Я - сэнсей. Часть четвертая

Часть четвертая

С годами человек набирается опыта, становится мудрее, умеет больше. Но с годами сужается дорожка, по которой предопределено идти, все меньше возможность отойти хоть вправо, хоть влево – кому ты там нужен?

Я в полной мере ощутил на себе этот парадокс судьбы, возвратившись в Калининград. Выбор мест, в которые я мог бы обратиться в поисках работы, был крайне ограничен, тем более что мне уже за шестьдесят.

Конечно же, прежде всего я обратился в училище, в котором я раньше работал. Теперь, в соответствии с требованиями времени, это уже не училище, а Балтийская государственная академия рыбопромыслового флота. А проректором по учебной работе в нем Лушников, во многом из-за которого я покинул эти стены. Делать нечего, отправился я к Евгению Михайловичу. Выложил перед ним две блестящие характеристики – одну за подписью Олейникова, другую – губернатора Камчатской области. Я запасся ими, предвидя возможное участие в конкурсе на замещение преподавательской должности. Лушников внимательно прочитал обе бумаги, поинтересовался моими опубликованными работами и пролистал мое руководство по курсовому проектированию. «Сейчас пока что вакансий нет, – заключил он, – но весной они, должно быть, появятся, так что заходите». До весны было еще очень далеко.

Более десятка лет назад я предложил вниманию издательства рукопись практического руководства по девиации магнитных компасов. Издательство отправило рукопись на рецензию в институт повышения квалификации. Откуда пришел обрадовавший меня ответ за подписью директора института Маточкина, содержащий незначительные, легко устранимые замечания и предложение издать это руководство у них в институте. Я внес в рукопись исправления и отправил ее в институт. Вместо ожидаемого запуска книжки в работу – ведь я учел все замечания – началась какая-то маловразумительная переписка с институтом. Находясь в Калининграде в отпуске, я зашел в институт в надежде разобраться в ситуации, и был удивлен, услышав от Маточкина, что книжка им не подходит, вот если бы я согласился переделать ее в учебное пособие для курсов повышения квалификации, тогда бы мое предложение рассмотрели. Напрасно я ссылался на его же обещание, из-за которого я забрал книжку из издательства, да и написал-то я именно практическое руководство для капитанов судов, а учебное пособие – это уже совсем другой разговор. Я пытался найти компромиссное решение, ссылаясь на первоначальное предложение Маточкина, но он не стал вникать в подробности, а подписал ответ, в котором приписал мне отказ от издания.

Так что я не очень-то надеялся на помощь Юрия Семеновича Маточкина, который теперь стал губернатором, главой администрации области. Но, кто знает, может быть, это та соломинка, которая поможет удержаться на поверхности. А вдруг поможет рекомендация его коллеги – камчатского губернатора?.

С трудом получив у Юрия Семеновича короткую аудиенцию, я обратился к нему с просьбой помочь получить работу, на которой мои знания и опыт могли бы приносить пользу.

Начертав на бумажке «Прошу оказать содействие», Маточкин переадресовал меня к своей заместительнице – вице-губернатору и к руководителю отдела науки и высшей школы. Я несколько раз навестил их. Такое равнодушие было написано на их лицах, что я оставил свое к ним хождение, понимая полную его бесполезность.

Одна из сотрудниц областной администрации порекомендовала мне обратиться к ее мужу, директору школы, или, как модно стало называть, лицея. Этот директор всячески хотел мне показать, какими большими делами он ворочает, какие большие деньги там крутятся, какие влиятельные лица его поддерживают. У меня создалось впечатление, что он меня хочет обворожить, не раз назначая мне встречи и самозабвенно рассказывая о своих достижениях. В конце концов, это восторженное глухариное токование мне надоело, и я в упор спросил его, что же он может мне предложить. Он назвал мне смешную должность с еще более смешной зарплатой. Я пообещал подумать и больше к нему не пришел.

Не найдя понимания в одном лицее, я отправился в другой – морской лицей при Балтийской академии. Им руководила Галина Александровна Бокарева, в годы моей работы в училище – доцент одной из кафедр. За прошедшие годы она достигла больших высот: защитила докторскую диссертацию по педагогическим наукам, получила ученое звание профессора, стала заведующей кафедрой и руководителем аспирантуры, и сверх всего этого, создала морской лицей. Ректор Пимошенко ценил Галину Александровну. Ее усилиями в академии был создан совет по защите кандидатских диссертаций, председателем которого стал сам ректор. Одна за другой в совете защищались диссертации по педагогическим наукам, руководителями которых были то Бокарева, то Пимошенко. Мои товарищи по прежней работе в училище отзывались о Бокаревой как-то нехорошо, хотя ничего конкретного не могли назвать, разве только то, что она жестко смела с дороги предшествовавшего заведующего кафедрой, да то, что она имела веское влияние на ректора, от нее зависящего, возможно, не только в подготовке аспирантов. Еще упоминали купленный недавно в Германии автомобиль, но кто в это время не обзаводился иномаркой, хотя, конечно, на преподавательскую зарплату на такие покупки не разбежишься.

Галине Александровне было приятно показать мне свое любимое детище. Она провела меня по лицею, зорко, но как бы исподволь, наблюдая, какое впечатление производят на меня ее достижения. Ей было что показать: недурное оснащение учебных кабинетов, класс персональных компьютеров, вышколенные преподаватели, ученики – в курсантской форме, воспитатели – командиры рот из бывших офицеров флота. Словом, я не мог не отдать должное ее стараниям.

Относительно моей работы Бокарева обещала подумать, проронив, что ей, возможно, потребуется преподаватель экологии. Я срочно взял в библиотеке и стал штудировать школьные учебники и другую литературу по этой дисциплине, но так и не дождался продолжения нашего диалога: при последующих встречах Галина Александровна вела себя так, как будто бы никакого разговора между нами не было.

Побывал я и в институте повышения квалификации, которым теперь, после избрания Маточкина на должность главы администрации области, руководил Бестужев. В последний год моей работы в Петропавловске ко мне как-то зашел Лукьянов. Безо всякого повода он раздраженно и зло отозвался о Бестужеве, которого все считали единомышленником и верным соратником Игоря Сергеевича, беспредельно ему преданным. Анатолий Самуилович встретил меня как сотоварища по той, камчатской жизни, но помочь мне ничем не мог: с разрушением системы повышения квалификации его институт оказался в состоянии полного упадка.

Как последний шанс, использовал обращение в среднюю мореходку. Увы, ничего, соответствующего моей квалификации, начальник училища предложить мне не мог.

*

Круг замкнулся. Впервые в жизни я ощутил, что значит быть безработным. Хорошо еще, что сын помог: для его фирмы я перевел с немецкого и английского несколько инструкций для пользователей бытовой техникой. Но это были так, небольшие разовые заработки.

Я еще раз пошел к Лушникову. Я уже знал, что одна вакансия в академии есть, но ее приберегают для каких-то неведомых мне целей. Терять мне было нечего, поэтому я со всей возможной настойчивостью напирал на то, что работа мне нужна не когда-нибудь потом, а именно сейчас. Евгений Михайлович отправился в кабинет напротив, к Пимошенко. Обсуждение в кабинете ректора продолжалось долго, но вот Лушников возвратился, и по его озабоченному лицу было видно, что разговор с Пимошенко дался ему нелегко.

«Ректор согласился дать вам должность заместителя директора РАЦ, – сообщил он. – Пройдите к Валишину. Переговорите с ним; если он не будет возражать, оформляйте документы».

РАЦ – это региональный аттестационный центр, хозрасчетное подразделение в составе академии, а кто такой этот могущественный Валишин, у которого даже ректор спрашивает разрешения? Оказалось, что Валишин, Александр Гусманович, – руководитель этого центра, по основной работе – доцент кафедры, которой руководил сам Пимошенко.

Валишин, представительная фигура которого и невозмутимый взгляд черных глаз создавали впечатление о его уверенности в себе, вкратце рассказал, чем занимается РАЦ.

Как известно, для допуска лиц командного состава к работе на судах, кроме рабочего диплома и его подтверждения капитаном порта, требуется еще удостоверение о проверке знаний по специальности. В базах рыболовного флота такую проверку осуществляют созданные в них комиссии. Однако в новых условиях, когда суда перешли в частную собственность, появились судовладельцы, которые по малочисленности персонала и его недостаточной квалификации не могут создать у себя такие комиссии. Поэтому для осуществления проверки знаний командного плавсостава решением министерства были созданы независимые от судовладельцев региональные аттестационные центры при морских учебных заведениях. Объективность проверок обеспечивалась также высокой квалификацией ведущих преподавателей – членов сформированных в этих центрах комиссий. За прохождение проверки взимается плата, на которые эти центры и существуют.

Мне тоже было что рассказать Александру Гусмановичу: оценка кадров – тема, которой я занимался десяток лет. В свое время под моим руководством были разработаны предложения по методике проверки знаний, часть из которых учтена в действующем положении.

Внешне Александр Гусманович никак не высказал отношения к моим словам, но на мое назначение на должность своего заместителя дал согласие. Итак, я приступаю к работе в новом качестве.

*

У меня сложилось впечатление, что кое-кто встретил мое возвращение в академию с опасением, что я вернулся с намерением претендовать на какую-нибудь руководящую должность, вплоть до ректорской. Не мог же я объяснять каждому, что ничего такого у меня и в мыслях не появлялось, просто я хотел получать средства к существованию, занимаясь тем, что умею делать – готовить молодых людей к их будущей профессиональной деятельности.

Вот стремительно вошел Букатый, с таким видом, как будто бы он принес радостную весть. «На факультете прошли выборы декана, выбрали Бондарева. А ваша кандидатура даже не была поставлена на голосование, потому что вы не являетесь преподавателем на факультете».

