат. Живут с родителями. – К двум должен появиться.
- Я включу телек?
- Запросто. Чего ты там не видал?
- Ну…
Телевизор транслировал ровно два канала. Не удовлетворившись программой новостей, Коля переключил тумблер, и некоторое время смотрел старый фильм о Тарасе Шевченко. Курил мои папиросы. Молчал. Когда на экране великому украинскому поэту в очередной раз запретили писать стихи, Коля поинтересовался:
- Слышь, Шарапов? А как город назывался, в котором Шевченко сидел?
- Да хрен его знает, Коль, как он раньше назывался, но сейчас называется Шевченко.
(Кстати, Театралка была как раз из Шевченко. Забавная симпатичная девчонка, каждый кавалер которой рано или поздно, но непременно приглашал ее в театр. Посетив спектакль, Театралка давала кавалеру отставку, поэтому я - после рекогносцировки - общих ошибок повторять не стал.
Купив бутылку сливового ликера, я пригласил Театралку в свою «двушку» «отметить зачет». Горящие свечи в пустых бутылках из-под шампанского, сборник медленных инструменталок тяжелых команд, три-четыре песни из репертуара Бутусова, Гребенщикова и Летова, исполненных мною под аккомпанемент гитары, танцы и - упоительные поцелуи… мгм… до пояса)
Коля молчал минут пять. Переваривал. Потом прикурил очередную папиросу и глубокомысленно выдал:
- Нда-аааа… Надо же… Шевченко, и в Шевченко сидел…
Я подавился дымом. Уставился на Колю в восторге и решил, что это его изречение запомню на всю жизнь. Грустно, что когда казахи переименовали город в Атырау
(или Актау? Постоянно путаю)
уникальность фразы сошла на нет.
Мы досмотрели кино, попили чайку и съели гречку, сваренную Колей на электрической плитке. Можно было, конечно, сходить в кухонный блок и приготовить на газу, но там бы пришлось караулить кастрюлю – одной из высших доблестей среди нас считалось умыкнуть чье-то блюдо, оставленное без присмотра и слопать его компанией, радуясь нежданно привалившему счастью.
Не далее как вчера, кстати, семейный Черпак притащил полный котел чьей-то вермишели, и Потрошила - названный так за исключительные способности в области поесть, покурить и выпить на халяву – пошутил неумно. Взяв еще горячую посудину обеими руками, он попытался выбежать из комнаты, давая понять, что намерен пожрать в отрыве от коллектива. Щаз!
Коллектив наш был сплоченным, а главное, голодным – мы обступили Потрошилу плотным кольцом, вооруженные вилками и, не давая ему поставить котел на стол, в полминуты опустошили его дочиста под скорбные вопли «Горячо же!» и «Мне оставьте!».
В дверь постучали условным стуком – Тук. Тук-тук. Тук. Тук-тук-тук - я крикнул, что никого нет дома, и в комнату ввалился Борода.
- С Д-днем рожденья, я не один! – Сказал он, предваряя появление не знакомой нам высокой девушки с длинными белокурыми локонами. – Это Лена.
Коля завистливо крякнул. Подскочил к девушке и, взяв ее за руку, усадил в мое кресло. Дохлый номер. При росте чуть ниже Марадоны, Колины шансы были меньше упомянутого роста.
- Да? – Сказал я, сообразив на лету. – А за пивом?
- Мы вас тут п-подождем. – Не растерялся Эдик.
- Не, вы езжайте. Чего? – Искренне удивился Коля. – Я с Леной посижу. Мне не трудно.
- Да и мне не тяжело. – Оборвал Колины надежды я и, взяв Эдика под локоток, вывел его в коридор. – Шо за Лена?
- Ну.. Лена. В МГИМО учится.
- А зачем она здесь?
- Ну… т-ты ж оставишь ключи?
- Вот! – Я показал Бороде фигу. У человека хватает наглости просить ключи от моей комнаты, после того как…
(Месяц назад, купив бутылку сливового ликера, я пригласил Оксану в свою «двушку» «отметить курсовую». Горящие свечи в пустых бутылках из-под шампанского, сборник медленных инструменталок тяжелых команд, три-четыре песни из репертуара Бутусова, Гребенщикова и Летова, исполненных мною под аккомпанемент гитары, танцы и - упоительные поцелуи.
