*
В российской системе морского дипломирования сохранились введенные в незапамятные времена категории квалификации судоводителей: «штурман малого плавания», «капитан малого плавания», «штурман дальнего плавания», «капитан дальнего плавания». Когда-то эти названия отражали объективную реальность: штурман малого плавания имел право служить помощником капитана на судне, совершавшем рейсы, скажем, в пределах Азовского моря, а штурман дальнего плавания – выходить в Средиземное или еще в какое далекое от родных берегов море. Эти названия давно утратили первоначальный смысл, но для «внутреннего» употребления еще годились. Однако с выходом морских специалистов на международный рынок рабочей силы они стали вызывать недоумение как работодателей, так и морских властей: какие, например, должности, на каких судах и в каких рейсах может занимать моряк с дипломом штурмана малого плавания? Может быть, на маленьких судах или в маленьких рейсах? Словом, стала жизненно необходимой радикальная реформа системы дипломирования моряков и рыбаков с тем, чтобы она полностью отвечала требованиям международных стандартов.
С первых дней работы в академии я в той или иной степени занимался этой проблемой, но теперь требовалось уже комплексное ее решение на государственном уровне.
Ведомство пообещало выделить солидное финансирование на разработку комплекта нормативных документов. Когда речь зашла о больших деньгах, к этой проблеме энергично подключился Бондарев. Исполнителями темы были оформлены не только руководители подразделений академии, но и представители заказчика, что делало сделку взаимовыгодной: сам поставил задачу, сам с собой согласовал, сам принял результат и сам же себе за это заплатил. Я тоже оказался зачисленным в состав исполнителей этой хоздоговорной темы, но никакого задания не получил. Прошел месяц, второй, но все так же нигде ход работы не обсуждался, обмена мнениями не проходило. Словом, дело обстояло так, что как будто бы если где-то что-то и делается, то в глубоком секрете.
Не привыкший к такой организации работ и не желая получать деньги неизвестно за что, я составил общую схему поэтапной разработки комплекта документов с выделением тех принципиальных вопросов, которые для этого требовалось решить. Схему передал доценту Яркову, который действовал от имени и по поручению Бондарева, но так и не получил никаких заданий на дальнейшее участие в работе. Я понял, что Бондарев попросту оттер меня от участия в руководимой им теме, по-видимому, опасаясь конкуренции с моей стороны. Действительно, ему было чего бояться, поскольку я на состоявшейся научной конференции на пальцах разъяснил ему полную несостоятельность одобренной им проработки одного из разделов темы доцентом Даниловым, который, по полному незнанию морского права, перепутал элементарные понятия. Словом, ни к Яркову, ни к Бондареву я больше по вопросу моего участия в хоздоговорной работе больше не обращался
Однако свою точку зрения на спорные вопросы, возникшие при проработке темы, я написал большую статью относительно законодательного закрепления норм международных конвенций о подготовке и дипломировании моряков и рыбаков. В этой статье обосновывалась и отстаивалась точка зрения, решительно противостоящая мнению Бондарева, Яркова и Данилова. Время показало, что я был прав.
*
Вступившая в силу новая редакция Международной конвенции о подготовке и дипломировании моряков потребовала проведения обучения и переподготовки по программе обеспечения безопасности и защиты морской среды всех членов судовых экипажей. Все моряки, начиная от самой младшей должности – практиканта, матроса, моториста или уборщицы – и до самой главной – старшего механика и капитана, были обязаны пройти курс начальной подготовки, которая охватывает следующие разделы:
способы личного выживания;
противопожарная безопасность и борьба с пожаром;
оказание первой медицинской помощи;
тревоги, учения, действия при авариях и предотвращение загрязнения моря.
Некоторым категориям моряков оказалось необходимым, сверх того, пройти дополнительную подготовку по расширенным программам: по спасательным шлюпкам и плотам, по медицинскому уходу за больными, по борьбе с пожарами.
Прохождение подготовки подтверждалось свидетельством международного образца, без которого моряки не допускаются к работе на судах.
Валишин тщательно следил за всеми документами Международной морской организации и подхватывал всякое новшество, от внедрения которого можно было получить материальную и моральную выгоду. По-видимому, он объяснил ректору, что развертывание при академии современного комплекса по начальной подготовке моряков сулит немалый и практически постоянный доход, в особенности с учетом того, что каждый моряк через пять лет должен повторно проходить курс начальной подготовки. Здесь могли бы пройти обучение тысячи моряков и рыбаков, ведь ближайший центр, отвечающий международным требованиям, находился в соседней Польше, и обучение там стоило бы значительно дороже, чем в нашей академии.
Когда я еще работал в морском тренажерном центре, Валишин командировал меня в Санкт-Петербург, где я познакомился с организацией начальной морской подготовки, побывав на учебно-тренировочном судне Балтийского пароходства. Многое из опыта петербуржцев было полезно перенять, а заодно и учесть те недостатки, которые связаны с самой идеей использования судна, отслужившего свой срок, для создания на нем учебно-тренировочного центра. Размещение такого центра на суше избавляло от необходимости содержать штат работников, не занятых непосредственно в процессе обучения, чтобы поддерживать судно в состоянии, пригодном для такого вида эксплуатации, и периодически производить его ремонт, словом, затрачивать дополнительно значительные средства. Правда, моя работа в тренажерном центре вскоре после этой командировки завершилась, и практического участия в развертывании учебно-тренировочного комплекса я не принимал.
А Валишин и Пимошенко проявили расторопность в создании комплекса, вложив в это немалые средства. Оборудовались учебные кабинеты с набором реального аварийного и спасательного имущества, приобретались необходимые спасательные плавучие средства, строился плавательный бассейн, создавался пожарный полигон с набором средств пожаротушения, изготавливался сварной отсек для отработки действий по заделке пробоин и борьбе с водой, организовывался центр медицинской подготовки. Я не очень интересовался этими работами – у меня своих забот хватало.
И вдруг на сорокалетнем юбилее моей педагогической деятельности выступил Валишин и – неожиданно для меня – сказал, что не видит другой кандидатуры, чтобы возглавить кафедру, которая будет обеспечивать обучение в создаваемом комплексе. Пимошенко, сидевший рядом с Александром Гусмановичем, согласно кивнул головой, и не было сомнения, что это их совместное предложение.
Новой была сама идея создания кафедры: ни в одном из учебно-тренировочных центров не существовало такого учебно-научного подразделения, как кафедра, а обучение вели инструкторы или капитаны-наставники.
Но гораздо более неожиданным было то, что предложение было адресовано мне. Валишин, конечно, знал, что я тщательно изучил документы, на основании которых должна проходить подготовка моряков, но это не помешало ему всего два года назад подвести меня под сокращение штатов. Может быть, теперь он хотел загладить свою вольную или невольную вину? И такими же чувствами руководствовался Пимошенко? Что-то плохо в это мне верилось. Какое же тут может быть рациональное начало?
Я вспомнил, что всего неделю-другую назад Пимошенко спросил мое мнение относительно кандидатуры доцента Розена на должность руководителя центра. Что я мог ему сказать? Розен – превосходный гидрограф, отличный электронщик, авторитетнейший преподаватель, на своем месте технического директора морского тренажерного центра он попросту незаменим, а для руководства новым комплексом особых технических знаний не требовалось. На эту работу скорее всего подойдет судоводитель, а поручать уважаемому Борису Самуиловичу осваивать совершенно новое дело – в его возрасте и с его здоровьем – попросту негуманно. Впрочем, последнюю фразу я вслух не произнес, но оно и так было понятно.
Похоже, что Пимошенко и Валишин были со мною согласны, и, по-видимому, перебирали возможные кандидатуры из числа преподавателей-судоводителей. А таких кандидатур в наличии было очень немного. Бондарев – но он занят своими деканскими обязанностями. Данилов – за время работы в академии никак особенно себя не проявил. Рамм – он бы мог, но и возраст у него почтенный, и часто он стал болеть в последнее время. Остается – кто?..
Однако месяц проходил за месяцем, тренажеры и учебные кабинеты комплекса активно оборудовались, но никаких попыток привлечь меня к этой работе не предпринималось, даже, вроде бы, как раз наоборот: мои попытки вникнуть в происходящие события встречались с холодной любезностью – не лезь, мол, не в свое дело. И на самом деле, думал я, мало ли кто что пообещал, а пока что я – «человек со стороны».
Наконец, когда в новом комплексе уже начались занятия с первыми наборами моряков, меня пригласил проректор по учебной работе Вадим Валентинович Калашник и предложил написать заявление на занятие должности заведующего кафедрой.
