Если бы еще пару недель назад мне сказали бы, что это произойдет со мной – я бы поверила! Я бы очень хотела поверить. Но на деле решительно ничего бы не получилось. А потому, наверное, мне никто и не предсказывал будущее по кофейной гуще, да и по линиям рук, знаете ли, тоже.
Я московская девчонка. Но не обычная. Я с изюминкой. Как восточный плов. Мне пока нечем хвастаться, но и стыдиться пока тоже нечего. Я не ноль без палочки, но и не палочка без нуля. Я чиста перед собой и перед человечеством. Именно это меня и тяготит…
Был обычный московский вечер. Именно московский – не питерский с тусклыми фонарями, не парижский с некрасивыми француженками и даже не рязанский, о котором я толком-то ничего не знаю. Я сидела и, не перебивая, слушала телевизор. Он говорил серьезно и веско и казался жутким авторитетом.
Именно поэтому я страшно удивилась, когда все тот же строгий диктор расплылся в улыбке, обнажив свои не по возрасту белые непрерывные зубы, и заявил, что на выходных в городе пройдут показательные выступления по агрессивным видам спорта.
Я ахнула! Только что этот респектабельный мужчина рассказывал о военных действиях в какой-то далекой стране, только что говорил о внешней политике Италии, а теперь – на тебе! И он туда же! Хочет показать свой пыл и осведомленность в проблемах молодежи!
Я была так шокирована, что, словно загипнотизированная, дождалась субботы и полетела на ВДНХ…
Народу была тьма. Я еле выбралась из метро, расталкивая по дороге толпы девиц непонятного возраста в чулках в крупную сетку. Смущал меня лишь тот факт, что основной процент народа составляли школьники – от 10 до 17 лет. Малолетки! Познакомиться было решительно не с кем. А очень хотелось! Я чувствовала себя одинокой и ущербной, словно царевна-лягушка в своем болоте. Но у той, в отличие от меня, были хоть какие-то перспективы!
В таком расположение духа я вышла на главную площадку соревнований.
И тут я увидела ЕГО…
Я смотрела на него во все свои два обширных глаза, но даже если бы глаз у меня были тысячи – они бы все, как один, были бы устремлены на него. Было в нем что-то такое, что не передается словами, рисунками и телеграммами. Он был один в мире. А потому нечего и объяснять – все равно нет подобной точки отсчета и не с кем сравнивать.
Я стояла без чувств, без ног, без рук, без внутренних средств к существованию – я вся превратилась в один большой пламенный орган, который нервно подергивался и вздрагивал от нетерпения.
А в это время Он (Бог, Черт, Черт его знает кто!) ни о чем не подозревая, носился туда-сюда по рампе и делал сальто вверх колесами. Я молчала. А вот моя соседка по толпе справа весело пинала меня локтем и лягала копытом каблука. Но я - интеллигентная девочка – не смела ей ничего возразить и свято уповала на вселенскую справедливость. Я терпела неадекватное поведение Истерички (как я для себя прозвала местную драчунью) и, как снайпер, целилась своему юноше прямо в глаза. Но он был проворнее меня и ухитрялся избегать моих, наполненных ядом, пуль. Тогда я еще раз для себя поняла преимущество пары колес над парой ног и парой глаз. Но это все к вопросам физики, а все о своем…
Наверное, больше всего меня поразила его бледно лососевого цвета футболка. Время повального увлечения мужчинами розовым цветом давно прошло, так что оставалось только гадать, то ли он серьезно отстал от моды, то ли ему правда нравился розовый цвет. Но суть в другом – он был невероятно и потрясающе красив. Его волосы, буйные и длинные, носились вокруг головы, как спутники Юпитера - из стороны в сторону. Волосы были бледно-рыжие и искрились на солнце. Но и не это главное! Главное было – его выражение глаз. Уверенное, четкое, жестко-синее, смелое и тугое. В таких глазах не тонут – от них отпрыгивают, как от батута и летят в неизвестном направлении. И только самые-самые не отпрыгивают, а делают в батуте дыру и остаются навсегда в этом кругу, связанные по рукам и ногам. Ну что ж… тоже чье-то счастье. Постойте, не чье-то, а мое!
