Продолжение романа "Записки Султанши или Замужем за Палестиной" (2-я часть).
Шел декабрь 1996-го. В Палестине я жила уже без малого два года и постепенно себя в ней находила. Уже несколько месяцев я преподавала в частной школе - той самой, где меня когда-то "не дождались".
В первое время все здесь было для меня новым и непривычным: длинные педсоветы на малопонятном литературном языке, сложная стобальная система оценок, письменные экзамены в конце каждого полугодия.
Педколлектив в школе подобрался что надо. В учительской всегда было весело. При всей разности характеров, большинство учителей имело одну общую черту - развитое чувство коллективизма. Все друг друга поддерживали, любые недоразумения разрешались в тот же день. По нескольку раз в месяц мы вместе что-нибудь отмечали. У одного родился сын, другая выдавала замуж дочь, кто-то удачно сделал операцию. И вот на большой перемене в учительской накрывается "сладкий стол" и, учителя празднуют. В общем, все жили одной дружной семьей, в которую я с радостью влилась.
С учениками-же (а мне достались старшие классы) дело обстояло сложнее; особенно трудно было с двенадцатым. Мечты о детях, почтительно встающих при входе учителя в класс и тихо и внимательно слушающих на уроке еще долго оставались мечтами: если с девчонками я поладила довольно быстро, то парни - эти усатые "дети", некоторые из которых на полголовы были выше меня - никак не хотели понять, что к молодой голубоглазой иностранке нужно относиться как к учительнице. Но сдаваться я не собиралась. И помогла мне первая же контрольная.
Дело было в сентябре. Еще не доходя до своего двенадцатого класса я заметила, что один из моих учеников развязно стоит в дверном проеме, опершись одной рукой о притолоку.
-Здравствуй, мисс* Елена! (*Обращение к учительнице) – Можно тебя на минутку? Есть разговор. – И он таинственно улыбнулся.
- Ахмад, почему ты до сих пор не в классе? – проходя мимо него в дверь, как можно спокойнее спросила я. – Разве ты не слышал звонка?
- Слышал. Но нам нужно поговорить, - несмотря на самоуверенный тон, он покорно последовал за мной.
- И о чем же?
Я положила учебник на стол и теперь сосредоточенно перебирала листы с заданием, соображая, что делать дальше.
- О контрольной. Мы будем переносить ее на другой день.
"Мы будем переносить".
- Правда? – я не скрывала удивления, - и кто ж это – мы?
- Мы все, - он небрежно кивнул головой назад, - весь наш класс.
Я подняла глаза на тех, от имени кого он ораторствовал. Одни болтали, не замечая ничего вокруг, другие с отсутствующим видом лежали локтями на парте; кое-кто смотрел с любопытсвом, кто-то ухмылялся, ожидая моей реакции. Некоторые отводили взгляд, но таких было меньшинство. Двенадцатый "бэ" проверял меня на прочность.
- Хорошо, давайте поговорим. Иди, Ахмад, на место.
Дождавшись, пока он сядет а другие успокоятся, я строго произнесла, с трудом сдерживая растущее внутреннее напряжение:
- Послушайте, давайте договоримся раз и навсегда: если у нас назначена контрольная, то о переносах разговор больше не заходит.
- А что случится, если мы напишем ее, например, в четверг? – лениво протянули с последней парты.
- Дату контрольной, если вы помните, вы назвали сами, - не отвечая на "реплику из зала", продолжала я. - И на подготовку у вас была почти неделя.
- А нам по арабской литературе очень много задали, - выступила одна из сидящих впереди девчонок, - и мы не успели выучить немецкий.
- Я еще раз повторяю: у вас была целая неделя. Так что давайте не тратить время зря, чтобы вам его хватило. Уберите все с парт, оставьте только ручки!
И, пресекая дальнейшие разглагольствования, я стала раздавать листочки. Вижу, расстерялись, не знают, что делать.
"Не пишите! Не пишите!" – донесся до меня заговорнищецкий шепот со всех сторон.
"Кто кого? Ну что ж, посмотрим!"
Закончив раздавать, я села за стол и открыла наугад учебник. Там оказался длинный текст об успехах немецкого машиностроения. Устроившись поудобнее, я "углубилась" в чтение, упорно не замечая, как они сидят сложа руки. Не скажу, что это давалось мне легко. Но я прекрасно знала: я должна победить, иначе они меня как учительницу ни во что ставить не будут. О какой учебе и каком воспитании можно тогда говорить?
Минут через десять я оторвала взгляд от учебника и спокойно сообщила:
- У вас осталось пол-часа. Кто написал - может сдавать. Только советую еще раз все хорошенько проверить.
И снова "читаю". Краем глаза я заметила, что девчонки, переглянувшись, по одной стали брать ручки. Следом и мальчишки, кто посмирней. Под конец в "бастующих" остался только Ахмад. Он продолжал сидеть, демонстративно сложа руки на груди и глядя в окно. Когда прозвенел звонок на перемену, я собрала листочки. Последним была его контрольная – пустой бланк с размашистым росчерком вместо имени.