Это сообщение меня удивило вдвойне: во-первых, у меня и в мыслях не было выставлять свою кандидатуру, хотя бы потому, что для этого не было формальных оснований, а, во-вторых, было совершенно непонятно, чему радовался Виталий Михайлович, которого я до сей поры считал если не другом, то, по крайней мере, хорошим товарищем.

Собственно говоря, никаких конкретных функций Валишин мне не определил. Поэтому, потратив первый рабочий день на сборку полученного со склада письменного стола, я приступил к придумыванию себе занятий.

Осмыслив функции аттестационного центра, как я сам их понимал, я стал самостоятельно предпринимать действия, которые представлялись мне необходимыми. Поехал к Петру Григорьевичу Макарову, бывшему своему ученику-«ускореннику», теперь – капитану морского рыбного порта, по своей должности ответственному за безопасность всех приписанных к его порту судов. Согласовал с ним перечень программ проверки знаний, форму свидетельств о прохождении проверки. Затем занялся организацией составления программ проверки. К этой работе привлек ведущих специалистов академии, и готовые программы представил на утверждение Макарову.

Для проверки знаний судоводительского состава и подготовки к ней были нужны образцы всех действующих штурманских руководств и пособий, а также некоторый минимум морских навигационных карт. Все это я заказал в гидрографическом отделе Балтийского флота, и теперь уже мог предметно разговаривать с проверяемыми, а не предлагать им на пальцах демонстрировать свои знания.

Вскоре в РАЦ было спущено указание отдела кадров: предоставить инструкции с должностными обязанностями сотрудников. Составленные мною инструкции, в том числе и с обязанностями и правами директора центра, Валишин подписал, не читая.

В кабинет к ректору я принес на подпись какие-то бумаги. Александр Петрович Пимошенко, несмотря на адмиральские галуны на погончиках, походил скорее на бухгалтера, чем на профессора и ректора. Только нарукавников не хватало. С его импульсивной речью в каком-то диссонансе находились малоподвижные глаза, как бы оценивающие собеседника. Выслушав мой краткий доклад, он заговорил совсем о другом: «У вас там, на Камчатке, Борис Иванович эксперимент проводит с двухступенчатым образованием, а мы от этого отказались». А потом неожиданно сменил тему: «Вы там, у себя, слушайте, кто что говорит, какие слухи ходят, какие настроения, и рассказывайте мне, ладно?». Я даже растерялся от предложения стать осведомителем, высказанного без обиняков, в лоб, и выговорил что-то вроде: «У меня, вообще-то, совсем иные обязанности». Пимошенко не стал настаивать: «Ну, вы все-таки подумайте».

Больше к этому разговору ни он, ни я не возвращались.

*

Однако количество моряков, прибывающих для прохождения проверки, даже при наличии договоров с некоторыми судовладельцами, было незначительно и не могло окупить содержание центра. Стали с Валишиным искать дополнительные источники дохода.

Объявили, что можем проводить индивидуальные занятия по подготовке к прохождению проверки. Нашлись желающие; один хотел получше подготовиться по радионавигационным приборам, другой – по современным способам навигации, третий – по морскому праву. Для каждого подбирали квалифицированных преподавателей, которые добросовестно отрабатывали выделенные часы.

В одной из баз флота возникла необходимость в специалистах с дипломами судоводителей-механиков. Командиры с такой профессией были нужны для работы на портовых буксирах и некоторых других судах с автоматизированным управлением судовой энергетической установкой, на которых должности судоводителей и судомехаников совмещены. Я занялся составлением учебного плана, подысканием преподавателей, организацией разработки учебных программ. На обучение было направлено около десяти капитанов – судоводителей, а мы взялись подготовить их по судомеханической части. Все капитаны успешно прошли подготовку и получили необходимые дипломы.

Министерство транспорта, осуществляющее надзор за всеми судами торгового флота – кроме рыбопромысловых, обязало старший командный состав поднадзорных ему судов, а также руководителей служб, обеспечивающих безопасность мореплавания, пройти аттестацию на соответствие занимаемой должности. Аттестации должно было предшествовать повышение квалификации на курсах при подведомственных учебных заведениях. Калининградским организациям следовало направлять своих капитанов в Санкт-Петербург, ближайшее место, где действовали такие курсы. Для них это было крайне невыгодно: надо выплачивать командировочные, оплачивать проезд и проживание в гостинице. По ходатайству капитана Калининградского морского торгового порта Василия Григорьевича Беляева морякам поднадзорных ему организаций было разрешено пройти курсы повышения квалификации при нашей академии рыбопромыслового флота, хотя она и относилась к.другому ведомству.

Организацией курсов занялся наш аттестационный центр. Я съездил в Санкт-Петербург, в институте повышения квалификации при Государственной морской академии имени адмирала Макарова – моей альма-матер – добыл учебные планы и программы курсов. Планы и программы были весьма далеки от совершенства, у меня сложилось впечатление, что они создавались на скорую руку под оказавшихся в наличии специалистов. Посоветовавшись с ведущими преподавателями, откорректировал программы и предъявил их Василию Григорьевичу, который одобрил внесенные изменения.

В Калининграде одна из крупных организаций владела уникальными судами – мощными буксировщиками, способными транспортировать морские буровые платформы или плавучие доки, плавучим краном огромной грузоподъемности и другими. Отрадно было заниматься с толковыми и энергичными капитанами, большинство из которых были моими учениками полтора – два десятка лет назад. Лишь два человека, зачисленные на курсы, ни разу не появились на занятиях – начальник экспедиционного отряда морских судов, то есть глава всех этих капитанов, и его заместитель, отвечающий за безопасность мореплавания. Подошел срок экзаменов. Наша методистка уже заготовила на всех удостоверения об успешном завершении обучения, и заранее подписала их у ректора, а Валишин передал мне от этой пары, приглашение отметить в субботу выпуск: «Они приглашают покататься на яхте по заливу, очень хотят, чтобы вы с ними отдохнули». Я, конечно, отказался. Как я и предполагал, на экзаменах оба этих начальника не появились, а в понедельник Александр Гусманович пришел на работу с помятым лицом и еще долго не глядел мне в глаза.

Мы также занялись повышением квалификации лоцманов морского торгового порта. В их учебном плане, среди прочих, значилась дисциплина «Правовое обеспечение лоцманской деятельности». Специалист по морскому праву профессор Каргополов к этому времени уже уволился из училища, на мою просьбу не откликнулся, и вести этот курс было решительно некому. Я не считал себя специалистом по морскому праву и в поисках выхода обратился к командиру отряда лоцманов. У него оказалась в запасе ксерокопия с книжки молодого кандидата наук, который недавно защитил диссертацию как раз по этой теме. Как я ни отпирался, а пришлось все-таки взяться за это новое для меня дело, прибавив к сведениям, содержащимся в книжке, изложение некоторых относящихся к лоцманской деятельности положений международных конвенций. Чувствовал я себя неловко, но умудренные опытом управления судами лоцманы в вопросах права были, по-видимому, еще менее искушены, чем я, и слушали меня со вниманием. И даже задавали вопросы, на которые я, набравшись наглости, отвечал с уверенным видом.

Мы (читай – я) испытали неожиданно сильнейшее давление со стороны ректора, когда вышло постановление правительства об аттестации руководящего инженерно-технического состава по охране труда. Я не сразу понял, чем вызван этот напор: вроде бы охрана труда не по профилю академии, да и преподаватель у нас по этому предмету один-единственный, скромный отставник без степеней и званий. А в техническом университете была даже кафедра охраны труда, возглавляемая профессором, – можем ли мы с ними конкурировать? Но ректор высказывал недовольство моей неразворотливостью, и я отправился в соответствующий отдел областной администрации.

Начальник отдела прозрачно намекнул, что мог бы лично сам поучаствовать в преподавании на курсах в нашей академии, а я пообещал непременно пригласить его для чтения лекций и участия в работе аттестационной комиссии. Я быстро подготовил необходимые документы, и академия получила лицензию на образовательную деятельность в области охраны труда. Тем самым ближайшая цель, которую преследовал ректор, была достигнута, и в вестибюле академии к вывешенным там ранее цветным копиям документов, удостоверяющих статус учебного заведения, добавилась еще одна лицензия.

Стал подбирать преподавателей. Разыскал юриста, отставного прокурорского работника, слывшего знатоком правовых вопросов охраны труда, пригласил инспектора из областного совета профсоюзов. Но набор слушателей проходил очень туго: большинство предприятий и организаций области не имело средств на обучение и аттестацию своих работников. Удалось обучить всего три группы, да потом еще несколько человек были аттестованы в индивидуальном порядке.

*

В не занятые другими делами часы я осваивал персональный компьютер да составлял программированные задания по теме «Обязанности вахтенного помощника капитана». Это было очень непростым делом, поскольку программируемый материал не содержал количественных характеристик и чаще всего состоял из утверждений, к которым невозможно было подобрать альтернативу – основу программированного контроля знаний.

Во многих случаях выручал придуманный мною прием, когда создается ситуация, в которой проверяемый оказывается в роли судьи или эксперта, оценивающего правильность суждений неких персонажей. Например: «Вопрос: Три практиканта обсуждают требования к составу ходовой навигационной вахты. Первый утверждает, что при его определении следует учитывать светлое или темное время суток; второй предполагает, что следует учитывать близость навигационных опасностей, а, по мнению третьего, если на судне имеется исправный авторулевой, то можно не включать в состав вахты матроса-рулевого. Кто из них прав? Ответы: 1. Первый и второй. 2. Первый и третий. 3. Второй и третий. 4. Все правы».

Правильный ответ – 1; чтобы к нему придти, необходимо сопоставить мнение каждого воображаемого практиканта с положениями соответствующей международной конвенции.