*
Вопрос, который я задал Вадиму Валентиновичу, только на первый взгляд казался невинным: «На чье имя писать заявление – Пимошенко или Валишина?».
Заявление на имя Пимошенко означало бы, что новая кафедра будет структурным подразделением в составе академии.
Заявление на имя Валишина – значит, кафедра будет в составе морского тренажерного центра – акционерного общества закрытого типа, имеющего все атрибуты самостоятельного юридического лица: наименование, печать, текущий счет в банке и прочее.
Колесник уверенно ответил: «Конечно, пишите на имя Пимошенко».
Нужно было определить круг ответственности кафедры. В моих мыслях фигурировала первая в стране, а, может быть, и в мире, кафедра безопасности мореплавания. Главной целью этой кафедры должна была бы стать разработка теоретических вопросов управления безопасностью и практическая подготовка как курсантов академии, так и специалистов флота. На новую кафедру, кроме обеспечения начальной морской подготовки и обучения на радиолокационном тренажере, по моему мнению, должны быть переданы с других кафедр курсы безопасности мореплавания, морского права, охраны труда, медицинской подготовки и экологические дисциплины.
Я изложил Калашнику свои соображения, он с ними согласился. Оформили их в виде проекта приказа по академии, и я отправился к ректору. «А это еще зачем?» – недоуменно спросил Александр Петрович и жирными черными линиями вычеркнул из перечня закрепленных за кафедрой дисциплин и безопасность мореплавания, и морское право, и всю экологию. «Ну, – подумал я, – если не удалось закрепить за кафедрой безопасность мореплавания как учебную дисциплину, пусть она хоть в названии кафедры сохранится». Название кафедры ректору тоже не понравилось, но я сослался на международные конвенции, во исполнение требований которых создавалась кафедра, и он неохотно согласился. Еще он потребовал включить в круг ответственности кафедры повышение квалификации моряков. Но ведь существовал целый факультет повышения квалификации во главе с деканом. Я полюбопытствовал: «А как же факультет повышения квалификации? В каких отношениях будет с ним новая кафедра?». Пимошенко с досадой на мою непонятливость ответил: «Ни в каких, они занимаются своим делом, а вы будете заниматься своим».
Составленное экономистом академии, Нонной Васильевной, положение об оплате труда предусматривало вузовские ставки для всем сотрудников кафедры и, сверх того, надбавку «за особую важность выполняемой работы». Кроме того, «при выполнении плана подготовки специалистов» полагалась еще премия. Но плана подготовки вообще-то не существовало, и на вопрос – в каких случаях будет выплачиваться премия – Нонна ответила что-то вроде «там поглядим».
Еще с одним вопросом пришел я к Калашнику: «Как оплачивать работу преподавателей кафедры с курсантами академии?». Обучение для моряков флотских организаций было платным, они либо сами вносили в кассу требуемую сумму, либо судовладелец перечислял ее на счет академии. Для курсантов академии обучение начальной подготовке было частью учебного процесса, не требовавшей от них никакой оплаты. Так что же – за обучение курсантов платить преподавателям по одним ставкам, а за работу с платным контингентом – по другим? Я считал, что такое решение было бы несправедливо, что при работе как с моряками плавсостава, так и с курсантами все преподаватели должны получать зарплату в соответствии с разработанным положением, то есть с надбавками и премиями.
Решение Вадима Валентиновича совпало с моим мнением.
*
Выданный Балтийскому морскому тренажерному центру сертификат министерства транспорта свидетельствовал о том, что центр по материально-техническому и методическому обеспечению учебного процесса, подготовке инструкторско-преподавательского состава отвечает требованиям к учебно-тренажерным центрам, осуществляющим подготовку лиц морских профессий по начальной морской подготовке и по расширенным программам, а лицензия давало право вести обучение.
Любопытная получалась картина: лицензию получил морской тренажерный центр, от имени которого выдаются свидетельства о прохождении подготовки, а подготовку в соответствии с требованиями международной конвенции проводят работники другой организации – кафедры безопасности мореплавания, структурного подразделения академии. Какие бы то ни было руководящие или надзорные функции морского тренажерного центра по отношению к кафедре безопасности мореплавания не установлены никаким документом.
Такая нестыковка носит не только отвлеченно теоретический характер, но имеет вполне определенные юридические последствия практического свойства. Если лицензию на право подготовки получает тренажерный центр, то на каком основании подготовку фактически ведут преподаватели, работниками этого центра не являющиеся? И кто несет ответственность за качество подготовки – академия или тренажерный центр?
И еще одна нестыковка просматривалась: плата за обучение поступает в кассу академии и зачисляется на ее банковский счет, а свидетельства выдает тренажерный центр, у которого в банке свой собственный расчетный счет. Создавалось впечатление, что эта неразбериха чем-то была выгодна ректору, и это с самого начала настораживало.
Пимошенко неоднократно демонстрировал схему, в которой морской тренажерный центр значился как подразделение в составе академии, но документально это никак не было оформлено. Чтобы исключить возникшее противоречие, я подготовил проект договора, по которому лицензированный тренажерный центр как бы нанимает академию (в лице нашей кафедры) для осуществления преподавательской деятельности в принадлежащем ему учебно-тренировочном комплексе. Я считал, что такой договор снимет имеющее место противоречие и установит распределение ответственности. Валишин, как мне показалось, отнесся к моей идее одобрительно и не возражал против заключения такого договора, но Пимошенко и слушать об этом не хотел. Так и остались юридически не оформленными отношения между академией и центром.
*
Когда я был назначен исполняющим обязанности заведующего кафедрой безопасности мореплавания (по совместительству с основной работой на кафедре судовождения), кафедры, собственно говоря, как таковой еще не было. Не было ни закрепленных аудиторий, ни принятого на подотчет имущества, ни самого помещения кафедры, хотя было уже восемь преподавателей и трое сотрудников, должностное положение которых еще никак не было определено.
Среди преподавателей и сотрудников кафедры старейшим был Михаил Александрович Дементьев, капитан 1 ранга в отставке. У нас с ним давно уже возникли общие интересы: он нередко приглашал меня посмотреть его подборку материалов по характерным аварийным случаям или обменяться мнениями по поводу выполнения требований Международной морской организации.
Дементьев уже несколько лет проводил занятия с курсантами перед их направлением на первую плавательную практику, примерно по той же программе, по которой теперь должна была проводиться начальная морская подготовка. По странной прихоти ректора, эти занятия не включались в сетку расписания и проводились по воскресеньям. На это, впрочем, Михаил Александрович не сетовал – по воскресеньям так по воскресеньям, но, занимая должность заведующего лабораторией, пытался добиться, чтобы ему предоставляли двухмесячный отпуск, положенный преподавателю, а не месяц, как лицу учебно-вспомогательного состава. Он даже обращался в профсоюзный комитет, однако содействия не добился – профком никогда не вступал в разногласия с администрацией.
Теперь, с созданием кафедры, он получил должность старшего преподавателя, а, значит, и право на желанный двухмесячный отпуск.
Для занятий с курсантами Дементьев своими силами создал кабинет по борьбе за живучесть и спасательным средствам, не затратив на это ни копейки из средств академии. Регулярно посещая стоявшие в рыбном порту суда, он каждый раз привозил то спасательный круг, то раздвижной упор, то какие-то ржавые железяки – струбцины, болты с крюками и барашками, скобы. Это имущество, которое нельзя было приобрести обычным путем ни за какие деньги, он тщательно очищал от ржавчины, окрашивал – что надо, в синий, что надо – в красный цвет – и укреплял на стендах, надписи на которых сам старательно выписывал.
Однако с созданием учебно-тренировочного комплекса его кабинет был ликвидирован, а все его собранное годами имущество, которое даже не числилось за академией, забрали в учебные классы комплекса, даже не спросив Михаила Александровича и тем обидев его.
Другой преподаватель кафедры, Николай Аркадьевич, когда-то был моим учеником, но с тех пор прошла уже четверть века. В академию он пришел с должности сменного капитана-механика на судах портового флота, и накопленный им опыт обещал быть полезным на новом месте. У Николая просматривались очевидные педагогические способности: уравновешенный и сосредоточенный, он умел без напряжения овладеть любой аудиторией, обстоятельно вникнуть в любую мелочь. Даже Дементьев, скупой на похвалу, отзывался о нем как о толковом специалисте и перспективном преподавателе. К тому же, всегда получалось так, что, когда нужно было внести исправление в расписание занятий или подменить заболевшего преподавателя, это делал Николай Аркадьевич.
