Молодой муж
«Все, что человек хочет, непременно сбудется. А если не сбудется, то и желания не было, а если сбудется не то- разочарование только кажущееся: -сбылось именно то.» А. Блок
ИРИНА
... В городе Сочи, как всем известно, темные ночи. И не просто жара – нестерпимый зной! Особенно на центральном пляже, где запахи водорослей тонут в клубах терпкого шашлычного дыма, тушки курортников валяются без движения, как куски поджаренной свинины, снятые с шампура, и только фотографы, полководцами переступающие поверженные тела, свежи, бодры и хорошо развитым боковым зрением отслеживают жертву. И жертва неизменно появляется: с красной физиономией, круглым брюшком, нависающим над плавками, с кучей отпрысков, строящихся хороводом вокруг пластмассовой пальмы…
… Впрочем, что за настроение на пляже, где все окутано праздным ленивым дурманом? Тем более, что вдалеке, по самой кромке воды, движется кое что для нее интересное. Ирина Петровна приставила ладошку ко лбу, высматривая в знойном мареве знакомую живописную свиту. Первым, нагруженный этюдником и пластиковой сумкой с оторванной ручкой, движется Принц, как она его окрестила. Рядом с ним - растрепанная девка в шортах и растянутой футболке – из модных, с вечно немытыми волосами. Завершает шествие приземистый лысый толстячок с обличьем совкового завмага, - вот уж кто никак не вписывается в богемную компанию… - Когда же я решусь подойти к нему? Портреты у него получаются славные – синей пастелью, крупными штрихами… Ирина Петровна вспомнила, как еще в начале славных дел Горбачева она позировала на Арбате уличному художнику. … Была прозрачная московская весна, дочь-восьмиклассница и надежный муж рядом. Два часа, которые художник потел, добиваясь сходства, никому из них не показались длинными, наоборот, они хохотали, получив на руки заказ, с которого на мир смотрело угрюмое чудовище со сведенными на переносице бровями… - Светка, ты не находишь, что мама похожа здесь на секретаря райкома? – смеялся муж, и не жалко ему было выкинуть на ветер лишнюю сотню тогда еще очень дорогих денег… Потом горбачевская эпоха надежд прошла, портрет с Арбата завалился за шкаф и, по-видимому, был съеден мышами, дочь превратилась в длинноногую рыжую девицу, не вынимающую из уха наушник сотового телефона, а муж стал экономить каждую копейку и сильно растерялся в новой жизни. - Ирочка, ты совсем не стареешь! Но вид-то какой-то грустный… Больше радости, больше секса! – встречал ее старый приятель, который ухаживал за ней давно, слыл в народе любовником, а был просто приятелем. Недавно ему, наконец, нашлось подходящее название: бой-френд. Бой-френду, как и другим ее знакомым, которые по мере увеличения седых волос все громче и чаще говорили о сексе, она отвечала машинально, не задумываясь: - Если жизнь излишне деловая – функция слабеет половая! Фраза, несмотря на избитость и чужое авторство, производила неизменный фурор: мужчины погибали от смеха. Глядя на них, Ирина Петровна вспоминала пошлый анекдот про старого мужа, который приступы астмы принимал за оргазм, и цинично прикидывала, с кем из смеявшихся она закрутила бы роман. Ей было 42. Им – в основном под пятьдесят. Но Ирина Петровна, как, впрочем, и сами мужчины, знала, что в этом возрасте ровесники перестают быть парой. Мужчины вступают в переходный возраст, именуемый «седина в бороду – бес в ребро» и делают роковые ошибки в жизни, надеясь с помощью молоденьких жен вернуть утраченную молодость. А дамы, из тех, кто не растолстел на домашних пирогах и до фанатизма не увлекся внуками, упорно требуют, чтобы молодые коллеги звали их «Ларочками», «Натулечками» или «Ниночками». Молодежь, вспоминая своих мам, с недоумением выполняла эти просьбы, а сорокалетние «барышни» порхали по цеху, как воздушные шарики в день Первомая. - Неправда, что мужчина интересен с будущим, а женщина – с прошлым, - думала, глядя на подруг, Ирина Петровна. – Прошлое никому, кроме археологов, не интересно. Особенно если оно отпечаталось на лице в виде морщин, а на животе в виде целлюлита. … - Только имейте в виду: ни один художник еще не уловил сходства, - уже через пять минут каким-то ненатуральным, визгливо-кокетливым голосом проговаривала Ирина Петровна, усаживаясь перед этюдником «принца». Долго же она к нему решалась подойти! «Принц» молча взмахнул тонкой рукой, как бы отгоняя муху, и решительно взял мелок. Что-то чиркнул на бумаге, потом поднял на Ирину Петровну серые печальные глаза и минуту смотрел, не отрываясь. Ирина Петровна, как девчонка, порумянела, выпрямилась и сложила губки бантиком . - Нет, нет, будьте естественны! – прикрикнул художник, и она в испуге расслабила губы, обнажив страшную тайну: у Ирины Петровны был большой рот. В юности, когда человек с удивлением и тревогой рассматривает себя, как жука под микроскопом, Ирина Петровна дразнила сама себя: «Щелкунчик! Уродливый смешной щелкунчик!» Потом у нее завелись поклонники, и было их столько, что страсти улеглись, а Ирина Петровна превратилась по общему мнению в красавицу. Сама она этому, конечно, не верила, но в груди до сих пор приятно теплело, когда даже непокорная и ершистая, как всякие подростки, Светка приходила домой и то ли с завистью, то ли с тайным удовлетворением, сообщала: «Вчера наши тебя на улице видели и сказали: «Какая у тебя мама красивая!» - Интересно, ему-то я кажусь красивой? – думала сейчас Ирина Петровна, чувствуя, как припекает макушку солнце. – А сам Принц вблизи еще лучше… Глаза красивые, руки породистые, губы ... Впрочем, ей нравилось в нем все: тонкая и хрупкая фигура, светлые, неровно выгоревшие от солнца волосы, собранные сзади в пучок и даже костлявые коленки, торчащие из джинсовых шорт… - Вы меня так рассматриваете, что неизвестно, кто кого пишет, - вдруг вывел Ирину из задумчивости высокий, как бы ломающийся голос. И она, вместо того, чтобы по привычке отшутиться, вдруг спросила: - А вас как зовут? - Алексей. А вас? - Ирина… Петровна. - Ну, на курорте, как за границей: никаких отчеств… Все от мала до велика «Ирочки». Ирина Петровна почему-то развеселилась и рассказала историю про «первомайские воздушные шарики». - Но вы-то совсем не такая… - без улыбки сказал Принц. - Какая это не такая? - Ну… не старая. - Это называется: напросилась на комплимент. - Ничего подобного! – в его голосе вдруг зазвучало раздражение, но оно не было связано с предметом беседы. Что-то не получалось на бумаге… - А можно я подойду посмотрю? – решилась помочь Ирина Петровна. - Не-е-ет! – Алексей даже грудью лег на лист ватмана, закрывая его от посторонних глаз. А ведь чужих глаз, выглядывающих из-за его спины, во время сеанса было предостаточно. Он не хотел показать работу Ирине! Как трогательно! Она еще потерпела минут двадцать. Старалась молчать, хотя так и подмывало бросить фразу, услышать ответ, даже не ответ, а голос… - Откройте, пожалуйста, глаза! – вдруг очнулась она, услышав детский, умоляющий тон и поняла, что он уже отчаялся что-то сделать на этом проклятом листе… - Алеша, успокойтесь. Я – трудный материал, вы слышали предупреждение. Давайте по честному: я заплачу за половину работы, а портрет мы торжественно утопим в море. Нет, сожжем вечером на берегу! - Ни за что! Это уже вопрос чести! Я его напишу. Вот только отдохну немножко, видимо от жары мозги расплавились. - И ушло вдохновение! – поддержала она его. – К тому же – время обеда, и я как заботливая мама, приглашаю вас вон в то кафе. »Только бы не нагрянула вся босая команда, - молила про себя Ирина Петровна. – Тогда все разрушится!» Что разрушится, она не знала и сама. Те воздушные замки, которые выстроились в уу голове, пропеченной до головокружения солнцем? Принц, во всяком случае, как ни в чем не бывало, жевал, уткнувшись в тарелку, и ей пришлось молча рассматривать фланирующую по набережной публику. Боковым зрением она контролировала растрепанную девицу – подружку Алексея. Метрах в двадцати от кафе та писала жизнерадостного толстяка, то и дело обтирающего носовым платком широкий лоб и мясистый нос. - Ну а мужчинам зачем заказывать свои портреты? – вслух подумала Ирина. - Чтобы дарить их женщинам, - легко отозвался Алексей. - О, да после обеда к вам вернулось вдохновение! – по привычке подкусила она и тут же смутилась. Разве можно издеваться над творческой неудачей…
Но собеседник легко продолжил ее мысль: - Знаете, как говорит кумир молодежи Николай Фоменко: «Сейчас поем, и снова буду милым». Это и ко мне относится, хотя я далеко не молодежь. Ирина Петровна снисходительно покачала головой: - А сколько вам, Алеша, если не секрет? - Тридцать один. Почти возраст Христа. - Ну, выглядите вы, скажем так, лет на десять моложе. А на Христа действительно похожи. Они встретились глазами. … Как оказался он в ее гостиничном номере, она как бы не помнила. Хотя была абсолютно трезва, да ведь и день только начинался! Она вошла, нет, они вошли… и тут же оказались в постели. А ведь день только начинался! И было даже не светло, а ослепительно ярко! Она, кажется, закрыла глаза, а может быть и не закрыла, иначе откуда эта картина его обнаженной фигуры – черной, словно вырезанной из сандалового дерева. Есть у нее еще такая скульптурка, бой-френд из Африки привез, только там не мужчина, а женщина. Да и здесь не мужчина, а … мальчик. Гибкий, как плеть, он обвил ее плотно и сильно. Удав у фотографа… Виноградная лоза на заборе у дачи … Вся она до последней клеточки слилась с этим сладостным, гибким змеем-искусителем и отвечала на его движения с готовностью и самозабвением. Они перекатывались по широкой, еще вчера такой пустой постели, и она казалась ей полем сладостной битвы, лестницей в небо, поляной, усеянной красными маками… … Так-так-так, а если бы этого сегодня не случилось, она что, так и не узнала бы никогда в жизни про Это? Про то самое, что запрещала Светке смотреть по телевизору и брезгливо морщилась, когда муж шутил: - Ты, дочка, хоть бы кассету какую нам, старикам, выделила. Из тех, что в столе прячешь. Говорят, в нашем возрасте эротика очень даже полезна… - Да не эротика в нашем возрасте полезна, а любовь! – отвечала ему сейчас, с этой чужой разметанной постели, его старая чопорная жена… Из ванной вышел Алексей. Сел на краешек постели. Закурил. Прищурился от едкого дыма и сказал: - Какая ты красивая! - Какая твоя мама красивая! – пронеслось у нее в голове. Она тряхнула ею, отгоняя дурные мысли, но покрепче закуталась в простыню. - Ну что ты как кокон! Алексей, не бросая сигареты, потянул простыню за краешек. Она вцепилась в нее покрепче. Он потянул сильнее… В конце концов сигарета оказалась на ковре, а Алексей – в постели. - Что ты хочешь, пожар устроить? – пролепетала в его объятиях Ирина, но очень скоро затихла, а потом и вовсе забыла не только про непогашенный окурок, но и про все на свете… … Дырка в ковре все-таки образовалась, из-за чего Ирина Петровна немного расстроилась. Она привыкла уходя, выключать за собой свет. Зато Алексей только рассмеялся: «Ковер – это так буржуазно! Долой буржуазность! Да здравствует поколение Икс!» что такое поколение Икс, Ирина Петровна спросить не решилась, испугавшись: а вдруг что-то неприличное…
- Нет, надо, надо избавляться от комплексов, - думала она, проводив Алексея материнским поцелуем. В лоб. Почему-то когда все закончилось, в голову полезли дурацкие мысли о растянутой груди, отвисшем животе и синяках на ноге.
Она сняла махровый халат, стала во весь рост перед зеркалом. Ну, не девочка, конечно, но лишнего жира нет. Вон венки на ногах выражены чуть ярче, так это было всегда: кожа очень белая и прозрачная, а сосуды прямо под ней, недалеко…
Она рассматривала себя, как будто сдавала в ломбард: во что оценят, сколько дадут. В целом осталась довольна, но над предложением Алексея писать ее обнаженной усмехнулась: нет уж, это слишком. Все-таки рембрандтовской Данае шел не пятый десяток. Нужно и честь знать. Хотя какая уж тут честь, когда и в ее ребро – бес! Да еще какой! Красивый, умелый, жаркий… Ирина Петровна уже легла в постель и вдруг почувствовала, как ее вновь охватило давно забытое чувство, называемое желанием. Она с удивлением прислушалась к себе, застыла, боясь расплескать новое содержимое души… и провалилась в сон.
… Разбудил ее стук в дверь. Он! Это был действительно он, только не один, а со своей свитой. Ирина Петровна в смущении стала натягивать на кровать плед, но «завскладом» бесцеремонно плюхнулся прямо на постель, и согнать его она не решилась. Девица уже сидела в кресле и дымила какой-то жутко вонючей коричневой сигаретой, похожей на сигару. Алексей, поджав под себя ноги, устроился прямо на дырявом ковре и приглашающим жестом подзывал Ирину.
- Мне? Садиться на пол? – пронеслась у нее в голове безумная мысль, и она в отчаянии принесла рядом с толстяком на кровать, только не на простынь , а на плед.
- А что? –почувствовал себя толстый главой делегации. – В этом доме всех так встречают, без закуски? А может хотя бы выпивка найдется?
Ирина Петровна в растерянности посмотрела на Алексея, но он важно и покровительственно кивнул ей головой: мол, не стесняйся, распорядись.
Ирина набрала номер, и через пять минут на пороге стоял услужливый официант с подносом в руках.
- Хорошо, что шампанского не заказали. Это так буржуазно! – вместо тоста произнесла растерянная девица и как мужик опрокинула стопку водки.
Слово «буржуазно» у девицы получалось как-то противно и неестественно, не то что у Алексея. И вообще Ирина Петровна чувствовала, как находит в нем все больше прелестей. Она любовалась тем, как он держит нож и вилку, как отбрасывает со лба пряди светлых волос.
