Я совсем не помню своей смерти. Впрочем, своей жизни я не помню тоже. Первое, что я помню – удивительно яркое небо, и ехидно-сочувственное Маринкино "привет, новенький…"
***
Лежу на чём-то жёстком, ребристом, и смотрю в небо. Ясное, летнее, с лёгкими перышками облаков – как раз для того, чтобы оттенить голубизну…
– Привет, новенький!
Я резко сажусь, и отчётливо понимаю, что я ничего не понимаю. То есть, вообще. Полная пустота в голове. Где я, как я сюда попал и что происходит? Ответа нет.
Напротив меня стоит стройная девчонка с прищуренными глазами, длиннющими ресницами и неровно подстриженными светлыми волосами, рассыпанными по плечам. В линялых джинсах и клетчатой рубашке – кажется, такие принято называть ковбойками. Обалденно, нереально красивая девчонка.
Мне она незнакома – хотя, признаться, я очень не против немедленно исправить такое положение дел…
– Ты как? – интересуется это чудо природы.
– Не знаю, – честно отвечаю я. – Ничего не помню. Ничего не понимаю.
– У меня есть для тебя не очень приятная новость, – очень серьёзно говорит она. – Ты только что умер.
– И что теперь? – глупо спрашиваю я. Почему-то я ей сразу поверил. – В ад? В рай?
– Ни туда и ни туда, – она отбрасывает со лба мешающую ей чересчур длинную чёлку, делает пару шагов и присаживается рядом со мной.
Я прикасаюсь к её руке. Вполне реальная, живая и тёплая.
– А ты-то кто? – интересуюсь я, и тут меня осеняет. – Ангел, что ли?
– Ага, – кивает она, всё так же предельно серьёзно. – Я – ангел. И ты теперь – тоже.
***
Привыкнуть в тому, что прошлая жизнь намертво стёрлась из памяти, было не так-то просто. Поначалу – так и вовсе, временами казалось, что схожу с ума, стараясь вспомнить, кто я и что я.
Андрей говорит, это потому, что моя личность осталась в неприкосновенности, а личность по своей природе неразрывно связана с памятью. Поэтому, если память убрать, а личность оставить – чувствуешь сильный дискомфорт.
Андрей, должно быть, в прошлой жизни был философом. Или психологом. Понятное дело, что никакой он не Андрей. И Маринка – не Маринка. Но надо же нам как-то друг друга называть, верно? Сам я для себя выбрал имя – Дима. Вполне красивое имя…
Всего нас семеро. Хорошие ребята, нормальная команда. Жаль, что при жизни познакомиться не случилось. Больше всего я общаюсь с Андреем и с Сашкой. Про Андрея я уже рассказал, а Сашке всего десять лет и ему, наверное, тяжелее всех нас. Маринка его тоже жалеет и опекает – то ли как мама, то ли как старшая сестра. Я часто удивляюсь про себя: а Сашка-то с чего, как он-то с нами оказался? Да пойди пойми теперь. Оказался и оказался. Точка.
Маринка – это, вообще, особый разговор… Маринка – это Маринка.
Я на неё часами могу смотреть, и не надоедает ни капельки. Просто смотреть. Как она ходит, разговаривает, смеётся.
А вот интересно, я при жизни вообще влюблялся когда-нибудь? А она? Нет, всё-таки, хорошо, что мы о прошлом ничего не помним…
Конечно, мы с Маринкой чаще других в паре работаем. А Лиза – с Ником. У них тоже.. ну, понятно что.
Игорь – он старше всех, ему уже под сорок – поначалу ворчал, что на нас, что на них. Да нам и самим было неловко. Вроде, ангелы. Нам же не положено, наверное, влюбляться друг в друга? А потом Андрей сказал, не стоит заморачиваться такими глупостями. Если хочется – значит, можно.
С Маринкой вообще легко в паре работать – она очень талантливая. Она меня, понятное дело, и учила. Кому ж ещё.
***
Город живёт своей обычной, городской жизнью. Кто-то торопится, кто-то не спеша гуляет по улицам. А мы с Маринкой – работаем. Точнее, она работает, а я учусь.
– Смотри, – толкает она меня локтем, – вон та девушка.
Я послушно смотрю на "вон ту девушку". Девушка как девушка…
– Смотри по-другому, – командует Маринка.
Смотрю по-другому. Не получается. А потом – получается. Я вижу прозрачный силуэт, а в груди – тёмное пятно.
Маринка тут же замечает, что я – увидел.
– Понимаешь, что это?
– Не знаю, – я качаю головой, – она больна?
– Нет... Ей просто очень плохо. Может, обидел кто. Может, переживает. То, что ты видишь – это печаль на сердце… Тоска на душе.