Врач Слободчук, кандидат медицинских наук, уже год проработал на кафедре судовождения и теперь переводился на новую кафедру. Придя из системы здравоохранения, в которой он проработал много лет, он еще неловко чувствовал себя в преподавательской среде, хотя в аудитории с курсантами или слушателями у него проблем не было. В этом учебном году на факультетах академии из-за наложения учебных планов удвоилась нагрузка по медицинской подготовке, но Слободчук безропотно тянул лямку.
По совместительству работали на полставки три офицера военного факультета, кроме того, из соседнего военно-морского училища был приглашен занимавший там должность профессора специалист по борьбе с пожарами на судах. Единственная проблема, которая возникала с совместителями, – это согласование расписания занятий по нашей кафедре с их занятостью на основной работе. Тут, как всегда, помогал разобраться Николай Аркадьевич.
Новый радиолокационный тренажер для обучения судоводителей безопасному расхождению судов в море был приобретен академией взамен старенького, прослужившего уже два десятка лет. Академия (а не морской тренажерный центр) получила лицензию на право обучения на этом тренажере, что стало еще одним источником дохода, который приносила кафедра. Преподаватель Красиков, который уже несколько лет занимался на тренажере с курсантами, охотно перешел на нашу кафедру с кафедры Кулагина. Поток судоводителей флота, приходящих для обучения на нашем тренажере, был небольшим, но стабильным
*
Проблема учебно-вспомогательного состава кафедры с первого же дня работы стала моей головной болью. В известных мне учебно-тренировочных центрах все виды обучения осуществлялись инструкторами или капитанами-наставниками. В вузовских структурах такие должности не предусмотрены, но как же нам быть с теми сотрудниками, которые должны обеспечивать работу тренажеров и осуществлять их техническое обслуживание? Конечно, они будут и непосредственно участвовать в процессе практического обучения, в особенности в той части, которая касается соблюдения требований техники безопасности. Они должны дублировать преподавателей при проведении занятий на объектах повышенной опасности, таких, как бассейн, отсек по борьбе с водой, пожарный полигон.
Колесник предложил ввести для этих сотрудников должности заведующих лабораториями; они давали и приемлемую по меркам высшей школы зарплату, и более всего подходили к фактическому кругу их обязанностей.
Однако сотрудники, которым были предложены должности завлабов, при первой же встрече со мною выразили недовольство: их уже кто-то настроил на требование дополнительной оплаты за проведение занятий на закрепленных за ним участках. Не помогли ни мои разъяснения насчет двойной зарплаты – по сравнению с прочими завлабами в академии, – ни обещание ежемесячной премии.
Обслуживание бассейна и отсека по борьбе с водой и обеспечение проведения тренировок на них осуществлял Василий Степанович, пожилой отставник, в прошлом – капитан 3 ранга. Мое разъяснение об оплате труда его огорчило, но отношений между нами не испортило: военная косточка, он привык подчиняться дисциплине.
Степаныч любил и досконально знал свое заведование. Он пожаловался мне на недоделки и непродуманность некоторых моментов при проектировании тренажеров. Отсек по борьбе с водой не оборудован громкоговорящей связью, поэтому переговариваться с находящимися внутри него моряками приходилось, подавая команды жестами через стекло иллюминатора. Воду в бассейне требовалось довольно часто заменять, а наполнять его можно только глубокой ночью, иначе весь район остается без воды. Значит, надо было либо ночевать на работе, либо просить людей, которые никакой ответственности не несли, – а вдруг недоглядят и переполнят бассейн? Тельфер – грузоподъемное устройство, с помощью которого имитировался подъем человека из воды вертолетом, не проходил освидетельствование, без которого его эксплуатация недопустима, и те, кто в академии за это отвечает – главный механик и инженер по технике безопасности – отмахивались от Степаныча, как от надоедливой мухи.
Борис Борисович, который командовал пожарным полигоном, по поводу оплаты сразу же заявил мне, что его обманули, когда приглашали сюда на работу, а мои разъяснения принял с нескрываемой обидой. Профессиональный пожарный, он хорошо знал свое дело, в тонкостях владел секретами тушения пожаров. Его заведование – полигон – представлял собой открытую площадку за корпусами академии, на которой из двух большегрузных морских контейнеров была сооружена камера задымления. Обучающиеся должны отрабатывать в ней действия в изолирующих дыхательных аппаратах, в том числе и в полной темноте. Неподалеку находился большой поддон, в который заливалась горючая жидкость. На тренировках она поджигалась, и моряки обучались применению огнетушителей разных типов, тренировались в использовании систем водяного и пенотушения. Каждую неделю Борис Борисович возил на заправку использованные огнетушители и баллоны дыхательных аппаратов.
К Нине Павловне, последней из завлабов, я шел уже с некоторой осторожностью. Ее положение как обеспечивающей обучение по разделу «Оказание элементарной первой медицинской помощи» отличалось от положения других завлабов тем, что занятия в медицинском центре не были связаны с повышенной опасностью и не требовали подстраховки со стороны другого специалиста. Я был совсем не против того, чтобы сделать Нину Павловну штатным преподавателем, почву для чего я и хотел прощупать, направляясь к ней.
Она встретила меня настороженно и с первых же слов заняла наступательную позицию, требуя, кроме заведования лабораторией, почасовой оплаты за проводимые занятия. Я попросил Нину Павловну рассказать о ее опыте работы и осторожно осведомился об образовании. Она ответила, что у нее незаконченное университетское образование, но все документы уничтожил бывший муж, с которым она теперь в разводе. Академическая справка? Да, она несколько раз запрашивала свой университет, но ей так и не ответили. Конечно, это вызвало у меня сомнения; работая раньше деканом факультета, я довольно часто занимался составлением академических справок, запрашиваемых бывшими студентами, не завершившими обучение. Я поинтересовался также у начальника отдела кадров, на что та ответила, что в ее личном деле нет никаких документов об образовании, даже об окончании школы медсестер. Она уже сообщала об этом ректору, но получила гневную отповедь неизвестно за что.
Через несколько дней я во дворе академии столкнулся с Пимошенко нос к носу, Перемежая речь матерными ругательствами, он с неожиданным озлоблением потребовал, чтобы я со своими придирками оставил в покое Нину Павловну, которая создала кабинет медицинской подготовки, и не мешал ей работать. Тирада Пимошенко удивила меня не только по форме, но и по содержанию: ведь я еще нигде не успел высказать какое-либо свое к Нине Павловне отношение, да, признаться, на тот момент оно у меня еще и не сложилось.
О склонности профессора – доктора технических наук к ненормативной лексике я был уже наслышан, но тут впервые она была проявлена по отношению ко мне. Я еще не успел толком начать исполнение обязанностей заведующего, а уже удостоился яростной вспышки ректорского негодования, да еще в такой безобразной форме. Что случилось? Почему Пимошенко так резко сменил доброжелательное ко мне отношение на неприкрытое проявление враждебности? Может быть, потому, что к Нине Павловне у него было особое отношение из-за того, что он регулярно ходил к ней на уколы? Может быть, что, с учетом информации от начальника отдела кадров, я наступил на его больную мозоль? Но все это не могло быть оправданием для несдержанности, и, скорее всего, дело было не в Нине Павловне, а в чем-то ином, связанном с моим вступлением в новую должность. Пимошенко ожидал от меня чего-то иного, а я с первых шагов не показал понимания его скрытых от меня намерений.
*
Вдоль коридора второго этажа то туда, то обратно энергичным шагом, сверкая лакированными ботинками, то и дело спешил куда-то с озабоченным лицом Ефентьев, занимавший в академии должность помощника проректора по дополнительным видам обучения (притом должности самого такого проректора не существовало). Полномочия Ефентьева никому не были известны и не были закреплены никаким документом. Он имел беспрепятственный доступ в ректорский кабинет, и даже сторожившая вход секретарша, находившая для каждого недоброе слово, всякий раз встречала его появление ласковой прапорщицкой улыбкой.
Его чувство ревности ко мне было вполне объяснимо. Ефентьев мог считать комплекс своим детищем: он проявил незаурядный талант снабженца, отыскивая ходы в любые инстанции, опекал реконструкцию помещений и строительство бассейна, подобрал сотрудников, которые обеспечили проведение занятий еще до официального создания кафедры и теперь вошли в ее состав. Я же не принимал никакого участия в создании материальной базы учебно-тренировочного комплекса, но после его ввода в эксплуатацию был назначен заведующим кафедрой, ответственным за его использование. А Ефентьев остался как бы ни при чем.