Чуть только предо мной забрезжила надежда на «ниже пояса», в комнату ворвался Борода – я, идиот, позабыл запереть дверь! – с криком «Оксана! У нас макароны не сливаются! Помоги, а!» и утащил ее, едва та успела оправить одежду. Я был ошарашен настолько, что помешать этому безобразию не сумел. Оксана отчего-то обиделась)
- Шарапов!
- Вот! – Повторно скрутил фигу я. – Посидит сама. А мы сейчас едем. Забыл? Нам втроем надо шестьдесят литров пива привезти. У нас гостей десять человек, включая тебя. Одиннадцать, включая эту… мгимошницу.
- А к-канистры достал? – Смирился Эдик.
- Достал.
- Ладно.
Мы вернулись в комнату, где Коля очаровывал девушку свежезаваренным чаем и Борода, покопавшись в своем рюкзаке, торжественно вручил мне подарок – литровую бутылку спирта «Ройял».
- Коля! – Взвыл я! – За каким… прости, Лена… - зачем ты вскипятил воду?
- Так чай...
- А запивать? Из-под крана?
- Давай так? – Предложил он.
- Спирт???
- У меня есть пиво. – Робко сказала Лена. – Две бутылки.
- О! – В моей душе шевельнулось теплое чувство к эдиковой пассии. – Давай!
Смешанный в пропорции один к одному с темным останкинским пивом, «Ройял» явил собой густую жидкость яично-желтого цвета. Мы разлили его по чуть-чуть в четыре стакана и, после короткой здравицы в мой адрес, выпили.
- Пьете? – Осведомился вошедший Полковник. – Это правильно.
- Будешь? – Спросил я его.
- А? Не, спасибо. Ты же в курсе. – Он вытащил папиросу из моей пачки, выдул из нее табак и, смешав его с ганджубасом, ловко забил гильзу полученной смесью. – Да, там за дверью подарок, типа. С Днем рождения.
- Полковник! Брат! О! – Заорал я в восторге, обнаружив стоящую за дверью здоровенную «конгу» - африканский барабан из какого-то экзотического дерева, обтянутый натуральной кожей. – Спасибо!
- Угу. – Сказал он, окутываясь сладковатым дымом. – Так вы за пивом едете?
- Едем. – В голову пришла идея. – Посидишь с Леной? Да, кстати, это Лена. Познакомьтесь.
- Полковник. – Он уже уселся на кровать с моей гитарой.
Ты пригласи меня на анашу,
Когда твой муж опять уедет в Чую –
К тебе тогда на крыльях прилечу я.
Ты пригласи меня на анашу.
Надень свой старенький, с драконами халат…
- Посижу, конечно, - оборвал он песню. – Езжайте. Час назад на Островитянова было пиво. Может, успеете.
И мы поехали. В принципе, ездить мы могли часа два-три – отсутствие пива в одной «точке» не обозначало его отсутствия в другой, третьей, пятнадцатой. Иногда так и было, но в этот раз нам повезло – на Островитянова пиво было.
Отстояв в очереди, мы наполнили три канистры и, выпив по кружке на дорожку, вернулись обратно. Народу в комнате прибыло. Кроме дремлющего в кресле Полковника и Лены, смотрящей телевизор, присутствовали Филиппыч и Пашка, Сын, Бердюгин и Черпак с Потрошилой.
Пошептавшись с Пашкой, Филя вывел меня в коридор, где страшным голосом сказал:
- Икра!
- Где? – Сообразил я чем пахнет.
- В моей комнате. Пошли.
- А запить?
- У нас есть.
Филя и Пашка были одноклассниками. Из Гурьева, который потом казахи переименовали в Актау. Или Атырау? Постоянно путаю… Пашка учился в Энергетическом, а Филя у нас. По выходным мы укрепляли связи между ВУЗами, нанося друг другу дружественные алкогольные визиты.
(Город Гурьев – просветили они меня как-то на первом курсе – расположен в устье реки Урал. Он, думаю, видел Чапая. Там в изобилии водятся осетры и прочая живность, так что приезжая из дому после каникул, Филя и Пашка привозили с собой мешками вяленых лещей, осетровые балыки и черную икру в трехлитровых банках)
- А Пашка?
- Да придет сейчас. – Филя быстро шел по коридору, покручивая ключ на брелке. – Быстро-быстро. В темпе!