Вскоре книжечка с заданиями была напечатана и использовалась как для самоконтроля, так и для экзаменационной проверки.

*

Валишин, вооружившись Гражданским кодексом, разрабатывал документацию, необходимую для создания новой организации – закрытого акционерного общества «Балтийский морской тренажерный центр». В качестве учредителей выступали одна из баз флота и еще она небольшая фирма, внесшие в уставный капитал денежные средства, и академия, взносом которой было предоставление помещений и компьютерной техники. Создание центра преследовало вполне утилитарную цель: вступала в силу новая международная конвенция, по которой существующие системы радиосвязи, используемые на судах, заменялись новой глобальной морской системой связи при бедствии и в целях безопасности, сокращенно – ГМССБ. Эта система требовала не только установки нового оборудования, но и подготовки квалифицированных операторов, принципиально отличающейся от подготовки прежних радиоспециалистов, использовавших для радиообмена старую добрую азбуку Морзе.

Создание тренажерного центра требовало больших затрат на приобретение и установку оборудования и компьютерных программ, но зато, при довольно высокой стоимости обучения, сулило долговременное получение прибыли за счет того, что подготовку (а затем и переподготовку) должно было пройти большое число специалистов.

Хотя после ввода в строй тренажера ГМССБ я и оказался по совместительству заместителем директора тренажерного центра, однако мои обязанности в этом качестве были чрезвычайно ограничены. Ни к техническому обслуживанию тренажера, ни к преподаванию, требовавшему специальной квалификации, я не имел отношения. Никаких поручений Валишин не давал, и чувствовал я себя душевно весьма неуютно. На мою долю осталось составление расписания занятий, с чем методистка отлично справлялась и без меня. К тому же, мой служебный кабинет из главного корпуса академии переместился в арендованный номер близлежащей гостиницы, что еще более отдалило меня от забот как по тренажерному центру.

А Валишин еще ввел должность исполнительного директора тренажерного центра, на которую принял дочку Бондарева. Чем она занималась, я так и не понял. Ее отец, бывший мой курсант, а теперь декан судоводительского факультета, когда-то начинал свою работу в училище у меня на теме. Он любил вспоминать, что в те времена я отправил его в командировку на Сахалин; в его рассказе сквозило любование собой: вот, мол, смотрите, кем я был и кем теперь стал. Чтобы еще более подчеркнуть весомость своего положения, он охотно делился своими успехами в коммерческой деятельности. «Я, – рассказывал он, – вел торговлю дефицитными лекарствами, и знаете, кто был основным поставщиком товара? Народный артист СССР!» – «Кобзон, что ли?» – высказал я предположение. «Он самый!».

Какие там еще дела творились в треугольнике Пимошенко – Валишин – Бондарев, я мог судить только по отрывочным впечатлениям. Бондарев нередко вел беседы с Валишиным при закрытых дверях, а сам Валишин входил в кабинет ректора, не спрашивая разрешения. Это всегда возмущало сторожившую ректорскую дверь секретаршу, наводившую страх на всех сотрудников академии. В прошлом эта немолодая женщина служила прапорщиком, поговаривали, что надзирателем в тюрьме. Судя по ее жестким манерам, я не стал бы этого отрицать.

А Валишин в минуту откровенности – то ли не найдя в чем-то поддержки от Пимошенко, то ли не в силах больше удерживать секрет – спросил меня: «Хотите знать, сколько я ежемесячно отношу ректору?» – и назвал кругленькую сумму.

*

Однажды в аттестационный центр пришел Лушников и, скрывая смущение, попросил забрать сто экземпляров написанного им с Раммом учебника «Безопасность мореплавания и ведения промысла». Весь тираж поступил в академию, на средства которой осуществлялось издание, а теперь деть его некуда. Библиотека академии и так забита трудами Лушникова, издание которых было необходимо для получения им профессорского звания. По большей части они так и остались в нераспакованных пачках, Зато от моих книжек библиотечный фонд был им тщательно вычищен. «Возьмите, – обратился Евгений Михайлович, – и раздавайте судоводителям, которые будут проходить у вас поверку или обучение».

Лет пять назад, когда в Ленинграде проходил семинар по тренажерной подготовке моряков, я повстречался с профессором Снопковым, который тогда заведовал кафедрой управления судном в Государственной морской академии. Я изложил ему свои доводы в пользу введения курса «Безопасность мореплавания». Думаю, что не случайно вскоре после нашего разговора эта дисциплина появилась в учебных планах судоводительской специальности вузов морского флота, а затем вышел и учебник под редакцией того же Снопкова. Почти одновременно вышел и учебник для вузов рыбопромыслового флота, написанный Лушниковым и Раммом. И тот, и другой учебник содержали ряд сведений, касающихся охраны человеческой жизни на море и борьбы за живучесть судна в аварийной ситуации. Однако важнейший в методологическом отношении вопрос о самой концепции безопасности вообще не рассматривался. Если авторы первого учебника, по крайней мере, декларировали подход, направленный, как они утверждали, на «формирование профессионального мировоззрения на основе установления причинно-следственных связей явлений, сопутствующих мореплаванию», то позиции авторов второго учебника были менее определенными. По-моему, авторы стремились, прежде всего, как можно скорее «застолбить» тему, отсюда нечеткость предложенной ими структуры новой учебной дисциплины, неоднородность уровня детализации излагаемого материала, необоснованное заимствование вопросов из других, самостоятельных дисциплин.

Мне представлялось принципиально важным дать определение исходным понятиям безопасности вообще и безопасности мореплавания в частности, определить ее предмет, субъекты и объекты, сформулировать ее принципы. Без этого, на мой взгляд, безопасность мореплавания не могла развиваться как самостоятельная научная дисциплина, а превратилась бы в конгломерат разнородных сведений, который не способен обеспечить расширение исследований в области безопасности и разработку новых технологий, а также подготовку специалистов по безопасности.

Эти вопросы давно занимали меня; и уверенность в том, что я нахожусь на верном пути, укрепили во мне опубликованные после чернобыльской катастрофы статьи академика Легасова, в которых был сформулирован качественно новый подход к проблемам безопасности развития техносферы.

Свои соображения на этот счет я изложил в нескольких статьях с обстоятельной аргументацией предлагаемых выводов.

Я не мог согласиться с закрепленной рядом нормативных документов трактовкой аварии как одномоментного события. Такой подход обеднял картину развития ситуации и не способствовал выявлению причинно-следственного характера действий и событий, которые, в конечном счете, приводят к материальному ущербу, а в иных случаях – к человеческим жертвам или экологическому бедствию. Я чувствовал необходимость создания обобщенной «модели аварии», пользуясь которой, можно было бы максимально учесть причины и обстоятельства перехода объекта в опасное состояние и вырабатывать эффективные меры по профилактике аварийности и ослаблению ее последствий.

Поиски проходили не на голом месте: мои предшественники уже предлагали модели аварии то морских судов, то летательных аппаратов, но любая из них меня не устраивала, так как не полностью представляла все возможные варианты развития ситуации. Несколько лет назад с одним из дипломников мы, кажется, нащупали подход, ведущий к решению задачи, но окончательно картина созрела в моем сознании только теперь. Удалось получить стройную и логически завершенную схему, в которой основное место занимало устойчивое состояние человеко-машинной системы, какой является морское судно. На систему постоянно воздействуют дестабилизирующие факторы; пока их влияние уравновешивается адекватной реакцией, заключающейся в профилактике аварийности, ситуация остается безопасной. Неадекватная реакция переводит систему в опасную ситуацию, для выхода из которой необходимы меры по предупреждению аварии. Неэффективность или отсутствие таких мер при продолжающемся воздействии опасных факторов создает критическую ситуацию, в которой для восстановления равновесия нужны уже чрезвычайные меры. Непринятие чрезвычайных мер, равно как и неудачное их предприятие, переводит систему в аварийную ситуацию, характеризующуюся разрушением элементов системы или нарушением ее функционирования. Реакция системы должна заключаться в локализации аварии, направленной на сокращение поля воздействия опасных факторов и приостановление дальнейших разрушений. Адекватные меры по локализации аварии приводят к послеаварийной ситуации, из которой есть два выхода: полное или неполное восстановление функций. Если же предпринятые меры неадекватны степени опасности, ситуация перерастает в катастрофическую. Реакция на нее заключается в попытках минимизации последствий аварии по принципу «спасти хоть что-нибудь», а при их неудаче – полное разрушение системы.

Я проиграл на этой модели самые разнообразные по характеру аварийные случаи; все они укладывались в предложенную схему.

Более того, эта схема применима к любым человеко-машинным системам, а не только к морским судам. Смею предполагать, что она приложима и к чисто техническим системам, и даже к природным, в частности, биологическим. Впрочем, тогда в публикациях я не упомянул о столь широкой универсальности схемы.

*

Вадим Владимирович Чудов однажды доверительно спросил меня: «Скажите, а вы читаете дипломные работы своих курсантов? Я – нет», – честно сознался он.

Через мои руки прошли многие десятки дипломников, и на мои темы охотно записывались курсанты выпускных курсов. Отличники видели в моем руководстве возможность раскрытия своих способностей, а троечники не сомневались, что со мной они благополучно дойдут до защиты и успешно защитятся, хотя попыхтеть, конечно, придется.

У многих своих коллег я видел совсем иное отношение к дипломникам. Некоторые передавали подопечным свои собственные разработки, а потом на защите требовали от комиссии высоких оценок за работы, в которых роль самого дипломника сводилась к переписыванию далеко не всегда понятого ими текста. Другие, сами далекие от научного творчества, довольствовались работами чисто компилятивного характера, по которым о квалификации выпускника невозможно было вынести какое бы то ни было суждение.