Показательные выступления заканчивались. Вероятно, показать было больше нечего. Тот, кто приковал мой взор, взял свой велосипед под уздцы и направился вдоль ограды к выходу. Когда он проходил мимо меня, голова его поднялась и на секунду наши глаза встретились. Тут, по законам жанра, я, очевидно, должна была лишиться чувств, а он своей сильной рукой подхватил бы меня и согрел терпким поцелуем мои хладные уста…
Я, прочитавшая всю домашнюю библиотеку, включая сказки народов мира, конечно, допускала и такой вариант, но в процентном соотношении он был настолько невелик, что я с трудом смогла бы изобразить его на круговой диаграмме. Естественно, мой чемпион прошел мимо, оставив глубокий след в моей жизни – а именно узором протектора на моей белой тряпичной кедине. И я осталась ни с чем – с грязной туфлей и с Истеричкой по правому борту. Но, к моему величайшему удивлению, история этим не закончилась…
Я рванулась за ним, круша все на своем пути. Это было подобно цунами. Увидев его опять, я обрушилась на Него холодными морскими брызгами, накрывая с головой.
- Привет! – сказала я как ни в чем ни бывало.
- Тебе нужен автограф? – участливо спросил он.
- Нет.
- А что тебе тогда нужно?
- Ты, - Боже мой, что за чушь я несла. Вернее, это была не чушь, а правда, но в данных обстоятельствах казалась полной околесицей.
- А ты знаешь, сколько у меня таких, как ты? – спросил он меня вкрадчиво.
- А ты знаешь, сколько у меня таких, как ты? Вон, целая площадь красуется. Но я выбрала тебя. Так что я уникальна.
- Почему?
- Потому что я одна догадалась с тобой познакомиться.
И в подтверждении своих слов я оглянулась назад. Позади меня стояло с десяток вычурных девиц, готовых разорвать меня на ленточки, вплести эти ленточки в свои крашенные волосы и занять мое место.
Я ретировалась.
Отвела Его в сторону и взяла в свои руки. Велосипед в руки не влез.
- Ну что, будем знакомы?
- Будем, - подытожил он и протянул мне руку с улыбкой великого комбинатора.
С минуту мы обменивались рукопожатиями, а потом Он повернулся и как-то осторожно начал пятиться назад.
- Эй, ты куда? – возмутилась я.
- Я? – Он красиво изогнул брови, и мне захотелось его поцеловать.
- Да. Как тебя зовут?
- Ален. Но это для друзей. Будешь другом – звони, - и он опять принял решительную попытку к бегству.
- Эй, а телефон?
- Ах, да, - он замялся, - давай лучше я тебе позвоню.
Я продиктовала ему свой номер и представилась ему Анжеликой – маркизой ангелов.
- Будешь ангелом, звони! – бросила я ему на прощение.
Неудивительно, что он не позвонил…
Когда я провожала его взглядом, я заметила, что уходит он не один, а с некой особой, у которой юбка была покороче, а ноги подлиннее. Какое падение нравов!
…По будущей профессии я художник. Я буду рисовать залитые солнцем дома, резные мавританские дворцы, портреты незнакомых людей и далее по списку, а такие люди, как Ален будут смеяться над искусством, над статикой и подобной чепухой, и будут заглядывать за новые горизонты. Я буду бороться с ними, а они со мной. И однажды, когда мы сойдемся в неравном поединке, мы, наконец, поймем друг друга и пожмем руки!
Но даже если всего этого не будет, я все равно буду рисовать в своем воображении брутальные картины моего светлого будущего. К чему это я?
Ах, да, вспомнила.
Мой мир, как и моя комната, состоял из осколков, обрывков, лоскутков, словно был сделан в технике печворк. Ничто не было здесь лишним. А потому я без зазрения совести пошла в ближайший спортивный магазин и купила себе скейтборд…
Скейтборд удивительное изобретение человека. При всех своих четырех колесах он неохотно сдвигался с места и был вообще довольно неповоротливой доской. Трюки же мне казались вообще чем-то из области фантастики, и я периодически подумывала о том, а не купить ли мне супер клей, чтобы в прыжке доска следовала за мной, как верный четвероногий друг.
Жизнь, словно жидкая субстанция, переливалась из одной емкости в другую, бродила по головам и тревожила ученые умы. Меня же тревожила лишь одна мысль – мысль о Нем. Я упивалась ей, как алкоголик, внезапно получивший в подарок сорокоградусный ящик. Я поросла ею, как сорняками. Я хотела быть в его жизни! Его жизнью я быть не пыталась.
Про женщин говорят, что они пытаются быть причиной всех радостей, а если это невозможно, причиной всех несчастий того, кого они любят. Но проблема была в следующем. Я его не любила. Нельзя любить человека, с которым толком-то и незнакома и который любит девушек, настолько худых и обнаженных, что их хочется одеть и накормить. Это все раз. Вторая же причина, еще более важная и неразрешимая, была в том, что я не знала, где его искать. Его след давно уже простыл и только ветер, наверно, знал, где его искать…
Что ж, станем ветром…
Сентябрь шел своим чередом, таща за собой нанизанные на веревочку желто-красные листья. Я ходила на выставки каких-то неизвестных художников, слушала записи оперных арий на компьютере, смотрела спектакли по каналу Культура. Жизнь моя была какой-то дохлой и не настоящей, пока в один прекрасный день под проливным дожем я не встретила его.
