Я - сэнсей. Часть вторая - окончание

*

Капитан Шлядинский уже давно не посещал кают-компанию. Буфетчица, приносившая ему завтрак, обед и ужин в каюту, неизменно возвращалась с тарелками, полными нетронутой пищей. Все знали, что капитан беспробудно пьет, но об этом было не принято говорить. Изредка он появлялся на шлюпочной палубе, с опухшим лицом, спрятав глаза за темными очками – словно привидение, появившееся среди белого дня. Время от времени к нему в каюту заходил первый помощник капитана – помполит Прикшайтис, подолгу там оставался, а выходил с побагровевшим лицом и сузившимися в щелочки глазками. Иногда капитана навещал доктор с неизменным тонометром. Доктор ни с кем не делился своими впечатлениями, но видно было, что он заметно расстроен.

Козлов, наконец-то, нашел себе занятие: он организовал шахматный турнир среди работников командного состава. В турнире, кроме него самого, согласились участвовать мой Клавдий Леонидович и Прикшайтис; Козлов и Клавдий так насели на меня, что я вынужден был тоже включиться в это занятие, впрочем, неохотно. В свободное время мы с Клавдием расставляли фигуры, и мой соперник подолгу обдумывал ходы, монотонно напевая под нос:

«А я еду за деньгами, за деньгами,
За туманом едут только дураки…»

В этом турнире, проводившемся в два круга, я выиграл всего одну партию, а Прикшайтис, проиграв один раз Козлову, вообще отказался от дальнейшей игры.

Когда я уже позабыл о проводившемся турнире, Козлов торжественно вручил мне почетную грамоту, заверенную подписью капитана и судовой печатью: «За третье место в шахматном турнире на первенство УПС “Николай Зыцарь”».

*

На время нахождения в районе промысле все занятия свернуты, я с трудом выторговал сохранение трехсменной вахты дублера вахтенного помощника капитана. Все остальные курсанты распределены по двум бригадам и занимаются перегрузкой мороженой рыбопродукции с добывающих судов в трюма нашего «Зыцаря». Вдруг проявил активность помполит Прикшайтис, до сей поры встречавшийся только в кают-компании за обедом. Выставил на палубе, около третьего трюма, доску, на ней мелом вписывал, сколько какая бригада за смену перегрузила. Мало того, то же самое сообщает по принудительной судовой трансляции дважды в сутки. Хочешь – не хочешь, а слушай. Разбуженные громовыми звуками матросы, да и курсанты, отдыхающие после смены, матерно ругаются, стараясь перекричать трансляцию. Мне даже пришлось отправить Клавдия Леонидовича в один из курсантских кубриков разбираться, кто там, разозлившись, с мясом отодрал от переборки ни в чем не повинный динамик.

В очередном порту захода – Котону в республике Дагомее, пока шла выгрузка, мы с курсантами с наслаждением купались в волнах прибоя. Однажды, когда я возвращался с пляжа, увидел, как курсант Зеленер, отличавшийся каким-то первозданным простодушием, склонился с причала к окну салона небольшого рыболовного судна под итальянским флагом. Зеленер обменивался жестами с обезьянкой, находившейся в салоне. Обезьянка растопыривала пальцы ладоней возле ушей, и Зеленер делал то же самое. Зеленер приставлял большой палец к носу, поддразнивая собеседницу, и она в точности повторяла его жест. Они ужасно походили друг на друга и были так увлечены своим немым диалогом, что не замечали больше никого вокруг.

Один из мотористов, сходя с борта судна на причал, держал в руках потрепанный портфель, который показался дежурившему у трапа полицейскому подозрительно тяжелым. Полицейский жестом потребовал открыть портфель, а моряк, сделав вид, что не понимает его, как бы нечаянно уронил портфель между бортом судна и причалом. Вызванный полицией водолаз извлек «потерю». В портфеле оказался большущий бронзовый фланец – моторист отыскал его среди запасных частей и нес на берег, чтобы выгодно продать его – цветной металл в странах Африки был в цене. А по законам страны это была контрабанда, за которую полагалось длительное тюремное заключение.

Капитан Шлядинский не без самодовольства рассказал мне, как ему удалось уладить конфликт, действуя через фирму, которой поставлялся наш груз, и вручив полицейскому начальству несколько коробов мороженой рыбы.

Разбор проступка моториста был, как полагается, отложен до возвращения в родной порт.

После захода в Котону мы направились на юг, в порт со столь же никогда ранее не слыханным названием – Матади в республике Заир. Предстоял переход экватора, и я обратился к Прикшайтису – а как предполагается отметить это событие? «Да никак», – равнодушно обронил Прикшайтис. Меня глубоко уязвил этот ответ. Ведь переход через линию, разделяющую земной шар на северное и южное полушарие, – знаковое событие в жизни моряка, и со времен Крузенштерна принято отмечать его веселым представлением. Я засел за написание сценария праздника, в котором использовал и прежние заготовки, и сочинил новые мизансцены, отражающие специфику нашего рейса.

Курсантам моя идея пришлась по душе. В распределении ролей и проведении репетиций больше всего мне помог Сергей Звездунов, который даже предложил некоторые поправки в текст сценария.

Не сомневаюсь, что шумный праздник перехода экватора запомнился его участникам на всю жизнь – а у кого она предстояла длинная, у кого – совсем короткая. Когда я пишу эти строки, многие уже давно стали капитанами самых разных судов. Возглавил одну из организаций флота рыбной промышленности обстоятельный Валентин Малыхин. Изобретательный Сергей Красовский неожиданно для меня оставил морскую стезю, я встретил его уже в должности начальника охраны одного из коммерческих банков, который, впрочем, вскоре разорился. А для старательного и скромного курсанта Володи Шевченко один из его первых рейсов в качестве помощника капитана стал и последним: он вышел из каюты, чтобы заступить на вахту, но так и не дошел до мостика. Ни одна из версий его исчезновения не получила подтверждения.

*

После захода в наполненный раскаленным воздухом порт Матади, расположенный неподалеку от устья величественной и полноводной реки Конго, мы направились дальше на юг, в сторону бухты Сент-Хелина, образованной изгибом побережья Африки вблизи мыса Доброй Надежды. Мой Клавдий Леонидович совсем пал духом. По его подсчетам, теперь мы никак не могли вернуться домой к Новому году, который он пообещал своей супруге отметить дома. Когда же один из четырех дизелей был остановлен для ремонта, он уже собрался пойти к капитану с требованием высадить его в каком-нибудь порту, где есть советское дипломатическое представительство, чтобы его самолетом отправили на родину. Я не принял всерьез его ворчания, а ко дню рождения, который он отмечал в рейсе, подарил купленную перед отходом книгу «Основы дипломатического протокола и этикета». Я зачитывал из нее вслух, как следует раскладывать на обеденном столе вилки, ложки, ножи и ножички и кто на каком месте должен сидеть в автомобиле. Это немного отвлекло Клавдия, а после стало уже не до душевных переживаний, так как нужно было принимать у курсантов отчеты за практику.

На защите отчетов я задал Зеленеру обычный вопрос: «Какую общественную работу выполнял?». Он долго и мучительно размышлял, пока, наконец, не произнес обрадовано: «А когда был праздник Нептуна, помните, я табуретку из столовой команды принес?».

К вечеру 30 декабря «Николай Зыцарь» ошвартовался у причала рижского рыбного порта, а утро следующего дня, 31 декабря, мы уже встретили на железнодорожном вокзале Калининграда.

*

В нашей научно-исследовательской работе мы вплотную подошли к проблеме системы оценки судоводительских кадров. Среди довольно большого числа отечественных и зарубежных работ, посвященных этой проблеме, мое внимание привлекла книжка Леона Ивановича Меньшикова, в которой он предлагал подразделять оцениваемые качества личности на два уровня. На нижнем он расположил факторы, а на верхнем – критерии. Факторы, или собственно качества, оценивались в баллах компетентными экспертами; критерии представляли собой, в сущности, укрупненные блоки профессионально значимых качеств. Мы назвали совокупность этих блоков профессиональной готовностью. Этот термин, по нашему мнению, должен был обозначать степень соответствия уровня знаний по специальности, профессионального опыта и личностных качеств работника требованиям, предъявляемым к нему данной профессией и должностью.

Получив командировку по делам плавательной практики в Ригу, я встретился с Леоном Ивановичем, работавшим в социологической службе завода «Коммутатор». Он порекомендовал мне познакомиться с наиболее основательными системами оценки кадров, разработанными во Львове и в Челябинске.

Так как истекал пятый год моего преподавания в училище, мне полагалась стажировка, которую я решил использовать с пользой для нашей хоздоговорной научно-исследовательской работы. Первым пунктом моего путешествия стал город Львов. Там, в институте экономики Академии наук Украины, работал молодой кандидат наук Юрий Морев, основной разработчик нашумевшей системы «Пульсар», В ее основу был положен принцип результативности оценок. В соответствии с ним периодически должна производиться оценка всех управленческих работников данного подразделения или предприятия и по ее результатам происходить «пульсация» – перестановка управленцев в соответствии с результатами оценки. Предложенная Моревым и его соавторами методика нашла как сторонников, так и противников; с одной стороны, она никому не давала засиживаться на месте, но, с другой, порождала нестабильность, лихорадку непрерывного «перетряхивания кадров», которая многими работниками – не только «застоявшимися» – воспринималась крайне болезненно. Для командного плавсостава, у которого продвижение по служебной лестнице происходило ступенька за ступенькой (третий – второй – старший помощник – капитан), идея «пульсаций» была неприемлема, хотя многое из разработок львовских специалистов представляло для нас определенный интерес. К тому же, Юрий Морев собрал массу сведений о других предлагавшихся системах оценки, знакомясь с которыми, я исписал толстую тетрадь.

Поездка с той же целью в Челябинский политехнический институт дала мало нового: придуманная там на кафедре экономики система оценки не доходили даже до уровня наших разработок.

Около месяца я стажировался еще на кафедре социальной психологии Ленинградского госуниверситета. Конечно, там все было поставлено на солидную научную основу, и некоторые из разработанных там методик для нас, несомненно, были полезны. В частности, оттуда я заимствовал идею карт-характеристик, заполняемых компетентными экспертами с использованием семибалльной шкалы оценок.