Меня попросили принять руководство дипломными работами двух старшекурсников, выпуск которых должен был состояться через несколько месяцев. Назначенный кафедрой руководитель уволился, и эти парни остались «бесхозными».

Первая встреча с дипломниками не открыла мне ничего необычного. Правда, выбранная ими тематика работ была далека от моих научных интересов. Но один из них, Алексей, сказал, что он уже успешно работает над своей темой, а второй, Виктор, наоборот, по выбранной им теме еще ничего не делал, и ему все равно, эту тему выполнять или какую другую. По укоренившемуся в академии порядку (скорее, по традиции, нарушающей порядок) формальное закрепление тем дипломных работ производилось только накануне защиты, поэтому проблемы со сменой темы не было.

Как раз в это время вступали в силу поправки к Международной конвенции о подготовке и дипломированию моряков и несении вахты, предусматривающие меры по предотвращению усталости и нормированию режима труда и отдыха моряков. Виктор не возражал против темы, в которой рассматривались бы вопросы влияния утомления на безопасность мореплавания. Я подобрал для него литературу, включая свежие работы давнего моего знакомого профессора Котика из Тарту, продолжавшего изучение природы ошибок человека-оператора, и даже передал Виктору вырезки из газет, в которых описывались аварийные случаи, связанные с состоянием утомления.

А потом мои дипломники надолго исчезли из виду. Раза два через большие промежутки времени я отыскивал Алексея, который уверенно заверял меня: «Владимир Вениаминович, что вы беспокоитесь, все будет у меня в порядке». Этот ответ меня никак не устраивал, и я категорически потребовал немедленно представить мне все выполненные им разработки. Через несколько дней Алексей с видимой гордостью положил передо мной уже свою переплетенную дипломную работу.

Вера в чудеса была совершенно мне чужда, и я отправился в архив академии, где хранились выполненные ранее дипломные работы и проекты. По инвентарной книге я за несколько минут отыскал работу с тем же названием, и не составило труда убедиться, что опус Алексея повторяет ее слово в слово. Немного покопавшись в архиве, я понял, что этот случай отнюдь не был исключением: хуже того, копирование защищенных в предыдущие годы работ наблюдалось не только на одной и той же кафедре, но и у одного и того же руководителя.

Поднимать шум я не стал – ведь я даже не преподаватель кафедры, но, отчитав Алексея за подлог, дал ему другую тему, с которой он мог бы справиться в оставшееся до защиты время.

С Виктором получилось гораздо хуже. Он успешно избегал встреч со мною, и мне даже пришлось пожаловаться декану Бондареву, что я никак не могу гарантировать представление им дипломной работы. Бондарев только сгустил краски, сообщив, что мой дипломник – из семьи влиятельного московского чиновника и что ректор Пимошенко лично заинтересован в том, чтобы он удачно закончил академию.

Виктор принес мне то, что должно было считаться дипломной работой, в день накануне защиты. Никаким, даже самым минимальным требованиям его «произведение» не удовлетворяло ни по содержанию, ни по оформлению. Конечно, большую часть рекомендованных книг Виктор и в руки не брал. Похоже, то, что он принес, было написано за предыдущую ночь, и содержало куски текста конвенции, переписанные размашистым – для объема – почерком, и не связные ни с ними, ни друг с другом отрывки из двух статей. Не была названы ни цель работы, ни постановка задачи, отсутствовали какие-либо выводы и само заключение. Словом, никаким образом то, что принес мне Виктор, не могло быть названо дипломной работой и представлено к защите, о чем я и написал в отзыве руководителя.

Переданный наутро Бондареву отзыв привел его в смятение: «Что нам теперь делать? Что мне ректор скажет?!». Переделывать отзыв я наотрез отказался. Декан отправился к Пимошенко, и когда вышел от него, его лицо было в красных пятнах: «Ректор кричал на меня, топал ногами, матерился, потребовал немедленно навести порядок!». Я повторил свой отказ о переделке отзыва и в дальнейших действиях, о которых мне стало известно позже, никакого участия не принимал.

Кому-то Бондарев поручил тут же написать другой, положительный отзыв, кого-то из членов комиссии попросил сочинить – а, скорее всего, подписать наспех придуманную рецензию, и Виктор стал инженером-судоводителем. Когда все выпускники разъехались по местам работы, он еще месяца два болтался в районе академии, при встрече на улице нагло выпяливаясь на меня: что, мол, съел?

*

Новый учебный год начался без Лушникова: он уехал в Польшу, преподавать там в морской академии. Ко мне подошел с озабоченным видом Ананий Михайлович Чебаевский, заведующий кафедрой судовождения, добросовестный службист из «военморов», капитан 1 ранга в отставке. Он предложил мне взять оставшийся от Лушникова курс безопасности мореплавания, что давало полставки доцента. Это предложение было мне весьма кстати: вот где я смогу привести в систему и изложить курсантам свои соображения, связанные с этой дисциплиной.

Написанная Лушниковым программа не очень меня стесняла, а вот с часами, отпущенными учебным планом на эту дисциплину, был полный простор. Пользуясь своей властью проректора, Рушников щедро отвел время на лекционный курс, не пожалел его на лабораторные работы и даже предусмотрел курсовую работу, на руководство которой преподавателю начисляется по два часа на каждого курсанта. По лекционному курсу у меня вопросов не было, а вот по части лабораторных занятий и курсовой работы я обратился за разъяснениями к работавшему в связке с Евгением Михайловичем отставному капитану 2 ранга Юрию Фроловичу Маркову, числившемуся ассистентом. Юрий Фролович, проявлявший интерес ко всяким новациям в преподавании, принадлежал к той части «военморов», которые с уходом «на гражданку» утратили флотский шик и не очень-то следили за своим внешним видом. Марков, кроме скудной ассистентской зарплаты получавший солидную военную пенсию, ходил в ветхих брюках, протертых буквально до дыр, сквозь которые проглядывала голубая ткань кальсон. Одни, собратья по неряшливости, не обращали на это внимания, другие стеснялись сказать ему об этом, но голубые кальсоны долго оставались приметным атрибутом наряда заслуженного военного моряка.

Юрий Фролович на мой вопрос о том, чем были заняты курсанты на лабораторных занятиях, ответил неопределенно: «Так… Обсуждали разные вопросы». Больше ничего выцедить из него не удалось: планов лабораторных работ и заданий на их выполнение не существовало, и немалые часы, отведенные на руководство курсовой работой, записывались в преподавательские отчеты, но никаким реальным содержанием не наполнялись.

Когда я набросал для себя тематику занятий, на которых закреплялся бы и развивался лекционный материал, я пришел к выводу, что «лабораторные работы» – такая же фикция, как и курсовая работа, и они были введены в учебный план для искусственного увеличения учебной нагрузки, которая образовывала преподавательскую ставку. Для проведения лабораторных работ учебная группа разделяется на две подгруппы, с каждой из которых занятия проводятся отдельно и. таким образом, за счет этого учебная нагрузка преподавателя удваивается. Эти же занятия, проводимые в составе целой группы, проходят в учебных планах как практические, и, соответственно, часов на них в нагрузку преподавателю начисляется вдвое меньше. Да, вольготную жизнь обеспечивал себе профессор Лушников!

Я предложил заменить в учебном плане лабораторные работы по безопасности мореплавания практическими занятиями и занялся разработкой их тематики. На каждое занятие составил задания курсантам, которые предусматривали изучение документов, нормирующих действия по предупреждению аварий и борьбе за живучесть на судах флота рыбной промышленности, требований к несению помощником капитана ходовой и стояночной вахты, действий по спасанию на море, освоение правил подачи сигналов бедствия всеми возможными способами и тому подобное. По каждому заданию предусматривалась не только составление краткого отчета, но и ответ преподавателю на заранее сформулированные вопросы. Юрий Фролович был изумлен тем, что занятия, на которых он не знал, ни чем заняться ему, ни чем занять курсантов, приобрели живой, динамичный характер и вызывали неведомую ему раньше активность аудитории.

Тематику курсовой работы пришлось разрабатывать, что называется, на пустом месте. Помимо чисто познавательных аспектов, нужно было принять во внимание и поддержание заинтересованности курсантов и, что важно в чисто практическом плане, доступность исходных материалов, необходимых для выполнения работы. В результате получилось, что работа должна состоять из трех разделов: радиотелефонные переговоры по бедствию и срочности (на русском и английском языке, а также с использованием Международного свода сигналов); поиск в море объекта, терпящего бедствие; анализ аварийного случая и разработка рекомендаций по предотвращению аварийных случаев.

Основным, конечно, был третий раздел, но для его выполнения нужно было дать каждому курсанту описание конкретного аварийного случая. С этой целью я использовал выходивший уже десятка три лет ведомственный сборник, содержавший такие описания.

Свой проект я направил на рецензию опытным специалистам флота, имевшим прямое отношение к расследованию аварийных случаев, и представил на обсуждение кафедры. Против выступил лишь один Рамм, сердито проворчавший: «Как это можно поручать мальчишкам разрабатывать рекомендации по профилактике аварийности?». Однако кафедра его не поддержала.

*

А пока я занимался постановкой курса «Безопасность мореплавания», дела в аттестационном центре шли ни шатко ни валко. Поток желающих пройти в нем проверку знаний или повысить квалификацию превратился в жидкий ручеек, и поэтому я не очень удивился, когда мне предложили ознакомиться с приказом ректора, по которому моя должность заместителя директора РАЦ подлежала сокращению. Досадно было только то, что Валишин ни словом не обмолвился на этот счет, хотя, безусловно, сокращение моей должности было предпринято если не по его инициативе, то, по крайней мере, с его согласия. Я предполагал, что теперь смогу перейти на полную ставку по кафедре судовождения, однако на имевшуюся там вакансию Бондаревым был приглашен из технического университета доцент Данилов, с которым он сотрудничал по хоздоговорной теме. Два с половиной месяца я находился в подвешенном состоянии – полставки было совсем не то, на что я мог рассчитывать. Ректору ничего не стоило ввести для меня в штатное расписание еще половину ставки, а уж работы для меня на кафедре нашлось бы предостаточно, но он упорно стоял на своем – хотел, видимо, указать мне мое место.