Однако многое было сделано Ефентьевым второпях, с недоделками и ошибками, даже сверх тех, о которых мне доложил Василий Степанович. Из-за плохой гидроизоляции в бассейн попадала загрязненная талая вода. Из-за неверно составленного технического задания устройство для спуска шлюпки на воду было спроектировано так, что пользоваться им оказалось невозможно. Но если многие технические недоработки могли быть со временем более или менее безболезненно устранены, то с нарушениями, касающимися живых людей, сложилось положение похуже. К моменту моего назначения занятия шли уже второй месяц, а лица учебно-вспомогательного персонала никак не были оформлены принятыми на работу, условия оплаты их труда не были установлены и никакой зарплаты они не получали. Что пообещал им Ефентьев – так и не знаю, но эти обещания и явились источником недовольства завлабов своим положением, а расхлебывать заваренную им кашу предстояло мне. Надо было оплатить уже выполненные ими труды, но начальник отдела кадров категорически отказывалась оформлять прием на работу задним числом – это противоречило законодательству. Ефентьев не очень пытался скрыть ехидное торжество: вот, дескать, взялись за это дело, так сами и разбирайтесь. От завлабов мне пришлось выслушивать нелестные слова, которые, по справедливости, следовало бы адресовать Ефентьеву..
Мы с Колесником нашли более-менее законный выход в том, чтобы оплатить проделанную работу по почасовым ставкам. В итоге заведующие лабораториями получили намного больше, чем если бы оплата шла согласно штатному расписанию. Ефентьев преподнес это завлабам как свое благодеяние. Казалось бы, они должны быть довольны, но появился новый повод для недовольства: работу во времена правления Ефентьева хорошо оплатили, а почему теперь нельзя и дальше платить им, как почасовикам?
После создания кафедры Ефентьев стал напористо вмешиваться в ее работу, прежде всего, препятствуя использованию оборудования комплекса для проведения занятий с курсантами. Он запретил проводить занятия с курсантами в учебных кабинетах с оборудованием, необходимым при обучении по начальной морской подготовке. Кстати, именно эти две аудитории с подачи то ли Валишина, то ли Ефентьева были вычеркнуты ректором из проекта приказа о закреплении помещений за нашей кафедрой и оставлены за тренажерным центром. Командуя через мою голову, Ефентьев запретил завлабам давать курсантам применять огнетушители или надевать гидрокостюмы – пусть учатся «вприглядку». Колесник и Пимошенко на словах поддерживали меня в заботах о необходимости полноценной практической подготовки курсантов, но фактически положение мало изменялось.
А когда в первый раз был подготовлен проект приказа о премировании сотрудников кафедры, Пимошенко жирной черной чертой вычеркнул мою фамилию. Никаких претензий мне высказано не было, проект буква в букву соответствовал утвержденному ректором положению, и обращаться к нему за разъяснениями я счел ниже своего достоинства, тем более что на подпись приказ носил Ефентьев.
*
Дементьеву было за что не любить «помощника проректора»: тот пренебрежительно относился к курсантам, командовал там, где в этом никакой надобности не было, и, к тому же, безапелляционно забрал годами накапливавшееся имущество кабинета борьбы за живучесть. А специалист он был, по мнению Михаила Александровича, вовсе никакой. Своей неприязни Дементьев не скрывал, нередко распространял ее и на ректора. Николай Аркадьевич не поддерживал рассуждений на эту тему, а других слушателей, кроме меня, у заслуженного ветерана вроде бы не было. Получив приказ ректора, я глазам своим не поверил: должность старшего преподавателя сократить, а Дементьева уволить. Еще раз оскорбила бесцеремонность: такие вопросы в обход заведующего кафедрой не могут решаться. Я обратился к Пимошенко: Дементьев – самый опытный преподаватель на кафедре, а без этой должности мы просто не сможем обеспечить обучение. Ректор, не дав мне договорить, ответил раздраженно: «Он получает большую военную пенсию, нечего его жалеть».
Злопамятность, несомненно, была отличительной чертой Пимошенко. Нет, он не забыл надоедливых попыток Дементьева доказать свое право на преподавательский отпуск и жалоб в профком. Но донес же кто-то о его ворчании!
Конечно, «сокращение штатов» было надуманным предлогом. Через несколько дней после увольнения Дементьева была вновь открыта только что ликвидированная ставка старшего преподавателя, но уже не для уволенного ветерана.
А Ефентьев вскоре еще более укрепил свое положение: кроме поста помощника проректора в академии он получил еще должность заместителя директора в морском тренажерном центре. Зачем это понадобилось директору центра, Валишину, я объяснить себе не мог.
*
Чтобы получить моральное право руководить кафедрой, а заодно и на себе проверить, как ведут обучение мои сотрудники, я решил пройти вместе с очередной группой моряков полный курс начальной морской подготовки. Все упражнения на тренировках выполнил успешно, хотя, по правде говоря, в 65 лет было тяжеловато в гидрокостюме взбираться из воды на плот и, натянув на физиономию маску изолирующего дыхательного аппарата, искать предмет, оставленный в задымленном помещении.
Что касается качества обучения, то и преподаватели, и заведующие лабораториями были на высоте. При разборе занятий я высказал несколько мелких замечаний, все восприняли их спокойно, только Нина Павловна взорвалась: «Как вы смеете унижать женщину, подумаешь, что-то не так сказала!?». Подобная реакция на замечание заведующего кафедрой, признаться, была мне в новинку.
Сам я подключился к лекциям и тренировкам по разделу «Способы личного выживания». Цель обучения по этому разделу – подготовить моряка к тому, чтобы он смог спастись и выжить после аварии, такой, как столкновение, пожар, затопление судна. Сначала я включился в подготовку курсантов, а затем перешел и к работе с моряками судовых экипажей.
В плавательном бассейне с каждой группой в составе до 10-12 человек проводился инструктаж, затем моряки надевали непромокаемые гидрокостюмы и сверху – спасательные жилеты, а мы с Василием Степановичем проверяли правильность их надевания. Это было очень важно, потому что при неправильно надетом гидрокостюме вовнутрь него попадала вода, а неверно надетый жилет мог привести к тому, что в воде он переворачивал человека вниз головой.
По команде наши подопечные спускались по трапу в воду, медленно, чтобы оставшийся в гидрокостюме воздух постепенно вышел из него. В воде отрабатывалось плавание «в позе эмбриона», с поджатыми к подбородку коленями, – так сводятся к минимуму теплопотери. Опять-таки по команде плавающие в бассейне соединялись «в кольцо», обнявшись руками и переплетя ноги – это также способствовало сокращению теплопотерь. Затем нужно было подплыть к спасательному кругу и нажать на него так, чтобы опрокинуть его через голову на себя. Поплавав в бассейне, моряки поочередно подгребали к надувному спасательному плоту и резким рывком забрасывали свое тело в его внутреннее помещение. Поблаженствовав внутри плота, они снова спускались в воду и поднимались по трапу на край бассейна. Здесь мы с Василием Степановичем показывали, как прыгать в воду с высоты. Надо руками крепко прижать спасательный жилет сверху, иначе при попадании в воду его сила плавучести, направленная противоположно силе веса тела, может привести к тяжелой травме. Придерживая жилет, зажать нос и прикрыть рот; закрыть глаза и шагнуть в воду «солдатиком».
Это нехитрое упражнение у некоторых курсантов – очень немногих – вызывало панический страх. Таким приходилось очень подробно еще и еще раз, объяснять, что ничего плохого с ним не произойдет, что это поможет спастись в случае катастрофы, а сам по себе прыжок вызывает даже приятные ощущения. Только нельзя было ни в коем случае ни пугать, ни стыдить оробевшего юношу, ни, тем более, применять силу. И действительно, молодой человек, мявшийся несколько минут на краю бассейна, после первого прыжка радостно подплывал к борту и прыгал еще и еще раз.
Затем отрабатывался подъем из воды при спасании вертолетом. Степаныч, управляя тельфером, подводил спускаемую на тросе кресло-беседку к находящемуся в воде человеку. Спасающийся подтягивался, устраивался на сиденье (что не очень удобно в гидрокостюме и спасательном жилете), фиксировался в кресле ремнем с карабином и жестом «Вира!» давал команду на подъем.
Бывалые моряки с полной серьезностью относились к тренировке в бассейне, а курсантов она настолько увлекала, что некоторые норовили придти еще раз. Те же, которые по какой-либо причине в свою очередь придти не могли – то ли по болезни, то ли из-за службы в наряде – приходили упрашивать, чтобы их пустили с другой группой.