Он шел, укутанный в красный шарф крупной вязки и усиленно кашлял во все стороны.
Я весело подбежала к нему и в приливе нежности предложила:
- Хотите мороженного?
Он посмотрел на меня, как на ненормальную, и пошел дальше.
- Эй, ну так не пойдет. Ален!
Он деловито обернулся, прищурился, будто пытался найти в моем лице знакомые черты, но, потерпев крах в этом, спросил:
- Ты кто?
- Я – Анжелика.
- Кто?
- Анжелика – маркиза ангелов.
И тогда он вспомнил.
- Ааа! Так вот ты кто! Как ты? Как поживают твои ангелы?
- Ангелы счастливы!
И тут вдруг он напрыгнул на меня, подхватил под руку и сказал:
- Пойдем в кафе. Мне холодно.
Столик, по моему наставлению, мы выбрали на улице. Ален был чем-то недоволен. Я не могла взять в толк, чем. Мы сели друг напротив друга и стали ждать. Я смотрела на него, он на меня, и, казалось, будто мы оба выслеживаем добычу. Первым молчание прервал Ален и сделал это, по правде говоря, очень подло, а именно – он не начал разговор, а просто сказал:
- Ну, давай, рассказывай.
Я смялась, как бумажная салфетка. Потом расправилась и каким-то заупокойным голосом начала говорить что-то невразумительное. Но вовремя опомнилась, заглотнула целую чашку горячего шоколада, обожглась и задумалась. Мне хотелось, во что бы то ни стало, произвести впечатление. Я будто сидела перед преподавателем по истории искусств на экзамене и пыталась выдумать, что же такого сказать интересного, но по теме. Прошла минута, и я уже выдавала Алену все знания по предмету агрессивных видов спорта, вычитанные мной в детской энциклопедии. Он смотрел на меня, как мне казалось, с интересом и откровенно позевывал в другую сторону. Ни справа, ни слева, ни даже сверху в кафе не было ни одной женской души, которая могла бы оторвать его от меня, а потому я, вдохновленная своей речью, набирала все большие и большие обороты, словно паровоз, разгоняющийся на прямой, которого уже ничем не остановишь.
Я была словно театр, словно опера и балет вместе взятые – мне была только необходима аудитория. Предмет разговора мог быть любой – я была профессиональным оратором в любой области.
Ален подпер щеку рукой, потом уткнулся с умным видом в чашку, потом наклонился вперед и откровенно спросил:
- А ты любишь Лентулова?
Это был вопрос с подлянкой – догадалась я.
Конечно, ответь я ему сейчас правду, что Лентуловым я восхищаюсь, что у меня дома несколько книг с его картинами и что я недавно даже делала копию одной из его работ, он бы подумал, что я законченная интеллектуалка и связываться со мной не стоит. Поэтому я отчаянно соврала ему:
- Лентулова? А это кто?
И довольная своим ответом я углубилась в пространные размышления о современном спорте, о недостатке тренеров, об олимпийских играх. Потом зачем-то добавила, что я в этом совершенно ничего не понимаю. Я так увлеклась, что рассказала ему о том, кто я и что я, что я люблю графику и недолюбливаю акварель, что из всех искусств больше всего предпочитаю музыку и прочее, прочее, прочее…
Ален встрепенулся, уличил меня во лжи о Лентулове и по какой-то невероятной случайности позвал меня на второе свидание. Я удивлялась целых четыре минуты.
Стояли пригожие осенние деньки. Маленькие девочки под моим окном играли в классики. Им, наверно, нестерпимо хотелось в школу. Наше второе свидание проходило, мягко говоря, странно. Мы встретились с Аленом, как и положено, у памятника Пушкину, тут же опять сели в метро и поехали в какой-то тематический клуб. Когда я находилась с ним рядом, Ален казался мне не таким уж идеальным. Иногда он был пассивным, иногда равнодушным, а в кругу дальних знакомых и вовсе самовлюбленным. Ему, в отличие от меня, было, чем гордиться. И он гордился. Со мной же он был проще, обычнее и естественнее.
Там, куда мы пришли, его ждали друзья. Они все хлопали его по плечам, поздравляли с очередной победой на каком-то соревновании и называли меня Леной. Ален неохотно поправлял каждого и краснел.
Когда мы остались одни в каком-то дальнем углу, я спросила:
- Может, мой вопрос покажется нескромным, но кто такая Лена?
Ален стал совершенно невменяемым и стал напоминать по цвету английскую телефонную будку.
- Это девушка, - ответил он.