Пока я стажировался, Виктор Оскарович предложил образец квалификационной книжки судоводителя, которая должна была заменить несколько разрозненных документов, и работал над программами проверки знаний специалистов разных уровней.

Пора было дать название разрабатываемой нами системе оценки профессиональной готовности судоводителей. Хотелось, чтобы оно было кратким, звучным и выражало сущность системы. Долго ничего подходящего ни мне, ни Рамму, ни Надежде не приходило в голову, пока внезапно, неизвестно откуда, не прозвучало, как выстрел, это слово – «Створ». Створ – это термин из навигации и гидрографии, обозначающий образованную парой ориентиров линию на водной поверхности, ведущую корабль к намеченной цели. Ведущий створ обозначает ось фарватера и как бы говорит капитану или штурману: «Так держать!». Так и наша система должна была вести вперед, стимулировать профессиональный рост специалистов, способствовать обеспечению безопасности мореплавания за счет повышения надежности «человеческого фактора».

*

Летом, уже находясь в отпуске, я приехал на озеро Виштенецкое вместе с заведующим кафедрой Виталием Михайловичем Букатым. Он собрался проводить там испытания опытного образца гидроакустического радиобуя, предназначенного для обнаружения скоплений тунца. Юркий «жигуленок» доставил нас на экспериментальную базу технического института, расположенную на берегу этого глубокого и чистого водоема. В группу, кроме самого Букатого, входили старший преподаватель Геннадий Борисович и два заведующих лабораториями: Борис и хозяин «жигуленка» Аркадий.

На базе нас встретил ее комендант, тут же прозванный Аркадием «гросс-адмиралом», который с привычной деловитостью объяснил нам порядок нашей работы: «Значит, так: первый день вы будете пить и отсыпаться, а уж со второго дня начнете свои испытания. За водкой и за продуктами ближе всего ехать в Кибартай, а если захотите половить рыбки – тут есть рыбинспектор, он покажет, где хорошие места».

Все пошло в точности так, как сказал «гросс-адмирал». Аркадий сгонял в Кибартай, и до полуночи мы выпивали под хриплое пение прихваченных им записей Высоцкого. Утром болела голова, и было совсем не до работы, хотя Букатый и пытался возиться с настройкой своего прибора.

Настоящая работа началась только на следующий день. Буй принесли на самый конец пирса, вдающегося в озеро на добрую сотню метров. Букатый сидел у прибора, включая и выключая его радиопередатчик, ему помогал Борис, а Геннадий Борисович с Аркадием с помощью обычного портативного радиоприемника пытались на берегу принять его сигналы. Дело шло плоховато, но, в конце концов, удалось добиться более-менее стабильного приема неуверенного попискивания радиобуя. На пирсе рыбачил удочкой пожилой литовец, с которым Борис завел разговор о том, о сём. Увидевший это «гросс-адмирал» раздраженно заметил: «Этот Жилинскас тогда, в сорок первом, со своими дружками в ночь на 22 июня вырезал нашу пограничную заставу. Десять лет отсидел в лагерях, а теперь, смотрите, какой дружелюбный».

Поздно вечером, уже в темноте, мы с Аркадием и Борисом пошли ловить раков на речку Писсу, разделявшую перед войной Германию и Советский Союз. У меня из-за полного отсутствия опыта это дело плохо получалось, зато Аркадий таскал из-под донных камней одного за другим, и вскоре набралось полное ведро.

Подошла пора переходить к «морским» испытаниям гидроакустического буя. Под настороженными взглядами всей компании Геннадий Борисович осторожно спустил сооружение на воду, легким движением оттолкнул его от пирса… и оно тут же перевернулось. Радиоантенна, которой полагалось быть сверху, оказалась снизу, под водой.

У извлеченного из воды буя несколько часов колдовали Виталий Михайлович и Геннадий Борисович. Новая попытка – и снова буй немедленно перевернулся «вверх ногами». Воинов огорченно заметил: «А ведь его остойчивость специально Лушников просчитывал, по его формулам всё получалось как следует…» Пришлось уже без формул Лушникова чисто опытным путем находить подходящее размещение блоков прибора в корпусе буя, пока, наконец, при очередной попытке он не остался в надлежащем положении, то есть антеннами вверх.

Затем Букатый отлаживал гидроакустический блок прибора, каждый раз опуская буй в воду, а Борис снова и снова нырял с пирса, чтобы вытащить его на помост. Плававших в воде рыбин было видно невооруженным глазом, и сидевший на краю помоста литовец одного за другим вытаскивал крупных окуней, по каким-то известным ему приметам определяя, что рыбинспектора поблизости нет.

На самый конец пирса, на помост, было подведено электропитание, чем и пользовался Букатый при проведении своих испытаний. Заняться самим добычей рыбы предложил, кажется, Борис. Два провода с оголенными концами были подключены к кабельной коробке. Лежа на пирсе и наблюдая через щели между досками помоста, Аркадий определял, когда к оголенным концам проводов подплывала рыба, и в этот миг по его команде Виталий Михайлович включал ток. Рыбина тут же переворачивалась брюхом вверх и всплывала. Борис подплывал под помост и вылавливал оглушенную рыбу. Так как сваи пирса обросли мелкими ракушками с острыми краями, он, задевая за них, получил множество мелких порезов кожи, через которые просачивалась кровь. Испуганный литовец, не понимая происходящего, быстро собрал удочки и удалился восвояси.

Двух жирных налимов и с десяток окуней чистили мы с Геннадием Борисовичем. Повариха, состоящая при «гросс-адмирале», мастерски поджарила улов, и в этот вечер ужин получился на славу.

А утром я на попутном автобусе уехал в симпатичный городок Вилкавишкис и уже оттуда – в Калининград.

*

Молодой генерал, заместитель начальника главного управления госавтоинспекции, внимательно слушал меня. Сначала ему было совершенно непонятно, какое отношение к его ведомству имеет дело, которое привело меня сюда, на проспект Мира в Москве, но постепенно он уразумел причину моего визита.

Работая в морском училище над проектом системы оценки профессиональной готовности, мы пришли к выводу, что процедуры проверки знаний нуждаются в радикальном усовершенствовании. Пропускная способность проверочных комиссий была низка, задаваемые проверяемым вопросы часто были совершенно случайны и не могли выявить уровень знаний, а оценки носили субъективный характер. Выход, по нашему мнению, заключался в широком использовании метода программированного контроля знаний, при котором вопросы вместе с набором возможных ответов были бы сформулированы заранее, сама проверка проходила бы с минимальным участием лица, ее осуществляющего, а оценка выставлялась бы объективно по установленным единым критериям.

Когда я стажировался во Львове, на кафедре инженерной педагогики политехнического института мне показали в действии с десяток образцов различных устройств для проведения программированного контроля. С довольно успешным опытом применения программированного контроля я познакомился в Одессе, в Черноморском пароходстве. Там все работники плавсостава проходили машинный контроль по охране труда и технике безопасности; проведение проверки обеспечивал один старичок-пенсионер, вся работа которого сводилась к тому, чтобы объяснить проверяемому, какую кнопку надо нажимать, чтобы ввести правильный, по его мнению, ответ.

Но значительная часть известных мне машин контроля имела существенный недостаток. В машину закладывалось, как правило, десять карточек с вопросами и наборами ответов. Это обеспечивало проверку знаний одного экзаменуемого, а для проверки следующего экзаменуемого требовалось заменить использованные карточки с вопросами новыми, что осуществлялось, как правило, вручную и сводило на нет достоинства программированного контроля. Мы с Виктором Оскаровичем узнали, что в ГАИ на экзаменах по правилам дорожного движения используются контролирующие машины с автоматической сменой кадров, содержащих вопросы и наборы ответов на них. С целью ознакомиться с такими машинами и узнать, где их можно приобрести, я и обратился к генералу.

Тот переадресовал меня в регистрационно-экзаменационный отдел Московской ГАИ, где меня встретил полковник, начальник отдела, который провел меня в кабинет контролирующих машин К-54, партия которых была изготовлена по заказу ГАИ. Больше эти машины уже не выпускались, но в их отделе есть десятка полтора списанных машин, которые, по мнению полковника, после небольшого ремонта можно привести в рабочее состояние. Мы договорились, что я пришлю за этими машинами специалиста.

По рекомендации Рамма в Москву был командирован старшекурсник Петя Васильев, до поступления училища служивший штурманским электриком на военно-морском флоте. Виктор Оскарович отрекомендовал его как технически грамотного специалиста, который сможет квалифицированно оценить на месте работу машин К-54 и отобрать из числа списанных те, которые могут быть восстановлены. С ним отправили опытную в вопросах оформления лаборантку Свету, снабдив ее необходимыми документами и деньгами на перевозку аппаратуры.

С большими предосторожностями доставленные багажом машины привезли в училище. Когда груз распаковали, даже сдержанный в эмоциях Виктор Оскарович не смог скрыть изумления. По меньшей мере, треть багажа составлял отобранный «технически грамотным специалистом» ни на что не пригодный хлам, тащить который из Москвы в Калининград не было никакого смысла. Сопровождавшая Петю лаборантка, не скрывая расстроенных чувств, выложила всю истину. Всю дорогу туда Васильев, не слушая ее увещеваний, пил напропалую, и в московскую ГАИ был доставлен ею в состоянии глубокого похмелья, однако ее попытки вмешаться в процедуру отбора подлежащих восстановлению машин категорически отверг.

Виктор Оскарович с помощью завлаба Аркадия все-таки сумел привести две или три машины в работоспособное состояние. Он разработал инструкции по изготовлению киноленты с контрольными вопросами, кодированию ее кадров и проведению экзаменационной проверки. Когда все было готово к показу, пригласили на демонстрацию возможностей контролирующих машин Валериана Николаевича Шагубатова – начальника службы мореплавания, заказчика нашей работы. Валериан Николаевич внимательно выслушал обстоятельные объяснения Рамма, задал подобающие случаю вопросы, просмотрел демонстрацию машины в действии, а затем сказал: «Позвольте, теперь я сам попробую». Он повернулся к экрану прибора спиной, вытянул руку назад и наугад нажал несколько раз на клавиши. Машина покорно прокрутила киноленту, и на табло высветилась надпись: «Экзамен сдан».