*
Работа кафедры безопасности мореплавания началась при полном отсутствии собственного имущества. Хотя в приказе ректора значилась комната, выделенная для преподавательской, Валишин не спешил ее передавать нам, поэтому во время перерыва преподавателям некуда было придти. Потом, наконец, помещение было освобождено, но это была пустая комната. Ефентьев по моей просьбе сделал заказ на мебельной фабрике, но, пока мебель не завезли, надо было находить какой-то выход из положения. Я узнал, что на складе хранились парты, полученные для аудиторий создаваемой кафедры организации перевозок, и упросил их заведующего лабораторией одолжить нам несколько парт во временное пользование.
Первым приобретением нашей кафедры стал сейф, собственно говоря, не сейф даже, а небольшой металлический шкаф, который был необходим для хранения бланков свидетельств и другой особо важной документации. В магазин я поехал вместе с методисткой Ириной Петровной, заранее выбравшей подходящий сейф и оформившей оплату покупки. Ящик был хоть и небольшим, но тяжелым, и я не без усилия погрузил его в багажник своего «Мерседеса». Следующим приобретением, по предложению Ирины Петровны, стали зеркало, электрический чайник и набор чайной посуды. Потягивать кофеек во время перерыва стало обычным для преподавателей занятием.
Без компьютера на кафедре было совсем невмоготу. Ирина Петровна бегала в тренажерный центр, чтобы отпечатать расписание или еще какую бумажку, но там нередко аудитории были заняты, и приходилось подолгу ожидать, когда они освободятся. Получив от ректора, после неоднократных обращений, разрешение приобрести компьютер, мы подыскали подходящий по сходной цене и привезли из торгующей фирмы счет с указанием срока оплаты. Однако прошло месяца два, а счет все лежал без движения, хотя я еще и еще раз напоминал и ректору, и главному бухгалтеру. Наконец, счет был оплачен, но когда Ирина Петровна явилась с ним в продающую фирму, ее завернули: срок платежа истек, а за прошедшее время, в связи с инфляцией, цена в рублях выросла. С тем я и пришел к ректору. Он при мне позвонил руководителю фирмы и целых полчаса убеждал его, доказывая, что тот обязан отпустить товар по указанной в счете цене, увещевал и угрожал, и до тех пор не положил трубку, пока его настойчивость не возымела действие. Закончив разговор, он, искренне довольный, обратился ко мне: «Ну вот, если бы не я, они бы содрали с нас эту разницу в цене».
*
Ректор непрерывно требовал увеличивать пропускную способность учебно-тренажерного центра. По его поручению я выполнил расчеты, которые показали возможность увеличения числа занимающихся параллельно групп до восьми при двухсменных занятиях. Но набирать больше двух – трех групп в неделю никак не удавалось. Не помогали ни объявления в газетах, ни переговоры с судовладельцами.
В городе действовало еще несколько учебно-тренажерных центров, владельцы которых вовсе не были заинтересованы уступать их функции кому бы то ни было. А созданный в морском колледже – бывшей средней мореходке – новый учебно-тренажерный центр успешно прошел государственную сертификацию и стал нашим серьезным соперником, прежде всего потому, что стоимость обучения там была хоть не намного, но ниже, чем у нас.
Морякам, в общем-то, было совершенно безразлично, внесен или не внесен в международный реестр морских тренажеров учебно-тренировочный центр, выдавший им свидетельство. Они шли туда, где за получение свидетельства требовалось платить поменьше.
Понятно, что это вызывало постоянное раздражение Пимошенко. Он требовал от меня усилить работу по привлечению контингента обучаемых, а в конкурентной борьбе пытался максимально использовать административный ресурс. По его инициативе была создана комиссия, которая проверила качество подготовки в учебно-тренировочных центрах прибалтийского региона. Хотя комиссия, фактическим руководителем которой был Ефентьев, и установила, что они не имеют необходимого для обучения оборудования и не соответствуют требованиям Международной конвенции, она так и не сумела добиться, чтобы хоть один из конкурирующих с нами центров был лишен ведомственной лицензии и закрыт. Они продолжали выдавать свидетельства о прохождении подготовки, а капитан порта не имел законных оснований для отказа в признании таких свидетельств.
Однако объем работы у нас все-таки возрастал, и он требовал привлечения новых преподавателей.
*
Повышенная зарплата на кафедре безопасности мореплавания привлекала чаще всего людей, для этой работы мало пригодных. Обращались с предложением своих услуг преподаватели кафедры судовождения – бывшие военные моряки, не имеющие никакого представления о требованиях международных конвенций, во исполнение которых осуществлялась подготовка. Останавливал меня в коридоре инженер по технике безопасности, тот самый, который уклонился от проведения освидетельствования злополучного тельфера, и, переминаясь с ноги на ногу, прозрачно намекал, что он был бы не прочь подработать. Наконец, пришел ко мне Борис Иванович Ривочкин, с которым я почти два десятка лет назад расстался в Новороссийске. За эти годы его жизненный путь проделал очередной зигзаг: он простился с Новороссийском и снова оказался в Калининграде. Вполне естественно, что он обратился в Балтийскую академию. Борис Иванович был принят на работу, но уже первый год его преподавания закончился скандалом. На экзамене по навигации он выставил «двойки» всей группе – двадцати пяти курсантам. А курсанты написали жалобу на плохое его преподавание, которую опубликовала областная газета. Разбирательство сложилось не в пользу Ривочкина, и ему пришлось оставить академию. Теперь он работал гражданским преподавателем в высшем военно-морском училище, но там его не устраивали ни положение, ни зарплата. Говорят, он сильно выпивал, что подтверждало его серое, помятое лицо, в глазах уже не хищный, как прежде, а какой-то тусклый блеск, и что бы он ни говорил, слышалось все то же, как когда-то: «Киньте мне кость». Нет, не было у меня никакого желания «кидать кость» Ривочкину.
А на кафедру были приняты преподавателями один за другим несколько моряков, давно уже заработавших дипломы капитанов дальнего плавания – Махонько, Левкин, Жемков. Почти все они были моими учениками разных лет, относились к делу исключительно серьезно и после непродолжительной стажировки приступили к самостоятельному проведению занятий. Я от души благодарен этим скромным морякам; они легко находили общий язык с капитанами и механиками, боцманами и курсантами, всеми теми многими сотнями людей, которых международные конвенции обязали пройти через конвейер обучения.
Ирина Петровна не успевала справляться с навалившейся на нее горой работы. Она проводила запись моряков на обучение, формировала группы, готовила проекты приказов на зачисление и выпуск обучающихся, составляла расписания, разводила прибывших моряков по аудиториям, контролировала учет проведения занятий, давала в газеты объявления, печатала на компьютере и нашу документацию, и те бумаги, которые, никого не спрашивая, давал ей Ефентьев. А тут еще Валишин решил разгрузить сотрудницу своего тренажерного центра и бесцеремонно перепоручил нашей методистке заполнение свидетельств о прохождении обучения и регистрацию их выдачи. Бедная Ирина Петровна не успевала со всем этим справиться и брала удостоверения домой, где до глубокой ночи вписывала в них каллиграфическим почерком имена, фамилии и прочие данные. Не раз она умоляла меня принять вторую методистку, должность которой была предусмотрена штатным расписанием, но ректор разрешения не давал. Когда я все-таки обратился к нему уже с конкретной кандидатурой на эту должность, он, выслушав меня в приемной на ходу, увлек в коридор и там, брызгая слюной, выпалил гневную тираду, состоявшую исключительно из нецензурных выражений.
Как было совместить эту внезапно вылившуюся враждебность, да еще в такой непристойной форме, с ничтожностью повода? Согласие в приеме на работу или отказ в нем – рутинный управленческий акт, совершенно не требующий взрыва эмоций. Я-то думал, что Пимошенко прибегает к так называемой ненормативной лексике только в общении с глазу на глаз, без свидетелей. Нет, я был неправ. Институт повышения квалификации прогорел, и теперь его собственность передавалась академии. С Бестужевым, его – теперь уже бывшим – директором, моим старым знакомым, я повстречался у дверей ректорского кабинета. Анатолий Самуилович пребывал в состоянии душевного потрясения от того, как только что в его присутствии Пимошенко кричал на своих проректоров.
*
На момент ликвидации института повышения квалификации его педагогический корпус состоял из трех преподавательниц иностранных языков, которые, чтобы прокормиться, еще подрабатывали в частных фирмах. «Сократив» так нужного для подготовки моряков Дементьева, ректор предписал принять на нашу кафедру этих милых женщин, которых решительно нечем было занять. Рядом, в тренажерном центре у Валишина, и так работали две «англичанки», которые появление возможных конкуренток встретили враждебно. Пошел я к заведующей кафедрой иностранных языков: «Возьмите, – говорю, – моих “англичанок”». Встретил категорический отказ: у них не только полностью укомплектованы штаты, но есть уже и очередь жаждущих попасть на работу. А что касается организации при их кафедре курсов на платной основе, то преподавателей, готовых вести такие курсы, у них гораздо больше, чем требуется для обеспечения скудного спроса.