- А вы, Алеша, почему без бантика? – пошутила она, но, почувствовав в собственном тоне какую-то подобострастность, съехидничала, - или это тоже буржуазно?
- Почему буржуазно? Как раз очень модный прикид, - с удовольствием объяснил толстый сосед по постели. – А еще круче – лысина! – расхохотался он и ласково, как младенца по попке, пошлепал себя по плешивой голове.
Беседа не клеилась. Гости не хотели и пальцем, вернее языком пошевельнуть, чтобы ее поддержать. Девица чадила так активно, что кондиционер не спасал – пришлось широко распахнуть балконную дверь и ждать нашествие комаров. Если они посмеют вообще сюда сунуться.
- Ну, все! – вдруг встрепенулся Алексей, скомкав салфетку. Пошли-пошли.
Толстый послушно скатился с кровати, девица с каменным лицом поднялась с кресла, не забыв на дорожку прикурить новую сигарету. Уже у двери, когда все традиционно затормозили перед выходом, вдруг засюсюкал:
- А что же ты, братец Алешечка, девочку одну ночевать оставишь?
- О ком это он? – подумала Ирина. И вдруг обмерла: - Обо мне!
Стало так стыдно, что кровь бросилась ей в лицо, и она нарочно замешкалась с дверным замком. Потом, изобразив подобие улыбки, по-мужски протянула руку сначала девушке, потом лысому остряку, потом, сделав ладонь особенно плоской и жесткой, Алексею.
Он как-то лениво подержал ее руку в своей, словно ожидая знамения свыше, но, не получив его, разжал ладонь.
… на другой день опять началось: море, удавы, дым от шашлыков и сигарет. Еще неделю назад, в день приезда, Ирина Петровна заскучала, даже засобиралась денька через три домой, но потом внутренний ритм замедлился, часы приостановились, и сейчас она лежала на пляже так, словно никогда не было холодного летнего дождя в городе, безумных по своему занудству совещаний, вызовов «на ковер» к управляющему банка, а, наоборот, вечно длилось лето.
В ожидании принца со свитой она так разнежилась, что даже расхвасталась сама перед собой. Подумала, какая она везучая, как вовремя почувствовала «жареное» и бросила свой завод, где десять лет заведовала профсоюзными делами… Завод стоит пятый год, а она уже три года ворочает кредитами в филиале крупного московского банка, открывшемся у них в городе. Правда, пришлось поработать и на частников – бухгалтером в коммерческих фирмах… Но об этом она вспоминает, как о страшном сне: все зыбко, ненадежно. А дома – вечно сердитая свекровь, непослушная подросток-дочка ….Бр-р-р… Ей вдруг стало холодно… Нет, сейчас жизнь прекрасна и удивительна! Хорошо бы рядом, вот здесь, на пляже, оказалась Маринка, ее подружка. Ей бы она все рассказала: и про день, прошедший как в тумане, и про ночь, которая началась с возвращения Алеши и не закончилась до сих пор – отпечаталась на пальцах, на коже, на губах … И никакая вода, даже такая соленая и горячая, как в сегодняшнем море, е не смоет.
В перерыве между «общениями» - так она, мучительно подбирая слова, выразила вслух то, что между ними происходило, - Алексей рассказывал, какие у нее необыкновенная кожа, грудь, бедра… Какие глубокие, умные глаза… Читал любимое: Скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья». Она слушала знакомые строчки и думала, как же она не вспоминала их раньше, почему столько долгих лет прожила не только без этих строчек – без стихов вообще! «Если жизнь излишне деловая…» Разве это стихи? Они и называются «гариками».
Потом они вышли на пустынный пляж. Хотя даже в три часа ночи пустынным он не был: то там то сям светились огоньки сигарет, слышались всплески, приглушенные взвизгивания, шепоты и крики. Залезли в воду и они – конечно, нагие, как Адам и Ева, и в черноте ночи чувствовала себя богиней – без изъяна!
Да как же легко и просторно дышать! – удивлялась она себе сегодняшней. Обычно бессонная ночь – это день на валерьянке! А тут хоть вставай и стометровку беги! Жаль, нет рядом Маринки. Она бы все объяснила. Хотя и так все ясно, но как хотелось именно от Маринки услышать подтверждение:
- Да, мать, ты влюбилась!
… А между тем сквозь марево проступили три знакомые фигуры. «Воланд со свитой прибыли», - радостно зажглась Ирина Петровна. Почему она назвала Алексея Воландом, хотя он был похож на Христа, сама не знала. «А вот такой прикол!» - объяснила она так, как объясняла ей всегда дочь. И этот довод впервые в жизни ее устроил.
Хотелось встать и вот так, не отряхиваясь от песка, прилипшего к купальнику, бежать на встречу. Но почему-то Алексей, не дойдя до Ирины несколько шагов, остановился. Он ее, конечно, заметил. Однако рассеяно огляделся вокруг и стал стаскивать джинсы. Загорелое тело, гладкое, отполированное, засверкало под лучами солнца… Он побежал к воде, и вот уже в поле зрения осталась одна голова «с бантиком»: он опять стянул свои роскошные кудри резинкой.
- Вот он выйдет из моря, как Нептун, бросится ко мне и обнимет, - сладко защемило сердце. Но Нептун, он же Воланд и Христос, опять равнодушно прошел мимо той, которой всю ночь читал стихи.
- Что он делает? – ужаснулась Ирина Петровна. Кого боится? А! – обожгла догадка: - Меня стесняется! Конечно, на пляже рядом с ним должна быть фотомодель!
Девица уже давно писала кого-то на другом конце пляжа, толстяк пил пиво у бочки, а к Алексею подошла и в самом деле красотка в бикини, что-то коротко ему сказала, и он развернул этюдник.
_Заказчица! – догадалась Ирина. Теперь-то уж он не оторвется от работы как минимум часа два.
Через час она не выдержала – прошла мимо, а потом и подошла со спины. Вот этот портрет у Алексея явно получался: задорно вздернутый носик, узор тонких губ, упрямый подбородок… Вдруг заныло сердце, и она дотронулась рукой до загорелого плеча.
Алексей вздрогнул, скосил глаза, чуть улыбнулся, но работу не прервал. Потом покровительственно бросил:
- Извини, занят. Увидимся в номере.
- Так я и знала: он меня стесняется! При свете дня я совсем другая, все мои годы написаны на лице, руках, ногах… Она побрела к своему полотенцу, завернулась в него, посидела немножко, нахохлившись, и отправилась домой.
Он прибежал ближе к вечеру. Запыхался, принес две банки пива и связку сушеной рыбешки. Как ни в чем не бывало чмокнул Ирину в нос, разложил на столе газету:
- Вот, заработал. Пировать будем!
И снова все было как в сказке: ночь, море с луной дорожкой, стихи…
… Через две недели, уезжая из Сочи, Ирина Петровна сунула на самое дно чемодана кусок ватмана с незаконченным портретом.
- Ни в коем случае не выбрасывай! – просил Алексей. – Дома допишу обязательно!
Какое счастье, что они живут в одном городе! А счастье ли? Курортные романы лучше заканчивать там, где они начинались – на курорте. На отдыхе люди совсем другие. Они не связаны долгами, заботами, проблемами. Они добрые, веселые, радушные. Денег – не жаль, времени – тем более. Ешь, спи, гуляй, смотри дурацкие фильмы, читай любовные романы, танцуй под дурацкие песни… Ирина Петровна вспомнила, как из соседнего номера каждый вечер доносилось стенание магнитофона: «Ах, какая женщина! Кака-а-а-я женщина, мне б такую!» А потом она увидела этого страдальца, возжелавшего жены ближнего своего и узнала в нем бывшего инструктора райкома партии. Узнала с трудом не потому, что жизнь его изменила. Просто впервые она видела его «без футляра» - румяного, кудрявого, белозубого. Рядом шла полненькая брюнетка, никак не похожая на Мэрилин Монро. Но, видимо, бог отклонившись от мольбы, послал таку-у-у-ю! О вкусах не спорят. Главное, экс-коммунист был беспечен и счастлив.
… А в ее городе шел дождь. И показалось, что вчера ничего не было: ни моря, ни соленых губ, ни скрипящего песка на коже. На вокзале Ирину Петровну по традиции встречал муж. Седой, грузный… В последние годы во всем его облике сквозило что-то виноватое.
- А ведь преступница-то я! – вдруг в первый раз расценила свою любовь как грехопадение Ирина Петровна.
Они ехали домой в стареньких «Жигулях» (она в который раз пожалела, что муж так и не успел поменять машину), молчали и думали каждый о своем.
Конечно, Алексей был не первым романом в ее жизни. Были и другие, правда, какие-то книжные, пафосные… Или это теперь, издалека, так кажется? Алексей в те ночи успел расспросить ее о них подробно и сделал резюме: «Что ж, для женщины прошлого нет. Разлюбила – и стал ей чужой…» А ведь прав и ее Воланд, и классик: о тех, прошлых и, к счастью, очень немногочисленных связях, вспоминать было неловко и даже неприятно. Там, вдалеке, не было пошлости, все играли на равных: писали письма, звонили из командировок, в том числе заграничных, красиво ухаживали. А взялась она как-то за пачку писем, спрятанных в комоде под бельем, открыла одно, прочла несколько строчек – и таким могильным холодом от них повеяло! «Восставшие из ада!»- дала она мрачное определение и без сожаления выбросила пожелтевшие листочки в мусорное ведро.
… Светлана, как ни странно, оказалась дома. И даже приготовила какой-то необыкновенный салат из крабовых палочек.
- Ой, мама, какая ты стала красивая! – всплеснула она руками, и это восхищение двадцатилетней дочери очень обрадовало Ирину Петровну, показалось ей искренним.
- Ну, рассказывай, в кого влюбилась! – вдруг заявила Светка в самый неподходящий момент, когда Игорь Николаевич. Налив всем кофе, взял в свою ладонь ее руку. Ирина Петровна залилась краской, отдернув руку, потом неловко сунула ее обратно, отвернулась в поисках салфетки…
- Ой, какая же ты ханжа! – попыталась загладить неловкость дочь. – Ты не только видеть, но и слышать ничего про любовь не хочешь!
- Мама у нас пуританка, это всем известно, - добродушно поддержал Игорь Николаевич и взглянул на часы: - ой, обед-то давно закончился, меня заждались!
- Посиди, папашка, пусть подождут! – на прежней возбужденной волне воскликнула Света, но осеклась под укоризненным взглядом Ирины Петровны. – Впрочем, иди конечно, а я тут мамины секреты выпытаю.
Ну что за молодежь! Что ни скажет, все некстати!
Ирина Петровна проводила мужа до дверей, вернулась на кухню и быстренько перевела разговор на другую тему6
- Ну, теперь ты рассказывай, как у тебя с английским!
Пришел Светкин черед! Все два года в институте английский она сдавала с пятой попытки, если вообще сдавала. Сейчас за ней тянулся длинный хвост с зимней сессии, а через неделю предстоял экзамен.
- Она меня ненавидит! Понимаешь, ненавидит!
- Света, я тебе уже говорила, повторю еще раз: всегда, всю твою жизнь , в любом коллективе обязательно найдется один или несколько человек, с которыми у вас несовместимость на подсознательном, биологическом уровне! Так ,видимо, устроен мир, и никуда от этого не денешься!
- Да, ты думаешь, легко? Я уже и конфеты ей совала, и видеокассеты с новыми непереведенными фильмами – губки свои тонкие подожмет, и все! Может ей деньги дать? Другие же берут!
- Ты отлично знаешь, что от нас она денег не возьмет…
- Ну ты еще вспомни, как Козловы за поступление на юрфак машину отдали!
Их нервную беседу, грозившую перерасти в скандал, прервал телефонный звонок.
- Межгород! Уже? – Обрадовалась Светка и лукаво посмотрела на мать.
- Английский учи! – опять покраснела Ирина Петровна и бросилась к трубке.
Конечно, это он! Остался на берегу зарабатывать на жизнь, а тратить деньги на звонки. Надо было все-таки денег ему дать, хоть немножко!
- Алло!
- Позовите Ирину Петровну! – писклявый женский голос, а затем далекий дружный смех…
- Алло, алло, - писк отодвинулся, - да не тащи ты трубку! Маргарита! Это я!
Ах, какой у него голос! Все их ночи мгновенно пронеслись у нее в голове, ноги подкосились и стали ватными.
- Алеша, как ты? Говори!
…А Маргаритой она назвал ее потом, когда она призналась, что окрестила его Воландом. Маргарита и Воланд, конечно, не пара… Но так уж получилось…
Алексей сообщил, что у него все в порядке. Сказал, что намечается денежный заказ: один новый русский хочет морской пейзаж в бурю.
- А где ты возьмешь бурю? – рассмеялась Ирина.
- Ты накличешь, если сильно по мне соскучишься. Стань на балкон и кричи: «Пусть сильнее грянет буря!»
В трубке опять послышалась какая-то возня, шепот, смешки, и связь оборвалась.
У Ирины Петровны почему-то вдруг испортилось настроение. Она подумала, что Алексей мог и сам прийти к автомату, не тащить туда всю свиту. К тому же она просила звонить ей не домой, а на работу. Хорошо, что Игоря нет дома. Хотя.. его опасаться нечего. Он такой порядочный или, как говорит Маринка, положительный, что ничего и не заподозрит. В таких делах все зависит от женщины: а веди себя непринужденно! Еще Овидий писал: никогда не признавайся, даже если застанут в постели. Не оправдает суд – оправдает судья!
… Но классики не спасли Ирину Петровну от ловкости, когда домой вернулся муж и подошло время сна.
По традиции после разлуки положено изображать страсть. Правда, после двадцати лет супружества это, конечно, смешно. Но хоть чуть-чуть соскучиться она должна была?
- Хорошо, что догадалась поставить в спальню телевизор, - думала Ирина Петровна, бегая по кнопкам пульта в поисках хоть какого-нибудь фильма.
- Выключай, ты с дороги устала! – просил муж.
- Подожди, я только одним глазком по НТВ мелодраму гляну, тебе тоже будет интересно…
Но слава богу, мелодрама Игоря не заинтересовала. Уже через три минуты рядом слышалось мерное посапывание, а Ирина Петровна, не выключая телевизор, улетела в воображении в другую, более просторную комнату, на другую, не такую широкую, но какую же жаркую кровать! Она была снова в хрупких и сильных объятиях, ловила ртом завитки распущенных волос, спадающие водопадом ей на животе, с разметавшимися по подушке волосами, он был похож на юного бога…
- Юного-юного. Юного-юного…- она несколько раз произнесла это слово. Как будто пробовала его на вкус и опять, в который раз, принималась считать, на сколько она старше его. Выходило на одиннадцать лет.
