Ты купил их на Никольской в старой кондитерской. Продавщица протянула бумажную коробочку, внутри которой двумя рядочками нежно переливались глазурью свежие сердечки.
На улице немного пасмурно, но тёплый воздух скользит по замысловатой паутинке московских улиц и, как видно, не собирается их покидать.
Люблю идти следом по тем плиткам, где секунду назад ступал ты. На Никольской узкие тротуары, поэтому движемся гуськом, старательно лавируя между столбами, клерками и рекламными щитами. Вернее, лавируешь ты, а мне, идущей за твоей спиной, ничего не страшно и… ничего не видно. Да и не нужно иного. Ведь я люблю тебя, люблю игры синего шёлка твоей рубахи, люблю запах берлинских сердечек, которые мы купили в старой кондитерской.
Жестоко. Очень жестоко и несправедливо! Уж кому-кому, а тебе доподлинно известно, что это моё любимое лакомство.
- Неужели так и не угостишь парочкой хрустящих, зарумянившихся печенек!?
Нет. Точно не угостишь. Дразнишь меня, соблазняешь! Притормозив на очередном перекрёстке, показываешь сладостное содержимое коробочки.
-Чёрствый сухарь у тебя в груди, не сердце, ясно?!
Ты смотришь на меня, губы тщетно пытаются сдержать лукавую усмешку. Усмешку средневекового инквизитора, отправляющегося на суд.
- Доиграешься! Я напишу на тебя эпиграмму, понял? А ну дай сердечко!
Сейчас ты поднял к небу вожделенную коробочку и напоминаешь официанта с подносом, маневрирующего между столиками тесного кафе. Так, до руки точно не допрыгнуть. Господи! И за что я такого долговязого полюбила?
Но вот, наконец, пройдена улица, мучениям предвидится конец. Перед нами дом. Старый и уютный. Крутой подъём по стёртым ступенькам, пропахшим бензином и кошками. Деревянная дверь, увенчанная заржавленной диадемой почтового ящика. Прочь с дороги! Не смей преграждать нам путь!
И всё же пришлось задержаться. Ненадолго. Ты возишься с ключом, в коридоре темно и плохо различим замок.
Неужели ты рассчитывал просто повернуть ключ и войти в квартиру? Нет, не пройдёт! Сейчас я обниму тебя сзади нежно и ласково, ты замрёшь от неожиданности. Я так умею, потому что недавно научилась не сдерживать любовь и тепло, источаемое сердцем… И выхвачу берлинское сердечко!
-Ах, ты предвидел нападение? Ну, тогда ты не только сухарь и инквизитор, ты ещё и прагматик!
Предпочитаешь холодный чай? Я тоже. Чашка остывает 14 минут. Но я не могу больше ждать. Что делать? Да, я тоже так думаю: не стоит ставить чайник, не будем заваривать чай. Повернись ко мне и смотри на меня (как кролик на удава).
- Хочешь подойти ближе? Давай сюда коробочку! Нет, нет. Чуть назад отстранись… Вот так. Протяни её мне!
Неожиданно забыла о сердечках. Зачем скользишь ладонями под тканью? Ты сбил меня с толку! Наверное, я надела некрасивое платье сегодня.
-Тебе кажется, что без него я буду выглядеть лучше?
Как бы развязать зелёные узелки на плечах?! Очень легко и быстро оказалось. Да, для меня это неожиданность.
-Ты тоже не думал, что оно снимается мгновенно?! Наверное, как и твоя рубаха. Давай сравним!
Ну зачем столько мелких, упрямых пуговиц по шву? Их пришили сюда нарочно? Покажите мне эту глупую швею! Её следует уволить за чрезмерную скрупулезность. Занудливая, бестолковая швея!
Стыдно. Поэтому я прижалась к груди, и губами окунулась в тепло золотистой кожи. Жарко. И тебе? Да, я вижу, как порозовели щеки. Взволнованно поднимаешь меня, захватив под мышки; поцелуй твой тоже горячий и от него захватывает дыхание. Как высоко и опасно!
- Что-что? Что ты задумал сумасшедший!
Ещё я помню, как ногой столкнула коробочку берлинских сердечек с подоконника. Случайно… Они звонко громыхнули по металлическому бортику окна и посыпались вниз, во двор.
- Саша! Смотри, печеневый дождик пошёл!- донеслось снизу.
Потом мы заваривали чай и добирали кусочки сахарной глазури с крошками, прилипшими к картонному бортику осиротевшей коробки.
Пальцем осторожно смахиваешь глазурь с моей щеки, глаза хитро искрятся:
- Вкусные были сердечки с Никольской. Давай ещё?
18.11.06.