Что только мы ни делали, чтобы обеспечить занятость наших новых коллег! И объявления в газете давали, и в каждой группе обучающихся по программе начальной подготовке предлагали морякам подучиться языку, без которого на судах под иностранным флагом не обойтись, и связывались с организациями, осуществляющими международные автоперевозки, – все без толку. В конце концов, удалось сформировать две крохотных группочки из желающих повысить познания в английском языке. А вот с третьей преподавательницей, специальностью которой был немецкий язык, совсем не повезло – желающих изучать немецкий язык так и не нашлось. Только спустя несколько месяцев вынужденного простоя удалось убедить ректора сократить эту ставку.
Непростая ситуация сложилась и с подготовкой по расширенной программе «Медицинский уход за больными». Моряков, направленных для обучения по этой программе, в первое время было очень мало: приходилось проводить занятия даже тогда, когда набиралась группа всего из двух – трех человек. Но даже при таком скромном количестве обучающихся одному доктору Слободчуку было невозможно справиться, так как он был загружен работой с курсантами и моряками по разделу «Оказание элементарной первой медицинской помощи». В помощь ему я привлек еще двух медиков: полковника медицинской службы – главного специалиста военно-морского госпиталя, и врача скорой помощи, имевшего высшую категорию по двум специализациям. Оба этих врача были загружены на своей основной работе, но они всегда умели договориться, кому из них и когда проводить у нас занятия. Слушатели отзывались о них самым лучшим образом, и за их курс я всегда был спокоен.
Ефентьев сообщил мне, что он договорился с судовладельцами о направлении к нам на обучение по расширенной программе медицинской подготовки большой группы командного плавсостава, с которой наличными силами нам было бы уже не справиться. Мне повезло: удалось пригласить перейти к нам на полную ставку еще одного врача, кандидата медицинских наук.
Однако «везение» быстро обернулось своей противоположностью. Время шло, а обещанный Ефентьевым наплыв обучающихся так и не произошел. Преподавателей-совместителей нечем было загрузить, и мне пришлось сообщить им, что академия вынуждена отказаться от их услуг. Мне было бесконечно стыдно перед этими уважаемыми людьми, которые, поверив моим прежним обещаниям, надеялись не только долго и успешно сотрудничать с нами, но, возможно, в будущем перейти к нам на основную работу.
*
Я пытался найти логику отношения ректора ко мне как исполняющему обязанности заведующего кафедрой безопасности мореплавания – и не мог.
Почему, после прилюдно высказанного мне предложения занять должность заведующего кафедрой, назначение на эту должность затянулось настолько, что даже занятия начались без меня?
Почему, едва ли ни с первого дня моего вступления в эту должность, ректор, обычно державшийся в общении со мной в рамках приличий и, во всяком случае, внешне вполне доброжелательно, теперь то и дело допускал оскорбительные выходки, словно провоцируя меня на встречную резкость?
Почему ректор дважды за год собирал заседания кафедры, на которых мне публично устраивался разнос, явно мною не заслуженный?
Оба этих заседания проходили по одному и тому же сценарию. После моего краткого отчета о проделанной работе выступали один за другим Ефентьев, Валишин и Пимошенко. Никто из них по сути учебного процесса не сказал ни слова; обвинения в мой адрес сводились к тому, что я не занимаюсь шлюпочной станцией (она была расположена на другом конце города и ею занимался – кстати, весьма неудачно – сам Ефентьев);
что не выпускаются пособия по предметам обучения (а в такой короткий срок завершить их создание было физически невозможно);
что не разрабатываются документы по формам, которые приняты в морском тренажерном центре (это непременно поминал Валишин, но я не раз говорил ему, что по сути эти документы нам не требуются, а по форме мы не являемся подразделением его центра);
что мы не работаем по привлечению контингента обучаемых (это конек ректора).
Все эти замечания не касались главного: кафедра создана, кафедра работает, возложенные на нее функции выполняет полностью. А критика в мой адрес выглядела скорее как нападки не то чтобы личного свойства, но имеющие в виду что-то такое, вслух не высказанное (кроме, конечно, выступлений Ефентьева, который чувствовал мою неприязнь из-за его бесцеремонного вмешательства в дела кафедры и отвечал мне тем же).
Я предполагал, что, может быть, Валишин потому поддерживал Пимошенко в нападках на меня, что стремился стать его наследником на посту ректора. При всем при том в обиходе у нас с Валишиным сохранялись добрые отношения. Я не раз заводил с ним разговор о необходимости каким-то образом узаконить характер взаимоотношений между кафедрой и тренажерным центром. Он кивал мне, но назавтра присылал свою сотрудницу – инженера по стандартизации, которая передавала очередное его требование втиснуть заведенные на кафедре бумаги в прокрустово ложе документированных процедур, установленных международными стандартами управления качеством продукции. Все это напоминало мне прежние соцобязательства, с той только разницей, что обязательства, даже «расширенные», можно было уместить на одном листочке, а комплект документации по управлению качеством разрастался в толстые тома, пользы от которых было ничуть не больше.
Похоже, что ректор ждал от меня каких-то шагов, то ли демонстрирующих личную ему преданность, то ли сулящих – опять-таки лично ему – какую-то ощутимую выгоду. Я был недогадлив. И тогда прозвучала команда «фас!».
Была сформирована комиссия под руководством проректора по экономической работе Палецкого, обязанного ректору своим положением и беспредельно ему преданным. Палецкий вместе со столь же ревностной сотрудницей планово-экономического отдела кинулся искать у меня нарушения финансовой дисциплины, хотя к финансам прямого отношения я не имел, а все действующие на этот счет положения, в соответствии с которыми я осуществлял деятельность кафедры, были разработаны совместно с проректором Калашником и утверждены Пимошенко. Любопытно, что сам Колесник ни разу ни слова не произнес в защиту этих положений, когда меня за их соблюдение разносил Пимошенко.
Палецкий сразу же потребовал от меня предоставить отчетность по тем формам, учет по которым на кафедре за ненадобностью не велся, а о фактически используемых формах, которые полностью отражали проводимую работу, он и слушать не хотел. Для заполнения отчетности по требуемым Палецким формам нужно было заново пересчитать все данные о работе преподавателей за истекшие четырнадцать месяцев и разнести их в новые формы. Растерявшаяся Ирина Петровна, которая контролировала ведение журналов, конечно же, не могла справиться с этой работой «немедленно», а, как назло, запуталась в цифрах и даже толком не смогла распечатать сводные данные на компьютере. А, что самое главное, эта «отчетность» ровным счетом ни о чем не говорила.
В разгар проверки я угодил в больницу с сердечным приступом. В больнице навестил меня верный Абиола, так ни на шаг и не продвинувшийся в своей аспирантской подготовке.
Попав в больницу, я незамедлительно передал Букатому просьбу организовать замену моих занятий по кафедре судовождения, что, вообще говоря, и без того входит в обязанности заведующего кафедрой. Ничего для этого Букатый не сделал, и часы занятий безвозвратно пропали.
Когда я снова вышел на работу после трех недель болезни, ни слова о результатах проверки ни от Палецкого, ни от кого другого я не услышал. Заведующий учебной частью рассказал мне, что ему удалось прочитать положенный на стол ректору акт проверки, в котором значилась какая-то смехотворная сумма обнаруженного несоответствия, кажется, девяносто рублей.
Я написал заявление об освобождении от заведования кафедрой безопасности мореплавания с легким сердцем: кафедра была создана и работала, как исправный часовой механизм.
*
Прошло довольно много времени, пока я, кажется, понял, в чем была причина тех странностей, которые были связаны с моим пребыванием в должности заведующего кафедрой безопасности мореплавания. Я думаю, что именно мои попытки разобраться в отношениях между кафедрой, академией и тренажерным центром и предложения о переводе этих отношений в правовую плоскость послужили импульсом к возникновению негативного отношения Пимошенко ко всей моей деятельности в должности заведующего кафедрой. Но дело было вовсе не в моментах личного характера, просто как ректор, так и Валишин за моим упорством в этих попытках видели значительно большую опасность, чем та, которая существовала в действительности.
Модель развития ситуации представляется мне теперь следующим образом.