Ананий Михайлович Чебаевский, руководивший кафедрой, внезапно скончался.

Я был переведен на должность доцента на полную ставку – до проведения конкурса. А вскоре был объявлен конкурс на замещение должности заведующего кафедрой судовождения.

Кафедра судовождения уже давно находилась в застойном состоянии. Не велось никакой научно-исследовательской работы, не развивалась учебно-материальная база. Даже полученные персональные компьютеры практически не использовались: большинство преподавателей не имело – да и не стремилось иметь – никакого представления о работе с ними. Никаких реальных попыток по внедрению тренажерной техники не предпринималось. Ничего не делалось для привлечения свежих сил – средний возраст преподавателей давно перевалил за шестьдесят. Больше половины состава преподавателей составляли бывшие военные моряки, которым проблемы рыбопромыслового флота не были ни знакомы, ни интересны. Сплотившись вокруг сильно состарившегося Рамма, они, казалось бы, не замечали, как быстро течет время, и не чувствовали его жестких требований.
 
Я, как и Букатый, подал документы на конкурс. Мне была интересно, как он будет себя вести, помня, что в свое время получил должность заведующего кафедрой с мотивировкой о необходимости «омоложения руководства». Теперь Виталий Михайлович уже на два десятка лет старше меня тогдашнего…

На заседании кафедры по рассмотрению кандидатур на заведование первым выступил Букатый. Никакой программы в его выступлении не содержалось, он явно был расстроен, ожидая моего выступления. Я четко, по пунктам изложил свои соображения по поводу застойного состояния кафедры и мер по выводу из этого состояния. Для меня было бесспорным, что «военморы», составлявшие на кафедре большинство, проголосуют так, как им сказал Рамм, и кафедра поддержит удобного для всех Букатого. Сознаюсь, что я испытал внутреннее удовлетворение от вида не знавшего, как себя вести, Букатого. В конце выступления я, неожиданно для всех, заявил, что снимаю свою кандидатуру. Букатый растерянно что-то бормотал. И обсуждать-то больше было нечего, но Рамм, не сумевший перестроиться на ходу, по инерции выступил с домашней заготовкой, заявив, что я плохой организатор. Ну хоть бы пример какой привел ради приличия. А завлаб Борис, потянувшийся вслед за Раммом, упрекнул меня в жестокости. С чего бы это – ведь по работе мы практически не соприкасались? Оба моих недоброжелателя не сразу поняли, что попали в глупое положение, выступая по поводу уже снятой с обсуждения кандидатуры.

Спустя неполный месяц был объявлен конкурс на замещение вакантной должности доцента по кафедре судовождения, как в вузах говорят, под конкретную кандидатуру Данилова, принятого, как и я, до проведения конкурса. Меня не устраивало шаткое положение доцента «до проведения конкурса», и я тоже подал заявление на эту должность. Несмотря на уговоры не желающего конфликта Букатого, что лучше подождать, потом и под мою кандидатуру будет конкурс, я отказался забрать заявление обратно.

На заседание совета академии я пришел лично, вопреки почему-то принятому здесь обычаю предоставлять совету возможность рассматривать конкурсные вопросы в отсутствие претендентов. Выступавшие Букатый и Бондарев, поддержавшие избрание Данилова, с самой лучшей стороны охарактеризовали и меня с очевидным желанием убедить ректора объявить конкурс и под мою кандидатуру. Букатый не только обстоятельно перечислил все мои научные и методические разработки за последние полгода, но и предпринял исторический экскурс, поставив мои работы в области девиации компасов в один ряд с работами корифеев, воспользовавшись тем, что о вкладе корифеев в науку никто из членов совета не имел никакого представления. Пимошенко, листавший мои поданные на конкурс документы, вдруг заметил: «Да у него и в списке научных трудов почти сотня наименований!». – «Как будто бы он этого раньше не знал», – заметил я про себя. Пимошенко продолжил: «Мне Олейников говорил, что он только потому не получили профессорское звание, что уехал из Петропавловска. Знаете что? – обратился он ко мне. – Давайте мы введем в штатное расписание кафедры для вас должность профессора и объявим конкурс, а вы не будете настаивать, чтобы сегодня ваше заявление рассматривали. Как вы на это смотрите?».

Положительно я на это смотрел.
На том же заседании совета рассматривался вопрос о переизбрании ректора на занимаемую им должность на новый срок. Меня удивила сама постановка вопроса: ведь, как я полагал, избрание или переизбрание ректора проводится на конференции специально избираемых представителей преподавателей, сотрудников и курсантов. Но, оказывается, в уставе академии был пункт, позволяющий решать вопросы переизбрания на заседании совета, члены которого фактически назначались самим ректором. Совет дружно проголосовал за то, чтобы конференцию не собирать, а перевыборы произвести на сегодняшнем заседании. Первой слово взяла Бокарева, которая в восторженном тоне превознесла выдающиеся личные качества Пимошенко и его огромные заслуги перед академией. Кулагин постарался придать своей речи глубокую убежденность ученого в незаменимости Александра Петровича на посту ректора академии. Голосовать решили открыто – чтобы каждый член совета мог продемонстрировать свою преданность Пимошенко.

Я не исключаю, что спонтанное предложение мне профессорской должности было вызвано неожиданным для Пимошенко стечением обстоятельств. Он, держащийся за власть и опасавшийся любых подвохов, мог расценить мое непредвиденное появление на столь важном для него заседании совета как возможность выступления с обвинениями в его адрес, может быть, даже такими, которые могли бы поколебать его безусловное переизбрание. Пимошенко даже мог предположить, что Бондарев и Букатый, которые безудержно – до нескромности – меня хвалят, состоят со мною в заговоре (а, может быть, не только они?). Поэтому он и решил нейтрализовать мой казавшийся ему вероятным демарш, зайдя с козырной карты.

А я-то ничего этого не представлял.

Что Пимошенко использует любые средства, чтобы удержаться на своей должности, мне уже было известно. На предыдущих выборах ректора, которые проводились не на заседании совета, а на конференции, у него был серьезный соперник – начальник научно-исследовательского сектора Шаньков, тоже мурманчанин, тоже судомеханик. Кандидатура Пимошенко прошла с небольшим перевесом. А чтобы впредь ничего подобного не происходило, Пимошенко уволил Шанькова по сокращению штатов. Удобный прием, срабатывающий почти безотказно. Не зря руководители вузов большое внимание уделяют подбору кандидатур в такой, казалось бы, малозначащий орган, как профсоюзный комитет. Ведь именно он дает ректору согласие на увольнение сотрудников и сокращение штатов.
*

Эрик Абиола, студент из Западной Африки, после окончания академии решил поступить в аспирантуру. Для приема вступительного экзамена по специальности была образована комиссия, под председательством Бондарева, в которую вошли также заведующий кафедрой Букатый и я.

Бондарев предложил мне как более искушенному в навигации сформулировать три вопроса по этой дисциплине. Я назвал традиционные вопросы, подобные тем, которые в свое время были заданы мне при поступлении в аспирантуру: меркаторская проекция, градиент горизонтального угла и один из способов определения места судна. Особых колебаний в выборе вопросов у меня не было, поскольку в приложении к диплому у Абиолы по навигации стояла оценка «отлично». Абиола сел готовиться, а Букатый ушел по каким-то своим делам, пообещав подойти, когда наш экзаменуемый начнет ответ. Спустя некоторое время ушел в свой деканат и Бондарев, и я остался с Абиолой один на один.

Когда истекло отведенное на подготовку время, я попытался отыскать своих коллег, но безуспешно. Еще не видя подвоха, я предложил Абиоле начать ответ, в надежде, что Бондарев с Букатым еще подойдут.

Абиола начал с третьего вопроса; о рассматриваемом способе он имел определенное представление, но ни об условиях его применения, ни об оценке точности ничего сказать не мог. А от меркаторской проекции он уходил куда-то в сторону, не имевшую ничего общего с этой основной из используемых в навигации картографической проекции. Как я ни пытался расшевелить его память наводящими вопросами, решительно никаких, даже самых приблизительных представлений по поводу меркаторской проекции в памяти Абиолы не возникло. Не лучше было и с градиентом угла.

Как мне быть? Бондарев с Букатым, знавшие, в отличие от меня, Абиолу по годам учебы, исчезли, конечно, умышленно, переложив всю ответственность на меня. Не доверять оценке, поставленной государственной экзаменационной комиссией, да еще данной Абиоле кафедрой рекомендации на поступление в аспирантуру, грозило скандалом, который мне был вовсе ни к чему. И тут я смалодушничал. «Ну что, – думаю, – а все-таки симпатичный парень этот Абиола, стройный чернокожий красавец с таким интеллектуальным лбом и доверчивым взглядом. И из интеллигентной семьи: его родной дядя был даже избран президентом своей республики. Правда, попрезидентствовать ему не удалось, так как его тут же свергла военная хунта. Ну не знает Абиола проекции Меркатора, такие, видно, учителя были. Подзаймусь с ним, все это не такая уж премудрость, освоит он и проекции, и градиенты». И уже вслух говорю: «Оценка за экзамен – “удовлетворительно”». Абиола смотрел на меня серьезно и доверчиво: «А хотя бы “хорошо” поставить нельзя?» – «Нет, – говорю, – нельзя».

Так Эрик Абиола стал моим аспирантом.