- Я уж поняла, что не мальчик.
- Это не совсем то, что я собирался сказать тебе на втором свидании, но… она мне нравилась…
- Нравилась?
- Да, раньше. Давно. Неделю назад.
- И…
- И ничего.
- Вот и поговорили.
Несмотря на суеверия, я не ушла, и только призрак некой недоступной Лены парил в воздухе.
Глупо как-то получается. Если расписать мою жизнь по пунктикам, то этих самых пунктиков не так уж и много. Институт, книги, друзья, Ален… Вроде бы, а что еще нужно? Счастливая жизнь молодой девушки. Ан нет. Что-то непременно было нужно. Я влекла жалкое существование, а кто-то в это время писал диссертации, получал Оскара и летал в космос. Все это так меня смущало, что я замыкалась в себе и считала себя бездарной. А какая-то Лена влюбляла в себя, может быть, уже целые города.
Из обрывков слов, фраз и мыслей Алена я складывала ее образ. Когда паззл сложился, я начала бороться с ней ее же методами. Узнав, что она гимнастка, я в тот же день записалась на танцы, выяснив, что она любит фантастику, я стала зачитываться модными разноцветными книжками о пришельцах и параллельных мирах. Я растворялась в ее жизни и неизвестно, что было бы дальше, если бы в один день Ален не прекратил любые упоминания о ней. Я знаю, это было нелегко для него. По моим расчетам, он ее любил, она не разделяла его чувств и продолжала держаться с ним преувеличенно холодно. Она думала, что она у него единственная и пользовалась этим. А я знала, что это уже не так.
Ален приходил ко мне усталый после учебы и тренировок. Я была его тихой гаванью, к которой он мог причалить в любое время. Но это обстоятельство не смущало меня.
Ах, если бы вы только знали, каким удивительным был этот человек. Я могла часами сидеть напротив него и слушать его чарующий голос и сжимать его сильные руки. Вопреки моему мнению о том, что парень улиц должен непременно жить уличной жизнью, Ален любил уют и при любом удобном случае окружал себя им. Его умиляла моя манера сворачиваться клубочком у него на плече – в эти минуты он чувствовал себя даже более уверенным, чем после побед на каких-нибудь соревнованиях. Он целовал каждый мой пальчик, и мое сердце трепетало подобно электрическим проводам на ветру.
Удивительно, но он не заглядывался на дешевых моделей и девушек с 4 размером груди, которые стелились у его красивых стройных ног, словно красная ковровая дорожка. А та, с которой он уходил после первой нашей встречи, и вовсе оказалась его двоюродной сестрой.
Я удивлялась.
- Как у тебя получается быть таким не испорченным?
- А я просто нашел себя. Когда находишь себя, то не хочется быть ни хорошим, ни плохим – хочется быть самим собой и не починятся стадному чувству.
Я знала, что когда-нибудь Лена выслушает его, опомнится, бросится в его объятия и я потеряю его навсегда… Но к чему забивать голову подобными глупостями? Пока мы юны! И черт с ним, с будущим! Настоящее – милый грех!
Внезапно наступила зима и наши встречи участились. Ален везде брал меня с собой, прилюдно целовал, распускал руки, и мое имя уже так и отскакивало от зубов его друзей. Это был триумф, но знала ему цену. Впрочем, равно.
Однажды в клубе, где тренировались Ален и компания, я познакомилась с Пластинкой. Это была невысокая девушка моих лет, с алыми африканскими косичками, собранными в конский хвост, и удивительно синими глазами. Она была скейтерша, притом профессиональная. Ее доска явственно крепилась к ее ногам без клея.
Узнав, что у меня дома тоже валяется скейт, Пластинка вознамерилась обучить меня всем премудростям данной науки. Пластинка была откровенной оптимисткой и видела во мне материал для работы.
Я хотела возражать, но не успевала за ее сумасшедшим ритмом, а потому, чтобы сказать что-нибудь Пластинке, приходилось ее догонять, а чтобы догнать, надо было чему-то учиться. Замкнутый круг!
А по пленеру мне продолжали ставить четверки. Учительница по живописи, статная женщина, с правильным красивым лицом и длинными пальцами, говорила мне, непоседе в короткой юбке и в красных с белым гольфами, что в акварели нужно быть более раскрепощенной и что я сухая. Сама же учительница, судя по профессии, была абсолютно и непоправимо мокрая.
Конечно, все в жизни очень сложно. Учение Галилея, любовь, примеры с логарифмами. Если начать разбираться – увязнешь с ушами. Как в болоте. И я как могла, всеми силами, старалась держаться на плаву, вытаскивая себя на поверхность за волосы. Да здравствует мой великий предок барон Мюнхгаузен!