В ноябре мне было сделано предложение занять должность заведующего кафедрой. Предложение сделал Валишин, потому что тогда ни у него, ни у Пимошенко не было сомнений в том, что кафедра будет структурным подразделением морского тренажерного центра.
В январе морской тренажерный центр получил лицензию на право обучения по программе начальной морской подготовки и дополнительным программам.
С получением лицензии вопрос о проведении обучения перешел в практическую плоскость. Несложные подсчеты (выполненные и осмысленные только теперь!) привели к выводу, что этот вид обучения сулит получение огромной и постоянной прибыли. Но! Вот тут-то и появилось это самое «но».
Морской тренажерный центр – это закрытое акционерное общество, ЗАО, коммерческая организация. И как коммерческая организация облагается всеми видами установленных государством налогов. Большая прибыль – это большие налоги, а большие налоги – не только утрата полученных от клиентов средств, но и вынужденно высокая стоимость обучения; ведь цель всякого коммерческого предприятия – получение прибыли. А высокая стоимость обучения – низкая конкурентоспособность. Вот тут и крутись, как хочешь.
Не знаю, кому первому пришла в голову эта мысль – то ли Пимошенко, то ли Валишину, то ли обоим сразу – ведь они были искушенными людьми в разного рода предприятиях. А мысль такова: надо сократить потери от налогообложения. Как это сделать? Вот так: академия как высшее учебное заведение имеет большие налоговые льготы. Значит, нужно сделать так, чтобы плата за обучение поступала в кассу академии и зачислялась на ее банковский счет. Просто, как все гениальное. А то, что лицензию имеет не академия, а тренажерный центр – кому до этого дело? Никакой проверяющий не разберется, где академия, а где тренажерный центр, тем более что везде и всюду будем показывать, что тренажерный центр – составная часть академии. Изобретатели оригинального способа уклонения от налогов еще и подбадривали себя тем, что академия владеет контрольным пакетом акций тренажерного центра и, значит, вольна делать, что хочет.
На самом-то деле они знали, что их комбинация противозаконна. Но – кто не рискует, тот не пьет шампанское! Лишь бы никто не упирал на юридическую разделенность академии и центра. Значит, пора создавать кафедру, но уже, конечно, в составе академии – ведь зарплата ее преподавателям и сотрудникам будет выплачиваться из средств, получаемых академией. Решение созрело в марте, и тогда мне было предложено написать заявление.
*
А еще не назначенный завкафедрой первый же вопрос задает подозрительный: «Кому будет принадлежать кафедра – академии или тренажерному центру?». Ну, может быть, он ничего такого не имел в виду, не стоит опасаться.
Но буквально на следующий день после назначения он уже прямо говорит о той самой разделенности академии и центра, а еще через несколько дней предлагает проект договора, при заключении которого это обстоятельство становится достоянием гласности! Он что, не понимает, что делает? А, может быть, понимает, и тогда становится крайне опасен! И в этом случае опасно и просто убрать его; уж он-то, человек, судя по всему, в правовых вопросах искушенный, может принести такие большие неприятности, что, как теперь модно говорить, «мало не покажется».
Значит, надо добиться, чтобы он сам ушел.
А он, как назло, хорошо работает, на вызывающую грубость особенно не реагирует, публичного разбора не боится, а о разнице между академией и центром постоянно продолжает высказываться. Что остается? Поймать его на финансовых злоупотреблениях! В переходный период, когда что-то было еще без него, а что-то уже при нем, когда тот же доктор Слободчук часть срока работал на одной кафедре, а другую часть – на другой, да при этих тюхах – методистках, как их характеризует Ефентьев, наверняка что-нибудь напутали. Палецкий своей должностью дорожит, да и не раз показывал свою преданность, а в помощь ему дадим экономиста, а вести разговоры с проверяемым ей строго-настрого запретим. Что? После дотошной проверки она подала «по собственному желанию»? А вот и сам он, голубчик, после больницы принес «по собственному желанию». Значит, и страхам нашим конец, а то ведь пошел бы с заявлением не в ректорат, а в прокуратуру.
В этот раз – пронесло.
*
Взятки – постоянный предмет обсуждения в разговорах о высшей школе. Еще во времена работы во Владивостоке, когда я вел занятия с «вечерниками – ускоренниками», перед каким-то праздником, когда меня не было дома, некие неизвестные лица вручили жене для передачи мне большой пакет, в котором оказалась бутылка коньяка, бутылка шампанского, баночки икры и крабов. Разумеется, выяснять, кто привез этот презент и кому его возвратить, было совершенно бессмысленно… Можно ли было рассматривать это происшествие как получение взятки?
Слухи о существующей в академии коррупция постоянно ходили, но напрямую я с нею не сталкивался. Взяток мне никто не предлагал, за руку я никого не поймал.
Впрочем, было несколько эпизодов, что называется, «на грани фола».
На государственном экзамене некий заочник отвечал на вопрос по мореходной астрономии. Впрочем, «отвечал» – это сильно сказано. Не сказав ни слова по существу вопроса, он после нескольких несвязных фраз с ужасом уставился на меня. Понимая, что состояние ступора на экзамене отнюдь не такое уж редкое явление, я простейшими дополнительными вопросами пытался вернуть его во вменяемое состояние. Мои попытки не достигали успеха, но я вдруг заметил, что слушаю этого заочника я один, а остальные преподаватели отошли в сторону и издалека наблюдают за нашей, с позволения сказать, беседой. С этим заочником, как ни странно, я раньше не встречался, а взгляды моих коллег выдавали озабоченность происходящим. Я подошел к столу комиссии и взял зачетную книжку заочника. Его фамилия мне ничего не сказала, но какое-то шестое чувство подсказало мне – да это же зять Лушникова! Собственно говоря, не шестое чувство, а то, что, входя в аудиторию, где шел экзамен, я видел беспокойно ожидающую у дверей дочку Евгения Михайловича, которая работала на одной из кафедр академии. Ведь я же знал, что она вышла замуж за выпускника средней мореходки – студента нашего заочного факультета! Ну, не знает он мореходной астрономии, авось проживет и дальше без нее.
Но почему я с ним не встречался по поводу морского права – дисциплины, закрепленной за мной? Листаю зачетку – вот оно, морское право, написано – «зачтено», и дата стоит, совсем свежая. Но, позвольте, чья же там подпись? Подпись поставил преподаватель кафедры Кулагина, отставной офицер – подводник, любитель выпить, отличавшийся разве что безграмотными репликами на научно-технических конференциях. Но к морскому праву он никакого отношения не имеет. И замдекана заочного факультета превосходно знает, что для получения зачета по морскому праву следует направлять заочников ко мне и ни к кому другому. Ну, может быть, это только для зятя Лушникова пошли на такое нарушение? Перелистываю лежащие на столе зачетки. Во всех остальных стоит подпись Каргополова, который вел этот предмет раньше, и эти заочники сдавали зачет еще в пору его преподавания, – а вот опять, свежая дата. А вот снова подпись того «подводника».
Замдекана, к которому я пришел выяснять отношения, ничего внятного сказать не мог. Я, наверное, проявил малодушие, но у меня не было ни надежды, ни желания довести дело до конца.
В другом случае я попытался все-таки вывести махинаторов на чистую воду. Но вот что из этого получилось.
Пришел ко мне студент – заочник со странной фамилией Бут и сказал, что для своей дипломной работы он выбрал тему из числа предложенных мною: «Процедуры контроля судов государством порта и опыт их применения». Тема на то время была весьма актуальна, Бут уже не первый год работал на судах и вполне мог с нею справиться. Я поставил свою подпись на его заявлении о закреплении за ним этой темы и через несколько дней снова встретился с ним, вручив ему задание на выполнение дипломной работы и оговорив, как положено, все необходимые вопросы. Заявление Бута завизировал заведующий кафедрой, и через три дня по представлению декана заочного факультета тема была закреплена приказом ректора.
Прошел месяц с небольшим. Бута я не раз видел, но он как-то избегал разговора со мной, чему я не придал никакого значения, пока случайно не обнаружил, что вышел новый приказ ректора, опять-таки по представлению декана заочного факультета (фактически и в первом, и во втором случае представление подписывал замдекана). Этим приказом за Бутом закреплялась уже другая тема: «Интеллектуальная система управления в судовождении», и руководителем назначался доцент Бондарев. Спрашиваю Букатого – известно ли ему как заведующему кафедрой о замене согласованной с ним темы и руководителя? Нет, ничего не известно.