*

Каждый четверг, к половине одиннадцатого, Абиола приезжал ко мне на кафедру. Я был не против встречаться и с утра пораньше, но Эрик попросил не делать этого, потому что ему было бы трудно рано вставать. Я в деталях объяснял ему очередную тему из курса навигации и называл страницы учебника с тем, чтобы он при следующей нашей встрече отчитался по этой теме. Вопросов у него не возникало. Через неделю наша беседа начиналась с того, что Абиола доставал толстую тетрадь, в которую был тщательно переписан материал из учебника, и начинал читать вслух – строчка за строчкой. Тут я каждый раз останавливал его, подвигал к нему чистый лист бумаги и предлагал своими словами пересказать пройденный раздел. Эрик повторял строку, только что прочитанную, и замолкал, ожидая, по-видимому, моей реакции. На мои вопросы Абиола в лучшем случае повторял прочитанную строчку еще раз, а чаще молчал, преданно глядя мне в глаза. У меня не было никаких оснований упрекать Абиолу в недобросовестности, он, по всей видимости, очень старался и всецело доверял мне, но вперед мы ни на шаг не продвигались.

Однажды вечером он позвонил мне домой и сообщил, что находится в отделении милиции и просит меня приехать. Всякие мысли приходили мне в голову, пока я вел машину, но никаких правдоподобных оснований для задержания своего аспиранта я так и не придумал.

В кабинете следователя, кроме Абиолы, находились еще два чернокожих молодых человека, как оказалось, его соотечественники. Дело оказалось вовсе не таким, каким я мог предполагать. Это сам Абиола обратился в милицию с жалобой на то, что эти молодые люди шантажируют его, требуя возвратить несуществующий долг. Следователь попросил меня охарактеризовать моего подопечного, который связно и убедительно доказывал несостоятельность претензий своих земляков, в то время как эта парочка совсем запуталась в своих показаниях. Когда со следователем, отпустившим Абиолу, мы обменялись несколькими фразами с глазу на глаз, тот сказал, что эти двое давно уже на примете у уголовного розыска по подозрению в контрабанде наркотиков.

Может быть, именно это происшествие породило у меня мысль не мучить бедного Абиолу насыщенными математикой науками, а попытаться подобрать ему тему будущей диссертации где-нибудь в области права.

Эрик как раз собрался на летних каникулах посетить свою родину, и я предложил ему ознакомиться с национальным законодательством, регулирующим морскую деятельность, получить, по возможности, соответствующие правовые акты и порасспросить специалистов, занимающихся этими вопросами.

Увы, и здесь мои ожидания не оправдались. Люди, к которым Эрик обращался, на его невразумительные вопросы ничего вразумительного ему не сказали. Две привезенные им книги также никакой полезной для нашего дела информации не содержали.

Отчаявшись, я предложил подумать над темой «Морское законодательство стран Гвинейского залива» и для начала дал совершенно конкретное задание: написать реферат об общей физико-географической характеристике Гвинейского залива.

Бедный Абиола не смог даже определить границы рассматриваемого района…

В чем Эрик был пунктуален, так это в отправлении религиозных обрядов. Он еженедельно посещал католический храм, а посреди учебного года показал мне приглашение на какое-то мероприятие молодых католиков, которое должно было состояться в Германии. Конечно, я не возражал против участия в нем Абиолы; это дело его убеждений, и непродолжительная поездка ничего не ухудшит в его аспирантской подготовке.

Более смутило меня, когда год спустя Абиола пришел ко мне уже с другим приглашением, в этот раз от методистской церкви, кажется, из Англии. Стараясь не задеть его религиозных чувств, я намекнул, что лучше бы все-таки заняться рефератом, который приблизит его к написанию диссертации. Абиола осторожно пытался убедить меня, что это паломничество ему очень необходимо, но я так же осторожно отстаивал противоположную точку зрения.

Та часть жизни Абиолы, с которой я сталкивался в академии, была, оказывается, лишь вершиной айсберга. А за ее пределами Эрик участвовал в какой-то предпринимательской деятельности, получил российское гражданство и женился на русской молодой особе, когда она была уже, по меньшей мере, на восьмом месяце. Венчание проходило в православном храме. Ребенка назвали совсем не православным именем – Ричард.

Не сдвинувшиеся за два года с места аспирантские дела подсказывали единственный разумный выход – взять академический отпуск, что я и посоветовал Абиоле, предложив придумать какую-нибудь причину.

Отпуск Эрику дали, не вдаваясь в выяснение причин.

*

С преподавателями морского права была вечная морока. Профессиональные юристы наотрез отказывались брать этот курс, ссылаясь на то, что морская специфика им совершенно незнакома, то ли дело трудовое, уголовное или гражданское право – тут-то у них и знания обширные, и богатый практический опыт. Лучшим вариантом было бы привлечь к этой работе капитана, имеющего, кроме судоводительского, еще и юридическое образование. Но, чтобы пересчитать таких специалистов, находящихся в поле зрения, даже пальцев одной руки было много, все они были при деле и не собирались оставлять места своей работы.

Еще в осеннем семестре профессор Каргополов, который много лет вел в академии курс морского права, перешел на работу в другой вуз. На его место с большим трудом удалось уговорить пойти опытного капитана Мойсеенко, кандидата экономических наук, который взялся за это дело неохотно, лишь в надежде, что ему присвоят ученое звание профессора.

В начавшемся семестре Мойсеенко в качестве преподавателя морского права не проработал и месяца. За это время он успел убедиться в том, что профессорское звание ему не светит, а тут подвернулось хорошее судно с выгодными рейсами, и он стремительно оставил академию. Часы, отведенные на его предмет в нескольких потоках, бесполезно пропадали, а Кулагин, заведующий кафедрой, картинно разводил руками: «Что я могу поделать? На моей кафедре больше специалистов этого профиля нет, пусть забирают морское право на какую-нибудь другую кафедру». Взоры руководства как-то непроизвольно обратились в сторону нашей кафедры и, персонально, на меня: морское право – все-таки близкая к безопасности мореплавания дисциплина, и кому, как не мне, взяться ее осваивать. Что с того, что я кандидат технических наук, ведь изучал же я когда-то эту науку, хоть и почти сорок лет назад.

Этот аргумент, казавшийся руководству бесспорным, в действительности был в высшей степени сомнительным. В мое время морское право изучалось на пятом курсе, а именно на этом курсе я оба семестра отсутствовал в училище, отправившись с двумя товарищами в научную морскую экспедицию. Разумеется, все учебники за пятый курс у нас были с собой, и мы успешно, судя по высоким отметкам, освоили почти все дисциплины этого курса с помощью участвовавших в экспедиции высококлассных специалистов, а вот по морскому праву там ни одного специалиста не оказалось. Возвратившись из плавания, мы обратились к преподавателю морского права Владимиру Федоровичу Мешере с просьбой побеседовать с нами и проконсультировать. Но Владимир Федорович, занятый подготовкой к защите докторской диссертации, не стал вникать в наши проблемы: вот программа, вот учебник, а когда подготовитесь, узнайте на кафедре, когда я приеду, и приходите на экзамен.

Зубрежка по учебнику Кейлина «Международное морское право» показалась весьма скучноватой. То ли дело мореходная астрономия: вот вывод формулы, вот движение светил, вот анализ результатов. Или навигация: вот объекты наблюдений, вот измеренные параметры, вот широта и долгота. А в морском праве – ни одной формулы, никаких параметров, текст учебника какой-то вязкий, хоть десять раз перечитывай – все понятно, а закроешь книжку, и все из головы как будто вылетело.

Когда, наконец, мы с немалым трудом «отловили» Владимира Федоровича, чтобы попытаться сдать экзамен, он, явно недовольный нашей настырностью, раздраженно задал каждому по вопросу. Мне, помнится, достался приказ министра морского флота номер такой-то, моим друзьям – номер такой-то и такой-то. Естественно, об этих приказах мы никогда и не слыхали, поскольку в учебнике Кейлина о них не было ни слова. Второй вопрос был того же типа, и Мешера уже поднялся из-за стола, чтобы уйти, когда я от имени всех троих возмутился: «Ведь мы же просили нас проконсультировать, а вы нам отказали. А кроме вас, нам не к кому было обратиться; по тем же вопросам, которые изложены в учебнике, мы готовы отвечать, спрашивайте, пожалуйста». Помнится, Владимир Федорович мельком взглянул на часы и во всех трех зачетках проставил одинаковую оценку – «удовлетворительно». Прощай, значит, диплом с отличием…

*

Решение о передаче морского права на нашу кафедру было оформлено довольно быстро, несмотря на вялое противодействие заведующего кафедрой Букатого. Чтобы начать свою деятельность в качестве преподавателя морского права, следовало ознакомиться с программой и определить, на каком месте остановился мой предшественник. Программу, разработанную профессором Каргополовым, удалось отыскать в библиотеке, но даже моих небогатых познаний хватило, чтобы понять, что она, составленная полтора десятка лет назад, совершенно устарела – столько важнейших изменений произошло за это время и в стране, и в мире, в частности, и в том, что касалось законодательной базы использования моря.

От проведенных Мойсеенко занятий на кафедре не осталось никаких следов. Заведующий кафедрой Кулагин не вникал в такие мелочи учебного процесса, как календарные планы или журналы учета проведенных занятий. Попытки выяснить у курсантов, даже заведомых отличников, о чем же, все-таки, были прочитанные лекции, оказались столь же безрезультатными: ни один из них не смог даже приблизительно назвать их тематику, а курсантские конспекты сияли девственной белизной.

Дело было плохо. Время шло, нужно было выходить к аудитории, но с чем? Начинать курс с самого начала? Но ведь прошло уже полсеместра. Готовясь к лекциям, я засиживался далеко за полночь, обложившись учебниками и текстами законодательных актов и международных конвенций.