- Нет, если считать по месяцам, то даже на десять. По крайней мере в матери ему не гожусь, и на том спасибо!
Тут она и уснула, и, как часто дома ей приснился сон. Как будто она ходит по своей квартире и открывает двери. Вот одна комната, вот другая, третья, а дальше открываются еще и еще – пустые, гулкие, с запертыми окнами, и она почему-то решает, что это съехали соседи и оставили им свои квартиры, и думает, зачем ей столько, и радуется, и прикидывает, что из мебели можно сюда поставить… Подружка Маринка про этот сон говорит: к смерти. А потом добавляет: в восемьдесят лет!
Утром дождя не было. И вернулось лето, что избавило Ирину Петровну от депрессии, неизбежно следующей после каждого отпуска. В иные годы она длилась неделями, и Ирина давала себе торжественное обещание в отпуск больше не ходить, а работать, как заведенная. Как ее любила Маринка, которая тянула бухгалтерию трех фирм и в отпуске не было три года подряд.
- Когда есть цель, нельзя ее предавать и даже на неделю отвлекаться, - повторяла Маринка. – А у меня есть цель: заработать побольше денег. Рассчитывать мне, сама понимаешь, не на кого, стоять на проходной и держать дурацкие плакаты типа «Отдайте зарплату» я не могу – стыдно… Мужа нет, детей нет. Вот и стараюсь для себя, любимой.
Ирина Петровна работала с Маринкой на одном заводе, и ушли они оттуда вместе. И все бы хорошо, да, как говорит бой-френд: «Теперь-то мы узнали основное преимущество социализма: уверенность в завтрашнем дне!» Узнали только после того, как лишились! Это сегодня, спустя пять лет после начала капитализма, попривыкли. А как тряслись все! В какие стороны всех понесло!
Даже когда Ирина Петровна в конце концов попала в банк, первый год показался ей кошмаром. С каким трудом вживалась она в новую среду! После завода, где пролетариями были по существу от директора до уборщицы тети Клавы – чопорная атмосфера банка, где каждый старался показать свою принадлежность к высшему свету, где на планерках и в деловых письмах употребляли слово «господа», где все стены были увешаны картинами столичных художников, угнетала и коробила. Ирина Петровна изнемогала от желания брякнуть что-нибудь простонародно-залихватское типа «Ну что, бабоньки, приуныли? И предложить хлопнуть по рюмочке в рабочий полдень.
Но она знала, что должна придерживаться правил игры в «настоящих капиталистов», и для поддержания имиджа даже сшила себе пять деловых костюмов – на каждый день. Серый, бежевый, цвета хаки, зеленый и темно-малиновый, для пятницы. Утром у зеркала она не испытывала никаких терзаний, что под что надеть. Снимала с вешалки серый пиджак, прямую того же тона юбку, белую блузку – и наряд робота-банкира готов. Никаких брюк или тем более джинсов, столь любимых на прежнем месте профсоюзной богини.
- Ты ходишь, как зашитая, - хохотала Маринка, наблюдая превращения подруги. – Зомби!
- Ты давай, смейся, а в наш банк свои счета все-таки переводи! Если что черное на горизонте замаячит – я тебя спасу или хотя бы попытаюсь это сделать. Иначе разорятся все твои фирмы, и на новый лифчик денег не хватит! – отвечала Ирина Петровна.
Страсть Маринки к нижнему белью не поддавалась никакой логике и вспыхнула уже после сорока. А может, она тлела еще в те годы, когда все носили атласные, на пуговицах бюстгальтеры (словечко-то какое!), а реализоваться смогла только теперь, когда магазины забиты маленькими сладенькими коробочками с кружевными прелестями, да и деньги на эти коробочки появились?
- Ну ладно, про лифчики мои ты одна да еще человек двадцать-тридцать знают, - любила пофилософствовать Маринка, стоя на балконе у Ирины с запретной сигареткой в руке. Курили они обе, но в воспитательных целях прятались от Светланы, которая все знала и посмеивалась над смешными уловками теток-ханжей.
- А вот, например, шубы. Ну, купила я третью… Ну и радуйтесь! Я же для вас ее купила, для украшения окружающего пейзажа! Так нет же – завидуют, прямо сгорают!
- Нет, ну ты как хочешь это объясняй, а третья шуба – это вызов! – смеялась Ирина Петровна. – В наше тяжелое время…
- Да что ты заладила: время, время! Времена не выбирают, в них живут и умирают! – любовно цитировала подружка строчки, которые были написаны совсем про другое, но в устах Маринки звучали своевременно.
- Ирина Петровна, душечка, вы вернулись! А загар-то, загар! А красота неописуемая! – приветствовали Ирину коллеги на совещании. И от этих комплиментов, которые были очень похожи на правду, Ирина Петровна расцвела еще ярче. Она видела, как оценивающе смотрят на нее мужики, даже молодые. И понимала, что начинается новый период жизни, когда ее сияющий взгляд становится маяком для всех без исключения. Сейчас они полетят на нее, как бабочки, принимая ее огонь каждый на свой счет.
- Ну и пусть! – решила Ирина Петровна. – Пусть думают, что они мне интересны. И только я знаю мою тайну!
… Тайна прибыла из города Сочи вечерним поездом. Воланд был один, без свиты. О своем приезде предупредил коротким звонком, и она встретила его после работы на вокзале.
- Ты что такой хмурый? – она по-матерински пытливо всмотрелась в его глубокие серые глаза. – Бурю на море изобразил? Я старалась!
- Напрасно. Стоял глубокий штиль.
Он постарался загладить нелюбезность, обнял ее, но она испуганно отстранилась: - Ты что? Тут полно знакомых…
Он пожал плечами, мол, как скажешь, подхватил дорожную сумку, этюдник, и они отправились к стоянке такси.
- Поедем ко мне?
он назвал адрес, и такси остановилось в самом центре города, в той его части, которая называлась «стодворками» и состояла из старых одно- и двухэтажных домов-коммуналок.
Они вошли во двор, завешенный сохнущим бельем, и стали подниматься по деревянной расшатанной лестнице. Стены сочились от влаги, кругом валялись куски штукатурки… Ирина Петровна ожидала, что хотя бы внутри найдет что-то, похожее на человеческое жилье. Но там была «мастерская» - огромная комната с маленькой электропечкой на старом табурете, железной кроватью, которую добрые люди уже выбросили даже из дачных домиков, тусклой лампочкой без плафона на потолке…
- Алеша! – только и смогла произнести Ирина Петровна, без сил опускаясь на скрипучую кровать. – Что же ты мне не сказал, что у тебя и холодильника нет. Я колбасы принесла, сыра… Потом, почувствовав в своем тоне какие-то бабьи, жалостливые интонации, поднялась с кровати и пошла к картинам, приставленным лицом к стене. Одну, самую большую, повернула к свету. Старенькая бабушка сидела в кресле-качалке и курила… трубку. Бабушка показалась иностранкой. Русские бабушки ведь трубок не курят. И все же в ней чувствовалось что-то очень знакомое, почти родное…
- Да это же я в старости! – вдруг подумала Ирина Петровна. – Или Маринка. Вот такими мы и будем: сверлящий взгляд, пергаментное лицо, сухие, в веснушках, руки…
- Да брось ты ее! Скажи лучше: скучала?
Алексей обнял ее, оттянул от стены и усадил на кровать.
Она внутренне сжалась: как, сразу? Одно дело море, солнце, гостиничный номер со всеми удобствами, а тут и вода, конечно, во дворе… Но Алексей уже стаскивал с ее плеч пиджак, расстегивал пуговицы на блузке…
- А губы у тебя до сих пор соленые, - только и смогла произнести Ирина. Через минуту ей уже не мешал тусклый свет с потолка. Ей было наплевать на то, какой свежести простыня, кто спал на этой подушке и во что превратится блузка, брошенная на грязный пол. Из матроны она превратилась не в девчонку, нет! Разве было с ней что-то подобное в юности! Если бы кто-то заснял эти безумные минуты на видеокамеру и показал ей, она бы вознегодовала и совершенно искренне стала убеждать себя и других, что это не она. Она такой не бывает.
- А вот бываю! – с каким-то торжеством вспомнила Ирина Петровна, сидя утром в своем кабинете и подписывая бумаги.
В кабинет заглянула секретарша - длинноногая девушка в фирменной белой блузке:
- Ирина Петровна, шеф просит к нему зайти.
- Прямо сейчас?
- Ну да.
Шеф вышел из-за стола, усадил Ирину Петровну на мягкий кожаный, почему-то голубого цвета диван, сел рядом и стал рассказывать о своей поездке «наверх», внушительно, с большим почтением к московскому руководству банка, но в то же время как-то более интимно, чем обычно. В его рокочущем басе появились новые, воркующие интонации.
- Начинается! – облегченно подумала Ирина Петровна и приготовилась увиливать от предложений, от которых она, как существо разумное, не должна была отказаться.
Но и шеф не был простаком. Иначе бы столько лет не продержался в кресле, на которое метили многие местные начальники. Хоть он и дотрагивался, в знак особого доверия, до рукава ее пиджака, но сразу раскусил напряженность в облике похорошевшей подчиненной. А может быть подумал, что из-за доступности молоденьких секретарш в фирменных блузках он утратил навыки настоящего, матерого ловеласа, и не стал торопить события… Во всяком случае, разговор о перспективных планах закончился по-деловому, на высокой ноте. Прозвучал торжественный призыв «Работать, не покладая рук» и обычное заверение, что «работы непочатый край».
Какая уж тут работа! Ирина Петровна вздрагивала от каждого звонка, а после обеда отпустила секретаршу, чтобы самой брать трубку. Но звонка так и не было.
Она поехала домой, накормила мужа, уютно устроившегося в кресле перед телевизором, отпустила Светку погулять и .. сообщила, что едет к Маринке пообщаться.
Слово «пообщаться» она выговорила машинально и тут же покраснела. Ну что за дурацкая привычка краснеть на пятом десятке! Игорь Николаевич было засопротивлялся, посетовал на то, что в последнее время они почти не разговаривают, а у него так много всего накопилось, но она уже звонила Марине: пусть, если что, ее прикроет.
Уже поднимаясь по шаткой прогнившей лестнице, Ирина Петровна поняла, что ее появление некстати. В мастерской было дымно, шумно, многолюдно. Гости, все, кроме зав складом, незнакомые, держали стаканы с портвейном в руках и закусывали сигаретой. Все картины стояли лицом к зрителям, и, судя по всему, предметом обсуждения была вон та – коричневого тона с золотистыми брызгами по краям.
- А мы сейчас спросим прагматика, трезво мыслящего человека – что здесь изображено? – Алексей совсем не удивился, когда ее фигура проступила сквозь серую пелену, в нетрезвом возбуждении схватил Ирину Петровну за руку и потянул ближе к картине.
- Ну, не знаю, - замялась она. – Глаз? Или разбитое яйцо…
- Вот! Устами младенца! – торжественно закричал Алексей. – Яйцо, конечно Яйцо! Эта вещь называется «Генезис», зарождение мира!
Все зашумели, заспорили с новой силой, но уже через минуту забыли о предмете спора и включили музыку. Мелодия была знакомой: заунывные, лесные звуки, медленный ритм, что-то чужое и чуждое. Светлана слушает, ну конечно, она.
- Бьерк, - коротко объяснил Алексей. – пойдем? Он кивнул в сторону покачивающихся пар. И она пошла! Лишь бы прижаться к любимому телу! Алексей больно стиснул ее в объятиях и так же, покачиваясь, стал выводить из комнаты, шепча на ухо какие-то сладкие, жаркие слова.
- Куда? – тоже шепнула она. Но уже поняла, куда. В маленький чулан, отгороженный от комнаты только дырявой выцветшей шторой, на грязный, прожженный матрац на полу.
- Ну что ты, что ты… Нас же увидят, услышат… Но Алексей уже опустил ее на пол…
- Бесстыдство вот как это называется, бесстыдство! – твердила она про себя, качаясь в пустом троллейбусе. – Меня же могли узнать, я же там как белая ворона! И как я могла согласиться с ним… на полу, почти при всех!
Ее естество было удовлетворено. Ее разум кипел от негодования. Позор! Он ведь был пьян! Она его никогда не видела таким пьяным! Он обращался с ней, как с тряпкой! Да она и есть тряпка в его руках1
В таких растрепанных чувствах она пришла домой, вздохнула с облегчением, что Светки еще нет, перезвонила Маринке: мол, все в порядке, добралась благополучно, и села на кухне пить чай.
Пришел муж, налил себе чашку и молча сел напротив. Ирина Петровна решила, что со следующей премии нужно купить на кухню телевизор: заполнять паузы. А пока спросила как можно ласковее:
- Ну что, старичок, какие проблемы?
- Как ты думаешь, Ира, - как-то осторожно начал он, - может быть, мне открыть свое дело? Взять кредит, открыть хотя бы кабинет УЗИ… В отделении сейчас даже пенициллина нету, стыдобища! А Сергеев на частных приемах процветает. Взял в свое время кредит и…
Ирина Петровна чуть чашку не выронила.
- Какой кредит? Да ты знаешь, под какие он идет проценты? Хочешь семью по миру пустить?
- Ну.. мне сказали, что если ты попросишь у шефа, то для своих…
- Я не попрошу у шефа, потому что знаю, что у тебя не получится!
Потом смягчила тон и даже дернула мужа за ухо, как мальчишку:
- Игорь, ну разве нам тягаться с молодежью? У них же нервы, как канаты! Никаких комплексов, зато самоуверенности хоть отбавляй! Сколько ко мне приходят фирмачей – все юнцы безусые. У них свой язык – птичий, свои повадки – волчьи. Стая, понимаешь, стая молодых голодных волков! Поэтому у них все и получается. А у тебя даже то не тот: деликатный, значит в их глазах неуверенный и просительный… Нет уж, сиди на месте и получай жалованье!
- Да, ты думаешь, мне жалованье легко дается? Работаю за всех, а достаются объедки со стола шефа…
- Игорь! – Ирина Петровна уже обняла мужа за плечи. – Ну кому ты рассказываешь? Думаешь, у нас не так? Да сейчас везде так! Одни пашут, другие воруют, третьи видят, что те воруют, и молчат в надежде, что им тоже кусочек перепадет. И не дай Бог огрызнуться или поспорить – улетишь, как пушинка, не только с кресла, с паршивой табуретки!