Обычно изобретательный Виктор Оскарович, при всем его умении показать товар лицом, не смог ничего придумать, чтобы сгладить впечатление от столь неприятного казуса.

*

Операция «Парус-76», посвященная двухсотлетию Соединенных Штатов Америки, была широко разрекламирована. В ней должны были принять участие учебные парусные суда многих стран, в том числе «Крузенштерн», один из самых крупных парусников в мире. Построенный еще пятьдесят лет назад в Германии, он многие годы носил название «Падуя» и перевозил несрочные грузы через океан, а после войны был передан Советскому Союзу в счет репараций, переименован и сравнительно недавно переоборудован в учебное судно.

Парусные гонки через Атлантику должны были начаться в британском Плимуте и завершиться в Нью-Йорке, где на реке Гудзон состоится парад лучших парусников мира, принимать который будет сам президент Соединенных Штатов.

Основной состав практикантов на «Крузенштерне» должны составить курсанты нашего училища и, вполне естественно, что места руководителей практики в этом престижном рейсе были зарезервированы за нашей кафедрой. Двукратное пересечение Атлантического океана – туда и обратно – предоставляло богатейшие возможности для совершенствования в мореходной астрономии, поэтому само собой подразумевалось, что я. пойду в этот рейс как ведущий преподаватель этой дисциплины, к тому же, имеющий богатый опыт успешного руководства учебной штурманской практикой.

Весь список преподавателей и курсантов, отправляемых на «Крузенштерн», проходил утверждение в каких-то высоких инстанциях, и не только для меня стало неожиданностью, что без всякой мотивировки моя кандидатура была отвергнута. Декан факультета Алексей Иванович Полтавцев недоуменно спрашивал меня: «А виза у вас открыта?». Вопрос нелепый, поскольку именно Алексей Иванович уже дважды провожал меня в заграничное плавание, и за мной не числилось никаких проступков, которые могли бы привезти к лишению визы. Прополз слушок, что в Нью-Йорке ожидаются демонстрации протеста против запрета на выезд евреев из Советского Союза в Израиль, «а с этой фамилией… ну, вы сами понимаете…». Я не понимал, но обращаться с жалобой было некуда, да, в сущности, и не на что: ведь никто мне не сказал ни слова насчет исчезновения из списка моей фамилии.

Такова же была судьба и второй кандидатуры на руководство практикой – Виктора Оскаровича Рамма. Он хоть и не был евреем, но, по-видимому, «в инстанциях» сочли, что его латышские корни немногим благонадежнее еврейских. А то, что он был ветераном войны, капитаном 1 ранга, секретарем партийной организации и т. п., не имело «там» ровно никакого значения.

В рейс на «Крузенштерне» вместе с ректором училища, Клетновым, отправились Дмитриев, возвратившийся с Кубы и сменивший Полтавцева в должности декана факультета, и заведующий кафедрой Букатый. Они хоть и не были преподавателями мореходной астрономии или навигации, зато с фамилиями у них было все в порядке.

А такой же недавно пришедший на кафедру Лушников с его благополучным «пятым пунктом» отправился в Ирак, создавать мореходную школу в порту Басра. С мореходкой у иракцев что-то не получилось, и через год Рушников возвратился и привез новую «Волгу» благородного серого цвета.

*

Одна за другой у меня вышли две книжки: «Лабораторные работы по магнитно-компасному делу» и «Программированные задания по мореходной астрономии». Первая книжка на несколько лет залежалась в редакционно-издательском отделе, но все равно ее выход стал новым словом в этой, казалось бы, совершенно заезженной отрасли знания. В ней не только был сделан упор на новые, еще входящие в использование приборы и инструменты, но и уточнен ряд методов девиационной практики. Эта книга могла бы послужить полезным практическим руководством для капитанов и специалистов-девиаторов, но она вышла внутривузовским изданием и, к сожалению, в руки широкого круга возможных потребителей не попала.

«Программированные задания» стали моим первым опытом применения этой перспективной методики. С учетом постигшей нас неудачи в использовании машин К-54, да и не только, я все яснее осознавал, что в вопросах программированного обучения и контроля основной упор должен быть сделан не на технические средства предъявления информации и выставления оценок, а на разработку тестов – вопросов с наборами предлагаемых ответов. Я проштудировал десятка полтора толстых и тоненьких книг, кое-что нашел в библиотеке Политехнического музея в Москве, пока, наконец, у меня не вызрела более-менее целостная система, оформленная в виде отчета по госбюджетной теме под названием «Методические основы применения программированного контроля знаний».

Выполняемые в высшей школе научно-исследовательские разработки подразделяются на две категории: хоздоговорные и госбюджетные. Первые выполняются по хозяйственным договорам с заказчиками за отдельную плату, служащую подспорьем к заработку преподавателя, получаемую согласно штатному расписанию. Считается, что хоздоговорные работы выполняются за пределами нормированного рабочего дня. Начальство время от времени устраивало облавы на исполнителей хоздоговорных тем, в основном на числящийся на теме учебно-вспомогательный состав, который с окончанием основного рабочего дня, а то и раньше, отправлялся по домам.

Госбюджетные работы кафедра планирует себе сама. Они должны выполняться в пределах рабочего дня, продолжительность которого для преподавателей установлена в шесть часов. Никакой дополнительной оплаты за госбюджетную работу не полагается, но включать часы на ее выполнение в индивидуальный план работы на учебный год должен каждый преподаватель. Однако в подавляющем большинстве случаев в конце учебного года, когда приходила пора отчетов, об итогах работы по госбюджетным темам стыдливо умалчивалось. Я со своими «Методическими основами» оказался редким исключением, отчитавшись за всю кафедру.

*

Самонадеянные авторы, не потрудившиеся задуматься над дидактическими принципами программированного контроля знаний, принесли больше вреда, чем пользы. Расхожее правило, которым они руководствовались, – «Подбери к вопросу один верный ответ и несколько неверных» – само по себе мало что давало, ориентируя на использование в качестве неверных просто абсурдных ответов, которые, по меньшей мере, компрометировали саму идею программированного обучения.

Не останавливаясь на деталях, назову некоторые из разработанных мною рекомендаций по разработке индикаторов (вопросов вместе с относящимися к нам ответами) для программированного контроля знаний.

Ответы, по возможности, должны составлять полную группу несовместных событий, – такую, за пределами которой никакой ответ невозможен. Например: «Вопрос: В каком случае наблюдение за пеленгом встречного небольшого судна свидетельствует об опасности столкновения? Ответы: 1. Когда пеленг не изменяется. 2. Когда пеленг увеличивается. 3. Когда пеленг уменьшается. 4. Независимо от того, как изменяется пеленг». Предложенные ответы исчерпывают все возможные ситуации (верный ответ – 1).

Можно использовать выбор из ряда фиксированных состояний или положений, например: «Вопрос: С какой стороны света нужно оставить знак ограждения навигационной опасности, увенчанный фигурой из двух конусов вершинами вместе? Ответы: 1. К северу. 2. К югу. 3. К востоку. 4. К западу» (верный ответ – 3).

Ответ на вопрос может быть предложен в виде комбинации двух независимых утверждений, например: «Вопрос: Какое наименование имеет в октябре склонение Солнца и как оно изменяется? Ответы: 1. Склонение северное, уменьшается. 2. Северное, увеличивается. 3. Южное, уменьшается. 4. Южное, увеличивается» (верный ответ – 4).

Важно заметить, что во всех трех приведенных примерах как верные, так и неверные ответы обладают равной привлекательностью, что является одним из принципов программированного контроля знаний.

Эффективную поверку знаний обеспечивают вопросы, для ответа на которые необходимо выполнить решение скрытой в вопросе задачи. Например: «Вопрос: Поясное время в восточной долготе 173° равно 3 ч 12 мин 25 декабря. Чему равно в тот же момент поясное время в западной долготе 40°? Ответы: 1. 12 ч 12 мин 24 декабря. 2. 13 ч 12 мин 24 декабря. 3. 12 ч 12 мин 25 декабря. 4. 18 ч 12 мин 24 декабря».

 Ход рассуждений проверяемого должен быть следующий:

1. Определяется номер часового пояса первого пункта путем деления его долготы на 15; получается 11 целых и 8 в остатке. Так как остаток больше, чем 7,5, к целой части прибавляется единица: номер пояса – 12-й восточный.

2. Рассчитывается время на меридиане Гринвича; оно меньше поясного времени в восточной долготе на величину номера часового пояса, то есть составляет 15 ч 12 мин предшествующей даты – 24 декабря.

3. Определяется номер часового пояса второго пункта (так же, как и первого), получается – 3-й западный.

4. Время в пункте западной долготы меньше времени на меридиане Гринвича на номер пояса, то есть составляет 12 ч 12 мин 24 декабря; следовательно, верный ответ – 1.

Если в каком либо пункте рассуждений будет допущена ошибка (неверно определен номер пояса или вместо увеличения время будет уменьшено и т. п.), то получится один из неверных ответов.

Приведенный достаточно сложный пример показывает, что программированный контроль ни в коем случае не сводится к игре в «угадайку».

Конечно, первые опыты применения программированного контроля были еще не во всем удачны, но со временем, особенно после появления персональных компьютеров, целесообразность их использования уже перестала вызывать сомнения.

*

Снова подошла моя очередь отправляться на руководство штурманской практикой. На меня уже работал приобретенный на предыдущих практиках авторитет, и курсанты не скрывали своего удовлетворения тем, что идут они именно со мной. В этот раз практика проходила на большом морозильном траулере «Курсограф».
 
Судно занималось ловом рыбы на западном выходе из пролива Ла-Манш и в Бискайском заливе. Днем и ночью с кормового слипа уходил в воду пустой трал, а после облова косяков с натугой взвывали ваерные лебедки, вытягивая на промысловую палубу тот же трал, но уже наполненный тоннами трепещущей скумбрии или ставриды. Улов через люк в промысловой палубе выливался в бункер, а оттуда поступал на ленту транспортера. Рабочая смена курсантов вручную сортировала рыбу и наполняла противни, которые самые крепкие ребята забрасывали в морозильный аппарат. Извлеченные из него стандартные блоки мороженой скумбрии укладываются в картонные короба, которые обвязываются лентой и отправляются в трюм, постоянно охлаждаемый мощной рефрижераторной установкой, где и лежат до перегрузки на транспортный рефрижератор или выгрузки в порту.

