Она падала скалой в колодец, сметала Перл Харбор эскадрильей мохнатых сороконожек, сдирала кожу дендритам; перекраивала шелк сознания, рычала висками Джуны Давиташвили, троилась в вывернутых наизнанку зрачках демонов.
Она скреблась штангенциркулями ног, входила кровавым месивом в плотные слои атмосферы, пикировала Мессершмиттом в пентаграмму "Members only", становилась в ленинградскую блокаду наперекор скепсису матери, отца, родственников и корчащихся от снобизма сослуживцев. Ее голос, ее белесая кожа, кумачовые ленты губ сплетались белоснежными руками вокруг колонн покаяний и пригвождённых к небу крестов.
Она была на пересечении пустынных прерий забвения, потолков, упирающихся бронзовыми атлантами в облака. Ее шёпот слоился четырехмерными рингтонами эгрегоров, эманациями заколдованных кобр, склеянными с иконами гееннами, растянувшимися в шпагате слонами, связавшимися в узлы жирафами.
Она посылала свою тень на откуп сквозным коридорам, хитросплетениям "он", "они", "мы", "социум", "медиум" и "полтергейст ".
Она заходила в безупречный вираж на первом, втором и третьем витке спирали ДНК.
Она была девятью линейными проекциям таллита; девятью лепестками роз с опиумных плантаций Райского Сада; девятью последовательными сокращениями Света; коробочками тфилина заманивающими Мессию гиперболоидом инженера Гарина. Ей удавалось пришвартовывать нефтяные танкера в фарватере луж заплывших в офисы мегаполисов. К ней не было ключей, отмычек, ломов, паспортных виз, гринкардов и регистрационных бланков.
Она транспонировалась в первом, втором и третьем измерении.
Она была в первом кадре. Первом, единственном и неповторимом дубле немого кино.
Она заходила к нам в сознание все выше, глубже и сильней, в такт телу, содрогающемуся в тантрическом танце, близком к экстатическому припадку.
Она слетала с крыш раскрошенной черепицей, реструктурированными небоскребами и беспечно левитирующими тибетскими монастырями. Там, где она было сперто дыхание, разрежен воздух и обострена реакция. Реакция – Шумахера, входящего в прямой угол безупречно ровных асфальтных настилов на скорости 350 километров в час. Реакция – философа, через которого пропускают электромагнитными вспышками в вакууме 100,000 печатных знаков Каббалы в секунду. Реакция - прозрачной эмульсии, эпатированной сверхяркими радужными красками, инфракрасной гуашью и брызгами чернил из ада.
Там, где была она, теряли сознание, проглатывали язык, тонули в слюнях, расползались в чреслах, дробили зубы, откусывали локти, понимали беспомощность первобытного человека застрявшего в фазе мезолита. В ее присутствии окружающие осознавали косноязычие феодализма, обреченность капитализма, собственную глупость, мнимую значимость.
Она была частью небесно-академического хора, инферналом Земли, вечным объятием и нежным поцелуем.
Она была полу здесь, полу там. Ее семантика была многим не ясна, но в вербализации не нуждалась. Она стремилась к стабилизированным пространствам, вершинам гармонии, консенсусу инь и янь, циркуляции океанов в ладонях Кундалини, уравновешиванию неуравновешенных. Она питалась тем, чему мы еще не нашли вразумительного объяснения.
Она скрепляла золотыми косами девственниц титановые конструкции спейсшатлов, наполняла биомассой мозга сваи периметровской и вангеревской конструкций мироздания, писала либретто к опере Борис Годунов для актеров в коме. Она была трансцендентна в муравейнике, припарковавшемся у подножия пирамиды Тутанхамона. Она была забальзамирована медной лепешкой в улье пчел, оглушена «Лунной сонатой», травмирована "Марсианскими хрониками".
Она вычленяла Время из энергетики рук, сгибала пальцами эстакады, отдавала свои ампутированные части тела Будде, клялась верностью идолам под душераздирающий Реквием.
Реквием – ее околоплодной жидкости, в которой робко плескался эмбрион душераздирающего Одиночества. Одиночества - глубоко засевшего в ее целомудренном естестве..
Д.Ш.
27.11.06