- Но ведь недавно ты, кажется, меня упрекала: ведущий хирург, а приносишь копейки!
- Ну что теперь вспоминать, - поморщилась Ирина Петровна.
- Ты лучше думай о будущем, мужчина интересен с будущим… И вот что: ты читаешь много, скажи, что такое поколение Икс?
- Ну, это тебе Светлана лучше объяснит. А я – дилетант.
- Ну расскажи как дилетант…
- Ну… Икс – это неизвестность, непредсказуемость. Вот и это поколение себе кажется загадочным. Работать они не хотят, хотя необходимость работы осознают, но не для того, чтобы сделать карьеру, а чтобы только-только на жизнь хватило. Вне политики… Вне нравственности…
- Так это мы уже проходили! Хиппи!
- Мы-то проходили, а они нет. Им кажется, что они молодые, новая раса на планете земля…
- Смешные. Ведь все хиппи превратились в яппи. Завели дома, машины, серьезно играют в политику.
- Никто не учится на чужом опыте. В расчет берется только свой…
Как старые добрые друзья они попили чай, дождались дочь со свидания и еще долго говорили о том, что от лета остался добрый кусок и надо всем вместе хоть на недельку вырваться к морю, что Светке нужна на зиму дубленка и где ее купить? Здесь на рынке или отдать доллары в Турцию – там выбор больше, зато примерить нельзя…
- Никогда! Никогда больше не пойду к нему! – твердо заверила себя Ирина Петровна, ложась в супружескую кровать…
На следующий день Алексей позвонил в девять утра.
- Ты уже проснулся? – ехидно удивилась Ирина Петровна и опять поймала себя на материнской интонации: так она встречала по выходным на кухне Светку, когда оладьи уже остыли и чай выкипел…
- Послушай, у меня проблемы, поговорить надо, - хрипло произнес он. Ни извинения, ни раскаяния… Ирина Петровна тоже не стала возвращаться ко вчерашнему. Упрекать его за то, что он не изволил проводить ее даже до троллейбусной остановки, было бесполезно. Он все равно бы ничего не понял.
- Слушаю внимательно, - сухо произнесла она.
- Встретиться надо.
- Говори по телефону.
- А ты и поможешь мне по телефону?
Ирина Петровна смутилась, почувствовав себя предателем. Мы же, в конце концов, в ответе за тех кого приручили.
- Вот только кто кого приручил… - продолжала разбираться она в своих чувствах, трясясь в утреннем переполненном троллейбусе. Еще не хватало на машине к «стодворкам» подъехать и чтобы шофер потом голову ломал, куда это банкиршу занесло…
Алексей лежал на кровати и курил. Вокруг – не метено, не мыто… В солнечных лучах, пробивавшихся сквозь заросшее паутиной окно, мастерская казалась страшным притоном. А может так оно и было?
- Алеша, я ведь совсем ничего о тебе не знаю, - Ирина Петровна присела у изголовья, уже не ожидая, что он, как джентльмен, хотя бы привстанет при ее появлении. – Откуда ты, где твои родители, где учился, как женился…
- Да, это всех интересует: как женился! А я никак не женился! Ни разу! И не собираюсь! – почему-то зло прокричал он в стену.
- Ну-ну, успокойся. Если для тебя этот вопрос болезненный…
- Ничего не болезненный. Просто видишь, какие девки вокруг. Они и моются-то раз в неделю. А расчесываются только по праздникам!
- ты меня извини, Алеша, но хорошо говорила моя бабушка, царство ей небесное: «Какой ехал – такая и встрелась1»
- Ну а ты?
- Что я? – испугалась Ирина Петровна.
- Ты-то почему «встрелась»?
- Я? Я… не встрелась, а встретилась. И потом… при чем тут брак. Мы же о нем говорим…
- Так ты не хочешь за меня замуж? – в голосе Алексея звучало неподдельное изумление.
- Я? Замуж? Да я как бы замужем…
- А если я попрошу у твоего мужа твоей руки, согласишься?
- Да ведь это шутка! – вдруг догадалась Ирина Петровна. Значит, и ей в ответ надо пошутить:
- Соглашусь, конечно соглашусь, не сомневайся! Так что за проблема?
- Ну вот, теперь скажешь, что я использую тебя в корыстных целях… Ну ее, эту проблему! Иди лучше ко мне! – Алексей уже не походил на злого растрепанного мальчишку-беспризорника. Глаза его зажглись серым глубинным светом, морщинки на лбу разгладились…
И, несмотря на сопротивление, которое очень скоро перестало быть упорным, он уложил Ирину к себе в кровать и стал целовать то в губы, то в грудь – по мере освобождения от одежд.
Когда она, растрепанная, румяная, с сияющими глазами, вернулась на грешную землю, все же заставила Алексея вернуться к проблеме.
- Помнишь мой звонок и рассказ про нового русского, который заказал мне море в шторм? – нехотя начал он.
- Конечно, помню, я ведь в самом деле по утрам выходила на балкон и мысленно кричала «Пусть сильнее грянет буря!»
- Плохо ты кричала, - Алексей скривил в усмешке губы. – Впрочем, все равно. Главное, что я должен этому «малиновому пиджаку» штуку баксов.
- тысячу долларов? За что?
- За то. Деньги я взял, мы их весело прогудели, а картину так и не написал.
- Ну так напиши.
- она ему уже не нужна. Нужны деньги. Говорит, разорился, влез в долги, машину продал…
- Он тебе угрожает?
- А ты как думаешь?
- Думаю, да. У них одни методы.
Ирина Петровна стала лихорадочно прикидывать, где достать такую сумму. Как ни странно, у нее не было вклада в собственном банке. В чужом тоже. Игорь Николаевич получал мало. Светлана училась на платном отделении – устроить ее на бесплатное у них не хватило денег… Конечно, жили они неплохо, на взгляд других даже на широкую ногу. Но копить не получалось.
- Ну что задумалась? Не можешь помочь? Так плюнь, не загружайся! Я сам разберусь. Может быть картину на Арбате какую продам…
- Картина не будет стоить таких денег…
- Продам три…
Ирина Петровна посмотрела на часы, поднялась…
- Извини, дорогой, надо бежать. А ты не грусти, что-нибудь придумаю!
Она сказала слова ободрения, а сама до самого вечера прокручивала в голове разные варианты. Пока в кабинет не заглянул шеф и не расплылся в масляной улыбке.
- Виктор Николаевич, погодите! – бросилась она к нему, видя, что он уже готов прикрыть дверь. – Виктор Николаевич, я вас никогда не просила, но сейчас мне очень нужны деньги. Можно я возьму кредит?
- Для вас – под самый низкий процент! – расцвел управляющий. – Подойдите завтра с утра ко мне! И он подмигнул ей очень недвусмысленно…
- Да, тебе хорошо! – полусерьезно, полушутя упрекала она на следующий день Алексея, протягивая ему конверт с деньгами. – А вот чем за кредит рассчитываться?
- Натурой! – не моргнув глазом ответил Алексей. – Она у тебя вон какая… роскошная!
Небрежно сунув конверт под матрац и заметно повеселев, он опять притянул Ирину к себе и впился в нее долгим поцелуем, похожим на укус змеи, если змеиные укусы бывают такими сладостными…
- Господи, какие у тебя руки! – шептала Ирина Петровна, чувствуя, как ласковыми, щекочущими движениями он гладит ее шеи до коленей. Там, под коленными чашечками, у нее было самое чувствительное место, и как Алексей догадался об этом, каким звериным чутьем определил, она не понимала. Она вообще ничего не понимала, не видела и не слышала. Она тонула в наслаждении. И это новое, роскошное чувство отличалось тем, что оно не уходило вместе с Алексеем, оно жило внутри нее сутками напролет…
… Лето прошло так быстро, что на море она больше не попала. Да и денег хватило только на то, чтобы отправить дочь в Анапу. В Сочи на заработки снова уехал Алексей, получил отпуск и засел на даче, лишь изредка наведываясь в город, Игорь… Вечерами Ирина Петровна оставалась одна и, остывая вместе со стенами, за день пропитанным жаром, погружалась в полусны, полугрезы. А еще она любила доставать из книжного шкафа папку с недописанным портретом, становиться у зеркала и старательно, штришок за штришком, сравнивать собственные черты лица и жирные мазки пастели… Нет, как ни напрягалась, как ни старалась Ирина Петровна, разглядеть сходства не могла. И от этой недосказанности, незавершенности рисунка ей почему-то становилось тревожно и сладко. Она совсем не представляла, что ей делать дальше с этой большой и больной тайной, пыталась стереть ее, содрать, как ленту обгоревшей на солнце кожи, но другая, розовая кожица, оказавшаяся сверху, тревожила и зудела…
- Неужели это и есть любовь? – вздрагивала она при одном воспоминании о жарких ладонях Алексея. На расстоянии, где, как известно, видится большое, она боготворила его лицо, длинные русые волосы, глубокие серые глаза… И в то же время в его облике ей чудилось что-то угрожающее, непостоянное, чужое…
… И опять была встреча на вокзале, и вновь что-то темное промелькнуло в лице Алексея.
- Ну, как твой пляжный бизнес, увенчался гонорарами? – не зная с чего начать разговор спросила она. Алексей вспыхнул, как спичка, и, кривя губы, с детской обидой произнес:
- Ты о деньгах? Не волнуйся, заработаю – отдам твою штуку баксов!
- Ну при чем тут это… - смутилась Ирина Петровна, но для себя сделала вывод: кредит лег на ее плечи.
Картинная галерея в мастерской тоже оказалась в полном сборе, хотя Алексей давал другу задание выставить кое-что на Арбате и, пока город полон приезжими, попытаться продать. Видно, не суждено…
- Ну почему, почему? – в который раз задавалась вопросом Ирина Петровна, разглядывая скучные пейзажи в массивных рамах на стенах банка. – Нужны дорогие рамы? Или нет пророка в своем отечестве?
- У художника должно быть имя! – с горькой насмешкой учил ее Алексей. – А у меня что? Кто меня раскручивает, кто рекламирует выставки?
Он говорил это так горячо и горько, что Ирина Петровна устыдилась своего прагматизма.
- В самом деле: талант нужно продвигать, это бездарности пробьются сами… Но как, ей помочь ему, если и для себя она до сих пор не уяснила: талантливый ли он художник или посредственность. Да, ей нравится эта бабушка с трубкой. Но лишь потому, что очень похожа на нее… А так… Ведь ее портрет не получился, и Алексей про него больше не вспоминал. И злополучный пейзаж в бурю так и умер, не родившись… Может быть потому и не рожден, что мук у художника не было, настоящих мук…
Муки… Слово-то какое пафосное! Ирина Петровна вспомнила свои самые страшные муки – рождение Светланы… Никакие минуты последующего облегчения и просветления, никакой свет материнства не затмил те мучительные трое суток, когда она ходила по роддому, сжимая руками вздувшийся живот, и через каждые полчаса, как побитая собака, прибегала к акушерке, заглядывала ей в глаза и просила: - Ну, может быть началось, а?
За это время родили все, кто лежал с ней в палате. И те, кто не лежал, а только ступил в эту страшную зону… Одна малолетка умудрилась даже облегчиться от бремени прямо в туалете – и все оказалось у нее в ажуре. Лежала потом, беспечно-счастливая, в палате, наливалась молоком, розовела щеками.
А Ирину Петровну на третьи сутки начали «стимулировать». Схватки участились, боль стала непереносимой… Дальше все было как в кошмарном сюрреалистическом сне: ее то клали на родильный стол, то тащили под горячий душ, то поили горячим крепким чаем… И, наконец, в какое-то смутное, страшное время между тремя часами ночи и четырьмя утрами акушерка произнесла страшное слово «щипцы». В полубреде Ирине Петровне представился ее маникюрный набор, она про себя удивилась, как можно помочь ей этими щипчиками, но появилась врач, и в ее руках засверкали огромные стальные клыки инквизитора…
- Вы меня лучше разрежьте! – взмолилась Ирина Петровна, но ее уже никто не слышал. Спасали «плод». Слава богу, со Светкой все оказалось в порядке, впрочем, кто знает? Ничто на земле не проходит бесследно…
- О чем задумалась? – оторвал ее от неприятных воспоминаний Алексей.
- О том, что было, когда тебя на свете не было… - не преминула уязвить себя Ирина Петровна и стала распаковывать еду, которую предусмотрительно захватила из дома. Алексей ел жадно, как едят только дети и старики, потом растянулся на кровати и закурил сигарету.
- Ира, я, конечно, понимаю, превращаюсь в альфонса, но мне опять нужны деньги. Я отдам! Я скоро отдам! – воскликнул он, видя, что Ирина Петровна восприняла это сообщение без улыбки… - Просто с этим морем сплошные неудачи… Только что-то обломилось, как Генка толстый про должок напомнил, пришлось отдать. А он, дурак, погулял вечер в ресторане, да еще меня пригласил. Ну и теперь и я, и он без башней.
- Алеша, подожди, давай разберемся. Денег я, конечно, дам. Сколько тебе? Сто? Двести?
- Да нет, не меньше штуки.
- Опять долларов?
- На этот раз рублей.
- Ну это уже легче. Хотя я Светке новую куртку обещала… Подождет. Но я о другом. Алеша, надо работать.
- А я не работаю? – сразу начал заводиться он.
- Подожди, подожди. Работать – это значит выполнять обязанности, которые не всегда связаны с удовольствием. Понимаешь?
- Служить, что ли?
- Да, если понадобится, служить.
- «Служит бы рад – прислуживаться тошно!»-- Да нет, судя по всему, ты и служить не рад. Я же тебя рекомендовала в солидное рекламное агентство, так?
- Ну, так!
- Ты встречался с руководством?
- Напыщенный дурак и бездарь!
- Но он отличный организатор. Какое дело развернул! От тебя же ничего не требовалось – только вовремя приходить на работу и демонстрировать свой талант.
- Выполнять заказы всяких дурацких аптекарей и ресторанщиков!
- А на Арбате ты чьи заказы выполняешь?
- Людей!
- А в рекламе нелюди?
- Знаешь, давай оставим этот разговор! А то поссоримся. Иди суда!