Не только для меня не было секретом, что «новая» тема разрабатывалась Бондаревым как диссертационная. И Бут по уровню своей подготовки мог в лучшем случае переписать предложенный ему текст. Снова Бондарев! Мне вспомнилось, как года три назад он сыграл столь же незавидную роль в протаскивании моего дипломника, завалившего свою работу. А замдекана – что он, не знал, что для замены темы не было никаких оснований и что такая замена, втайне от назначенного руководителя и от заведующего кафедрой, недопустима? У меня оставался один-единственный вопрос: кто получил от Бута взятку – доцент Бондарев или замдекана, или оба сразу?
Я написал рапорт на имя проректора Калашника с просьбой провести служебное расследование и привлечь виновных к ответственности.
Несмотря на мои последующие напоминания, рапорт никаких последствий не имел.
*
Принимать зачеты – точнее, выставлять их – дело нехитрое. Если курсант в течение семестра выполнил все предусмотренные программой задания, проделал лабораторные работы и защитил отчеты по ним, выступал с сообщениями на семинарских занятиях, – получи зачет и занимайся другими делами. Проволочка возникала только с теми, кто выполнял задания не в срок.
Чтобы обеспечивался нормальный рабочий ритм и не создавался завал из задолженностей в последние дни семестра, я обычно применял нехитрый прием. При защите отчетов за последнее задание в первую очередь приглашал на краткое собеседование тех, кто уже отчитался за все предыдущие работы. А последним ко мне подходил тот, кто имел наибольшее количество задолженностей, причем он не мог защищать последующую работу, пока не отчитался за предыдущую. Курсанты быстро сообразили, что затягивать с отчетами невыгодно, и в конце семестра мне оставалось только проставить в каждой строке ведомости и в зачетных книжках слово «зачтено».
Однако по морскому праву у курсантов трех специальностей – судомехаников, холодильщиков и радиоинженеров – учебными планами никаких практических занятий в течение семестра не было предусмотрено, а по окончанию семестра изучение дисциплины заканчивалось зачетом. Нормами времени на проведение зачета отводилось от 0,25 до 0,35 часа в расчете на одного курсанта. В трех потоках этих специальностей насчитывалось около 150 человек, то есть отведенное на зачеты время в сумме составляло 40 – 50 часов. Получалось, что неделю подряд без продыха я должен был сидеть и принимать зачеты с утра до вечера, поскольку семестр у всех заканчивался практически одновременно.
Приведенные подсчеты дают весьма заниженную сумму, так как было бы непозволительной самоуверенностью считать, что курсанты, не подвергавшиеся никакому контролю в ходе семестра, отчитаются с первого захода. Следовательно, почти наверняка было бы сорвано начало экзаменационной сессии.
Мне были известны случаи, когда преподаватель, оказавшийся в подобном положении, требовал, чтобы курсант для получения зачета предоставлял полный конспект лекций. А чтобы конспект не передавался от одного курсанта к другому, доцент насквозь протыкал конспект шилом.
Не нравилась мне такая «методика». Не профессорское это дело – тыкать шилом, подобно сапожнику. Да и вообще правила высшей школы не требуют от учащихся обязательного ведения конспектов.
Предвидя подобную ситуацию, я еще в начале семестра объявил, что курсанты, которые посещали все лекции, получат зачет «автоматически». Я исходил из предположения, что у таких курсантов какой-то минимум знаний отложится в памяти.
После такого объявления нередко ко мне подходил то один, то другой курсант и просил не считать его прогульщиком, потому что он стоял в суточном наряде. А лекцию он перепишет. Были и такие случаи, что курсанты-подвахтенные все равно приходили на лекцию, хотя имели законное право отдыхать.
Недели за две до окончания семестра я передал в каждую учебную группу список вопросов, вынесенные на зачет. После последней лекции раскрыл журнал, в котором отмечал присутствующих на каждой лекции, вызывал с зачетками поочередно всех курсантов, не пропускавших лекции, а потом и тех, кто пропустил только один раз. Очередь на зачет сразу уменьшилась, по меньшей мере, на треть.
Остальных же приглашал к себе по одному и предлагал ответить на два-три вопроса из списка. Чаще всего первая попытка бывала неудачной, и я отправлял неподготовленного курсанта на следующий заход, в конец очереди.
Через два-три дня сотрудницы библиотеки удивленно рассказали мне о невиданно возросшем спросе на учебники по вопросам права.
*
После моей болезни мы с женой крепко задумались о нашем будущем. Дети в поисках лучшей работы уехали в Израиль, и в России у нас, в сущности, не осталось родственников. Случись что – и похоронить будет некому. С тяжелым сердцем мы приняли решение об отъезде. Процедура оформления документов прокрутилась на удивление быстро.
Некоторые из наших друзей, и в первую очередь Букатый, восприняли наше вынужденное решение едва ли как не измену родине.
Я не считал возможным оставлять по себе плохую память, и в последние месяцы работы в академии с головой окунулся в разработку тех методических документов, оставить которые после себя считал моральным долгом. За несколько недель было закончено написание учебного пособия «Способы личного выживания», а редакционно-издательский отдел его растиражировал. Теперь курсанты перед своей первой плавательной практикой могут не только на слух воспринимать изучаемый материал, но и воспользоваться этой небольшой книжечкой.
Еще раньше я разработал программу и методические указания для заочников по дисциплине «Безопасность мореплавания». Ее роль далеко выходила за пределы обозначенного на обложке предназначения. По существу, в ней впервые была изложена та концепция безопасности, которую я разработал и которой придерживался. Тот преподаватель, который придет после меня, уже не окажется на пустом месте, как я когда-то.
Аналогичную работу я проделал, написав новую программу и методические указания для заочников по дисциплине «Морское право». Она полностью ориентирована на изучение самых современных законодательных актов и международно-правовых документов и, безусловно, будет исключительно полезна преподавателям-новичкам, которые придут мне на смену.
*
Давно подмечено, что преподаватель подобен торговцу. Будь у него шикарный супермаркет или жалкая лавчонка, он хочет сбыть побольше своего товара да продать подороже.
Плата за товар – внимание студентов, курсантов или слушателей к преподносимым знаниям, живое участие в процессе их постижения, осмысление их необходимости в последующей деятельности.
Я торговал девиацией, навигацией, астрономией, да мало ли чем еще.
Я всегда старался подать свой товар лицом.
Я не испытываю ни тени самодовольства: многое следовало бы сделать лучше, нередко я бывал неправ, иногда проявлял неоправданную суетливость, порой был не в меру осторожен, где-то, может быть, покривил душой.
Что же, жизнь нельзя повторить с начала. Я сделал свое дело.
Пусть другие сделают его лучше меня.
Время от времени мне снится один и тот же страшный сон: прозвенел звонок, а я не знаю расписания. Ни номера аудитории, в которую я должен идти, ни темы занятия, ни даже названия дисциплины, которую я обязан вести. Во сне я отправляюсь к диспетчеру, в учебную часть, но то не могу дойти до нее, то дверь там оказывается запертой. Ощущение ужаса охватывает меня, я просыпаюсь с тяжелой головой, не сразу восстанавливая способность отличать сон от яви, и еще долго воспоминание о ночном кошмаре преследует меня.
Так, наверное, шахтеру снится рушащаяся крепь, моряку – вырастающее из тумана встречное судно, летчику – не реагирующий на его усилия руль высоты…
Так глубоко въелись в подсознание за сорок с лишним лет преподавательской работы профессиональные страхи. Иногда мне снится заведующий кафедрой, с которым я никак не могу найти общего языка, реже – ректор, точнее, не фигура ректора, а какие-то его неприятные мне распоряжения или высказанные мнения, и совсем редко – студенты и курсанты, из тысяч фамилий которых в памяти сохранились лишь немногие единицы.
Порой я пытаюсь понять, хорошо это или плохо, и прихожу к выводу, что, должно быть, это – защитная функция памяти. Возможно, и курсантские фамилии, и курсантские лица спрятаны в ПЗУ – постоянном запоминающем устройстве мозга – где-нибудь глубоко-глубоко, и извлекаются оттуда в ОЗУ – оперативное запоминающее устройство – только под действием какого-нибудь сильного раздражителя, например, при внезапной встрече с бывшим своим учеником. Но такие встречи теперь стали не просто редки, но не случаются вовсе. Потому что выпускники мои – там, а я – здесь.
А иногда я читаю во сне лекции по тем дисциплинам, которые мне довелось вести в морских учебных заведениях, чаще там, где начинал преподавательскую деятельность – в средней мореходке, реже – в институтах и высших морских училищах (теперь они стали университетами и академиями). После такой лекции я просыпаюсь со сладостным ощущением возврата молодости, и какое-то время меня не оставляет тихая грусть.