На столе посреди комнаты стояли две трехлитровые банки – одна полная мутноватым пивом, вторая черной икрою. Лежала краюха белого хлеба и сливочное масло в сахарнице.
- Нифига себе! – Присвистнул я.
- Это подарок. – Сказал Филя.
- А чего здесь? Давай отнесем ко мне.
- Шутишь? В момент прикончат! Ты видел сколько там народу? Наливай.
Я разлил по кружкам пиво, а Филя соорудил три гигантских бутерброда – хлеб толщиной с палец, немного масла и на два пальца икры. Пришел Пашка. В течение получаса мы прикончили трехлитрович с пивом, солидно убыло и рыбопродукта.
А гости в моей комнате даром времени не теряли. Расположившись по-турецки – на полу кружком - они уже оприходовали одну канистру и к моменту нашего появления разливали из второй. Полковник не пил, то и дело забивая очередную папироску, Сын с Бердюгиным употребляли принесенный с собою «Агдам», Потрошила потрошил поданных к «столу» лещей. Борода откровенно лапал Лену, которая, похоже, ничего и никого не стеснялась, а грустный Коля тоненьким голоском пел романс Малинина, понимая, что Лена-то есть, да не про его честь.
Праздник набирал обороты, вечерело. Я отобрал у Коли гитару и вдвоем с Черпаком исполнил «Deathский Сад» в акустическом варианте. За стеной пару раз взвизгнул Шаабанов принтер, но понял, должно быть, что сегодня не его день и смолк. Когда истощалась третья канистра, Лена, обнаружив знакомство с текстами «Обороны», спела со мной «Дурачка» дуэтом.
Потом мы отправили Бороду за водкой, и он принес ее, прихватив заодно по дороге Театралку с Оксаной. Они уселись по разным углам, не видя друг друга в упор, но водка сближает всех и каждого – через час они подпевали Коле очередной романс, и я подумал, что он плагиатор несчастный.
Разошлись за полночь. Уснул в моем кресле Полковник. Обняв гитару, свернулся калачиком на кровати Коля - ключи от его комнаты забрал Борода, уведя с собой Лену. Пашка уехал к себе на Авиамоторную, Черпак вернулся в лоно семьи. Незаметно испарились Театралка с Оксаной.
Я перехватил у выкрикнувшего «Торпедо – Чемпион!!!» Сына пустую пивную кружку, которую тот вознамерился швырнуть в темный проем двери – хватит с Шаабана! – и выпроводил его с Бердюгиным пьянствовать в комнату Фили.
Мне исполнилось двадцать.
*******
Лену я больше не видел никогда в жизни.
Через много лет я ничего не знаю о Полковнике и Потрошиле – они пропали из виду сразу после того, как я защитил диплом и уехал.
Пашка, закончив институт, несколько лет учился в Америке. Вернувшись, устроился в какой-то казахский аналог Газпрома, женился, обзавелся ребенком и умер, не дожив до тридцати ровно два года. Сердечный приступ.
У Бердюгина обнаружили белокровие. Долго лечили, сделали пересадку костного мозга. Говорят, что, слава Богу, помогло. Он женат. Отец двоих детей.
Черпака я увидел по телевизору! Лет через пять после института. Такой же косматый и похожий на раскабаневшего Че Гевару, он рассматривал экспонаты на выставке в Музее Вооруженных Сил, откуда велся репортаж по случаю какого-то праздника.
Коля приезжал ко мне в гости лет пять назад. У него все хорошо.
Сын работает начальником компрессорной станции где-то в Подмосковье. Болеет за «Торпедо», любит «Агдам» и, по словам Фили, обожает бить посуду.
Борода женился в третий раз. Сбрил свою роскошную бороду, побрился наголо, став похожим на артиста Бычкова, и я часто пересматриваю «Особенности нацохоты», вспоминая Эдьку. Трудится в одном из московских банков. Два года назад мы встречались.
Театралка с Оксаной подружились уже в аспирантуре. Жили в одной комнате, потом Театралка вышла замуж, а Оксана – не знаю. Я часто вспоминаю их с теплотой и нежностью.
Филя часто пересекается со мной. Примерно раз в три года. Благодаря инету, мы общаемся в аське и он самый главный критик моих песен - вовсю эксплуатируя свои права бывшего соавтора и знатока моего творчества, Филя разносит все, что отличается от «Deathского Сада», в пух и прах.
Шаабан Н`зори уехал в Танзанию...