По какому-то наитию я решил начать с темы, которую, как мне казалось, я сам знал лучше других – «Правовой статус морских пространств». На первых порах подготовка к лекциям пошла легко: «открытое море», «внутренние морские воды», «территориальное море», «исключительная экономическая зона» – со всеми этими понятиями я так или иначе сталкивался на практике. Но дальше было позаковыристее: «континентальный шельф» с исключительно громоздким определением его внешних пределов, «архипелажные воды», «международный Район морского дна» (именно так, слово «Район» с большой буквы)… А чем «суверенитет» отличается от «суверенных прав», а оба этих понятия от «юрисдикции»?

 Это от него все пошло, от Гуго Гроция, автора знаменитого труда «Свободное море», который еще в XVII веке заявил, что открытое море не может быть предметом владения каких бы то ни было государств или частных лиц и что использование его одними государствами не должно препятствовать его использованию другими государствами.

На портрете основатель современного международного права, в камзоле с широким кружевным воротником, с бородкой-эспаньолкой и лихо закрученными вверх кончиками усов, больше походил на капитана мушкетеров, чем на знаменитого юриста,. Мне даже казалось, что он, ехидно улыбаясь, обращается ко мне: «Ну что, брат, теперь-то ты понял, что такое морское право? Эх ты, троечник…»

Конечно, Гуго Гроцию было все-таки полегче: в его время не было ни летательных аппаратов, ни подводных кабелей. А теперь в понятие «свободного моря» входит не только свобода судоходства или свобода рыболовства, но и свобода полетов летательных аппаратов, свобода прокладки подводных кабелей и трубопроводов, свобода возведения искусственных островов и других установок, свобода научных исследований…

Нужно было не только самому вникнуть в суть понятий, мало знакомых мне до сей поры, но еще и продумать, как построить преподавание, чтобы, говоря казенным языком, активизировать работу курсантов. Казалось крайне важным приучить своих учеников к работе с подлинными текстами конвенций, чтобы они не только понимали дух документа, но и уважали его букву – право в этом отношении дисциплина строгая. Это, несомненно, пригодится им в будущей практической деятельности. Я начал уже сожалеть, что взялся за непосильное для меня дело, но отступать было уже некуда. Я вошел в аудиторию.

Конечно, на первых порах выручал накопленный почти за сорок лет преподавательский опыт. Как шутили мои коллеги, опытному доценту все равно, что преподавать: хоть хирургию, хоть теорию паровоза. А материал, который я «излагал», был и вправду интересным.

Даже на последних партах, на «Камчатке», где традиционно скрываются от глаз лектора самые недобросовестные курсанты, они, вопреки привычке бездельничать, вслушивались, когда речь шла о преследовании по горячим следам или пресечении пиратства и работорговли. Курсантов радиотехнической специальности, конечно, заинтересовало пресечение несанкционированного вещания из открытого моря. Даже возникла дискуссия: ну, понятно, что нельзя допускать пропаганду, призывающую, например, к свержению законной власти. Но почему, например, нельзя передавать популярную музыку? Пришлось разъяснять, что подобные передачи, как правило, связаны с нарушением авторских прав, подобно распространению контрафактных компакт-дисков и аудиокассет, а при передаче рекламы, к тому же, имеет место уклонение от уплаты налогов.

*

Я еще не успел по-настоящему ощутить себя преподавателем морского права, как меня вызвал ректор и показал телеграмму за подписью одного из руководителей нашего ведомства. Государственная дума приняла в первом чтении проект нового Кодекса торгового мореплавания – основополагающего юридического документа, регламентирующего правоотношения, возникающие в связи с использованием морских судов для перевозки грузов и других целей. Руководство ведомства, осуществляющего функции государственного управления в области рыболовства, считало, что проект ущемляет его права по надзору и контролю за рыбопромысловым флотом и не учитывает специфику отрасли. Нас просили высказать свои предложения по проекту Кодекса и передать их в профильный комитет Госдумы, а также привлечь к ним внимание общественности.

Внимательно изучив проект, я нашел в нем, кроме очевидных достоинств, связанных с необходимостью привести морское законодательство на уровень современности, ряд сомнительных, а подчас и просто неверных положений. Подготовленный мною проект отзыва был одобрен советом академии и отправлен по назначению.

Тем временем в областную думу поступил отзыв, подписанный капитаном морского торгового порта, Василием Григорьевичем Беляевым, который по спорным положениям проекта стоял на противоположных нашему ведомству позициях. А в службе капитана морского рыбного порта, куда также был направлен проект Кодекса, к нему отнеслись формально, и направили за подписью капитана порта заключение, не содержащее никаких замечаний, то есть, по существу, поддержали положения, урезывающие собственную компетенцию.

Петр Григорьевич, капитан рыбного порта, был изрядно смущен, когда я указал ему на огрехи подписанного им документа. Он немедленно отозвал свой отзыв из областной думы, а я занялся с его заместителем, пожилым и скептически ко всему настроенным капитаном, постатейным разбором проекта Кодекса. По большинству пунктов мы с ним нашли общий язык.

Через несколько дней областная газета опубликовала мою статью «Мореплаванию – новый основной закон» обращенную к морской общественности. Поддержав проект нового Кодекса, я подробно остановился на его недостатках и обозначил позицию рыбного ведомства по спорным вопросам.

*

Как ни странно, именно эта статья вызвала ревность некоторых моих коллег. Собственно, не сама статья, а подпись под нею – «Профессор Балтийской государственной академии рыбопромыслового флота имярек». До сих пор я подписывался «и. о. профессора», пока на одном из совещаний в Санкт-Петербурге бывший мой заведующий кафедрой Дмитриев не заметил мне: «Нет такой должности – “и. о. заведующего”, есть должность профессора». Мне вспомнился ответ персонажа повести И. Грековой «Кафедра» на вопрос завкафедрой: «Ваша должность, ученое звание?» – «Доцент, доцент». «Почему дважды “доцент”?» – спросил удивленный заведующий. «Первое “доцент” – должность, а второе – ученое звание». По аналогии, мне следовало бы под статьей в газете поставить «Профессор, доцент», но, конечно, ни редакция, ни читатель меня не поняли бы.

Зато Кулагин, с кафедры которого был передан курс морского права, встретил казус с моей подписью как личный против него, Кулагина, выпад. Встречая меня в коридоре, особенно когда поблизости оказывались невольные слушатели, он подчеркнуто громко провозглашал: «Здравствуйте, господин профессор! Ну, научили вы чему-нибудь курсантов? Говорят, что вы вдруг стали большим специалистом по морскому праву. Всё статейки пописываете, других учите жить?»

Моя активность и рвение курсантов в изучении моей дисциплины и так вызвала зависть и некоторых других преподавателей, наукам которых те же курсанты уделяли куда меньше внимания. Пополз слух, что я перегружаю курсантов – на самоподготовке они только морским правом и занимаются.

А тут еще Кулагин, истоки ревности которого было нетрудно объяснить. Много лет подряд морское право было отдано на откуп Каргополову, который когда-то пришел на кафедру доцентом, потом защитил докторскую диссертацию и стал профессором, единоличным хозяином в вотчине своей дисциплины. Что и как он там преподавал, Кулагину совершенно не интересовало, важно только, что никакого беспокойства работа Каргополова у него не вызывала, – это было спокойно и удобно. Когда же надежный Каргополов уволился, найдя в другом вузе лучшие условия, Кулагин впервые за много лет был поставлен в положение, когда от него потребовались некоторые усилия, чтобы заткнуть образовавшуюся дырку в учебном процессе. К этим усилиям заведующий кафедрой вовсе не был предрасположен, поэтому он ничего не сделал, чтобы удержать подвернувшегося под руку Мойсеенко, очень неохотно согласившегося вести курс морского права, а затем и вовсе ретировавшегося. Свою энергию Кулагин направил на то, чтобы доказать, что эту дисциплину с его кафедры вообще следует убрать, как непрофильную (что, вообще говоря, было правдой). Одновременно в подсознании он лелеял мысль: вот, мол, заберут морское право да другую кафедру, а там завалят его преподавание и, конечно, будут говорить: «Вот когда морское право было на кафедре у Кулагина, никаких проблем с ним не было, а теперь видите, что получилось». Глядишь, маленький, но плюс в пользу честолюбивого Кулагина, обладателя всяческих степеней и званий. А тут – на тебе – на другой кафедре дело пошло куда живее, чем во времена профессора Каргополова на кулагинской кафедре. Да еще эта подпись – «профессор», – прямо как красная тряпка быку.
Заглянувший на прежнее место работы Каргополов сходу предложил мне написать совместно новую программу по морскому праву, и учебник. Мне вспомнились слова той же Елены Сергеевны Вентцель – писательницы И. Грековой: «Когда я хочу изучить новую дисциплину, я пишу по ней учебник». За программу я взялся, а до учебника дело не дошло – Каргополов больше так и не появился.

*

У ректора возникла новая идея: получить финансирование на выполнение научно-исследовательской работы по правовому обоснованию удаления останков судов и другого бесхозного имущества, брошенного в акватории Калининградского морского канала и на его прибрежной полосе. Он предложил мне подготовить техническое задание и программу работ и согласовать документы с администрацией морского торгового порта, в чьем ведении находится канал, природоохранным ведомством, областными властями и другими заинтересованными организациями.

Чтобы на месте ознакомиться с обстановкой, я с Василием Григорьевичем, капитаном торгового порта, на его разъездном катере прошел весь канал. Отыскал законодательные акты, принятые по сходным вопросам администрациями других прибрежных городов, разработал весь комплект документации, необходимой для заключения хозяйственного договора. Пимошенко бегло просмотрел мои предложения, заметив, что сам он принимать участие в ее выполнении не будет, но согласен считаться руководителем работы.