Мы со вторым руководителем практики, Геннадием Борисовичем, жили в маленькой каютке в самом носу судна. Когда после выборки очередного трала судно ложилось на обратный курс, против волны, чтобы выйти в точку начала следующего траления, носовая часть траулера выходила из воды и с размаху шлепала днищем по набегающему валу – это явление называется «слеминг». Не только весь корпус судна содрогался от мощного удара, но и мы оба с Геннадием Борисовичем испытывали внутреннее сотрясение всего организма – ощущение очень неприятное, не более чем через десяток минут сшибавшее с ног и сваливавшее на койку.

Наверху, на мостике, к тому же на свежем воздухе, воздействие слеминга ощущалось куда меньше, и поэтому все больше времени я проводили с курсантами там, помогая им освоить высшую математику судовождения – плавание с учетом приливо-отливных течений. У одних получалось лучше, у других – похуже, но все очень старательно относились к выполнению программы практики, никаких конфликтов не возникало, только погода не всегда благоприятствовала астрономическим наблюдениям, и приходилось терпеливо ждать просвета в облаках.

Наш траулер работал в районе, подпадающем под действие международных конвенций о рыболовстве, поэтому временами низко-низко, едва не касаясь мачт, пролетал самолет, из кабины которого наблюдатель с фотоаппаратом снимал надпись на борту с названием нашего судна и находящийся на промысловой палубе улов. А однажды внушительный английский фрегат, приблизившись к нам на малое расстояние, флажным сигналом потребовал застопорить машины и лечь в дрейф. С борта фрегата была спущена на воду надувная шлюпка с подвесным мотором, которая через несколько мгновений подошла к штормтрапу, вываленному за борт нашего «Курсографа». Инспектор с профессиональной легкостью поднялся на верхнюю палубу, предъявил свой документ и приступил к проверке. Специальной дощечкой он измерил размер ячеи трала, затем спустился в рыбный цех и осмотрел улов. Не обнаружив никаких нарушений, он поднялся на мостик, составил и вручил капитану акт и, пожелав всем хорошей погоды, умчался на своем быстроходном морском мотоцикле.

*

Вот и закончился промысел, последний трал поднят на борт, улов вылит в бункер. Бригада добытчиков во главе с тралмастерами убирает в трюм сети и тросы промыслового снаряжения и мощной струей из брандспойта смывает с палубы оставшийся на ней мелкий мусор. Около полуночи я ощутил какие-то перебои в обычно мерном звучании главного двигателя, а через несколько минут он совсем замолк. Я поднялся в рулевую рубку. Там уже находились капитан, старший механик и старший тралмастер, тревожно обсуждавшие возможную причину остановки двигателя. Старший механик, морщась, как будто бы у него болел зуб, говорил, что, конечно, намотали на винт сети или тросы. Старший тралмастер неуверенно повторял, что он со своей бригадой не выбрасывал в воду ничего такого, что могло бы намотаться на гребной винт. Капитан, уже подавший команду включить сигнальные огни, означающие «Мое судно лишено возможности управляться», переводил взгляд с одного на другого, но сам ничего не говорил. Все понимали, что дело плохо. Если намотали свои собственные сети или тросы, им, руководителям экипажа, грозят крупные неприятности. Скрыть происшествие от начальства вряд ли удастся: стармех считал, что своими силами освободить винт не удастся. Тем более что погода от часа к часу портилась, а в Бискайском заливе шторма поздней осени – затяжные.

Второй, третий и четвертый день беспомощное судно с борта на борт раскачивали высокие волны, с гребней которых крепкий ветер срывал пену. Испанский берег едва проглядывал еще где-то далеко, но все равно пассивное ожидание помощи было неприятным. Тихоходный буксир шел к нам издалека, из Северного моря, и наконец-то он показался красной точкой на горизонте. Вот он уже приблизился вплотную, заведен толстый буксирный трос, и наш «Курсограф», как бычок на веревочке, тащится за своим спасателем во французский порт Брест, власти которого дали «добро» на аварийный заход и спуск водолазов.

Водолазы с буксира освободили валовинтовой комплекс от намотавшихся снастей и подняли их на борт. Серый цвет сошел с лица капитана и старшего тралмастера: снасти оказались чужими, значит, никакой вины за экипажем нет.

*

В кают-компании зашел разговор о предстоящем заходе в Амстердам. Я обратился к первому помощнику капитана – помполиту с предложением: «Хорошо было бы вам выступить по судовой трансляции и рассказать об Амстердаме, вообще о Нидерландах». Меня поддержал Шнейдер, помощник капитана по учебной работе: «А то мы знаем об этой стране только, что там есть сыр голландский да хрен голландский». Помполит не смутился: «Как же я выступлю, ведь у меня нет никаких материалов о Голландии». Тут уж возмутился я: «Но, позвольте, ведь это же плановый заход, еще до начала рейса о нем было известно, можно было бы подготовиться». – «В библиотеке нашей базы нет Большой советской энциклопедии, а по другим библиотекам мне некогда было ходить».

Перед выходом на берег в Амстердаме первый помощник, проводя инструктаж, пробубнил, как обычно, «Правила поведения моряка за границей», и неожиданно добавил от себя: «Только не заходите в Розовый квартал!» – «А что это за квартал такой, что в него и заходить нельзя?» – «А вы что, не знаете – это известный на всю Европу квартал публичных домов!» Да-а, насчет публичных домов первый помощник подготовился…

Естественно, что, сойдя на берег и шагая наугад вдоль каналов и шоссе Амстердама, мы уткнулись в большое здание с окрашенным в розовый цвет фасадом, на котором в правильных квадратах были изображены силуэты парочек, совокупляющихся во всевозможных позах. Нетрудно было догадаться, что это и есть Розовый квартал.

При нашей скудной валютной наличности Амстердам был городом дорогим. Курсанты, поглазев на непривычные картинки в секс-шопах, оседали в кафешках, не спеша потягивая пиво. Члены экипажа, у которых денег было побольше, рыскали по городу, отыскивая, где подешевле продают джинсы и прочее.

Пронесся слух, что неподалеку от порта какой-то поляк держит магазинчик, где торгует по очень низким ценам. Мы с Геннадием Борисовичем отправились в этот крохотный магазинчик, до отказа переполненный нашими моряками. Нам приглянулись куртки, похожие на кожаные; мы примерили их. Хозяин магазина уверял, что они нам в самый раз. На том и сошлись.

На судне у трапа возвращавшихся из увольнения членов экипажа и курсантов встречал все тот же первый помощник, который требовал предъявлять ему приобретенные вещи и сверял их стоимость с выданной каждому валютой. Мы с Геннадием Борисовичем возмутились, а помполит в ответ предъявил нам претензию: ему-де стало известно, что курсанты накупили у поляка порнографических открыток, а мы неизвестно куда смотрели.

Вот тебе и Амстердам с его дворцами, каналами, велосипедистами и шикарными автомашинами.

А купленные нами куртки оказались нам совершенно малы, краска, имитирующая кожу, стала облупляться, а вскоре в самые неподходящие моменты стали рваться гнилые нитки, и то отваливался рукав, то расползался бок.


*

Отраслевое издательство объявило перечень тем, предлагаемых для разработки. В перечне мое внимание сразу привлекла тема «Эргономика на судах флота рыбной промышленности». Я рассказал об этом Рамму, мы сочинили заявку – аннотацию и план-проспект – и отправили ее в издательство. Виктор Оскарович казался мне подходящим соавтором: мы уже несколько лет сотрудничали в выполнении научно-исследовательской работы, связанной с эргономикой и инженерной психологией. К тому же, мне понравилась его недавно вышедшая брошюра, в которой он доходчиво и четко излагал элементарные приемы штурманской работы. С другими коллегами сотрудничество было бы сложнее: Букатый любил приукрашать свои писания риторическими завитушками, к которым я испытывал аллергию, а попытка сотрудничать с Лушниковым в совместном написании учебного пособия обнаружила нашу стилистическую несовместимость, вследствие которой мне пришлось отказаться от создания этого пособия.

Мы поделили с Раммом главы, и, подписав договор с издательством, наметили сроки подготовки каждой главы.

Во время практики на «Курсографе» работа над моей частью книги продвигалась туго: не было под рукой необходимых первоисточников, да и обстановка для писательства мало подходила. Я предполагал, что за время моего отсутствия Виктор Оскарович ушел далеко вперед, но, когда я спросил его об этом, он отделался малозначащими фразами. Это меня не очень обеспокоило – ведь и я не преуспел, надо было самому наверстывать упущенное.

Я засел за книгу, время от времени справляясь у Виктора Оскаровича, какие у него успехи. Мой соавтор на мои вопросы отвечал нечто успокаивающее, но в глубине моей души назревало беспокойство. Когда я закончил работу над своими главами, Рамм, пожаловавшись на занятость в деканате (он стал деканом судоводительского факультета), сказал, что из пяти отведенных ему глав к двум он еще не имел возможности приступить. Я был вынужден взяться за эти главы, там как срок сдачи рукописи в издательство поджимал. Наконец, Виктор Оскарович передал мне рукопись трех оставшихся глав, но, по сути, это были отрывочные фрагменты, в основном рассуждения общего характера. Пришлось взяться за их доработку. Конечно, я был обижен на Рамма за его необязательность, а он – на меня, как он считал, за жесткость и придирки. Наши дружеские отношения прервались, и Виктор Оскарович теперь то и дело по любому поводу выступал с резкими нападками на меня.

Рецензию на книгу написал мой старый знакомый, Вадим Владимирович Чудов, который теперь был уже заместителем начальника Главной государственной инспекции безопасности мореплавания и портового надзора флота рыбной промышленности – сокращенно Главгосрыбфлотинспекции. Рецензия была исключительно положительной, но мне казалось, что, оценив ее как специалист в вопросах мореплавания, он не дал оценки по части именно эргономики. Я удивил издательство, настоятельно попросив направить рукопись на рецензию еще одному специалисту, более сведущему в вопросах эргономики. Увы, я был наивен: ни одного специалиста этого профиля в отрасли не нашлось. Инженер-конструктор Техрыбпрома, автор второй рецензии, ограничился малосущественными замечаниями.