Но мои многочисленные знакомые, очевидно, не читали книг, а потому не были знакомы с классикой жанра. Во всем – в ошибке номером, в случайно оборванной фразе, в полунамеке глаз – они видели тайный знак, позывной вселенной. Они расшибали свои очаровательные головы, они делали серьезное лицо, они ходили мрачные и закрытые, и вся жизнь казалась им борьбой. Ну а я…
Кормила с рук черных кошек, не разгадывала кроссворды отношений, жила, как умела. И только от дико пронзительных песен, наверное, вздрагивала чем-то пораженная, покрывалась толпами мурашек и походила на дикобраза. Кто-то считал меня неглубокой, раз я не видела всех ужасов жизни и продолжала радоваться пустякам, а я думала обратное, когда в очередной раз встречалась нос к носу с глубоко несчастными подругами. У глубоко несчастных были замечательные молодые люди, хорошие институты, заботливые родители, интересное хобби и поддельные сумки от Louis Vitton. И при всем этом они страдали оттого, что люди неидеальны, оттого, что они способны на предательство, и оттого, что сумка не настоящая.
В то время пока другие рвали на себе волосы, я продолжала улыбаться, не думая о последствиях.
- Вместо того, что бы улыбаться, ты бы лучше сделала то, что я тебя прошу, - не унималась Пластинка.
Я пыталась, но у меня ничего не получалось. Я думала о том, что, наверно, некая Лена в совершенстве владеет доской и ей не приходиться выставлять себя полной дурой в глазах любимого человека. Пластинка, увидев мое замешательство, подлетела ко мне и сказала на ушко:
- А ты знаешь, что ты первая девушка Алена, которая серьезно разделила его увлечение?
- А как же Лена? – случайно сорвалось у меня.
- Да, какая Лена! Эта Лена, скажу я тебе по секрету, жуткий сноб. Человек с претензией. Я ее на дух не переношу, уж не знаю, что Ален бегал за ней, как намагниченный. Она вся такая фифа, пальцы веером, ногти наращены, ресницами хлоп-хлоп – и считает себя высшим обществом. У нее, видите ли, папа президент чего-то там. Она же постоянно Алена осуждает за его байк. Говорит, занимаешься не мужским делом, дурака валяешь. И иногда намекает, что если бы он стал «человеком», то она, может быть, и подумала бы над его чувствами. Ух! – грубо сказала она и резким ударом ноги по доске поревела ее в вертикальное положение, - я вот что тебе хочу сказать, не отдавай его, а то если он послушает ее и уйдет, то просто превратится в миниатюрную собачку, каких носят в руках куртизанки местного розлива с невинными глазами и с одной извилиной набекрень.
Я посмотрела на Алена. Мне ни в коем случае не хотелось видеть его чьим-то домашним животным в миниатюрном сюртучке, с обстриженными коготками и с завитым хохолком. Я разогнала свой скейт и с криком «Банзай!» набросилась на рампу. Рампа была повержена.
Ален подошел к месту действия, обнял меня за плечи и сказал Пластинке:
- Это моя девочка.
Согласно словарю русских синонимов и сходных по смыслу выражений, слово Любовь (горячая, беззаветная, бескорыстная, страстная) - есть влечение, увлечение, привязанность, склонность, наклонность, пристрастие, слабость (к чему), страсть, преданность, тяготение, мания, симпатия, верность, благоволение и амур. Согласно практике, наша с Аленом любовь делилась на две части. Первую часть, от слова влечение и до слова пристрастие включительно, Ален испытывал ко мне, вторую же от слова слабость до слова благоволение, испытывала к нему я. Слово же «амур» для нас обоих оставалось неизвестным. Жаль, что наши воззрения на любовь не совпадали, но и одного совпадения понятия нам было довольно для счастья. Любовь – она и в Африке любовь!
Однажды ночью я проснулась оттого, что кто-то проникал в окно моего второго этажа. Логично решив, что это грабители, я вооружилась бейсбольной битой и стала ждать. Неизвестный, потеряв всякий стыд, стал громко шуршать бумагами, мебелью и чем-то стеклянным. Гремел он с такой силой, будто хотел меня непременно разбудить, но я не подавала вида и вела себя как образцово показательный партизан.
Когда все звуки смолкли, силуэт наклонился надо мной и осторожно потянул за край одеяла. Решив, что поведение незваного гостя становится, мягко говоря, наглым, я ударила его припрятанным оружием со всего размаху. Размах получился небольшой – сонный и из-под одеяла, но его хватило, чтобы незнакомец упал на пол и завыл.
Я торжественно включила свет. Передо мной обиженный и оскорбленный в лучших чувствах, сидел Ален, потирающий правой рукой ушибленной место. Я ойкнула и как можно незаметнее отложила биту в сторону.
