Ил.:
W.Blake. The Book of Urizen. Lambeth. 1794.
«I work upwards into the future».
Он лежал, свернувшись калачиком. Лежал и думал.
Спина саднила от царапин. Хотелось повернуться и не хотелось двигаться – и больно и приятно. Шея рефлекторно дёрнулась. Плечо сказало: «Ой!»
«Наверное, укусила», – прошептал он с усталым восхищением. Вздохнул, потянулся и перевернулся на живот.
«Да, если не зубки, то губки приложила точно, – печальная улыбка дёрнула струну губ. – Вот вампирёныш!»
Тело ныло от неземной усталости. Память подбадривала – ещё минуты три…
«У-у-у! – в поле зрения попал неприбранный стол, где центральное место занимала пепельница, переполненная окурками. Сверху – безжалостно придавленный бычок, мерзко измазанный изысканно неяркой помадой.
«Вот вражина! Знает же, что я ненавижу – это!» – гримаса смеха исказила красивый рот. Глаза исподлобья сверкнули в пространство.
Он поднялся рывком. Усталости как не бывало.
Трико болталось на люстре. Один носок отдыхал на телевизоре. Другой присоседился рядом с опрокинутым бокалом, чуть прикрывая его и аккуратно не попадая лужицу. Губы стянулись в куриную гузку, зрачки сузились – кровь винограда не коснулась даже кромки ковра.
«Посмотришь на эту картину – невольно вскрикнешь: "Чудом не разбился!" Бережно подымешь хрустальный предмет и с облегчением вздохнёшь, потому что нет ни трещинки. "Слава Богу!" – возведёшь очи к потолку. "Бог – тебе судья!" – проговоришь в сторону входной двери в надежде, что она не вернётся. Если, конечно, она пришла к тебе в последний раз» – проартикулировал его рот. Он – продолжал думать.
Рубашка распласталась половой тряпкой, трусы забились под подушку. Пришлось нарушить– их покой. Ещё пять минут, и следы получасового разврата исчезли под струёй горячей воды – руки привычно вымыли посуду.
Вот так всегда. Явится как гром среди ясного неба, но предварительно позвонив. Ведёт себя, будто нет никакого завтра, заранее предупредив, однако, что заглянула не более чем на час. Всегда – днём и никогда – вечером, а тем более – ночью. Исчезает в самый вроде неподходящий и пикантный момент, но до того вовремя.
Она – не мешала ему думать.
Думать она ему не мешала, потому что после неё не оставалось и запаха – даже косметикой она пользовалась умело. Впрочем, она – всем и вся пользовалась умело.
Им – тоже. Знала, что больше часа в его обществе – это больше часа. Для неё это – затянувшееся отсутствие дома, для него – роман, недописанный ещё на несколько страниц.
Она не могла себе позволить ни того, ни другого. Она была замужем.
Это её устраивало. И потому себе позволить – могла лишь ехидный окурок сигареты. Да и то, потому что не курила, и он знал об этом.
В общем, она была ведьмой, расчетливой стервой. Он знал и об этом. Догадался когда впервые увидел ссадину на её бедре и почувствовал, дикое желание сделать нечто подобное. Но слова хлестнули наотмашь:
– Я – его жена. И он хорошо платит. Ты не можешь позволить этого – себе. У тебя не хватит денег.
До знакомства с ней он был интеллигентным человеком, а теперь – писал любовный роман. Порой – проклиная всё на свете. Особенно то, что выходило из-под пера, ибо литературные потуги не шли ни в какое сравнение с тем, как она острыми зубами ловила волоски, беспомощно вздыбившиеся на его бедре.
И всё же он писал, потому как это было единственным, что мешало ему думать, думать о том, что её нет рядом.