Печальная история книги, в которую я вложил и знания, и душу, и любовь, на этом не закончилась. Издательство назначило нам редактором некую Романенко, недавнюю выпускницу Московского госуниверситета. Чтобы получить моральное право редактировать книги, относящиеся к пищевой промышленности, она поступила в техникум на специальность «Пивоварение», но смело взялась за рукопись, посвященную проблемам флота рыбной промышленности. Я раза два приезжал в Москву, чтобы встретиться со своим редактором и ответить на ее многочисленные вопросы. Ответы на большинство вопросов я вынужден был давать довольно своеобразно: снимал с полки том Большой советской энциклопедии на ту букву, с которой начинался предмет сомнений редакторши, открывал на соответствующей странице и зачитывал содержащийся там исчерпывающий ответ. В итоге последней нашей встречи мы буквально «вылизали» рукопись, согласовав весь текст до последней запятой, мне осталось только ждать выхода книги в свет. Книга издавалась новым, так называемым бездефектным методом, при котором, как считалось, ускорялся процесс ее издательской подготовки. А «ускорение» достигалось за счет того, что автору не предоставлялся сигнальный экземпляр книги, то есть пробный оттиск, с которого после утверждения издательством будет печататься весь тираж.

Когда я получил авторские экземпляры уже отпечатанной книги, я пришел в ужас. Моя редакторша еще раз прошлась по тексту, переделав по своему дурному разумению то, что снова вызвало у нее подозрение. В результате в целом ряде мест возникла полная бессмыслица. Мало того, художник, который вписывал в текст символы из латинского и греческого алфавитов, переделывал формулы так, как ему казалось удобнее, а по расставленным корректором значкам не только не были сделаны исправления, но сами значки один к одному вошли в отпечатанный текст.

Пять страниц составил список внесенных редактором и художником нелепостей. Я направил в издательство письмо с требованием остановить распространение тиража, но, конечно, было уже поздно. Главный редактор прислала мне ответ, содержащий извинения издательства и сообщение о том, что моей Романенко объявлен выговор, а также отпечатанный мелким шрифтом на двух сторонах листа перечень наиболее существенных «опечаток» и соответствующих исправлений. Этот листок предлагалось вкладывать в каждый экземпляр книжки, а письмо показывать читателям как свидетельство того, что во всех огрехах издания авторы не виноваты.

Виктор Оскарович уклонился от какого-либо участия в издательской подготовке книги, зато на всех выставках научных трудов кафедры под табличкой с его фамилией красовалась «Эргономика на судах флота рыбной промышленности». Разумеется, моей фамилии на этой табличке не было.

*

Постепенно у меня сформировалась устойчивая группа штатных сотрудников, которая занималась дальнейшим совершенствованием системы «Створ» и внедрением ее результатов в практику работы организаций рыбопромыслового флота. Состав группы насчитывал пять – шесть человек, среди них «ветераном» была Надежда, которая, выйдя замуж, сменила свою прежнюю фамилию Щербакова на Шумскую. Ежегодно мы составляли пухлые отчеты и везли их к заказчику, в московский институт. Полагаю, что в институте их никто не читал, но чрезвычайно важно было доставлять строго к установленному сроку не столько сами отчеты, сколько так называемые акты процентовки, после подписания которых нам переводились деньги за выполненную работу и закрывался аванс.

Мне пришлось однажды выступать с сообщением о разрабатываемой нами системе перед руководящим составом управления кадров нашего министерства. Слушатели с любопытством разглядывали вырисованные на плакате прямоугольнички блок-схем, перекидывались шуточками насчет того, что скоро их будут тестировать эти чудаки-психологи, а назначать на должности станут автоматические электронные машины. Они-то твердо знали, что никакие системы оценки кадров не поколеблют их устоявшиеся принципы подбора и расстановки своих людей на теплые места, а эти ученые пусть побалуются – ведь деньги на науку заложены в бюджет министерства.

Между тем электронные вычислительные машины в управленческой, в том числе и в кадровой работе еще оставались недостижимой экзотикой, а работа по учету и оценке кадров, их выдвижению и формированию резерва проводилась уже сегодня. В службах, которые фактически занимались этой работой, применялись разные самодельные учетные карты, алфавитные книги, даже настенные планшеты, но в большинстве случаев формы этих документов не отвечали своему назначению из-за наличия на бланках ненужных или отсутствия необходимых реквизитов и подчас невыполнения элементарных требований оргтехники.

Пришлось заняться углубленным изучением этой самой оргтехники, в результате чего для системы «Створ» была разработана информационно-поисковая система на перфокартах ручного обращения с краевой перфорацией. Использование этого средства оргтехники не требовало специальной подготовки операторов, необходимо было лишь простое и недорого стоящее оборудование: коробка для хранения массива перфокарт, набор спиц для выборки карт (вполне годились вязальные спицы) да компостер для выполнения вырезов, который вполне заменяли обычные ножницы. Я разработал макет перфокарты, составил списки дескрипторов – терминов, характеризующих объект информации. Придумал ключи, указывающие способ кодирования информации, подготовил инструкцию для пользователя, – словом, все, как надо. Не хватало только самих перфокарт.

*

Проснувшись в номере таллинской гостиницы, для начала я перебрал в памяти события вчерашнего дня. Да, вчера мне просто повезло. Мне удалось разыскать то самое единственное на всю страну предприятие, которое изготавливает перфокарты с краевой перфорацией. И директор, строго, но изысканно одетый рыжеватый эстонец средних лет, оказался на месте. Он обстоятельно объяснил мне, насколько их фабрика загружена заказами – только что они изготовили крупную партию своей продукции по заказу ЦК КПСС, а на очереди заказ кремлевской больницы, – но все-таки терпеливо меня выслушал, и, в конце концов, свершилось то, что я уже считал совершенно невозможным: он согласился принять наш заказ.

А потом я отправился на автовокзал и заранее купил билет на сегодня.

А что сегодня я должен сделать? День обещает тоже стать напряженным. Значит, так. Я встаю, бреюсь, иду завтракать. Затем надо не забыть отметить в Эстрыбпроме командировку. После этого возвращаюсь в гостиницу, собираю вещи (я усмехнулся – какие у командировочного вещи?), еду на автовокзал и отправляюсь в Пярну. Нет, что-то не так. А зачем мне в Пярну? Ведь я должен встретиться с Михаилом Аркадьевичем Котиком, автором «Курса инженерной психологии», которому собираюсь рассказать о нашей системе «Створ» и посоветоваться насчет оценки психологической готовности специалистов. А Котик – он где? В Тарту. А билет я купил куда? Действительно, куда?..

Вытаскиваю из бумажника билет… в Пярну. Плохо понимавшей по-русски кассирше на автовокзале, куда я срочно помчался для обмена билета, я так и не смог объяснить, зачем я купил билет в Пярну, когда мне надо – в Тарту.

*

Намереваясь в чем-нибудь убедить собеседника, Вадим Владимирович закуривал, но не просто, а как бы соблюдая некий установленный им же ритуал курения. Прежде всего, он брал четвертушку бумаги и, не спеша, сворачивал из нее фунтик, следя за тем, чтобы он получался правильной конической формы. После Чудов вставал и вышагивал туда и сюда вдоль торца своего просторного стола, удерживая сигарету в одной руке и фунтик – в другой, щелчком указательного пальца стряхивая в него пепел. Массивная пепельница почему-то была исключена из процесса; докурив, Чудов старательно вдавливал окурок внутрь фунтика и, скомкав его, бросал в мусорную корзину.

По указаниям Вадима Владимировича молодой и энергичный специалист из проектного института Сергей Агапитов, которому мы сдавали свои отчеты по хоздоговорной теме, разработал автоматизированную систему учета и анализа аварийных случаев на флоте рыбной промышленности. Входная информация поступала в систему в виде сведений из аварийных карт, заполняемых по результатам аварийного случая, а для выходной информации были предусмотрены многообразные формы, позволяющие группировать накопленные данные по любым показателям аварийной карты. Полученные обобщенные статистические данные помогали выявлять закономерности, которые простым просмотром массива аварийных карт трудно было обнаружить.

Мечтой Чудова было создание банка рекомендаций по профилактике аварийности. Предполагалось, что анализ накопленной информации позволит обнаруживать опасные факторы, совокупность которых способствует возникновению аварий, а из банка будут автоматически извлекаться рекомендации, адресованные тем, кто должен принимать меры по предупреждению аварий. Скажем, если анализ показал, что за определенный период у такого-то судовладельца произошло наибольшее число аварийных случаев – намоток на винт, то машина выдаст ему рекомендации, направленные на предупреждение намоток. Или обнаруживается, что чаще всего аварийные случаи происходят по вине выпускников такого-то мореходного училища, и нате вам – рекомендации училищу по улучшению подготовки специалистов.

Мои возражения заключались, прежде всего, в том, что сам исходный документ – аварийная карта – был еще очень далек от совершенства, в особенности в том, что касалось субъективных факторов аварийного случая. Используемый при заполнении аварийной карты кодификатор, по моему мнению, не мог служить удовлетворительной основой для выработки эффективных мер, направленных на предупреждение аварийности.

Но надо было знать Чудова. Он то крушил преграды, как мощный таран, то проявлял чудеса изворотливости, убеждая собеседника взяться за решение поставленной задачи, то приводил примеры из своего боевого прошлого, когда дерзость и находчивость спасали из самого, казалось бы, безнадежного положения. Словом, Чудов уговорил меня приняться за тему, посвященную разработке рекомендаций по профилактике аварийности.

Я обратился с предложением принять участие в этой работе к своим коллегам-преподавателям, доцентам и кандидатам наук – специалистам по теории корабля, по управлению судном и его технической эксплуатации, имеющим большой опыт работы на флоте. Созданная рабочая группа получала в свое распоряжение распечатки всех необходимых аварийных карт, введенных в систему учета и анализа аварийных случаев, и сформированных там сводных таблиц. Нужно было отыскать скрытые в них закономерности, выявить характерные причины и предпосылки аварийных случаев и на этой основе для каждого вида аварийности разработать комплекс мер. Следовало определить, какие конкретные вопросы необходимо знать командному составу судов, как он должен быть обучен и проверен, какие средства и методы надо использовать для отработки навыков по предупреждению опасных ситуаций, как должна быть улучшена организация службы на суднах, какие нужно ввести меры стимулирования. Разработанные рекомендации проводились через жесткое обсуждение в нашей рабочей группе, многократно возвращались на доработку, тщательно редактировались – словом, доводились до кондиции.