…Ирина Петровна презирала себя за малодушие, за слабость, но поделать с собой ничего не могла. Была у Алексея какая-то неуловимая интонация, от которой она становилась послушной, как овца под плеткой. И покорно шла, как в загон, в постель.
… А в сентябре у нее случилась командировка в Москву. Москва всегда была в радость. Там Таганка, книжный рынок в Олимпийском, каток на чистых прудах и первая любовь, которая живет в одном доме с ее сестрой. Теперь он женат на толстой бабище и после смены пьет горькую с друзьями. А тогда он провожал ее на вокзале в дождь! Какими мокрыми были их лица – не от дождя – от слез! Ромео и Джульетта! Никто их не разлучал, не было Монтекки и Капулетти, но юношеский пафос и обязательный трагизм первой влюбленности заставляли рыдать на вечернем осеннем перроне так горько, как будто жизнь кончается … Смешно и грустно!
Нынешняя поездка показалась некстати: нужно оставлять Алексея. А впрочем, почему оставлять? Нельзя ли исхитриться и взять его с собой? Поселить в гостинице в соседнем номере, а ночью… Ирина Петровна даже задрожала от этой мысли и стала продумывать план до мелочей.
Дома она сообщила о поездке самым небрежным тоном. Никто, кстати, не удивился. А Игорь Николаевич вообще никак, не отреагировал. Он в последнее время был вял, занят своими мыслями и не приставал к Ирине Петровне ни с вопросами, ни, слава богу, с ласками. Постель и всегда была не самым сильным местом этого союза, а вот уже несколько лет их отношений как бы сошли на нет. Когда у Ирины не было Алексея, она задумывалась над этим вопросом, но только раз в год и по праздникам. В будни же выматывалась и уставала до изнеможения! Игорь, конечно, тоже. Да и возраст…
… В Москве все тротуары были устланы золотом. А дворики, как скупые рыцари, яростно мели его к себе в закрома, стараясь не оставить ни одного драгоценного листочка, ни одной пропитанной солнцем веточки. Букет она все же насобирала. И принесла его к себе в номер, вызвав недовольство горничной:
- Вы уедете, а мне потом этот хлам выносить…
В другое время у Ирины Петровны мигом испортилось бы настроение: она ненавидела стычки с совковой «прислугой», которая всюду чувствовала себя гегемоном. Но только не сегодня! Сегодня она вышла на балкон, вобрала в себя всю Москву с десятого этажа, промурлыкала песню «Вот и стало обручальным нам Садовое кольцо» и села у телевизора дожидаться Алексея, который побежал повидаться Алексея, который побежал повидаться с друзьями из Суриковского училища.
… Незаметно она задремала – совещания выматывают даже влюбленных женщин. Когда проснулась – Москва с высоты превратилась в цепочку ярких дрожащих огней…
- Да где же он? Что случилось? – на душе вдруг стало тревожно и холодно. Она вышла в коридор и подошла к соседнему номеру. Оттуда явственно слышались громкие голоса, шум, крики… Стука ее никто не услышал. Она вошла – и остолбенела. Номер был битком набит народом. Потом оказалось, что гостей было четверо, но стоили они целой армии!
- А, рыбка моя, я твой тазик! – с трудом выкарабкался из глубокого кресла Алексей. – Знакомься, мои друзья, знаменитые художники-передвижники, - он так широко развел руками, что задел бутылку мартини и смахнул ее со стола вместе с гостиничным графином.
В комнате было накурено так, что лиц Ирина не разглядела. Сильный спазм сжал ей горло, и она, прижав к груди руки, выскочила в коридор.
В своем чистеньком номере ей стало еще хуже: она с трудом добралась до унитаза, и ее вывернуло. Сидя прямо на белом кафельном полу, она вытирала с верхней губы капли холодного пота и старалась унять противную дрожь во всем теле.
- Гадко! Противно! Что это со мной? – повторяла она, как заученные, эти фразы, и старалась собраться, подняться и выпить горячего чаю, чтобы ушла изо рта противная горечь.
… А потом она лежала в холодной гостиничной постели и прислушивалась к звукам за стеной…
- Неужели не придет? Да он такой и не нужен… Пьяный, гадкий… Рассказывает, наверное, как трахает старую банкиршу, а она пищит в его объятиях…
Ирина Петровна находила самые злые и хлесткие слова для Алексея, еще более обидные – для себя, но все равно чувствовала, что ее злость – это злость матери на ребенка. Неразумное, несмышленое дитя, которое зароется завтра в ее юбку, захнычет, попросит прощения, и она простит. Да. Простит.
… Но почему же ей стало так плохо? Что с ней? Или это бог наказывает за радости поздней любви?
… Расплата оказалась совсем не такой, какую она себе представляла. Инфаркт… Рак… СПИД…
- Поздравляю, - сказал доктор. – Поздние дети гениальны. Во всяком случае незаурядны. Конечно, на размышления у вас еще есть время, но я настоятельно рекомендую… Рожайте обязательно, у вас откроется второе дыхание и появится новая радость в жизни!
После неудачной поездки в Москву и ошеломляющего визита к врачу Ирина Петровна взяла тайм-аут на все выходные. Обычно она делала это под девизом: «Чистим перышки» и красила волосы, накладывала на лицо маски, вертелась перед зеркалом, меняя блузки и пиджаки… Сегодня она лежала на неубранной постели, тупо уставившись в потолок, и пыталась выстроить в голове хоть подобие какой-то схемы дальнейшего существования. Она ни разу в жизни не делала аборта. Что это такое, знала смутно и на лирико-ироническом уровне. Была у них на заводе боевая девушка Маша, которая похлеще любого мужика гоняла по цехам на своем каре и рассказывала анекдоты «с картинками». Как-то за бутылкой кефира она с Ириной разговорилась «за жизнь» и призналась, что сделала уже штук двадцать абортов.
- Да как же ты не бережешься? – изумилась Ирина Петровна такому преступному легкомыслию.
- Ой, да так после этого хорошо! Лежишь, нежишься. Как вспомнишь, что в ванную срочно бежать, воду включать, суетиться… Лучше уж аборт сделать!
Ирина Петровна подумала тогда, что Машка животное, и только теперь поняла, что просто она любила. И себя в том числе, если продлевала минуты блаженства. А Ирину Петровну, как солдата по команде «Стройся!», выталкивало из теплой постели чувство самосохранения. Вот ведь с Алексеем такого приказа не поступило, она и расслабилась… На свою голову!
- Прежде всего нужно любить себя, а потом остальное человечество, в том числе и ее слабую половину, то бишь мужиков, - уже через час вещала Маринка, прилетевшая на помощь к подружке в трудную минуту. – А если мы этот постулат применим как исходный, остается решить не так уж много проблем. Первая. Что принесла тебе твоя любовь: радость, разочарование или неприятности7
- Маринка, ты смеешься? Где ты такую любовь встречала?
- Хорошо, тогда давай поставим вопрос та: чего в этой конкретной любви больше из вышеперечисленных компонентов?
- Боже, да как у тебя язык поворачивается… Ну хорошо. Как ты думаешь, Алексей меня любит?
- А если бы даже и любил, то что? Ты бы за него замуж вышла?
- Нет, ну все равно… - смутилась Ирина Петровна, потому что действительно уже не раз Алексей обсуждал такие планы, заставляя и Ирину Петровну поддаться этому безумию. Маринке, тем не менее, признаваться стыдно…
- А если стыдно, - собеседница так подхватила ее невысказанную мысль, что Ирина Петровна вздрогнула, -то надо рвать.. и с концом! Расслабилась, понежилась с молодым мужиком – пора к себе возвращаться. В свой век, к своим друзьям и подругам. Или ты веришь в миф «Зайка моя – я твой кролик»? Да они и не спали никогда вместе, голову даю на отсечение! Ну, может Филя пару раз смог, что крайне сомнительно.
- Но у нас с Алексеем ведь не пару раз!
- Да видела я твоего Алексея! Он относится к той категории хлипких на вид мужиков, которых по-русски называют сама знаешь как! Может со всем, что шевелиться! А когда ему говорят, что партнерша старовата, браво отвечает: «Что мне ее, грызть что ли?»
- Ой, да не принимай ты это на свой счет! – испугалась Маринка, увидев вмиг осунувшуюся и потускневшую подругу.
- А на чей же счет принимать? – усмехнулась Ирина Петровна. – И что тут принимать, если это аксиома: старая я дура. Недавно прочитала воспоминания об Эдит Пиаф. Ей было сорок семь лет, а ее последнему мужу двадцать семь. Он пригласил ее к своим родителям, знакомиться, а она вилку в руках держать не может – полиартрит. Так он вкладывал ей вилку в руку, резал за нее мясо на тарелке…
- Может, еще и жевал? – рассмеялась Марина.
- Он ее причесывал, красил, мыл… И все это преподносится как большая и серьезная любовь. Но даже я чувствую6 ложь!
И про себя умом все понимаю. Веришь? А как коснется Алеша меня своей рукой – я как будто под током! Ослепла, оглохла, потеряла сознание… Не знаю, как это объяснить…
- Да это не объяснишь, пока не почувствуешь… Я вот сейчас на тебя смотрю – и не понимаю. А ведь и со мной было. Но только прошло. Все проходит, а для женщины прошлого нет!
- Вот все сговорились: нет да нет. Конечно, нет. Но ведь Алексей пока не прошлое, он – настоящее! Он живой, ласковый, нежный…
-Зверь!
- Какой там зверь! Кот, котенок…
- Тазик, глазик… Все ясно: будем упирать на Фрейда. Твоя любовь – это сублимация материнства. Ты очень хотела еще ребенка . сына. Потому что Светка, как всякая дочь, ближе к отцу. Тебе нужен был паж, оруженосец, телохранитель… Ты его получила!
- Ой, не смеши! Телохранитель! Это Алеша-то! Да он и мухи не обидит, его самого защищать надо!
- А ты не знаешь, что слабость- это тоже оружие? Вот скажем, кого-то можно убить газовым пистолетом, а кому-то подойдет только «калашников». Так и здесь. Ты- баба сильная, привыкла рассчитывать только на себя, никогда сильного плеча за тобой не маячило… А тут он – ангел-херувим с волосами до плеч. С виду ребенок, а в постели – повелитель. Как раз по тебе! Но если ты связываешь с ним свое будущее, то сильно ошибаешься. Постель – дело тайное, известное лишь посвященным. А вам жить и работать «в миру», на людях. И люди тебя не поймут, потому что «прошлого нет». И чужой любви нет, есть только секс и похоть. В их глазах ты будешь смешной и, что самое страшное, жалкой! Затопчут! Да и ведь ты, между прочим, замужем!
Ирина Петровна вздрогнула. Она совсем упустила из виду, как будет объяснять Игорю Николаевичу свою беременность, если он вдруг про нее узнает. Но подружка снова читала ее мысли:
- Ты для начала поезжай вечером на дачу и отдайся мужу. Если что: понесла плод от ночи любви. Конечно, не для того чтобы рожать – это в конце концов смешно. Пусть этим занимаются матери-героини. Но подстраховаться надо. Кто-то узнает про аборт, шепнет… Ну, без комментариев, да?
На дачу Ирина Петровна поехала. Только Игоря Николаевича там не оказалось.
- К счастью, - выдохнула Ирина Петровна, окидывая взглядом маленький сад, уже начинавший желтеть от жары и грядущей осени. Она подошла к кустам смородины, потом крыжовника, понюхала астры, пестрой линией отделяющие сад от грядок. Подняла глаза к небу, увидела бегающие облака, вдруг почувствовала такой покой, какой не испытывала уже очень давно – со дня ухода с завода, от привычной размеренной совковой жизни, где все за тебя решало государство и была уверенность не только в завтрашнем дне, но и в том, что будущее будет обязательно светлым…
- Красота! Вот бы сюда вместе Игоря да Алешу! – и только произнесла эти слова, как из-за забора раздался слабенький, какой-то блеющий голос «Маргарита!»
Ирина Петровна в ужасе обернулась … и увидела Алексея. Он перевалился через забор дачи, силясь его перепрыгнуть, но так и остался висеть, как простыня на бельевой веревке.
- Ты как сюда попал! – подбежала к гостю Ирина. Потом выскочила на улицу, огляделась по сторонам и только после этого стала стаскивать Алексея с забора.
- Я позвонил Марине Ивановне, она сказала, чтобы я больше тебе не звонил, что ты уехала на дачу мириться с мужем, что между нами все кончено… - лепетал он, не вполне владея языком.
- И что?
- И вот я приехал сюда, чтобы разрушить семейный очаг и предложить свою руку и сердце…
- Кому?
- Ему!
- Кому ему!
- Твоему мужу… То есть попросить у него твоей руки и сердца…
- Алексей! – она тронула его за плечо. – Ты сейчас не в том состоянии, чтобы предпринимать решительные шаги, понимаешь? И Игоря Николаевича дома нет. Он уехал. Так что давай попей водочки, кофе, извини, предложить не могу, и поезжай в город, хорошо?
Странно, но когда он бывал в таком состоянии, ее любовь мгновенно испарялась, рассеивалась, как дым. Но ведь если мы любим человека, то любим его всяким: черненьким, беленьким, жалким, убогим. А тут вдруг брезгливость и желание побыстрее избавиться… Может это оттого, что в ее детство прошло в тревожном ожидании нетрезвого отца? Он был хорошим человеком, не алкоголиком. Но … в подпитии любил весь мир, готов был обниматься и целоваться с заклятыми врагами… И это его мгновенное и ничем не подкрепленное добродушие так раздражало дочь, казалось таким глупым и пошлым что пусть бы лучшее дрался и матерился. Только бы не эти пьяные поцелуи и красное глупое лицо… Уже тогда Ирина поняла, что алкоголь, несомненно, дьявольское изобретение. Он призван унизить и растоптать человека, а заодно доказать богу, что его власть ограничена…
- Никуда я не поеду, дождусь твоего мужа! – капризным пьяным тоном говорил между тем Алексей. – А чего это ты меня в дом не приглашаешь?-
- Да у меня самой ключа нет! – соврала Ирина Петровна.
- Ну тогда садись ко мне на колени!
- Ты что? Кругом соседи!
- Ты – моя жена! Любимая и единственная. Пусть все об этом знают!
- Хорошо, хорошо! Узнают! А теперь давай-ка поедем в город. Мне нужно домой!
- Поедем ко мне, там твой дом. Отныне и навеки! – Алексей с трудом оторвался от скамьи и покорно поплелся за Ириной Петровной.