- Я тут к тебе пришел с приветом, - возмутился он, - а ты…
- Ну, я же не знала. Я думала, ты маньяк – с сожалением сказала я.
- Эх ты! Я тебе цветов принес.
- А ты знаешь, что человечество изобрело двери. Это очень удобно.
- Это неромантично.
- А ты думаешь, бить тебя среди ночи палкой – это романтично?
- По крайней мере, что-то в этом есть, - сказал он и улыбнулся.
- Ты мазохист? – догадалась я.
- Я влюблен…
Тысячи звезд ослепили Москву. Уже не нужно было фонарей, горящих окон и неоновых вывесок – небо сияло алмазами. Жизнь сияла небом. По живописи мне впервые поставили пятерку! Учительница сказала, что, наконец-то, я выразила себя. Чтобы ее не расстраивать, я умолчала о том, что предварительно я случайно опрокинула на ватман коробку с красками, и они сами растеклись в разные стороны согласно своим личным предпочтениям.
Я собирала вещи и махала ручкой прохожим и бездомным собакам. Я уезжала в Подмосковье на какие-то серьезные соревнования по велоспорту вместе с Аленом! Ура! Пора организовывать в мою честь парады и давать праздничный салют!
Я жила в одной комнате с Пластинкой, Алена же поселили с каким-то крутым байкером из Питера. Они сразу нашли общий язык.
Его звали Никита. Но это имя затерялось среди улиц и все называли его не иначе, как Сэм. Откуда это пошло – не знала, знала лишь только то, что он никогда не проигрывал. И сейчас он не собирался этого делать.
Но в свободное время о соперничестве как-то забывали и все превращались в хороших друзей, готовых пойти друг за другом и в огонь и воду.
Ален был внимателен, нежен, само очарование. Первые три дня прошли, как в сказке, в неведении грусти, ревности и забот. Наши отношения хоть и были на время, но ведь нет ничего постояннее временного. И я обо всем забыла, пока Ален не стал исчезать куда-то, говорить мало и не по существу и вздрагивать от телефонных звонков. И тогда я поняла – сказка кончилась.
Я сидела понурая в своей комнате, и даже девушки с поддельными сумками были счастливее.
В комнату зашла Пластинка. Молча села рядом со мной и стала гладить меня по волосам.
- Все наладится, - сказала она.
- Нет.
- Почему?
- Она ему опять звонит. Часто. По ночам. Во время тренировок. Мне уже кажется, что из любой телефонной трубки я услышу ее голос.
- Ты в этом уверена?
- Да. Я видела, как ее номер высвечивался на его мобилке. И не раз.
Пластинка задумалась. А потом расплакалась, как ребенок и мне пришлось ее утешать.
Ален молчал. Он по привычке целовал меня в губы, стрелял глазами и раскрывал объятия. Объятия, как ворота в парк Горького. Большие, но по билетам. Билет один и у меня.
Я заботилась о нем и создавала для него все условия. Вот такая у меня была бескорыстная любовь… любовь – она ведь всегда бескорыстна.
Некоторое время назад я начала замечать, что Сэм часто поглядывал на меня и, сталкиваясь со мной взглядом, делал такое лицо, от которого меня бросало в дрожь. Его движения четкие и простые, как у робота, его слова натянутые и манерные, его глаза – бледные и птичьи – все это не укладывалось у меня в голове, и я старалась избегать его всеми возможными способами. Но я терпела поражение раз за разом. Ален сдружился с ним по-детски. Везде брал его с собой и считал чуть ли не молочным братом.
Я намекнула Алену о своих мыслях, но он ничего не ответил на это, уверив, что у него все под контролем.
Я хотела сбежать из этого праздника жизни, но Пластинка просила меня остаться, и я ее почему-то слушалась.
В предпоследний день соревнований, когда Ален опять скрылся в неизвестном направлении и никакие спецслужбы не могли его разыскать, Сэм подсел ко мне и начал нести какую-то чушь по звезды. На небе никаких звезд не наблюдалось, и, видимо, он извлекал их из своего воображения.
- … Ведь если звезды зажигают, значит это кому-нибудь нужно, говорил какой-то мудрец, - вещал Сэм.
- Это был не какой-то мудрец, а Маяковский, - как можно вежливее поправила его я.
- Ну я и говорю! Разве ты не считаешь Маяковского мудрецом?
Такой разговор длился еще с минут десять. Больше я не выдержала.
- Сэм, хватит засорять мне голову всякой ерундой. Мне не до тебя сейчас.
- Значит, московским девушкам не по душе романтика? – скривился он в улыбке.