Но к чему я, как ни старался, не смог приохотить свих ученых собратьев, так это к предоставлению разработанных ими материалов в удобочитаемом виде.

Доцент Карапузов, меняя в своих рекомендациях части текста местами, отмечал перестановки стрелками, в которых иногда сам запутывался.

Доцент Краснопольский писал свои рекомендации мягким простым карандашом, а когда какие-то строчки отвергались, стирал их резинкой. От этого представленные им листы все были в разводьях графита, и нередко приходилось угадывать, стер он то или иное слово или оставил.

У доцента Каргополова основным «рабочим инструментом» были ножницы и клей. Когда у него появлялась новая рекомендация, он записывал ее на листе, отрезал ножницами и вклеивал в нужное место, а если какая-то рекомендация не проходила придирчивый контроль, он ее отрезал, а оставшиеся половинки листа склеивал. В результате на машинку шел лист, напоминающий лоскутное одеяло.

Уж очень не любили уважаемые доценты переписывать набело свои писания, оставляя этот труд «неостепененным» сотрудникам. А те приходили за помощью, конечно, ко мне.

*

Завкафедрой Виталий Михайлович называл их «военморами» или «черными полковниками», но ведь, если разобраться, именно на них – капитанах 1 ранга, отставниках, в недавнем прошлом преподавателях расположенного в городе высшего военно-морского училища и старших офицерах штаба Балтийского флота, кафедра и держалась теперь. Правда, свою черную форму с золотыми погонами и орденами с медалями в два ряда они надевали только в день Советской Армии да еще в День Победы, а обычно носили форменные куртки рыбного ведомства с нашивками на погончиках: три – у старших преподавателей и четыре – у доцентов. «Черные полковники» были старательны и трудолюбивы. Мне было легко работать с моим помощником, Виктором Николаевичем Ишимовым, или с подменявшим его порой Анатолием Ефимовичем Данчиным. Не требовалось ни объяснять что-то им, ни контролировать: можно быть абсолютно уверенным, что все будет исполнено в точности и в срок. Они терпеливо вселяли в курсантские головы азы морских наук.

Сложнее было с научно-исследовательской работой. Никто из отставников не имел ученых степеней, и научный потенциал кафедры постепенно снижался. Уехал Владимир Иванович Дмитриев, прошедший по конкурсу в один из ленинградских вузов. Ривочкин, защитивший кандидатскую диссертацию, не найдя поддержки своим честолюбивым помыслам, подался в Новороссийск, где открылось новое высшее инженерное морское училище. А потом туда же отправился и Карапузов.

Чтобы готовить собственные научно-педагогические кадры, на кафедре были оставлены два наших выпускника – Паша и Геша. Они в роли ассистентов рьяно взялись за дело, старательно копируя повадки своих учителей.

Но «военморы», заметив их усердие, стали их обрабатывать, склоняя поступить на службу в военно-морской флот, – сначала исподволь, а потом уже в открытую. «Ну, допустим, вы поступите в аспирантуру и лет через шесть-семь защитите кандидатские диссертации. И на это уйдет ваша молодость. А на что будете жить эти годы? На зарплату ассистента или на аспирантскую стипендию? А что потом? Спросите у своих учителей, доцентов-кандидатов, много ли они зарабатывают? Меньше, чем старший лейтенант на флоте! А вы, с вашими способностями, через те же шесть-семь лет дослужитесь до капитанов 2 ранга, а закончите службу – пенсия во сколько раз будет больше, чем у гражданских, тех же доцентов-кандидатов?»

Пашу и Гешу долго уговаривать не пришлось. Они отправились в военкомат и, став флотскими политработниками, быстро продвинулись по служебной лестнице, с благодарностью вспоминая «военморов», давших им добрый совет.

*

Не без любопытства я вместе со своим коллегой-судомехаником направился в Новороссийск, когда нас включили в состав комиссии министерства высшего образования для участия в проверке училища.

В аэропорту Краснодара, к нашему удивлению, нас встретил Борис Иванович Ривочкин на «Жигуленке», принадлежавшем молчаливому водителю – учебному мастеру училища. Долгая дорога от Краснодара не была утомительной, но все-таки мы, выехавшие из дому еще ранним утром, были озадачены, когда по прибытию поздним вечером в Новороссийск Борис Иванович обнаружил, что для нас места в гостинице не забронированы. Ривочкин был расстроен куда больше. Его лицо побелело, речь стала неровной, он едва не заикался, доказывая администратору, какие мы большие ученые и как нас надлежит немедленно устроить по высшему разряду. Самостоятельно убедить администраторшу ему так и не удалось, и он стал названивать по телефону дежурному по училищу, потом начальнику училища, и, как мы поняли из обрывков фраз, тот связался с секретарем горкома партии. Потом Ривочкин передал трубку администратору, и места в гостинице тут же нашлись.

Утром нам была подана черная «Волга», которая и доставила на противоположную сторону Цемесской бухты, на Малую Землю, где располагались корпуса училища.

Прием нашей комиссии был устроен по высшему разряду. Нас возили по местам боев, описанных в вышедшей под именем Л.И. Брежнева книжке, в совхозе «Мысхако» завели в бывший винный погреб, где в дни боев располагался госпиталь, который, предположительно, мог посещать начальник политотдела полковник Брежнев. В самом дальнем углу этого погреба была устроена «землянка Л.И. Брежнева», в ней на дощатом столе стоял самодельный светильник, изготовленный из крупнокалиберной латунной гильзы, а на стене висели полковничья шинель и фуражка военных времен. Сопровождавший нас начальник гражданской обороны совхоза, по совместительству – экскурсовод, с привычным огорчением заметил: «Опять какой-то охотник за сувенирами пуговицу от шинели оторвал, придется завтра новую пришить»

Меня свозили на самый большой советский нефтяной танкер «Кавказ», дремавший на рейде в ожидании будущего рейса. Танкер был такой большой, что капитану по табелю снабжения полагался велосипед, на котором он мог по верхней палубе объезжать свои владения от носа до кормы. К традиционному обеду капитан с видимым огорчением извлек из холодильника бутылку водки: привозят экскурсантов, а расходы на угощение гостей никто не компенсирует.

Начальник училища насчет обедов поступал хитрее. Независимо от меню, обед для членов комиссии и сопровождающих их лиц в столовой училища стоил ровно один рубль. Все понимали, что эта цена обеда никак не соответствовала его реальной стоимости, но все-таки назвать угощение взяткой язык не поворачивался.

Вершиной гостеприимства хозяев была устроенная ими экскурсия в знаменитое виноделие Абрау-Дюрсо. Мы побывали и на берегу бухты Абрау, и у озера Дюрсо (может быть, наоборот: Абрау – озеро, а Дюрсо – бухта?). Мы насквозь прошли все подвалы, нас окатывало вкуснейшим шампанским брют из взорвавшейся бутылки, одной из миллионов, лежавших на стеллажах горлышками вниз. Мы узнали великую тайну удаления осадка, выпадавшего на временную пробку за годы брожения на стеллаже. В дегустационном зале мы опробовали все изготавливаемые в Абрау-Дюрсо сорта шампанского, каберне, муската, лишь руководитель комиссии, чиновник из аппарата министерства, пил только коньяк.

При всем при том программа проверки была выполнена полностью, а я за свое рвение даже заслужил похвалу нашего руководителя.

На кафедре судовождения я попросил, среди прочего, показать методические указания по выполнению лабораторных работ. Конечно, весь принесенный мне ворох разработок я просматривать не стал, а вытащил из него те, в которых как специалист лучше разбирался, – по магнитно-компасному делу.

Ощущение, которое я испытал, открыв первую попавшую под руку методичку, а за нею вторую и третью, французы определяют как «дежа вю» – когда ситуация, в которую ты попал, уже случалась с тобой раньше, в предшествующее время. Это были мои методички – не только тексты, сочиненные мною, но мною и выправленные, в формулах буквы латинского и греческого алфавита были вписаны моей рукой! Борис Иванович, привезя мои методички, заменил только титульные листы, проставив на них свое собственное имя. Такой беззастенчивый плагиат мне еще не встречался.

В аэропорт Новороссийска отвез нас Алексей Иванович Карапузов. Дела на новом месте работы у него складывались неважно. Здесь на его периодические запои, проходившие, как по расписанию, смотрели не столь либерально, как в нашем училище. Из окна его машины я выбросил на новороссийскую землю несколько монет – в знак надежды еще раз когда-нибудь вернуться в эти края. Жаль, что надежда не сбылась.

*

Уже на протяжении нескольких лет меня не оставляла мысль о том, что в подготовке специалистов по морскому судовождению имеется определенный пробел. Профессия судоводителя – эксплуатационная, результаты измерений он использует немедленно, не отвлекаясь от многочисленных функций, которые на него возлагаются обязанностями по управлению движущимся объектом – морским судном. Субъективная сторона в его деятельности выступает на первый план, последствия его ошибок и неверных решений могут носить катастрофический характер. Поэтому в практическом судовождении исключительно важна не только математическая строгость используемых методов. Еще более важна оптимальная организация деятельности, направленной как на обеспечение целей мореплавания, таких, как транспортировка грузов, добыча рыбы и других продуктов моря и т. п., так и на обеспечение безопасности самих морских судов, сохранности перевозимых грузов, предотвращения ущерба человеческой жизни и окружающей морской среде.

Я пришел к выводу о необходимости введения в учебные планы судоводительской специальности новой дисциплины, которую правильнее всего было бы назвать «Безопасность мореплавания». Дело не только в том, что часть сведений, касающихся безопасности, была разбросана по различным учебным дисциплинам и не имела единой методологической основы, а еще и в том, что многие ее вопросы вообще не изучались. Отсутствовала сама концепция безопасности мореплавания как науки об организации деятельности, ее теория не разрабатывалась. Привычно считалось, что специалист сам на практике дойдет до их освоения – верного или неверного, кому уж как повезет.