Я понимаю. Смотрю по-другому на всех прохожих. У кого-то совсем нет печали на сердце, у кого-то чуть-чуть. У девушки больше всех.
Маринка ускоряет шаг и догоняет печальную девушку. Я спешу за ней.
Я уже привык, что прохожие нас не видят, но как-то всё таки замечают, потому что с нами не сталкиваются. Если я остановлюсь посреди дороги – обходят. Вроде бы невзначай, не глядя.
Теперь мы идём по обе стороны от девушки, и люди расступаются перед нами, давая пройти. Со стороны, должно быть, выглядит забавно и непонятно – для одного человека такой широкий коридор в толпе…
Маринка кладёт руку ей на плечо. Девушка на секунду вздрагивает, оглядывается – но ничего не замечает и идёт дальше. Маринка – рядом.
Я смотрю. Печаль на сердце начинает медленно таять.
Наверное, все читали или слышали выражение "посветлел лицом"? И я слышал – только раньше не видел. А вот теперь увидел. Девушка светлеет лицом, начинает улыбаться. И спину распрямляет – она, оказывается, сутулилась…
– Ну, вот и всё, – напряжённым голосом говорит Маринка, и останавливается.
Я смотрю девушке вслед – смотрю по-другому. Теперь у неё в груди нет тёмного пятна.
Я поворачиваю голову, и смотрю на Маринку. По-другому. Она – не прозрачная, а ярко-сияющая, так, что приходится щуриться. А глаза у неё грустные и уставшие. И я понимаю, что эта грусть – ну, не её.. А та самая.
– Ты понял, что и как надо делать? – спрашивает Маринка.
Я киваю. Я всё понял. Ну, или почти всё.
***
Вообще, в свободное время, если удаётся собраться всей толпой, мы чаще всего говорим о том, что мы делаем и как мы это делаем.Делимся интересными случаями, спорим.
Лиза, например, часто со всеми спорит. У неё есть своя теория о том, что мы – тёмные ангелы. Ангелы печали. Что нам эта печаль нужна для того, чтобы существовать.
Дурацкая теория, прямо скажем. Во-первых, какие мы тёмные, если людям от того, что мы делаем, становится светлее? Во-вторых, никому из нас эта пакость не нужна. Если много печали на себя за один раз стянуть, потом долго ходишь как в воду опущенный, ничего не хочется, жить не хочется, пошёл бы и удавился, жаль, второй раз – никак…
А, разве я не сказал? Конечно, первый раз у каждого из нас уже был. Ну понятное дело, что мы не знаем, кто из нас удавился, кто с крыши спрыгнул, кто таблеток наглотался. Да это и неважно…
Важно то, что нам за это полагается.
Ну, вот это самое и полагается, собственно говоря. Ангелами работать. Не печали, что бы там Лизавета не говорила. Ангелами утешения, наверное, так это называется...
И знаете, что я вам скажу – лично я не жалуюсь. В Библии, к примеру, куда как пакостнее перспектива для самоубийц назначена.
А мы – вроде, с пользой вечность коротаем. Людям помогаем. Надо полагать, нашими стараниями таких, как мы, становится меньше.
Это правильно. И даже, наверное, справедливо.
***
Этого паренька я приметил ещё неделю назад. Тяжёлый случай. Еле-еле тогда удалось дело поправить, я потом полдня отходил. И вот – опять навстречу, и словно я не работал с человеком – на душе у него чернее ночи.
А Маринку я, как назло, сам полчаса назад домой отправил: ей сегодня тоже тяжко пришлось.
Поздняя осень, что вы хотите. Самое тяжёлое время. Сплошь душевные расстройства у людей.
Пошёл я с ним рядом. Джинсы с дырками на коленях, синяя куртка, ярко-жёлтая футболка с какой-то перекошенной рожей. Вполне нормальный парень, если в глаза не смотреть. А вот если смотреть, то тут и ангелом быть не надо, чтобы понять, что дело дрянь.
Начинаю работать. И понимаю, что этой пакости у него на душе – на пятерых хватит. Кошмар, да как же он до сих пор не свихнулся-то. Я чувствую, что сам уже не могу это вбирать в себя. И небо стало не синее, а серое, как рваная тряпка (хотя я-то помню, что на улице – ясный день), и дышать больно (хотя мне, как ангелу, дышать вообще не обязательно).
И вот в тот самый момент, когда я чувствую, что на пределе – я понимаю, что худо-бедно справился. Что ему уж легче, и хоть какая-то надежда на лучшее затеплилась.