… Дачный поселок жил своей субботней жизнью. Кто-то поливал огород, кто-то убирал сухие листья с дорожек. Слава богу, по пути к автобусной остановке не встретились знакомые. Зато в автобусе все пассажиры уставились на странную пару, как будто перед ними возникли инопланетяне. Ирина Петровна забилась на дальнее сиденье, Алексей плюхнулся рядом, положив голову ей на плечо и тут же задремал. Полусонного она пересадила его в троллейбус, сама выскочила на остановке рядом с домом, двери захлопнулись, и Воланд, жалкий без своей свиты, поехал дальше, не заметив отсутствие Маргариты.
Игорь Николаевич был дома.
- Как же мы с тобой разминулись? – удивлялся он до самого вечера, но потом, собрав какие-то нужные для дачи инструменты, уехал. А ведь она просила его остаться! Неужели так тянет земля, что и с женой побыть не хочется?
В полном изнеможении Ирина Петровна сидела перед телевизором, и дальнейшая жизнь казалась еще более расплывчатой, чем утром. Наверное, она сама виновата в том, что Алексей позвонил себе сегодня. Она ведь отмалчивалась, когда он грезил: вот будем вместе, и тогда… Она-то прекрасно понимает, что никакого будущего у них нет. А он молодой, наивный, принимает все за чистую монету. Образ Алексея розовел, наливался теплыми красками. Серые глубокие глаза становились чисто-голубыми, несвежие волосы завивались кольцами, легкая небритость сменялась мягким пушком… Ирина Петровна размякла, погрузилась в воспоминания. И уже перед сном кольнуло в тревожном предчувствии сердце: что делать? Как сохранить и любовь, и семью, и репутацию?
… Понедельник выдался хмурым и не только из-за дождя, настоящего, нудного, осеннего, который вмиг окрасил пейзаж за окном в серый цвет.
Оконное стекло
Задымлено
Дождем и пылью…
Я тоже стал таким.
Какая грусть!
вспомнила она из любимых японских пятистиший и слышала, как серая муть оседает на сердце. «В чужом пиру похмелье, - звенела в ушах неизвестно откуда залетевшая строчка. – Неужели пир кончился, и теперь будет бесконечное, долгое, унизительное похмелье?»
Как будто сглазила! Вызвал начальник. И сразу Ирина Петровна почувствовала, что настал час расплаты. Шеф был не очень любезен, даже агрессивен, упирал на то, что нужно подавать пример подчиненным, что он не может раздавать кредиты направо и налево, что те, кто узнал про льготы для Ирины Петровны, тоже хотят льгот… Что можно было на это возразить?
- Я отдам! Но не сразу!
- Вы ведь дважды взяли по тысяче долларов! И без всяких процентов! А доллар, тем не менее, растет не по дням, а по часам!
- Ну чего вы хотите, чтобы я на колени стала? – не выдержала экзекуции Ирина Петровна.
- Ну… на колени не знаю, но вашего внимания я давно и безрезультатно добиваюсь…
Неужели ехать к нему на дачу, где, как она слышала, побывали уже многие сотрудницы, попасть в список его любовных побед… Она же не последний человек в банке!
Но все оказалось еще хуже, чем она предполагала. Никто не усаживал ее в «Мерседес», не угощал на даче ананасами с шампанским, не клялся в давней любви и преданности… Дождавшись, когда сотрудники покинут банк, отпустив секретаршу и объявив ей, что ему нужно поработать сосредоточенно и в тишине, шеф позвал к себе Ирину Петровну, закрыл дверь ключом на два оборота и повалил ее на ковер… Пока он возился и сопел, делая свое незамысловатое дело, она молча давилась слезами. Потом выскользнула из-под грузной туши, расправила юбку и даже попыталась улыбнуться.
- Ну вот и умница, и нечего из себя строить недотрогу! - добродушно мурчал начальник. – Чем с художниками в гадюшнике трахаться, так лучше со мной, в цивильных условиях, со всеми, так сказать удобствами. И без отрыва от производства!
- Боже мой! Боже мой! – повторяла атеистка Ирина Петровна спасительную фразу, упав у себя в кабинете на кресло. – До чего я дошла! Так вот как расплачиваются натурой! Как я могла! Противно! Гадко1 Тошнит!
Ее в самом деле затошнило так, что она едва добралась до туалета… Потом еще долго сидела на холодном полу в обнимку с унитазом и перебирала в уме неприятности, свалившиеся на голову неотвратимо, как рок.
- Сама во всем виновата, сама… Счастья захотела, любви захотела, новой сладкой жизни… Старая дура! Так тебе и надо! И начальнику уже обо всем донесли, и плакала моя репутация, и не спасут меня деловые костюмы…
Но уже на следующий день она сидела в «гадюшнике», и голова ее кружилась от любовного похмелья.
- Какой же я стала легкомысленной! – удивлялась она себе, расчесывая длинные гребнем, который купила на Арбате.
- Давай вместо бантика косичку заплетем? – опрокидывала она его лицо себе на колени. Он фыркал, как кот и морщился, но голову не убирал, а, наоборот, зарывался в ее юбку поглубже и затихал там, не дыша.
Мастерская уже казалась Ирине Петровне приютом бомжа. Она повесила в комнате занавески, застелила кровать стеганым атласным покрывалом. Правда, в нем тут же прожгли три дырки, но она старалась их не замечать.
Они здесь – как в башне из слоновой кости. Тихо, тепло, уютно. Скоро настанет зима, и грязные дворики превратятся в зимнюю сказку. И за окном будут падать огромные хлопья снега, а одна снежинка будет расти, расти и превратится в Снежную Королеву…
- Алеша, ты любишь сказку про Снежную Королеву? – спросила она, но ответа не услышала из топота ног, который раздавался на ступеньках у самой двери. Она отпрянула от Алексея так, что тот едва не упал на пол, подбежала к окну и сделала вид, что разглядывает что-то во дворе. Банда, как называла арбатских художников Ирина Петровна, ввалилась с воплями и криками, с полными пакетами и осенними букетами. Через пять минут стол был накрыт, и Ирина Петровна в который раз удивилась его незамысловатости. Три бутылки водки, две бутылки портвейна и одна банка быстро вспоротых мгновенно съеденных рыбных котлет – меню не менялось из месяца в месяц. « немудрено, что Алеша так быстро пьянеет!» - с материнским неудовольствием смотрела она как бы со стороны на безудержное молодое веселье. «Впрочем, не такое оно уж молодое», - отмечала с облегчением она. «Барыкин старше меня как минимум лет на пять. А Трофимову вообще под пятьдесят. Просто они всегда будут «несовершенно взрослыми» или, как говорит Светка «косить под молодняк». А девки у них хоть и молодые, но страшные! Нет, если бы их умыть расчесать, снять эти замурзанные «фенечки», может и ничего бы…
Ирина Петровна приободрилась и даже стала играть роль гостеприимной хозяйки. А тут и гитара появилась и зачем-то фотоаппарат. Как ни пряталась Ирина Петровна, но в кадр наверняка попала. Тем более, что незнакомый лохматый тип так в нее и целился. Впрочем, ничего удивительного. Она –то как раз снимка не испортит…
А поздно вечером, когда все разошлись, а Алеша в который раз упрашивал ее остаться на ночь и этим снять все вопросы, он прочел ей не «Любимая, спи…», самое заветное из Евтушенко, а стихи новые, недавно написанные, и, как он все-таки признался, им самим недавно написанные. Для нее.
Я поставил ребятам,
Потому что так надо!
И ОНИ ГОВОРИЛИ
Уже безоглядно.
И они говорили
Уже откровенно,
Что бутылку открыть
Будет легче, чем вены.
И они говорили
Уже беспощадно,
Что живу я не так,
Что живу я
Неладно –
Ни с душою, ни с ними, Да и с тою – не так,
Да и стою – пятак!
Но при том – выше цену,
Ведь расчет здесь простой:
Кто себя не оценит,
Тот и вовсе простой.
- Да ведь я же, ребята,
Совсем про другое.
Вы поймите меня…
У меня ведь такое!
Если б знали какое –
Вы не стали бы так.
Только с тою и стою.
А иначе – никак!
- Ты моя главная находка в этой жизни, ты моя награда, ты мой ангел, - только и сказала в ответ Ирина Петровна.
… Удар на нее обрушился в среду следующей недели, когда неприятности, казалось бы, стали отступать. Маришка, добрая душа, заняла тысячу долларов, которые она тут же внесла в кассу. Подоспела обещанная премия от московского руководства: от домашних она деньги утаила, а начальнику демонстративно показала, что в ведомости расписалась, но деньги оставила в банке… Уже и с врачом все было решено: через неделю она едет в командировку по краю, и … О предстоящем старалась не думать, твердо решив, что альтернативы нет. В общем, все как-то наладилось, решилось, процесс пошел. И вдруг…
Один из троих мужчин, вошедших в ее кабинет, показался ей смутно знакомым. Лицо холеное, гладко выбритое, галстук завязан по последней моде. Где-то она раньше его встречала, но совсем в другом обличье. Может быть, на курорте? Впрочем , смутный знакомый сидел в кресле и молчал. Говорил другой: высокий, молодой, нерусского вида, с массивным золотым перстнем на мизинце:
- Ир-ы-на П-э-тровна, мы представители консалтинговой компании, очень солидной за рубежом, разворачиваемся здесь, в вашем крае …
Разговор как разговор. Фирма просит банк о предоставлении кредита, а она, начальник кредитного отдела, обязана ознакомиться с документами, проверить активы, пассивы, имущество и платежеспособность заемщиков…
- Хорошо, оставьте документы, зайдите через недельку… - как обычно в таких случаях ответила она и вдруг осеклась, встретившись взглядом с холеным молчуном в дальнем кресле.
- Но нам надо не через неделю, нам надо сейчас! – сверлил ее черным глазом глава фирмы.
Ирина Петровна растерялась:
- Но как же я проверю, мне ведь надо все бумаги собрать, подготовить отчет для руководства…
- А зачем тебе бумаги? – неожиданно перешел на «ты» черноглазый. – Ты свою роспись поставь вот здесь, и мы уйдем. Мы в долгу не останемся, не бойся!
- Это что, взятка? – побледнела Ирина Петровна и рванулась сначала к окну, потом к двери…
- Ну что ты такая нервная! Мы пойдем, а ты подумай! – быстро ретировался главный, и все трое вышли за дверь.
Ирине Петровне почему-то стало страшно. Взятки ей, конечно, предлагали, но аккуратно, намеками, совсем в другой форме. А тут… Как будто они не сомневаются, что она сделает для них все. И что это за знакомый тип сверлил ее взглядом? Он смотрел на нее с каким-то презрением, издевкой. Или это показалось?
До конца рабочего дня неприятный осадок оставался в душе. Она решила заглушить его тем, что после работы отпустила машину, заскочила в магазин, накупила всяких вкусностей для Алеши и, прикрыв лицо высоким воротником плаща, вошла в знакомый до обмирания сердца и уже такой любимый старый двор…
Странный господин отделился от стены, как тень, и вырос перед ней неожиданно и зловеще:
- Ирина Петровна, что-то вы к Алеше не по графику сегодня, а?
И тут она вспомнила! Это он, небритый и неопрятный, в каком-то засаленном пиджачке, щелкал фотоаппаратом на той злополучной вечеринке! А она разыгрывала хозяйку дома и умудрилась даже позировать, сидя у Алексея на коленях!
- Я все поняла.
- И снимки смотреть не будем?
- Не будем.
- А может посмотрите? Никакой порнографии! Только эротика. Думаю, и муж и руководство банка удивятся вашему высокому идейно-политическому уровню. И даже партсобрания не соберут, не те времена нынче… Так я могу быть спокоен? Могу передать шефу, что все в порядке?
- Да, передайте ему, что все в порядке… - машинально произнесла Ирина Петровна, потом резко развернулась и, как-то неловко подворачивая ноги, побрела прочь…
Вечером, перед сном, она оживленно и беззаботно болтала с дочкой, позвонила Марине и пожелала ей спокойной ночи, потом, будто вспомнив, извинилась, что задерживает деньги…
- Да ты ж до Нового года заняла, какая задержка? – удивилась Марина.
- Ничего, ничего, все равно я кА можно быстрей отдам… - как-то невнятно ответила подруга.
Потом она долго сидела перед телевизором, курила на балконе почти открыто, потом дождалась когда дочь уснет, прошла в ванную и по одной, не спеша, запивая каждую таблетку водой из-под крана, выпила всю упаковку элениума.
… И приснился ей сон: к ней в спальню вошла женщина. Немолодая, немолодая, с какой-то странной прической типа косы венцом. Глаза спокойные. Не голубые, как в юности, а серые, неяркие. Похожа на фотографии маминой молодости: на курортном снимке из Кисловодска рядом с ней стояли такие же русские красавицы: статные, белокожие, строгого покроя шерстяных платьях.
Женщина вошла, села прямо на кровать, в ноги, и, наклонившись, тихонько попросила:
- Ирина Петровна, вы купили себе квартиру, может быть теперь отпустите Игоря Николаевича?
Вопрос застал Ирину врасплох: ни одна душа кроме них двоих с Игорем, не знала о том, что все доллары, накопленные за долгие годы, они поменяли на рубли и внесли в кооператив, руководство которого обещало квартиру уже к февралю. Конечно после всех этих историй с пирамидами деньги отдавать было страшно, но жить в просторной трехкомнатной квартире свекрови стало невыносимо. Слава богу, хоть свекор (грешно, грешно!) в прошлом году умер, а то бы совсем пропали впятером.
Светка уже взрослая, ужасный возраст. Хамит и ей, и бабке. Ну, бабке ладно, Ирина радовалась всякому плевку в ее сторону. Но матери-то за что? За то, что «тянула» три фирмы, бегала с отчетами, заискивала перед налоговиками, тащила букеты и конфетные коробки в банк… И все время чувствовала за спиной шумное дыхание таких же очнувшихся от пожизненной спячки: хватай, что попало, тащи в нору, копи на старость, обеспечивай будущее детей….
Как она устала от этой гонки! Как выдохлась! И, главное: ничего теперь не доставляло радости, даже деньги. Когда их не было, от страха к горлу подступала тошнота. Казалось: еще немного и вот она, черта, за которой ты окажешься бедным, а потом и нищим… А когда деньги появились, иногда даже очень немалые, мучил другой вопрос: куда их вложить, чтобы не потерять, чтобы обрести, наконец ,свое жилье, за которым муж в больнице, а она на заводе много лет простояли в очереди при социализме.