- Это не романтика! Это Черт знает что! Ты думаешь, сказал умную фразу и девушка твоя? Ты хотя бы для начала выучи – кто эту фразу говорит! – и я уже было собралась уйти.
- Постой, девочка! – сказал он грубо и с силой притянул к себе, - ты такая миленькая, что так и хочется попробовать тебя на вкус, - и он потянулся ко мне своим хамским небритым лицом.
- Ален! – крикнула я как можно громче, лягнула Сэма каблуком и бросилась бежать, по ходу призывая помощь. Внезапно я наткнулась на Алена и спряталась за его атлетической спиной.
- Что случилось? – спросил он, хмуря брови.
К этому моменту подбежал и Сэм.
- Да вот твоя девушка дерется, - сказал он и продемонстрировал помятый ботинок.
- Лика, что с тобой? – спросил Ален, недовольно.
- Это ты спроси у своего друга! Я тебе давно говорила, что он низкий человек, а ты меня не слушал! Так вот этот гад вздумал сейчас меня поцеловать!
Ален сжал злые губы.
- Ты что, поверишь девчонке? – ухмыльнулся Сэм, - да ей просто заняться нечем, вот и…
Он не успел поговорить, потому что получил кулаком в лицо.
Он не ожидал подобного поступка, а потому сначала стоял еще секунды две, осмысливая ситуацию. А потом он ударил Алена в ребро, и началась драка…
…Ален лежал на кровати, и я замазывала его ссадины каким-то средством, что мне вручили в медпункте. Мое сердце сжималось от жалости. А женская жалость – та же любовь…
- Одно радует, - заявил Ален с серьезным видом, - сейчас ему хуже, чем мне, - и его разбитые губы поползли уголками вверх.
- Ален, спасибо тебе. Ты… ты… - я растеряла все свои слова.
- Спасибо. Я знаю.
За окном пестрел вечер. Звезды распустились своим огненным светом, и луна волшебным диском слепила глаза.
Я склонилась над Аленом. Он смотрел на меня пристально, словно ждал чего-то. Забывая обо всех условностях я обменивалась с ним дыханием, я скользила по его телу, а его руки, сильные и смелые, словно подчинялись моим мыслям.
В эту ночь мы впервые были с ним близки…
В эту ночь я впервые сказала ему - ЛЮБЛЮ, а он…
Утром меня разбудило ощущение непосредственной нежности. Оно витало вокруг меня, садилось ко мне на плечо, и щекотало изнутри. Ален повернулся ко мне своим медальным лицом и сказал:
- Ты лучше всех на свете, знаешь?
Я хотела было ответить нет, но это было бы неправдой. В то утро я знала это лучше него.
Финал соревнований начался удачно. Ален крутил свой велосипед во всех плоскостях, взмывал в воздух, парил, не касаясь земли. Мы с Пластинкой сидели в vip зоне и следили за происходящим. Ален был лучше всех. Остальные претенденты едва могли претендовать на второе место. И только Сэм держался так же уверенно и не делал ни одного промаха.
До последнего они шли по баллам плечо к плечу, как вдруг Ален, закручивая очередной трюк, потерял равновесие и жестко упал на асфальт. Его байк отлетел в противоположную сторону, а сам он все никак не мог встать и продолжить выступление.
Я бросилась к нему. Но только я остановилась рядом, как заметила в поле зрения еще одну девушку, бегущую по направлению к нам.
К моему величайшему удивлению ее пропустили на площадку, и она кинулась к Алену.
- Саша! Что с тобой? Как ты? Я говорила тебе, что этот спорт ни к чему хорошему не приведет.
- Все нормально. Успокойся, - отвечал он, мотая головой из стороны в сторону.
От неожиданности я одеревенела и напоминала больше египетскую статую писца Каи, нежели молодую девушку.
- Давай, я помогу тебе, - сказала она, растирая ему ногу.
- Это другая нога.
- Ой.
К этому моменту сознание уже вернулось ко мне, и я начала действовать.
- Ален, давай я помогу тебе встать, - и я перекинула его руку через свое плечо и медленно стала продвигаться к выходу.
- Кто это? Саш, - она называла его исключительно по имени, - скажи, чтобы она ушла, - капризничала самозванка.
- Девушка, сейчас не время спорить, - ответила я ей.
- Да, Лен, сейчас не время, - услышала я его голос.
Оказалось, что у Алена какой-то серьезный ушиб. Я была слаба в анатомии, а потому не запомнила, что именно, в то момент как Лена носилась по корпусу и кричала что-то торжественным голосом. Но большее время она, конечно, проводила с ним. А мы с Пластинкой стояли в стороне, будто непричастные к делу.
Из их беседы мы услышали вот что:
- Любимый, я была так глупа. Просто законченная дура, веришь?
Ален тактично молчал.