Я подготовил письма руководителям служб мореплавания предприятий флота рыбной промышленности с просьбой высказать мнение по поводу целесообразности введения в учебные планы судоводительской специальности дисциплины «Безопасность мореплавания». Мнение этих наиболее квалифицированных специалистов было единодушным: такая дисциплина совершенно необходима.

 Справедливости ради следует заметить, что идея о введении учебной дисциплины «Безопасность мореплавания» высказывалась не только одним мною. Такое же предложение, правда, без какой-либо детализации предмета этой дисциплины, содержалось в одном из отчетов по анализу аварийности. Отчет был подготовлен Центральным научно-исследовательским институтом морского флота и предназначен для служебного пользования, вследствие чего оказался доступным лишь узкому кругу должностных лиц.

В дискуссионной статье Леха Кобылинского, опубликованной в одном из польских журналов для специалистов, не только предлагалось ввести изучение дисциплины «Безопасность мореплавания» в политехнических институтах и высших морских училищах, но и излагалась точка зрения автора на ее содержание.

Безопасность мореплавания – предмет постоянного внимания Международной морской организации, под эгидой которой разрабатывались конвенции, принятые большинством морских держав на международных конференциях, в том числе конвенция по охране человеческой жизни на море, конвенция о подготовке и дипломировании моряков и несении вахты. Последняя установила требования к знаниям судоводителей, судомехаников и радиоспециалистов, и все государства – участники конвенции – обязаны были привести систему подготовки специалистов в соответствие с нею.

Анализ требований конвенции укрепил меня в обоснованности вывода о необходимости введения новой дисциплины

Однако большинство учебных заведений на запрос министерства о мероприятиях, которые надлежало бы выполнить в связи с вступлением конвенции в силу, ограничилось отписками, смысл которых был в духе известной песенки Высоцкого – мы и так «впереди планеты всей» и наши учебные планы и программы не нуждаются ни в какой корректировке. Авторам отзывов не хотелось оставлять привычные, обкатанные многолетним опытом преподавания учебные дисциплины и браться за что-то, что еще толком и не сформулировано.

Так же подошел к моим предложениям и главный оппонент – директор Центрального учебно-методического кабинета министерства Бутыркин, знакомый мне еще по его работе на военно-морской кафедре Дальрыбтуза. Ему это было решительно не нужно, да он и не очень-то и понимал, о чем идет речь.

Проект программы по безопасности мореплавания я направил в ряд организаций. Особенно серьезно отнеслась к его рассмотрению служба мореплавания Калиниградрыброма, в которой подготовкой отзыва занялся опытный специалист по морским спасательным операциям Петр Александрович Александров. Он придирчиво проштудировал каждую строчку и сделал множество полезных замечаний, которые, безусловно, следовало учесть. Совсем по-другому отнеслись к проекту мои бывшие коллеги, преподаватели Дальрыбвтуза. Отзыв, составленный Олегом Николаевичем Ждановым и одобренный кафедрой, которой теперь руководил Солодянкин, был столь же категорически отрицательным, сколь и бездоказательным. Я написал письмо Аркадию Николаевичу, подробно разобрав «замечания» Жданова, и через некоторое время получил другой отзыв, хотя лишенный первоначальной категоричности, но все-таки уж очень осторожный.

*

В этом году для прохождения штурманской практики места на учебно-производственных судах нашему училищу выделены не были, и практика была организована на обычных производственных судах. На мою долю выпал старенький дизель-электроход «Янтарный». Построенный как производственный рефрижератор, он был предназначен для приемки и переработки рыбопродукции, а когда его технологическое оборудование физически и морально устарело, он стал выполнять функции транспортного рефрижератора. Видимо, за свою жизнь он натерпелся всякого, и некоторые переборки в его внутренних помещениях настолько проржавели, что их можно было проткнуть пальцем.

На практику со мною пошла небольшая группа курсантов – менее двадцати человек, да еще был направлен стажером начинающий преподаватель, выпускник предыдущего года Александр Николаевич, так что работа предстояла полегче, чем на моих предыдущих практиках.

Никаких специальных помещений для учебных целей на «Янтарном» не было, но мы с курсантами, используя чертежную доску, соорудили в просторной штурманской рубке дополнительный стол, а также привезли большой рулон карт на предполагаемый район плавания и прочее имущество, необходимое для проведения практики.

В первый рейс «Янтарный» отправился, не завершив ремонт, который предполагалось закончить уже на ходу. Механики долго не могли разобраться со своим хозяйством. Система отопления в каютах бездействовала, а в северных водах уже было изрядно холодно. Зато из кранов умывальником то шел пар, то хлестала какая-то замазученная жидкость, что дало моему молодому помощнику повод провозгласить: «Три зла есть на флоте – женщины, водка и механики». Однако учебные вахты неслись исправно, курсанты даже с каким-то азартом делали штурманскую работу, даже когда нам пришлось штормовать, когда оставили позади Португалию.

Прием-передача рыбопродукции происходила за пределами режимных зон западно-африканских государств. В районе третьего трюма моряки под руководством старшего помощника капитана соорудили бассейн, в котором с удовольствием кувыркались после тяжелой физической работы члены сменившейся бригады. По ночам надсадно верещали цикады, мешая спать тем, у кого каютные иллюминаторы выходили на верхнюю палубу. Визжали блоки, через которые проходили тросы грузовых шкентелей, надсадно ревели грузовые лебедки, и все-таки в этом визге и грохоте было что-то свое, родное, чему, собственно говоря, и была посвящена жизнь. Капитан ошвартованного в левому борту рыбомучного траулера, недавний наш выпускник-«ускоренник» Савин приветливо машет рукой, и не скажешь же ему, что от запаха его продукции – рыбной муки – с души воротит, но ничего, через пару суток уже и к этому привыкаешь.

Однажды работали с небольшим траулером с местной командой под флагом Гвинеи-Бисау, капитаном на котором был тоже «ускоренник», бывший мой дипломник Олег Тимофеев. Он переправил нам большой пакет только что выловленных крупных креветок. Александр Николаевич раздобыл трехлитровую стеклянную банку и кипятильник, и мы с большим удовольствием расправились с неожиданным подарком.

В порту Дакара, куда зашел наш «Янтарный», бесцеремонные грузчики, которые любого русского называли «Саня», требовали у моряков на обмен меховые шапки и тут же щеголяли в них, весело скаля зубы. Я прошелся по сенегальской столице; второй раз идти на берег уже не захотелось.

Может быть, потому, что на судне у меня была отдельная каюта, а, может быть, еще и потому, что загрузка работой в этот раз была небольшая, я вольно или невольно обдумывал последние десять лет своей жизни – десять лет работы в училище. У меня было ощущение, что передо мной стоит какая-то стена, преодолеть которую я, как бы ни старался, не смогу. Мой заведующий кафедрой, мой декан, даже наши проректоры не превосходили меня ни в понимании учебного процесса, ни в научно-исследовательской работе, ни в организационных способностях, – это я знал наверняка, но по какому-то негласному закону каждый раз выбирали другого, но не меня. Ставший деканом Рамм даже вывел меня из состава совета факультета, созданного, кстати, в свое время по моей инициативе, – ну, это была его личная месть за его же провал в попытке соавторства. Нет, я не завидовал своим коллегам, которые, обгоняя меня, получали кто более высокую должность, кто новую квартиру. Но я не мог не понимать, что с моими знаниями и опытом я способен на куда большее, чем на руководство практикой на стареньком судне.

Такое состояние известно в психологии как фрустрация – напряженность, которая возникает при столкновении человека с непреодолимыми препятствиями, реальными или воображаемыми, на его пути к достижению значимых целей. В частности, фрустрация возникает в том случае, когда не находит удовлетворения творческий потенциал человека, например, когда талантливый и высококвалифицированный человек вынужден выполнять несложную деятельность. Меня даже не возмущало поведение секретаря парткома Демиденко, который, проводя линию партии – «держать и не пущать» лиц с «пятым пунктом», возводил на моем пути препятствия, – он отрабатывал свою зарплату. Но я не мог принять молчаливое согласие с этим моих коллег Букатого, Лушникова и некоторых других, которые, числясь в моих товарищах или даже друзьях, как должное, принимали полученное в обход меня продвижение по службе.

Иной раз и вовсе мрачные мысли приходили в голову: а правильно ли я поступил тогда, уже много лет назад, дав согласие перейти на преподавательскую работу? Что с того, что многие десятки, а, скорее всего, и сотни моих учеников уже который год занимают высшие на морском флоте капитанские должности, – ведь я-то сам как был, так и остался простым преподавателем, «сухопутным моряком». Это ведь всего-навсего поэтический образ, что мы-де, учителя, уходим в море в своих учениках. Иные наши ученики, спустя не так уж много лет, как вышли из стен училища, свысока посматривают на нас: вот, дескать, засиделись вы тут, на суше, моря по-настоящему не нюхали… Но уже поздно начинать все сначала.

*

Следующий рейс «Янтарного» был на север, в Норвежское и Баренцево моря. Здесь почти все время осенний горизонт был скрыт туманом или дымкой, это заставило отрабатывать с курсантами определение местоположения судна с использованием секторных радиомаяков, расположенных на норвежском берегу, близ города Ставангер, и на безлюдных арктических островах Ян-Майен и Медвежий. Настроившись на волну радиомаяка, нужно было внимательно отсчитывать количество принимаемых точек и тире, по которым и определяется с помощью специальных карт или таблиц направление с маяка на судно. Позже, в Баренцевом море, уже использовались советские секторные радиомаяки, но на большом удалении от них точность определения места была невысока.

Осеннее Баренцево море напомнило мне события четвертьвековой давности, когда я молоденьким курсантом впервые попал в эти места. Наверное, так чувствуешь себя, возвратившись в родные места после длительной разлуки. Я давно уже стал другим, а море как будто бы не изменилось, все та же серая вода под серым небом, то же почти не различимое солнце редко-редко просвечивает сквозь верховой туман, та же суровая волна плавно раскачивает судно. Иллюзия неизменности успокаивает: в конце концов, не даром же прожита эта четверть века, и если где-то я ошибался, где-то покривил душой, то старое родное море простит мне мои прегрешения и даст силы для новых свершений.