В газетах писали, что рухнула власть коммунистов. Но теперь-то все знают, что рухнула жизнь. Светка иногда снисходит до разговора и спрашивает, что это с ее родителями случилось. Почему перестали в выходные ездить на море, где гости до утра, отчего каждый вечер все злости прямо перекошенные? Устами младенца… Хотя младенцам хотя бы что.
Воткнут в уши наушники и трусят головами, как помешанные. Пролетают над гнездами кукушки. И вряд ли замечают, что гнездо это – вся бескрайняя родина – от Кубани до Курил. Только посмеиваются: «старики» совсем плохие стали, нервничают что-то…
Да разве только дети такие беспечные? Вон муж другой подруги, не чета ее Игорю… Продал вагон кирпича – гуляет, сидит без гроша – тоже смеется. «Небо голубое, зубы не болят, чего еще надо?» - это он так говорит в ответ на женские стоны. А когда жена все же в печали, машет рукой: «Началась жалоба турка…» Зато Игорь с каждым днем все мрачнее и мрачнее становится. Ирина его по-всякому уговаривала: «Не волнуйся ты так, прорвемся. Ну не одни же мы, все же в таком положении…» А он только молча телевизор смотрит про ужасы всякие в Чечне и Югославии, курит и повторяет как молитву: «Как я устал!» Ирина его понимает: зарплата у врачей и учителей не позволяет чувствовать себя полноценным человеком, а взятки Игорь никогда не брал. Правда, недавно попытался. После одной операции принес триста, потом еще двести… Только не радовали его деньги, чувствовалось, что гнусно у него на душе и противно. Последний раз, когда он бросил конверт прямо на кухонный стол, где пили вечерний чай, Ирина ему сказала: «Слушай, если так противно, не бери, не надо. И так проживем». Он только криво усмехался и пошел круто к телевизору. Там его, конечно, мамочка поджидала: «Сынок, отдохни, ты что-то бледненький.» А что невестка еле на ногах держится, что у нее проверка по прибыли наносу, это никого не колышет….
Эх, да что тут удивительного… Бабы всегда выносливее мужиков были. Живучее, крепче, умнее. Ирина вспомнила одного из своих шефов – крутого-перекрутого Андрея, который при ней, да что при ней, при всех в том числе и при своей секретарше, которую он любил брать в Сочи (как смеялись сотрудники, в целях экономии) плакал так, что слезы за рукава сбегали. Всю рубашку залил слезами! Пришлось Ирине гладить его по головке и утешать: «Не плачьте, Андрей Андреевич, эта сделка не получилась, другая получится…» Жалко парня, конечно, но нельзя же так распускаться! Что-то не видно, что бы деловые дамы так рыдали, даже если очень припечет. Вон вторая ее шахиня – противнющая, злющая, а работать с ней спокойнее: на риск не пойдет, налоги все перечислит, в сомнительные сделки не полезет. Ее, конечно, трясет, кого не трясет, разве можно у нас спокойно работать? А вот нюни не распускают! Только курит все больше и больше. И общаться с ней нельзя по-женски, о семье, о детях… Только разговорится, как тут же замыкается, будто стесняется по пустякам болтать. А ведь, говорят, милейшая женщина была, компанейская, остроумная. Да и то правда: кто не изменился? Все сегодня меняются если и не на глазах, то уж во всяком случае куда быстрее, чем с годами. Взять хотя бы родственников.
Сестра Ирины двоюродная с двумя детьми, с гулящим мужем еще в прошлом году с хлеба на квас перебивалась. Ирина после Светки все до носков собирала – платьица байковые, ясельные, сапожки резиновые – и детям. Ольга брала, благодарила, хотя и чувствовала Ирина завистливее ее косые взгляды… Еще мама говорила: хочешь: хочешь завести врага, сделай человеку доброе дело. Теперь, когда муж Ольги внезапно разбогател и даже гуляние свое из-за нехватки свободного времени бросил, Ирина как-то ткнулась к ним деньги занять и горько пожалела. Процентов от нее потребовали и расписки. А потом вообще сделали вид, что забыли.
Кинулась она тогда к другой сестре, что в Турцию мотается, та только руками развела: «Что ты, у меня денег никогда нет. Они все в товаре, сама в долг живу… «
Ирина возмущалась тогда жутко, до тех пор, пока Игорь не напомнил, как сама она с должницей влетела. Это вообще кошмар какой-то! Старая знакомая, вместе на заводе работали, пришла к ним домой, рассказала, как бьется одна в разгар дикого капитализма – возит ковры из Москвы и на этом зарабатывает дочке на учебу…
В общем, выложила ей Ирина пятьсот тысяч… или рублей…, совсем в деньгах запуталась! Да честно говоря, она и заняла их только потому, что та проценты пообещала какие-то сногсшибательные. Уже по одним этим процентам можно было догадаться, что к чему и чем тут пахнет. Но Ирина тогда еще только начинала работу в частных фирмах, пороха, как говорят, не нюхала, не представляла, как можно вот так заведомо, глядя в глаза, врать. Это потом уже она видела, как один начальник номера платежки на потолке читал. Прямо так глаза свои чистые голубые поднял к потолку: «Как, вы наших денег еще не получили? Не может быть! Записывайте номер платежного поручения, с банком разбирайтесь.» И продиктовал, черт такой!
Но все равно чего-то главного Ирина до сих пор не могла понять. Ну как же так, ну живем же в одном городе, никто в Израиль не собирается. Увидимся еще тысячу раз, жизнь длинная… И чтобы вот так, взяв чужие деньги, избегать, скрывать прятаться…
Но откуда же узнала женщина про кооператив? Ирина во сне старательно жевала эту мысль, а незнакомка склонялась над ней все ниже и тихо, как-то монотонно убеждала: «Отпустите Игоря Николаевича ему очень трудно на две семьи жить. Вот вы его ругаете, что он мало денег зарабатывает, но легко ли вашу дочь одеть. Да и мне надоело по частным квартирам ходить, своего угла нет.»
Потом ей показалось. Что она открыла глаза и вместо лица незнакомки увидела над собой старый розовый абажур, уже освещенный солнцем. Она долго изучала его, потом закрытую дверь в спальню. Наконец перевела взгляд на плечо Игоря, спавшего, как обычно, на левом боку, отвернувшись от него. Ни двигаться, ни говорить она не могла. Уверенность в том, что соперница была только что здесь минуту назад вышла, подкреплялась слабым запахом духов «Серебристый ландыш», который Ирина помнила с детства, но последние двадцать лет в магазинах не встречала. «Ге же она достала эти духи?» - вполне трезво раздумывала она до тех пор, пока полностью не провалилась в глубокую темную яму, где ей уже ничего не снилось…
ИГОРЬ
Что за жуткое свойство у некоторых людей – не видеть в жизни ничего хорошего? А еще говорят что в преклонном возрасте спасают только воспоминания. Или он не достиг этого возраста, или совсем пропащий. Проснувшись среди ночи, он опять не мог уснуть, пытался читать, потом долго лежал стараясь вспомнить сюжет сна и таким образом схитрить - вернуться в него… Наконец попробовал воспользоваться вычитанным где-то способом: подумать о чем-нибудь очень хорошем, что было в жизни. и единственное, что ушло Наум – это море, какая-то редкость чистая прозрачная осень, одинокая палатка меж двух деревьев, две едва различимые фигурки на песке, а дальше – полное безделье…
И все-таки пейзаж остался вдали от него, как картинка или экран телевизора, а вблизи замаячило что-то больное и страшное, как смерть с косой. Он даже застонал от тоски и безысходности. Неужели такой ненормальный, что даже любовь, самое радостное и, как уверяет, главное в жизни чувство, проявляется в нем как болезнь?
Сегодня Алена зашла к ним в ординаторскую.
- Что, по-прежнему задарма пашете, социалисты?
Этот тон ей не шел, и слова были не ее, но, наверное, они помогали ей справиться с волнением. Ребята, молодцы, все поняли и дружно зароптали:
- Да уж, это у вас, капиталистов, деньги с неба сыплются. Мы – энтузиасты-бюджетники, дали клятву Гиппократа, ей и служим.
После объятий и приветствий очень быстро все исчезли, как в воздухе растворились. Игорь остался с Аленой наедине. Он сидел за своим столом, бесцельно перекладывая бумажки и без конца поправляя сползающие с носа очки. С них из соображений безопасности он и рискнул начать разговор.
- Ну, как тебе новая оправа?
Алена сидела напротив и глотала, обжигаясь, черным кофе. Глаза у нее были опущены с тех самых пор, как они остались в комнате одни. Пустую фразу, повисшую в воздухе, она как будто не слышала. Смотрела в чашку и о чем-то думала. О чем?
Игорь открыл ящик своего стола, глубоко запустил туда руку и извлек на свет коробку из-под конфет «Виноград в шоколаде». Вот такой детский вариант для хранения любовных писем. Наугад он вытащил листок и стал читать вслух…
«Игорь! Я произношу твое имя по слогам, потом по буквам, потом пою его так, что буква «р» исчезает, и остается что-то сладкое, мягкое, с запахом мяты. И сама я превращаюсь в растаявшую конфету. И мир вокруг видится сквозь сиреневую дымку, дождь за окном идет розовый и прозрачный, как малиновый сироп. Как случилось, что ты стал для меня всем: другом, братом, мужем? Ты учил меня отвлекаться от тебя – делами, заботами. Чтением… Но как я отвлекаюсь? Приготовлю что-то вкусненькое, сразу думаю: вот бы Игорь попробовал… Нахожу в книжке умную фразу, - не забыть бы Игорю пересказать… Это я так отвлекаюсь от тебя. У меня такое ощущение, что меня разрезали пополам, перепилили, как в цирке. И вот эти половинки мечутся, хотят соединиться и найти покой, а что-то не пускает.
Ты, конечно, человек особенный, необыкновенный. Я проще и примитивней устроена, и на многие вещи смотрю реальнее и прямее. И прекрасно понимаю, что для того, чтобы сделать решительный поступок, нужно быть по натуре решительным. Ты же такой или под влиянием минуты, или в приступе отчаяния, то есть бессознательно. Помнишь, каким ты был после командировки в Питер? Как говорила моя подруга, «можно брать голыми руками»… А я не взяла. Имей в виду: я испугалась не темной будущности нашей, а тебя. В таком состоянии решения не принимаются…» - Очки тебе не идут.
Она сказала это ровно и чужим голосом, далеким от интонации письма, написанного год назад.
- Почему?
- Потому что сползают с носа и делают тебе похожим на старого бухгалтера. Еще бы сатиновые нарукавники – и портрет готов.
Игорь еще раз поправил очки и внимательно вгляделся в красивое, нет, великолепное лицо. Лицо роковой женщины. Вот кто следит за собой, не то что жена! А вкус какой! Дальнейшее не поддавалось анализу, потому что волна возбуждения захлестнула его, и он буквально вдавил себя в стул, не позволяя рвануться к ней, схватить в охапку и бросить на кушетку в соседней комнате.
Смешно сказать, но именно эта покрытая желтой медицинской клеенкой кушетка зажигала его так, как никогда широкая и мягкая супружеская постель. До той предновогодней ночи, когда он – дежурный врач и она – дежурная медсестра, не оказались вдруг в совершенном безлюдье и не выключили свет, чтобы лучше видеть падающий за окном пушистый снег, он не знал, что такое настоящая страсть, считая ее выдумкой писателя. И вдруг в этой темной, тесной, пропахшей лекарствами комнатушке перед ним открылся такой простор, такой новый чудный мир, что утром по его счастливому лицу все всё поняли. Поняли, и , как ни странно, промолчали. Даже Сергей, штатный остряк, «весельчак и соблазнитель деревенских дур», как он говаривал о себе, ограничился понимающим подмигиванием на планерке, когда шеф отвернулся.
Вечером он соврал что-то домашним, и они с Аленой пошли в кафе, где уже зажгли елку. Огоньки ее едва мерцали в клубах сигаретного дыма, а лица посетителей проступали бледными пятнами на темном фоне дубовых панелей. Им подали шампанское, Игорь налил его в граненые стаканы, Алена смеясь, что «Шампанское – напиток выскочек», он поцеловал ей руку, да так и оставил в своей, словно забыл вернуть….
Потом они гуляли по мокрым улицам, и казалось невероятным, что накануне именно этот город был завален снегом. От зимы остался только запах.
- Вот так всегда на Новый год, - грязь, слякоть, бесприютность, - Алена говорила, говорила, а Игорь думал о том, что пять лет они работают вместе, а он ничего про нее не знает. Есть ли у нее муж, дети, в каком районе она живет и как живет. А потом поймал себя на мысли о том, что и знать-то ничего не хочет…
- Завтра в полночь, когда пробьют часы, ты сильно-сильно думай обо мне, - она повернулась к нему, заглянула в глаза и почему-то заплакала.
- Ну что ты, что ты, -- испугался он, - я ведь и так только и делаю, что о тебе думаю.
После Нового года он и получил от нее первое письмо.
… А сегодня у Игоря почти выходной. Только две операции, и обе несложные. Шеф уехал на симпозиум в Израиль, зав. отделением сообщил, что он «в радиусе», то бишь смылся по личным делам, и «молодняк» - рядовые хирурги – рассказав друг другу свежие анекдоты в ординаторской, разбежались.
Игорь опять сидел за своим столом и вновь никак не мог заставить себя уехать домой. Звонка от Алены он не ждал, зная, что сегодня она сопровождает своего дурака-шефа на какую-то презентацию. Да и какой смысл теперь в этом звонке? Для себя он в сотый раз твердо решил: пора завязывать.
Первый шаг к разлуке сделала она, уволившись из больницы и перейдя на работу в частную клинику. Месяца два они действительно не виделись. Потом звонок:
- Не могу жить без тебя!
- Спасибо, что вспомнила…
- Да разве я забыла?
- И я…
- И я…
И все началось сначала.
Что он мог ей предложить? Нищенскую зарплату, из которой еще нужно выплачивать алименты? Квартиру? Так она не его, а его семьи.
Во всем виноваты деньги. Вернее, их отсутствие. Деньги, деньги… Только с ними можно позволить себе быть сводным. Знакомый американец – практикант, сын богатенького промышленника, как-то в застольной беседе рассказал, как его отец, разведясь с матерью, оставил им виллу и кругленькую сумму годового дохода.