- Да-а, не густо, - укоризненно протянула я, принимая у него из рук лист бумаги. - По-моему, ты способен на большее.
Ахмад нарочито-безразлично пожал плечами:
- Хм... А ПО-МОЕМУ, ты могла бы и перенести... Какая тебе разница?
Я улыбнулась:
- И все же ты подготовься к следующей контрольной получше.
- Угу... Обязательно, - прозвучало не очень то оптимистично.
Ахмад развернулся и пошел из класса. Я посмотрела ему вслед – до победы было еще ой как далеко, но первый бой, кажется, выигран. Какая же это мука - воспитывать, как говорила известная шведская фрекен Бок!
- Не расстраивайся, ты у нас молодец, настояла на своем. – успокаивал меня потом в учительской устаз* Набиль (*учитель – арабск.), которому я показала незаполненный лист бумаги. – Хочешь, я с Ахмадом этим поговорю?
- Да нет, спасибо,- улыбнулась я, - не нужно. Кажется, мы друг друга поняли.
Устаз Набиль работал учителем физики в этой же школе уже больше двадцати лет. Этот умный спокойный мужчина когда-то учился в Москве, поэтому мы с ним быстро нашли общий язык. Языком этим оказался русский.
- Все будет хорошо, вот увидишь! - уверенно улыбнулся мой опытный друг, и мои сомнения улетучились. – Они тебя полюбят.
И правда, вскоре между мной и школьниками установились ровные доверительные отношения.
Так я стала "сеять разумное, доброе, вечное" на палестинской земле. А по вечерам я по-прежнему ходила на вторую работу. Надо сказать, что и здесь у меня был прогресс. Свою секретарскую "должность" я сменила на другую – лучше оплачиваемую, а главное на первый взгляд более перспективную: уже два месяца я работала в немецкой торговой фирме. Я многому здесь научилась и делала заметные успехи. Заметные, к сожалению, только мне одной.
На этой работе мне все нравилось. Вернее, все, кроме коллег. В этом плане фирма была полной противоположностью школы. Никто здесь никого не любил, никто ни с кем не считался. И самой неприятной личностью была Нада - молодая разведенная арабка, моя непосредственная начальница. Недоучившись на журналистку в Германии, она вернулась домой, каким-то образом попала на это теплое местечко с греющей самолюбие и кошелек зарплатой и очень гордилась собой за это. Всех остальных она если и не презирала, то терпела. Из снисхождения.
Кроме нас двоих в офисе постоянно находились еще несколько человек. Одним из них был немецкий студент-практикант - единственный немец в фирме, молодой стеснительный очкарик. Студента Нада беспощадно эксплуатировала, заставляя составлять и проверять все деловые бумаги, выходящие под ее подписью. Кем в фирме числилась Диана, я не знала. Эта девушка постоянно что-то складывала и перекладывала на книжной полке, иногда печатала какие-то бумаги и подолгу занимала телефон. Она не владела ни одним иностранным языком, зато носила широкие декольте и очень смешно рассказывала пошлые анекдоты на арабском. Единственным ее достоинством в моих глазах было полное безразличие к нападкам Нады, которые она очень умело парировала.
Были и еще какие-то люди, периодически приходящие и уходящие. Иногда они пили у нас чай, смеялись Дианиным шуткам и даже вводили в компьютер какие-то данные - если Нада разрешала. Главной же представительной персоной, непосредственно олицетворявшей немецкую торговлю, был добрейший и милейший человек, который гостеприимно улыбался и при случае красиво говорил на немецком по телефону. Правда, его мы нечасто видели в офисе; и даже то недолгое время, что он бывал на работе, он обычно проводил в своем отдельном кабинете. Он даже не догадывался (вернее, его это просто не интересовало), что Нада то бросала все на самотек, дымя сигаретами и попивая крепкий черный кофе, так что не дождавшимся поручений сотрудникам приходилось сутками бродить по офису без дела; то устраивала "аврал", нервно упрекая всех в бездействии и задерживая на работе дольше положенного.
Стоит ли говорить, что такая обстановка очень сильно напрягала нервы. Домой я часто приходила без настроения. И даже свекровь тогда старалась обходить меня стороной, избегая конфликтов. Султан по-прежнему работал с братом в Израиле. И в последнее время он стал неплохо зарабатывать.
- Ляля, может бросишь ты эту работу, - предлагал муж, в очередной раз видя меня в упадническом настроении.
- Да нет... ничего, - устало кивала я.
- Слава Богу, У НАС работы сейчас много. С голоду не умрем.
- Угу. Но и такими местами, как здесь, не разбрасываются. А вдруг со временем что-то изменится...
- А ты знаешь, что человек на работе проводит третью часть своего времени? - блеснул муж эрудицией. - Восемь часов. Еще восемь - спит, остальные восемь – кто чем занимаются. И если эти первые восемь часов портят тебе всю жизнь...