У меня же возникли сомнения: выполнять-то работу не с кем. Доцент Данилов, которому я предложил войти в состав исполнителей, отнесся к моему предложению без энтузиазма. Почтенного возраста женщина, бывший прокурорский работник, преподававшая основы трудового права, напротив, немедленно согласилась поучаствовать в работе, однако из разговора с нею я понял, что рассчитывать на реальную пользу от нее не стоит. Своими сомнениями я поделился с ректором, но он на них не придал им значения: главное – добиться получения финансирование от заинтересованных организаций. А руководители всех этих организаций, кто сходу подписавшие протокол согласования, кто после скрупулезного изучения программы и внесения множества мелких поправок, как один, заявили, что денег на выполнение этой работы у них нет и вряд ли они скоро появятся.

Выступая на совещаниях, собранных по этому поводу в областном транспортном управлении, Пимошенко убеждал его участников в необходимости проведения такой работы. Никто не возражал, но денег так никто и не дал – думаю, потому, что их и на самом деле ни у кого не было.

Несмотря на неудачу, нельзя было не заметить той настойчивости, с которой ректор добивался получения финансовой поддержки, в общем-то, в довольно небольшом по масштабам академии размере. Он действительно стремился к повышению престижа возглавляемой им академии и не жалел ни усилий, ни оправданных затрат для получения дополнительных источников дохода. При нем были открыты новые специальности – и экономического профиля, и по организации перевозок, и даже по автомобильному транспорту. Региональный аттестационный центр, морской тренажерный центр, морской лицей, учебно-консультационный пункт дистанционного юридического образования – все это было создано либо по инициативе самого Пимошенко, либо при его деятельной поддержке. Он пробивал кругосветные плавания принадлежащего академии барка «Крузенштерн», которые даже приносили доход за счет организации в портах захода платных прогулок под его романтическими парусами.

У меня были случаи убедиться, что у ректора эта заботливость о доходах академии порой перерастала в мелочную скупость, а подчас, наоборот, выплескивалась в разбрасывание средств с неоправданной щедростью…

*

Я не люблю сентиментальные россказни, которые на встречах выпускников возникают после паузы, сопровождающей третий тост, всегда один и тот же: «За тех, кто в море!».

Вот один из давних моих учеников вдохновенно рассказывает, как он на экзамене обманул преподавателя, воспользовавшись шпаргалкой. Чудак, он до сих пор не понял, что все его ухищрения были видны экзаменатору, а свою «тройку» он получил заслуженно, за те знания, к которым шпаргалка никакого отношения не имела.

Другой, бывший мой дипломник, на каждой встрече повествует, как он зашел в тупик при выполнении дипломной работы и как я подсказал ему выход, с его точки зрения, совершенно немыслимый. А мне-то этот выход был ясен с самого начала.

Третий вспоминает, что они все наблюдали за тем, как я, переступая порог училища, снимал головной убор. Странно, я делаю это уже сорок лет, но никогда не замечал, что за мной следили все эти годы.

Естественно, что жизненные пути выпускников сложились очень по-разному, и я никогда не преувеличивал свою роль в их карьерном росте, да и вообще в профессиональных успехах, хотя, наверное, все-таки что-то от меня в этом было. Вот молодой чиновник высокого ранга, только что сменивший капитанский мостик на начальственное кресло, – разве не у меня он на плавательной практике был одним из первых в группе, разве не я показал ему, как правильно держать в руке секстан, как учесть влияние течения на курс судна, да мало ли что еще? Впрочем, это для меня не повод задаваться – как, однако, и ему можно бы быть поскромнее…

Характерно, что с большей теплотой и сердечностью своих былых учеников вспоминают бывшие троечники, в особенности те, кому в жизни не очень повезло – по их ли собственной вине, по стечению ли обстоятельств. Вот этому немолодому уже человеку, сейчас всего лишь капитану портового буксира, я поставил в свое время честную «тройку», и я помню, как он обиделся на меня, считая, что заслуживает более высокой оценки. Теперь он первым подходит ко мне и спешит рассказать, как трудно ему было пробиваться в жизни и чего он все-таки добился.

Вот этот – за двадцать лет достиг должности старпома на небольшом судне под иностранным флагом, и он всерьез говорит, что всему, чего он достиг, обязан основательной подготовке в морском училище. А теперь его сын учится там же, и он не представляет ему другой судьбы.

Этот – каждый раз, встречаясь на улице, заключает меня в объятия, а я припоминаю, как в иностранном порту он просил меня сказать по-английски продавцу магазина автомобильных запчастей, что именно ему требуется. Теперь он – успешный капитан колхозного флота, за путину зарабатывает немыслимые деньги, но всегда с благодарностью вспоминает и училище, и учителей.

А вот этот, который, встречаясь со мною, здоровается радостно и виновато, – лоцман; его недавно понизили в должностной категории. Да, он понимает, что он сам виноват, не в первый раз попался на работе в нетрезвом виде, но ведь от него и жена ушла и увела детей, а он все равно будет им помогать, и обещает мне исправиться.

А вот два брата, погодки. Старший стал крутым и жестким бизнесменом, только что с женой вернулся из Испании, с курорта. А младший совсем сошел с круга, ходит по судам, как бичкомер – «береговой моряк», ни на какой работе долго не задерживается…

А пауза после традиционного третьего тоста – «За тех, кто в море!» – как она о многом говорит! Одно за другим перед мысленным взором встают лица тех, кто уже никогда не возвратится из морей.

Вот этот, учившийся, прямо скажем, неважно, стал первоклассным капитаном, был среди лучших промысловиков, а однажды утром не вышел из каюты. Когда старпом привел траулер к плавбазе, спустившийся с нее врач установил причину смерти: обширный инфаркт.

А этот, круглый отличник, всегда старавшийся добросовестно выполнять свои обязанности, всего один раз перестарался и превысил предельно допустимую загрузку судна. Груз, сместившийся во время сильного шторма, опрокинул судно, а сигнал бедствия ни одной радиостанцией не был принят. Среди немногих спасшихся капитана не было.

А вот с этим, заместителем капитана порта, я не раз общался по работе в аттестационном центре, и неизменно встречал его уважительное и добросердечное отношение. Мне безмерно горько было стоять у его гроба, среди его товарищей, седых капитанов, многие из которых были моими учениками.

*

К выигравшему на выборах новому губернатору, сменившему Маточкина, прицепилось прозвище «Батяня». Прибывшего в академию губернатора ректор водил по кабинетам и лабораториям, демонстрируя их оснащение. В одной из аудиторий Батяня уставился на портрет Беллинсгаузена и с интонацией скорее утвердительной, чем вопросительной, обратился к сопровождающим: «Это Крузенштерн?». Выдвинувшийся вперед Бондарев мгновенно подтвердил: «Да, это Крузенштерн». – «Ты что?» – спросил я декана шепотом. Декан так же шепотом ответил: «Да я знаю, но зачем говорить, что он перепутал».

С того визита академия стала непременным объектом посещения всех высоких гостей города, а сам Пимошенко с гордостью продемонстрировал мне удостоверение внештатного советника нового губернатора.

С началом нового учебного года у меня неизвестно откуда появился ассистент – в должности старшего преподавателя. То есть, вообще-то говоря, известно откуда – это однокашник, друг-приятель Бондарева, декана факультета, появившийся в академии после каких-то нестыковок не то на флоте, не то в бизнесе, где он имел какие-то общие интересы с Бондаревым. Мой новый ассистент просто подошел ко мне в перерыв и сказал, что в такой-то группе он будет теперь вести практические занятия. С программой дисциплины он не был знаком и познакомиться с нею желания не продемонстрировал. Я предложил ему походить ко мне на лекции, да и на практические занятия в параллельной группе, которые проводил я сам, но он так ни разу на них не появился. « Ничего себе ассистент!» – только и мог сказать я себе.

Ничего со мною, ведущим преподавателем, не согласовав, он сочинил пару методичек к проведению занятий – ни хороших, ни плохих, а просто не отвечающих тем целям, которые я преследовал при постановке курса. Пожаловался я заведующему кафедрой Букатому, но его тоже не спросили при назначении мне ассистента.

Потом этот «ассистент» исчез, как будто бы его и не было. Бондарев сказал мне, не вдаваясь в подробности, что его не будет в течение месяца, и чтобы я на это время заменил его. Ну, месяц так месяц, мне даже лучше без этого незваного помощника. Но месяц прошел, а его нет как нет, и Бондарев не может сказать ничего определенного. Тогда обращаюсь к Букатому: «Ну, подменил я этого, с позволения сказать, ассистента, а что же дальше? Так и тянуть эту внеплановую нагрузку?».

«Ассистента» я увидел года через полтора, когда он снова появился у своего дружка Бондарева. Ни у того, ни у другого в мыслях не было не то чтобы извиниться, но хотя бы объяснить свое поведение.

А однажды Букатый с озабоченным видом остановил меня, когда я собирался отправиться на лекцию. Я подумал, что, возможно, курсантам этого потока, как бывало, медики делают какие-нибудь прививки перед предстоящей практикой. Однако причина была совсем иная.

Я не знал, что Лушников, работавший в Польше, продолжал числиться на полставки профессора в нашей академии. И вот теперь, воспользовавшись «окном» в своих занятиях за кордоном, он приехал прочитать пару лекций в академии. С обычной бесцеремонностью никто меня не предупредил ни о теме этих лекций, по-видимому, считавшихся имеющими отношение к курсу безопасности мореплавания, ни о самом факте их проведения, ни даже – что в такой ситуации было бы естественным – не пригласил послушать эти лекции.

Чтобы как-то увязать с тематикой прочитанных Лушниковым лекций последующие свои лекции, я попытался выяснить у курсантов, о чем шла речь. Никто ничего не смог мне сказать.