Наш дизель-электроход принимал рыбопродукцию и от крупнотоннажных плавбаз, и от больших морозильных траулеров. За сутки выполнялось по несколько швартовок: к плавбазам мы швартовались сами, а траулеры швартовались к нам. Швартовка в открытом море – трудная и ответственная операция, требующая филигранного искусства в управлении судном, особенно при сильном ветре и на большой волне. Чтобы не повредить корпуса участвующих в швартовке судов, принимающее судно спускает на воду и закрепляет вдоль бортов кранцы – огромные накачанные воздухом резиновые баллоны, по форме напоминающие аэростаты заграждения, охранявшие небо Москвы в 41-м году. Надувные кранцы размером поменьше связками вывешивались по бортам наподобие большущих сарделек, а сверх того на такелажных цепях закреплялись гирлянды обычных автомобильных покрышек. Но, несмотря на все меры предосторожности, швартовка в открытом море каждый раз совершается на предельном напряжении капитанских нервов, и надо видеть счастливые лица капитанов, когда швартующееся судно плавно ложится бортом на кранцевую защиту судна принимающего и удерживается у него прочными стальными тросами с капроновыми вставками.

На одном из швартующихся траулеров я увидел на правом крыле его ходового мостика знакомое лицо курсанта Мамонтова, который был у меня на практике девять лет назад, – нет, уже не довольно-таки неисправного курсанта, а властного, уверенного в своих действиях капитана, которому беспрекословно подчинялась команда. Его траулер ошвартовался не просто удачно с первого же захода, но с каким-то особым изяществом, которое отмечает лучших капитанов.

Когда мы направлялись домой вдоль маячивших на горизонте норвежских берегов, погода была не то чтобы штормовая, но сильное попутное волнение вызывало неприятную смешанную качку – то судно зарывалось носом в воду, то переваливалось с борта на борт. Я был в своей каюте, когда почувствовал, что наш дизель-электроход как будто бы замер. Задержавшись в положении неустойчивого равновесия то ли на секунды, то ли на доли секунды, судно вдруг резко пошло носом вниз, одновременно сваливаясь на правый борт. Стоявший на подставке алюминиевый чайник взлетел, перевернулся в воздухе и шлепнулся дном на палубу; со стола съехало все, что лежало на нем. С разных сторон донеслись звуки бьющейся посуды. В голове непроизвольно возникла мысль: «Это море не хочет отпускать меня». Я прогнал это глупое суеверие и пошел разбираться в том, что произошло.

Судно, двигаясь практически с той же скоростью, с которой катились волны той же длины, что и длина судна, в какое-то мгновение оказалось своей серединой на высоком гребне волны, теряя остойчивость. Стотридцатиметровая махина накренилась и как бы нацелилась носом под воду, намереваясь нырнуть. Находившийся на мостике старший помощник капитана перевел ручку машинного телеграфа на «стоп»; роковая волна ушла вперед, и судно выпрямилось. Хотя старпом заранее предупредил экипаж о необходимости соблюдать осторожность, судовой токарь все же вышел на верхнюю палубу – подышать свежим воздухом. Обрушившаяся на кормовую часть судна волна перебросила его через люк четвертого трюма и бросила под трап, ведущий на кормовую надстройку, ударив спиной о переборку. Пострадал и мой курсант Абакумов. Он с боцманом крепил какое-то имущество, находившееся на палубе вблизи третьего трюма; когда обрушилась волна; боцман успел за что-то уцепиться, а Абакумов ударился предплечьем об ограждение трюма. Судовой врач, осмотрев его, сказал, что возможен перелом. К счастью, проведенное по приходу рентгеновское обследование показало, что перелома не было.

Я не очень-то надеялся, что в Калининградском порту нас кто-то встретит из училища, например, заведующий кафедрой или хотя бы начальник практики, но никто не пришел, и опять кольнуло горькое чувство своей ненужности.

*

Однажды меня срочно вызвали к телефону в деканат. Звонил Брандт, Роман Борисович. Я даже толком не помнил, когда и где с ним познакомился – то ли в Питере во время одного из совещаний по теме «Створ», то ли в Мурманске, где он тогда работал старшим преподавателем кафедры судовождения. Запомнилась лишь встреча в Москве, в аэропорту «Шереметьево-1». Я только зашел в зал ожидания, чтобы скоротать время до объявления своего рейса, как ко мне бросился и заключил меня в объятья невысокий мужичок в тулупчике. Я опознал его лишь после того как он обозначил свою личность, сказав, что возвращается из Ярославля, где отмечался юбилей его дяди, тоже Брандта, кажется, основателя тамошнего педагогического института,.

Роман Борисович, знакомый с моими работами по исследованию структуры деятельности судоводителей, просил меня дать согласие быть официальным оппонентом на защите его кандидатской диссертации, посвященной проблемам эффективности и качества работы судоводителей. Не скрою, это предложение польстило мне: я еще никогда не оппонировал на защите кандидатской.

Мое радужное настроение рассеялось, когда я прочитал уже первые страницы пухлого тома, и чем дальше, тем больше оно сменялось досадой: ну зачем я ввязался в это предприятие!? В диссертации Брандта отсутствовало то, что называют культурой научного исследования. Без должного обоснования многие выводы представлялись неубедительными, а некоторые из них опирались на арифметические ошибки. Изобиловало цитирование не первоисточников, а упоминаний о них в реферативных журналах – по-видимому, для придания большей солидности списку использованной литературы. Исписав замечаниями толстый блокнот большого формата, я понял, что диссертацию надо спасать. Я сообщил ученому секретарю совета по защите диссертаций, что труд Брандта нуждается в доработке, а сам принялся разыскивать автора. Время было отпускное, из Мурманска мне ответили, что Роман Борисович выехал куда-то на юг, и лишь по цепочке, через каких-то третьих лиц, мне удалось узнать адрес его местопребывания в Краснодарском крае.

Я попросил Брандта возможно скорее приехать в Калининград, чтобы мы могли совместно поработать над доводкой его работы до должной кондиции. Роман Борисович прилетел через пару месяцев.

Неделю, не разгибая спины, мы сидели с ним над текстом диссертации, перелистывая одну страницу моего блокнота за другой. Я меньше всего пытался оспаривать отстаиваемые диссертантом положения – пусть они останутся на совести автора – но все явные огрехи были выправлены.

Защита состоялась примерно через полгода и прошла успешно. На том же заседании совета защищал свою кандидатскую диссертацию и Аркадий Николаевич Солодянкин, кстати, указавший в списке публикаций и совместно написанную нами статью.

А в Мурманском училище распространился слух о том, как я препятствовал Брандту в защите его диссертации. Роман Борисович, по меньшей мере, этот слух не опровергал.

*

В связи с ростом контингента наша кафедра была разделена на две. Одну – новую кафедру технических средств судовождения – возглавил прежний заведующий Букатый, на должность заведующего второй кафедрой – судовождения – был объявлен конкурс. По своей специализации Лушников должен был бы оказаться на кафедре Букатого, но, по-видимому, с подачи того же Демиденко, было решено – не столько выдвинуть Лушникова, сколько не допускать моего выдвижения. Осуществить этот сценарий было несложно: «черные полковники» всегда голосовали так, как им скажут.

Когда декан Рамм пустил в ход то, что он называл «машиной голосования», сомнений в исходе выборов не было. Лушников, не проронивший ни слова перед голосованием, счастливо и смущенно улыбался. Почему-то покраснев; он словно хотел сказать: «Вот видите, я такой, вы правильно меня выбрали, и теперь мы с вами будем счастливо работать». «Черные полковники» образовали очередь пожимать руку новому заведующему кафедрой; я, единственный воздержавшийся при голосовании, колебался, надо мне пожимать руку новому начальнику или не надо, но и здесь решил воздержаться и вышел из помещения.

Всё, надо было подыскивать новое место работы. Парадокс ситуации заключался в том, что, чем больше опыта и чем выше научная квалификация, тем меньше возможность выбора. В городе было лишь одно место, где я мог рассчитывать на подходящую работу – институт повышения квалификации работников рыбной промышленности. Маточкин, директор института, кстати, в прошлом – старпом, а потом капитан того самого «Янтарного», на котором я был в последнем рейсе, уклонился от прямого ответа; по интонации его якобы доброжелательной речи я понял, что он хочет справиться у ректора Клетнова, да и еще кое у кого.

Написал я и в другие города; из полученных ответов наиболее подходящим был, конечно, содержавшийся в письме Солодянкина из Владивостока. Он сообщил, что в Камчатском филиале Дальрыбвтуза объявлен конкурс на замещение вакантной должности доцента по специальности «Судовождение». Аркадий Николаевич показал мое письмо Лукьянову, директору филиала, который, конечно, знал меня по прежней работе в Дальрыбвтузе. Лукьянов не только просил передать мне предложение прислать документы на конкурс, но и пообещал мне должность заведующего кафедрой и декана факультета, тем более что нынешние руководители на этих должностях его, как директора филиала, не устраивали.

Конкурс в филиале прошел быстро, но его результаты подлежали утверждению советом головного института, которое по неведомым мне причинам затянулось на несколько месяцев. Наконец-то пришел вызов.

По традиции я пригласил попрощаться со мною всю кафедру. Тот же Рамм произнес речь, в которой добросовестно отметил мои многочисленные заслуги перед училищем. После такой речи впору было и остаться, если бы я не понимал, что ее подтекстом было «Ну и уезжай поскорее, без тебя тут будут все свои люди, с которыми жить можно спокойно». Мои – теперь уже бывшие – коллеги и случайно забредший на огонек давний выпускник безудержно хвалили меня. Был зачитан приказ ректора, в котором он отмечал мою многолетнюю отличную работу и на прощанье награждал меня грамотой. Правда, в текст грамоты секретарь парткома Демиденко не преминул внести исправление: «активное участие в общественной жизни училища» он исправил на «участие в общественной жизни кафедры». Уж он-то отлично знал, что даже в последние годы я дважды избирался секретарем партбюро факультета. Возражать было поздно, да и не хотелось.

Торжественная часть стихийно перетекла в неофициальную. Дмитрий Александрович, преподаватель гидрометеорологии, старейший из «черных полковников», и его лаборант, о котором я, в сущности, не знал ничего, кроме похожего на кличку прозвища «Карла», молча хватили по граненому стакану водки и тут же налили по второму.