- Я-же у них, Султан, на полставки. У меня, слава Богу, меньше восьми...
- "Слава Богу"! Тогда не приходи хмурой, как смерть. И не говори потом, что муж о тебе не заботился!
И я продолжала работать, потихоньку откладывая деньги, чтобы послать родителям, и тихо надеясь, что время все уладит.
А между тем запахло приближающимся Рождеством. На центральной площади Рамалла поставили и нарядили елку, христиане радостно сновали по магазинам, выбирая подарки и новогодние украшения для дома.
Мы тоже купили елку. Ее украшение превратилось в целое событие. Максим привел соседских мальчишек-мусульман, и под дружные вздохи восхищенной детворы мы нарядили в нашей комнате небольшую пушистую искусственную елочку. Для меня она стала символом перемен в жизни и окончания затянувшейся черной полосы – невезения, безденежья, проблем.
Кстати, в семье нашей тоже произошли перемены. Сана – дочь Однана, моя одногодка и подруга, которая таки вышла за своего Мухаммада летом, - была уже беременной.
- Мальчик или девочка? - спросила я, впервые услышав новость и обрадовавшись ей не меньше них самих.
Ее муж хитро улыбнулся:
- Какая разница, с кого начинать?
- То есть?
- Мухаммад хочет сказать, что у нас будет много детей, - с довольной улыбкой и румянцем во все лицо пояснила Сана. И машинально прикрыла ладонью живот, которого на таком сроке еще просто не было видно.
- Сколько это "много"? - подозрительно спросила я, вспоминая своего первого шефа - многоженца Абу-Абдалла.
- Пять, шесть... - Мухаммад влюбленно посмотрел на жену. - Не знаем еще. Мы с Саной любим детей, правда?
- Ага.
Я улыбнулась такой идиллии.
- Ну, дай вам Бог!
Старые религиозные родители мужа хорошо приняли Сану. Единственное, что не давало им покоя – платок на голову.
- Каждый раз, как едем к ним в гости, - рассказывала она, придя ко мне в выходной, - свекровь возьмет да и спросит: "Ну что, Сана, не надумала еще платок надеть?"
- Ну, а ты ей что? – с любопытством спрашивала я.
- "Нет, - говорю, - март амми* (*жена дяди, одно из обращений к свекрови – арабск.), пока не надумала." - "А в платке-то, - говорит, - спокойнее себя чувствуешь; и мужчины чужие смотреть не будут."
- А Мухаммад твой что?
- Ничего, ему все равно. Он свекровь успокаивает: "Даст Бог, мама, когда-нибудь наденет". Вообще свекровь хорошая и меня тоже любит. У нее дети - пятеро сыновей и ни одной дочки, а она всю жизнь девочку хотела... Не могла мной нахвалиться, когда я там взяла тряпку и начала ей с уборкой помагать! И со свекром мы друзья, знаешь, какой он добрый и простой. А как они обрадовались, когда о моей беременности узнали! Первый же ребенок в семье.
- А что, у других братьев...
- Не женатые еще. Мухаммад мой первым женился, хоть и не самый старший.
Сана была счастлива. И я была рада за подругу.
Говорят, что беда не приходит в одиночку. Но и удача, похоже, тоже. Как у меня с работой. Однажды к нам заглянул Наиф, мой первый ученик, которого я давно не видела. Времени у него всегда было в обрез: две работы, учеба на заочном по второй специальности, жена и четверо детей. Поэтому я так удивилась, заметив за широкой спиной мужа его улыбающееся лицо.
- Наиф!
- Я к вам и в гости и по делу. Можно?
- Да, конечно, Агля-у-сагля!* (*Добро пожаловать! – арабск.) Начнем с первого. Как жизнь? Как твоя работа, дети? Присаживайся пить с нами чай... Султан, захвати на кухне чашку!
- Послушай, Лена, - когда приветсвенный запал прошел, Наиф перешел к делу. - В качестве гуманитарной помощи Палестине немцы собираются сделать полугодовые тренировочные курсы для инженеров-гидрологов. В Германии.
- Ты тоже едешь?
- Да нет, разговор не обо мне. Перед тем, как обучать там наших парней, немцы хотели бы их здесь сначала подготовить...
- Не понимаю, - честно призналась я, не зная, куда он клонит. Султан соображал быстрее.
- Ты имеешь в виду немецкий?
Наиф кивнул:
- Вот именно. Я сразу, как узнал, подумал о Лене. Ты как, не хочешь этим заняться? Курсы будут в вечернее время, оплата приличная. Даже очень. Я могу поговорить со своим Райнхардом - он за это отвечает, - и замолвить за тебя словечко. Ты мне только скажи – ты возьмешься?
- Честно говоря, у меня уже есть вечером работа, - начала было я, но закончила совершенно неожиданно для всех: - которая мне давно уже действует на нервы! Когда, ты говоришь, начало курсов?..