***
По скверу бредет бомж. В коричневом пуховике, на плече дырка, из нее видна серая внутренность куртки, на голове ушанка, на шее советский красный шарф, на ногах то, что раньше было ботинками, перевязанное веревкой для упаковки. Он медленно, видимо с похмелья, передвигается по скверу, смачно сплевывает в свежий снег, от него шарахаются дети. Я бегу за ним, спешу к метро, собираюсь обгонять. Меня привлекает странный запах. Бомж не пахнет бомжем, он пахнет…Я обгоняю бомжа, увертываюсь от плевка, заглядываю под ушанку. Так и есть! Он курит с и г а р у….
***
У дверей торгового комплекса стоят две женщины в модных цветастых дубленках, в джинсах, вправленных в замшевые сапоги, и с упоением курят. У одной «Вог», у другой тот же «Вог», но с мундштуком. Такая цельная колоритная картинка: в клубах дыма, исходящего от соседей, проглядывает их яркая одежка, изящным жестом они поправляют кокетливые локоны, слышны их низкие голоса и смех с сексуальной хрипотцой. Вдруг замечаю, что обе они б е р е м е н н ы …То есть курят вчетвером.
***
В «Патерсоне» продавщица подходит к кассирше. Поднимает глаза наверх, разглядывает сигаретную экспозицию.
- Дай мне «Винстон», - просит у кассирыши, - и «Пал Мал».
- Дура ты, - ворчит кассирша, барабаня пальчиками по аппарату, - никогда нормальную работу не найдешь, потому что английского не знаешь.
- Написано же «Пал Мал», - пожимает плечами продавщица. Она в возрасте, в телогрейке и в хорошем настроении.
- Ну и что! – спорит кассирша. Она помоложе, и в ней кипят амбиции.
- Чтоб ты знала, - продолжает кассирша, - стена по-английски пишется «вал», а читается «вол». Поэтому сигареты называются «Пол Мол».
***
Улицы в Москве – как реки под Москвой. Текут, разливаются, сужаются, расширяются. На берегах, то есть тротуарах, полно народу. Надо говорить не «Тверскую расширили», а «Тверская разлилась». Впрочем, на берегах улиц-рек бывает безлюдно. Как-то я видела женщину, стоявшую на Минском шоссе. Она не ловила машину, не ждала автобуса, не снималась и собиралась кончать жизнь самоубийством. На ней было замечательное светлое пальто, какое легко можно встретить в Ритцах-Биариццах, и высокие сапоги из блестящей кожи. Женщина была немолода, ее лицо выражало усталость, она курила крепкие мужские сигареты и задумчиво смотрела на дорогу. Моя собака подбежала к ней, с любопытством обнюхала край пальто, чихнула. Женщина улыбнулась краешками губ, погладила Раяна по короткой холке, блестящей на искусственном октябрьском солнце, и сказала, что у нее тоже был ротвейлер. Он погиб в автокатастрофе. Вместе с ее сыном, который был гонщиком. Поэтому она часто выходит на безлюдные шоссе, курит, слушает, как шумят и гудят машины и вспоминает сына.
***
Ксю рассказала вчера в кафе замечательную историю: один ее знакомый художник (как профессионал весьма посредственный) брел утром по Парижу, возвращался от любовницы. Любовный опыт был не слишком удачным, художник переживал его и рассматривал бурный поток жемчужно-серой Сены. Внезапно ему остро захотелось курить. Он пошарил в карманах и нашел сигарету. Но у него не оказалось зажигалки! Художник ругнул утро, любовницу и сигарету без зажигалки и продолжил свой путь. Вдруг у него на пути возник некто неопределенной нации. У него в руках была зажигалка, он на секунду высек пламя и произнес какое-то слово с вопросительной интонацией. По жестикуляции художник понял, что речь шла о сигарете! Тогда они сели на перила, перебросив ноги к Сене, и раскурили одну единственную сигарету, которая нашлась у художника в кармане. Эту трубку мира они курили молча, потому что ни один не понимал языка другого. Я вижу эту картину в акварельном исполнении: лето, Сена, перила, дымок от сигареты, двое, вид со спины, оба в джинсах, один в пиджаке, другой в толстовке. Один передает другому сигарету, оба, не отрываясь, глядят на реку.
***
Вчера на вечеринке много курили. У меня пропахло сигаретами все – и лицо, и мысли, и одежда. Дочь долго разглядывает меня ночью. Я молчу, у меня нет сил говорить. Вижу, что она старается меня узнать, но не получается – ей очень мешает запах, непонятный, новый и странный. Смотрит на меня, думает о запахе. Так мы глядим друг на друга несколько мгновений. Вдруг прядь моих волос падает ей на лицо, и разрушает эту напряженную зеркальную симметрию, соединяет наши мысли. Она хватает эту прядь, эту палочку-выручалочку, этот опознавательный знак. Волосы тоже пахнут сигаретами, но они осязаемы. Дочь с силой дергает за прядь и улыбается. Мол, вот кто ты, узнала, наконец!