Золотая долина

Ночная Кобыла
Осторожными плавными шажками я балансирую по краюшку невысокого, чуть меньше метра, водопада. Мне пятнадцать лет. Почти пятнадцать. На бедре за крошечные плавки неизменно засунут складной нож. Всем своим ножам я давала имена. Как зовут этот – не помню. Отшлифованные пласты мергеля отмыты от бурой слизи, но все равно очень скользкие, и пальцы ног хватаются за их острые выступы. Упругие сильные струи бурунятся газировкой, отчего кожа до щиколоток облеплена бисером пузырьков. Я знаю, что за мной следят десятки глаз. Поэтому при каждом шаге загорелая дочерна спина плавно изгибается змеей: вправо-влево, вправо-влево... Для них.

Втягиваю воздух. Глубоко, глубже, еще глубже. Пока не почувствую боль в тугом куполе диафрагмы и в каждой растянутой альвеоле. Прыжок. Вода ударяет в темя, вспыхивают россыпи красных искорок, и щиплет в носу. А теперь отдаюсь потоку. Для себя. Река подхватывает мое распластанное лягушонком тело и затягивает в темно-зеленое нутро. Закладывает уши. На самом дне пританцовывающий торнадо водоворота щекочет камушками кожу живота. Теперь всё. Подогнуть ноги, упереться в дно и сильно-сильно оттолкнуться. Чтобы вырваться.

Всплеск. Сзади звонко гуркочет водопад. Слева, в заиленной заводи покоится запрятанная верша. Каждое утро мы достаем из неё серебристых голавлей, мерзких усачей и пятнистых форелей с розовым сладким мясом. А вон там, у коряги, где вода прозрачна и неглубока, я ловлю маленьких полосатых окушков, выхватывая их прямо из-под ног.

Ещё немного, и люди на берегу сядут на лошадей и уедут на турбазу, где-то по ту сторону поймы. А диковатая Абинка, и эти южные джунгли по её берегам, и эта залитая солнцем долина в обрамление щетинистых гор снова будут принадлежать только мне.

Мы живет в двух палатках. Уже давно. Я, мой братишка и родители. Ещё у нас есть несколько привязанных за желтые лапки кур, отчего наш лагерь становится похожим на табор. Курочки молодые, изящные, с янтарными удивленными глазками и шершавыми рубинами гребешков. Я знаю, что нужно сделать, чтобы доверчивое теплое создание в гладких белоснежных перышках и пупырчатой кожицей под ними превратилась в ароматную, с дымком тушку, покрытую хрустящей корочкой и вылизанную жаркими язычками костра. Делать это неприятно, но я ненавижу лицемерие. Если вы любите крылышки-гриль, то должны знать, что упрятанные в бледно-розовых мышцах синие жилки плюются бордовой, а красные – алой кровью.

Если спуститься по стежке вниз в непролазные заросли пойменного леса, то метрах в пяти от тропинки возвышается огромный корявый тополь. Я зову его Царский Трон, потому что в развилке его гигантских стволов удобно сидеть. Одна из ветвей растет горизонтально. Я зову её Ложе Леопарда и люблю отдыхать здесь, растянувшись и прижавшись щекой к теплой гладкой коре.

Раз в день мимо нашего лагеря проплывает кавалькада конной экскурсии. До водопада с омутом под ним и обратно. Впереди на неспокойном вороном жеребце длинноволосый инструктор. Я зову его Цыган. Цыган очень красив, поэтому я никогда не смотрю в его сторону. С остальными конюхами я могу быть веселой и дерзкой. Каждый вечер они пригоняют лошадей в ночное и дают мне гнедого старину Грома или серую в яблоках Ладу.

Чуткие уши прядут от каждого шороха, и ты разглядываешь окружающий мир через их мохнатый прицел. Тихо поскрипывает кожаное седло, а крутые бока ходят ходуном между твоих ног. Из-под глянцевых от росы копыт шарахаются злые желтобрюхие полозы и юркие ящерицы. Я знаю, как зовут здешних ящериц. Вот эта – салатная с голубым горлом –Лацерта трилинеата, эта - с серыми пятнышками по зеленой спинке –Лацерта агилис. Еще есть стремительные Саксиколы Даревски – с леопардовым узором по изумрудной спине, и моя мечта поймать такую. Я часами лажу по завалам выбеленных коряг на каменистом берегу в поисках желанной добычи. Из одежды – едва прикрывающие бикини и легкие кроссовки. Иногда я надеваю бейсболку. Проезжающие верхом люди бросают удивленные взгляды: одни – восхищенные, другие – завистливые.

Но, наверное, с этого дня мне не придется больше натягивать непослушные поводья и зарываться лицом в пахучую жесткую гриву. Потому что сейчас в темноте приближаются две фигуры.
- Она там, в белой палатке, - недобро возвещает первая.
- Серег, может не надо, а? – испуганно возражает вторая.
Я не в палатке. Я - здесь, в паре метрах от мелькающих по тропинке ног - затаилась в густой и влажной от росы траве.
Они проходят, а под побелевшими ногтями больно от врезавшейся земли.

Глубокой ночью они возвращаются. Громкими пьяными голосами ругаются с отцом. Храпят и фыркают кони. Потом все замолкает. Я слышу удаляющийся топот двух лошадей и затихающий рев мотоцикла. Это на красной Яве приезжал высокий парень в черной кожаной куртке. Я зову его Рокер. Я знаю, что он зол. Ещё я знаю, что его рука забинтована.

Подождав, я расшнуровываю вход палатки и осторожно выскальзываю наружу. Принюхиваюсь. Все еще слегка пахнет перегаром, острым пряным лошадиным духом и гарью выхлопов. Но эти нестойкие запахи быстро вытесняют ночные ароматы: дурманящий букет отсыревшей земли, речной тины, прелых пней и благовоние буйных трав и цветов. Плоской бледной грудью юной чахоточницы ложится густой туман. Жутковатыми огоньками в нем вспыхивают трассирующие светлячки. Ухает филин. Возле мусорной ямы подрагивают кусты. Это еноты крадутся полакомиться голубоватыми куриными потрошками. Я притворяюсь сухим неподвижным столбиком, пока они не подойдут поближе. Затем звонко хлопаю в ладоши. Еноты прыскают прочь, ломают веточки, толкаются и задорно трясут пушистыми ляжками.

Ложусь спать. Завтра будет новый ослепительно-солнечный день, и я снова буду нырять с водопада, загорать на полузатопленных остовах стволов, дразнить сильным молодым телом проезжающих мужчин и ловить в душистой траве прытких разноцветных ящерок.


Золотая долина моей памяти.