- Я не знала тебя, я думала, что все это глупости, что все просто так. Но теперь все будет иначе, я тебе обещаю. Я буду с тобой. Я буду помогать тебе. Ты оставишь этот спорт, найдешь серьезное интересное дело. И мы будем счастливы.
И она поцеловала его.
- Мы потом обо всем поговорим, - сказал Ален, вставая.
- Потом? Когда потом? – возмутилась Лена.
- После соревнований. У меня финал.
- Нет, - взвизгнула она, ревнуя его к байку.
- Нет, - прокричали мы с Пластинкой, опасаясь за него.
- Да, - твердо сказал Ален, - я так решил.
Дружно пошли к стадиону. Сэм стоял у рампы и злобно смеялся. Он откатал свою программу хорошо, без супер трюков, но и без помарок. Он был уверен в своей победе.
Ален, прихрамывая, подошел к велосипеду. Любовно оглядел его, как боевого коня, и бросился в бой. К трюкам он готовился чуть дольше обычного, но судьи его прощали. Сэм негодовал, ему хотелось побыстрее все закончить и получить вожделенный приз.
А Алена могло спасти только сальто. За него давали наибольшие баллы, те, что как раз и разделяли его от победы. Он остановился на мгновение и полетел к трамплину. Я сжала кулаки, Пластинка зажмурилась, Лена торжественно вскрикнула.
Секунда… в ней как в замедленной съемке больше двадцати четырех кадров.
И вдруг сверилось чудо – Ален достиг нужной скорости, прыгнул, прокрутился в воздухе верх колесами и приземлился так чисто, будто не отрывался от земли.
Тишина. И вдруг всеобщее ликование. Зал обезумел. Он взорвался аплодисментами и криками, словно атомная бомба, оглушив всех и вся.
Я попыталась протиснуться сквозь толпу к нему, но охрана задержала меня.
- После церемонии награждения, девушка, после церемонии.
Я отступила, и только сейчас чувство одиночества обрушилось на меня в полной мере. Я как-то сразу вдруг поняла, что ни до, ни во время, ни даже после церемонии, как мне обещали секьюрити, я больше никогда не увижу его лучистого взгляда, направленного внутрь меня, не услышу заветных… да, впрочем, никаких слов я не услышу.
И тогда я решила уйти, гордо, без слов – попросту сбежать.
- Так просто ты не уйдешь, - сказала вездесущая Пластинка, - ты сильнее.
Мы вернулись на наши места.
Церемония уже подходила к концу.
- Итак, что вы хотите сказать сейчас, стоя на высшей ступени пьедестала, - спросил ведущий и протянул Алену микрофон.
Он сжал губы и только через несколько секунд начал.
- Я бы хотел сказать спасибо всем своим друзьям, - он повернулся в нашу сторону, - врагам, - он попытался отыскать глазами Сэма, но того не было – он не перенес поражения, - да и Бог с ними! Что я несу? Я же не Оскара получаю, - рассмеялся он, - Я вот что хочу сказать, всеми своими победами, всеми чувствами, всеми силами я обязан одной – единственной девушке. Она сейчас здесь, со мной, и она знает, что я говорю о ней.
Лена вздохнула всей грудью, поднялась, расправила юбки и уже сделала шаг навстречу, как вдруг:
- Анжелика. А я ведь тебя люблю.
Я сидела в полной растерянности и не понимала происходящего. Я не понимала, почему Лена никак не идет к нему и смотрит на меня такими затравленными глазами, не понимала, почему Пластинка трясет меня и кричит что-то невнятное.
- Анжела! Иди к нему! Иди! – крикнула мне Пластинка в самое ухо.
- Что? К нему? Зачем?
- Потому что он любит тебя! Тебя одну, понимаешь? – она улыбнулась, - это твоя победа.
И я пошла к сцене, еще не до конца осознавая свое счастье. И лишь только тогда когда он поднял меня на руки и закружил так, что небо вертелось вокруг земли, я поняла.
- Я люблю тебя, слышишь! Я тебя люблю!
… Все в жизни предельно просто. Учение Галилея, любовь, примеры с логарифмами. Надо только найти свой путь и следовать ему, во что бы то ни стало. И я не чувствовала себя виноватой в том, что Лена кричала потом нам вслед проклятия и ломала каблуки, что плакала и изводила себя и Пластинку. Пластинка сильная – избавится от самозванки в два счета. Ну а я… Для себя я извлекла один урок – чтобы бороться ветряными мельницами, надо стать ветром. Ураном, штормом, смерчем! Надо раскручивать крылья жизни и ни за что на свете не повиноваться им. А потом делать невинные глаза, смеяться и говорить:
- Ну, я же не виновата, что ветер сильнее…