Понятно, что ему по прежнему было плохо, и больно, но уже не так. Он шёл по улице, а не брёл, и даже по сторонам стал смотреть. А я тащился за ним – надо было запомнить, где он живёт, чтобы приглядеть на будущее. Мало ли что…
До подъезда я его довёл и хотел было распрощаться – квартира мне ни к чему – да ноги не держали. Захотелось просто сесть и посидеть, на лавочку. Как раньше, при жизни.
Сижу, в себя прихожу помаленьку. Девчушка мелкая рядом присела, с куклой играет. Тяжко – сил нет. Одно утешает, что тяжко мне, а не тому парню. А я переживу. Ну, то есть, не переживу, потому что уже не пережил. Ну, то есть, понятно.
– Тебя как зовут? – спрашивает девчушка.
– Дима, – отвечаю автоматом.
– А почему ты светишься? – следует вопрос.
И тут до меня доходит.
– Потому что я не совсем человек, – объясняю.
– Понятно, – кивает этот экстрасенс с косичками. Понятно ей, ну надо же…– А что ты тут делаешь?
– Сижу, – отвечаю. – Человеку хорошему вот только помог, теперь просто сижу. Отдыхаю.
– Расскажи сказку? – требует этот милый ребёнок.
И я уже было начал задумываться, какую сказку рассказать, как мимо меня прошла – она.
Ну как я её узнал… Я в тот момент не мог её не узнать: вся чернота в душе, что я выбрал из парня в жёлтой футболке, поднялась от её взгляда, искоса брошенного на девочку с куклой.
– В другой раз, обязательно, – говорю я, поднимаясь на ноги.
Я твёрдо знаю, куда она идёт. И так же твёрдо знаю, что ей туда идти сейчас не стоит.
– Ну пожалуйста, – останавливает меня жалобная просьба. Очень жалобная. На грани слёз. Дядя Дима, который светится, пообещал девочке сказку, и не рассказал…
Я опускаюсь рядом с ней и очень честным голосом говорю:
– Я обязательно приду ещё, и расскажу тебе сказку. А сейчас мне очень, очень нужно уходить. Хорошо?
– Хорошо, – кивает она, – но ты обещал.
– Я обещал, – подтверждаю я, и мы скрепляем наш договор рукопожатием.
Я захожу в подъезд и понимаю, что не слышу её шагов. И квартиры парня не знаю. Можно, конечно, сквозь стены по кругу глянуть, но это ж сколько времени займёт.
И в этот момент где-то на третьем этаже хлопает дверь. И стучат каблучки – вниз, быстро-быстро. Она. На глазах слёзы и губы дрожат. Смотрю по-другому. На сердце есть немного печали – в другое время, может, снял бы, а может и нет – по настроению.
Сбежала по лестнице, и нет её.
Теперь я знаю квартиру – только толку с того.
Захожу. Сквозь дверь, ясное дело. Он сидит на полу в прихожей, глаза закрыты. На губах улыбка. Есть такие улыбки, от которых мороз по коже пробегает – доводилось видеть? Если нет – я за вас искренне рад.
Честное слово, я просто не хочу смотреть, что у него на душе.
Наверное, так должна бы выглядеть чёрная дыра размером с человеческое сердце. Меня захлестнуло сразу и с головой, безнадёжно даже и пытаться что-то снять, убрать, помочь…
И всё-таки, я попытался.
…вынырнув из ниоткуда я осознаю, что стою напротив него и что-то кричу. А он меня, понятное дело, не слышит – он же не девочка с куклой…
Впрочем, вполне возможно, что если бы я был вполне живым и реальным – он бы не услышал тоже. Сейчас во всём мире был ровно один человек, которого он бы услышал – а этот человек сказал ему всё, что хотел, несколько минут назад.
Всё с той же мёртвой улыбкой на губах он поднимается и идёт в комнату. Я иду за ним, непонятно зачем, но всё ещё на что-то надеясь.
Зря.
Кажется, то, что висит на стене, называется катана. Впрочем, я совершенно не разбираюсь в оружии.
Нет.
Я кладу руку ему на плечо и на меня снова накатывается – это. Целая вселенная, полная безнадёжности и боли. Вместо воздуха – стеклянное крошево. Вместо света – хлопья чёрного снега.
Нет. Пожалуйста.
Да.
Вселенная взрывается.
***
Тишина. Я открываю глаза и какое-то время ничего не вижу – перед глазами мельтешат вспышки света.
Передо мной на кровати сидит парень. Вместо жёлтой футболки с рожей на нём белая рубашка, верхняя пуговица расстёгнута.
А вот джинсы те же самые - видать, любимые.
Парень смотрит на меня, часто моргая. В его глазах – недоумение.
Я облизываю губы, и говорю ему:
– Привет, новенький!