О земле Росской, тогда ещё силою-силушкой полной
Возвращался с охоты Иван дурак до дому.
И был дом его красив, и жена красавица и детишки его пожидали.
И дом красив был своим разрисунком Ивановым. И что к солнцу стоял бочок грея, и на лес окошками глядел и немного косоват был. И все ж прекрасен своею голубизной северных бревен, так Иваном отогретых в плотницких грубоватых руках и облюбованных еще живущих в лесу громадин сосен.
Шёл Иван домой и думал, вот выду за тот пригорок, зайду за ту рощицу и увижу красу свою деревню и с краю её свое родное сердцу близкое…
И конечно близкое сердцу Ивана, да его детей со женой и его гостей, что там пиво пивали и его друзей, что по плечу хлопали.
Приезжал тут на днях князь Романушко и слово молвил, что дом то у тя Иван красив, да вот смотрит не на солнце и терем княжий, а на лес. И цвет то его не зеленый травы муравы, а синь неба и моря заморского северного. И не пора ль Иван те остепяниться и поставить дом как велено, старейшим вождем и пращуром Романовым. Почесал тога, Иван за ухом, да сказывал князю. А нрав Иван имел сумнительно ласковый и свое вольный, слухи хаживали. Любо мне княже твои указы древнемудрые и правила, что нашу деревню и все княжество берегут, да всё ж позволь мне быть птицей вольной, быть чуть от других отличными. Слово то како тогда звучало у русичей – ОТ – ЛИЧНЫМ… Пусть буду курочкой, что несет те яйца голубиные. Мож и не таки как всея, но хоть в чем отличные. Нахмурил бровь тога князь Романович, слова не сказал, поехал в свою сторону.
Вздохнул Иван-дурак, видн гроза туча прошла. Позволил жить ему князь в деревне древней со своими верами в свет, небо и землю. Ведь не мешал, никогда никому и соседу всегда плечом помогал и коль басурман Брэк пер дак за пращуру брался и домину чай в северной сторонке постановил.
Вот и сегодня взошёл он на луг, миновал рощицы весенних песен, глянь и не видят его очи ясные ничего, не верит его сердце милое никму, не говорит его язык ничего и в темени тишина. Было раз с ним тако на охоте, когда дал ему по лбу мастак Михалыч, дак то зверь-хозяюшка тайги и за его шкурой и салом шел тогда Иван…
Стоит деревня, светит ясно солнышка и дома, дома, столь времени взращенного и семьи столь времени любованной нетути. Нетути той покосившейся хроминушки и окошек с видом на лес и жены красавицы. Взошел Иван на пригорок, стоит и вокруг тишина.
И возопил он к небу за что тако наказание от него. И молчало небо. Лишь грамотка от князя волялася и слова стекали с неё красны каплями, предупреждал я тя Ивана своевольного, и преговорил я тя своим указом верным. И Указом правильным.
И из каждого двора кивала ему голова хозяйская и повторяла, не чя своеволить те Иван, неча правила и устои наши крепки нарушать. Именно ими стоит матушка Русь наша. Именно ими. Крут князь и прав он. Ты иди поклонись, в ноги ему пади, да признай свои грехи вечные, чтоб не прогнал тя с царства нашего, чтоб разрешил домину как у нас строить. И будем мы тогда с тобой мед-пиво пить.
И кто думал по другому молчал тогда, потому как не видел домины Ивановой, потому страшился участи Ивановой…
С тех пор прокрался страх в землю росскую. И с тех пор появилась в русичах гнида поганая. И оглядываться они чаще стали на свиток закону, да на оговор соседа, да сердце свое скрывать стали, коль что светится не так, как подабало племени русскому. С той поры поселилась смерть.