- Мне их развод нанес моральную травму. В остальном проблем не было, - откровенничал беззаботный ординатор.
А тут… одни проблемы и терзания немолодого Вертера!
Игорь где-то читал, что время от времени в жизни нужно что-то менять. Особенно мужчине после сорока, когда он начинает чувствовать свой потолок. Потолок карьеры, здоровья, потенции. Пропустишь момент – превратишься в старика, воспользуешься им – помолодеешь, появится новая цель, новые радости.
Он друг и коллега, весельчак и балагур Серега рискнул – и выиграл! Бурный роман с молоденькой врачом-интерном закончился красивым браком: со свадьбой, фатой, кольцами, машинами… Взрослый сын Сергея теперь ходит к ним с Людмилой в гости, старая жена осталась с квартирой и собакой, а молодожен как будто и в самом деле сбросил с плеч лет двадцать…
Но Игорю оставалось только любоваться со стороны и завидовать. Наверное, так он нелепо устроен, что и к нему любовь пришла, как подарок, но радости не принесла. Принесла вину. Стыд. Необходимость врать, и от этого еще больший стыд, потому что врать он не умел. Странно, что Ирина не замечала его состояния. Или не хотела замечать?
Игорь вспомнил свой дом, вечно недовольную, озабоченную и постаревшую жену, и сердце его сжалось. Ну куда он вырвется? Даже если сделает решительный шаг, то что дальше? Они ведь все равно с ним останутся: и заботы их, и раздражение, и жалость. Единственный человек, которому он мог бы все объяснить – дочь. И то не потому, что она его поймет и простит. Просто юности свойственная беспечность, и любые решительные поступки она безусловно одобряет. Бесшабашность – ее стиль.
А какой стиль у него? Безвольный, слабый человек. Разве что он у больных он ходит в героях.
- Игорь Николаевич, я только вам доверяю!
- Игорь Николаевич, у вас золотые руки!
А что принесли ему эти руки, кроме периодически удовлетворяемого самолюбия? Это когда операция прошла успешно. А если так, как в прошлый четверг?
«Разрезали и зашили». Так, кажется, шептались в палате, когда девочку привезли из операционной. И откуда они только все сразу узнают? Может быть по его лицу? Но как выдавить из себя улыбку, если помочь ребенку мог только господь Бог. Да ведь не поможет! Никто из надеющихся на чудо чуда не дождался.
Он и сам два года назад едва не отдал Богу душу. Хорошо, что прободение язвы случилось не ночью, не дома, а среди бела дня на работе. Зашел после операции в ординаторскую, выкурил сигарету натощак, и началось!
Гастроэнтерологическое отделение, на его счастье, расположилось всего лишь этажом ниже нейрохирургического. Быстренько спустили на лифте- и прямо на стол. Спасли. Но досталось всем, особенно Ирине. Она уже тогда ушла с завода и закрутилась с двумя фирмами: боялась, как она ему не очень великодушно объяснила, «остаться за чертой бедности». Дескать, что на тебя, блаженного, рассчитывать, пора брать инициативу в свои руки.
И взяла! Да так, что всем тошно стало! К дочке иначе как «тунеядка» не обращалась, со свекровью разговаривать перестала, презрительно фыркала, когда видела тоненькую пачку сторублевок, которую он притягивал ей первого и пятнадцатого. Нет, правда, доме жизни не стало. «Ничего не покупать! Вкладывать в банк! Копить! Догонять инфляцию!» Завалила всю комнату отчетами, бланками, ночами считала, утром вставала раньше всех и бежала в офис…
- Ира, но жизнь же не закончилась! Ну посмотри, тысячи людей живут так же спокойно и размеренно, как раньше, - уговаривал он ее.
- Это тебе ничего не нужно, это у тебя все есть! – кричала в истерике Ирина. – А у меня – ничего! Даже своего угла! А что будет со Светкой, ты подумал? За какие шиши ты ее учить собираешься? Думаешь, как сам со своей золотой медалью в мединститут без проблем попал, так и ей все будет легко даваться?
…Игорь давно понял, что ничего у них с богатством не получиться. Кто раньше был богатым, тот им и останется, и нечего жилы из себя тянуть. Вон было у шефа трех жен три дома, так они и есть. И он по-прежнему за границу мотается, ничего не копит. Хотя и не рвач он, не карьерист, хирург от бога, а деньги прямо липнут. Значит, судьба. А ему – не судьба…
Но жене упреки простил, когда она плакала возле его койки, не зная, что о очнулся от наркоза. А потом: бульоны, судна, уколы, банки… Черт знает как, но ведь успевала! И работу не бросила, и от него, кажется, ни на минуту не отходила. Прямо декабристка какая-то!
Но… если бы чувством благодарности можно было заменить любовь!
Казалось бы: сейчас все страшное позади: здоровье восстановлено , жизнь вошла хоть в какое-то определенное русло, у них появилась квартира, отдельная спальня… А в спальне, оказывается, и делать нечего. Сколько лет по ночам переговаривались шепотом, бегали взглянуть, уснула ли Светка, выбирали время в выходной, чтобы стариков отправить на дачу… А теперь и кровать широкая, и постель мягкая, а не можешь заставить себя повернуться и обнять жену. Желание вот оно, рядом, только подумай об Алене, о ее горячем тугом бедре, полной сочной шее, - зажигаешься как искра. А в супружеской спальне все будто пропитано веществом под названием «Контрасекс».
Вечерами Игорь уходит в туалет, потом курит, потом шуршит газетой на кухне – лишь бы оттянуть момент совместного укладывания в постель. Никто к нему, честно говоря, не пристает, жена выматывается за день так, что спит, только прикоснется головой к подушке, но чувство вины не покидает его каждый вечер. Все в этой спальне упрекает его и укоряет: «Да делай же что-нибудь!» А он не хочет, да и, пожалуй, не может…
И куда она уходит, эта любовь? А может быть она и не уходит вовсе, а… стареет? Вот как человек: рождается, растет, зреет, а потом стареет. Он еще не умер, у него много сил, но мозг отказывается воспринимать новую информацию, сердце уже не реагирует ни на стихи, ни на музыку, накапливается злость, раздражение… ведь все это чушь, что молодежь, насмотревшись насилия в кино, берет в руки топор или пистолет… Агрессию в общество несут старики! Это они вечно недовольны. Лечением, питанием, уколами, да всем! В троллейбусе из-за них страшно ездить! Яд изо всех пор! «Молодой человек, вы что не видите, что перед вами ветеран!» Молодой человек уже и место свое уступил, и убежал в другой конец салона, а ветеран все продолжает распаляться, митинги устраивать…
Вот мать, царство ей небесное, как он страдал после ее смерти, как корил себя за невнимание, черствость! А ведь если разобраться, тяжелым была к старости человеком: неделями дулась на всех подряд, раздражалась, что не сочувствуют ее болезням, что телевизор орет, что Ирина разложила на столах бумажки, а Светлана приходит поздно от подружки… Прямо какое-то темное царство царило в доме! Потом они получили квартиру, вздохнули свободно, а мать взяла без них и умерла. И оставила свою квартиру внучке, и заставила сына устыдиться и замучиться угрызениями совести…
Нет, до чего не переносима жизнь! Не сделаешь – пожалеешь, сделаешь – все равно пожалеешь. Вот и сейчас опять пришло время выбора…
Он достал из стола конфетную коробку ( надо будет заменить, кто-нибудь обязательно полезет за конфетами и найдет его сокровища!) и нашел любимое письмо:
Тебе дано писать стихи.
Сказал – и душу тем облегчил.
И отпустил свои грехи,
И никого не покалечил.
Ты полюбил и рассказал –
И сердце вновь как чистый лист.
И яркий свет не режет глаз,
И даль светла, и разум чист.
А тут душа испещрена
Таинственными письменами…
И сколько ни лети – до дна
Горячий и шершавый камень…
Ничем не сдвинуть, ни взорвать,
Не выплеснуть фонтаном лавы…
Любить – болеть, любить и знать,
Что это не стереть словами.
Легко любить – легко писать.
Быть может, в том секрет таиться?
Скажи, что делать? Как мне стать
И в этом первой ученицей?
Алена призналась, что до встречи с Игорем она не писала стихов. Даже в детстве. Тогда как Это объяснить? Неужели любовь так переворачивает человека? Хотя… уж очень он самонадеян. Это его, про которого говорят «седина в бороду – бес в ребро» , любовь перевернула… У него – «цветы запоздалые», а у Алены все впереди: и жизнь, и слезы, и …
Но неужели она кого-нибудь полюбит так, как любит его? Нет, это невозможно! Думать об этом непереносимо! Хотя… надо кончать! Разве он в состоянии нести ответственность еще за одну судьбу? Он и перед родной дочерью чувствовал себя неловко за то, что не может ей дать того достатка и комфорта, что есть у ее друзей, и жену за всю ее молодость так и не смог ни приодеть, ни побаловать.
Виноват, виноват, кругом виноват. А как хотелось бы сесть за руль роскошного «джипа», махнуть с Аленой на Красную Поляну или в Сочи… А приходится трястись на стареньком «жигуленке» на дачу и прятаться там от всех проблем.
- Игорь Николаевич! – вернул его к действительности знакомый голос операционной сестры. Он насторожился, потому что голос этот был решительным и отрывистым, как во время, где они отлично ладили и по четким командам легко понимали друг друга. В голосе звучала какая-то бабья слезливая интонация, что для такого сильного человека, как Ольга, было странно.
- Игорь Николаевич, вы свободны, можно с вами поговорить?
- Пожалуйста, о чем?
Он не участвовал в обычных беседах о доме - семье - соседях, но, почувствовав, что этот разговор обещает быть очень личным, неловко встал и приглашающим жестом указал на стул на против.
- Да вы сидите, сидите, я прямо не знаю, как и начать, с кем посоветоваться, - потупив глаза, а потом быстро взглянув на дверь – никого там нет? – начала Ольга, пятидесятилетняя пышная женщина с детским румянцем на круглых щеках.
- В общем, я к вам, как к мужчине умному и положительному во всех отношениях…Скажите, вы верите в сглаз?
- Во что?
- Ну в то, что человека можно дурным глазом довести до могилы…
- Не верю, конечно!
- И я не верила. Пока на мужа порчу не навели.
- Как порчу, кто навел? – Игорь готов был уже рассмеяться, но всегда решительная Ольга, командовавшая в операционной солидным басом, вдруг расплакалась.
- Ой, как мне тяжело, вы не представляете, Игорь Николаевич! И подругам сказать не могу – за дуру примут. Но вы то мужчина душевный, положительный, мы с вами пятнадцать лет работаем, и я слова от вас грубого не слышала…
- Подожди, успокойся, вытри слезы, - и Игорь подсунул огромный кусок марли, забытый кем-то на подоконнике.
- Ой, как мне плохо! Ой, что же это делается! Я ему говорю: поедем к бабке в станицу, есть там одна бабка, она вылечит, а он желваками страшно так играет: «Дура ты, говорит, старая, темная, всю жизнь среди интеллигенции, а сама как валенок…»
- Ну так что же случилось, говори, наконец, - уже прикрикнул Игорь.
- Да привораживала его одна. Цыганка, что ли. Черная вся, как ворона, зубы золотые… Улыбнется своими зубами, страшно становиться! Приворожила она его! Сначала она к ней шоферами устроился. Она ларек открыла, водкой торговала. Потом магазин купила, он домой такой гордый, как павлин, заявился: «Я теперь коммерческий директор!» Вот они стали директорствовать: ночь-полночь- дома нет. А явится – на меня не смотрит, внука не видит, сядет у телевизора, смотрит, а глаза пустые, темные, вижу, о чем-то своем думает. А недавно у него новую казенную машину угнали. Только купили – и угнали, прямо из нашего гаража. Она сказала: «Я тебя не виню, но фирме урон большой». Вот теперь и совсем к ней припал. Кругом должник! И я же еще и виноватая: дура, говорит, старая, то у тебя бессонница, а то ты оглохла, не слышала, как машину из гаража угоняли. А я и в самом деле не слышала: валерьяны на ночь заварила, чтоб мысли дурные прогнать и – как в яму. Утром встали: гараж закрыт, а машины нет.
- Ну а причем же здесь порча?
- Да как при чем? Как он с ней связался, как вышел у них роман, так и пошло все кувырком.
- Ольга, не дури! Никакому сглазу ты не веришь. А вот скажи лучше, зачем ты мне это рассказываешь, а? – Игорь навис над ней, как коршун, и пытался отодрать от румяного заплаканного лица им же самим найденный кусок марли.
- Ну а с кем же мне еще… - запричитала медсестра, но потом осеклась, высморкалась и, кажется, взяла себя в руки. – Игорь Николаевич, мой мужик хоть и пропащий, а простой. Я тут с бабкой договорилась, она по фотографии обещает его разворожить. И настойку еще я тут одну приготовила, не бойтесь, яда никакого, все согласно медицинским рекомендациям, я же не темнота какая, правда? А вот за вами, Игорь Николаевич, тоже замечаю… Рассеянный, в разговоре не участвуете, все где-то в себе, в себе… Я, честно говоря, думала, что уйдет Аленка, и все уляжется. А сейчас вижу, худо вам. Похудели вон…
- Ну похудеть мне давно не мешало бы… - попытался ухватится за спасительную ниточку юмора Игорь…
- Нет, вам худоба не идет! Вам на роду написано быть большим и полным. И нечего себя ломать. А вот то, что поздняя любовь не на пользу, - это я вам скажу, это вы мне поверьте. Нет, год – два вы, конечно, молодцом походите. Морщины разгладятся, волосы закудрявятся (Игорь машинально провел рукой по гладкой, макушке и усмехнулся), глаза загорятся… Вот это главное, отчего человек молодеет: глаза у него из тусклых превращаются в яркие, как огоньки… Только не надолго это, Игорь Николаевич, ох, ненадолго! Я по своему мужику знаю! Природа свое возьмет и на землю грешную опустит: не высовывайся, мол!
И вот я что скажу, Игорь Николаевич, из собственного опыта… Стареть надо вместе с тем, с кем прошла молодость. Так будет честно. И … легко. Вроде бы никто не изменился, только что вместе экзамены в школе сдавали, а уже на кладбище надо собираться. Вместе ведь там не так страшно!
… После ухода медсестры Игорь еще долго сидел за столом, сложив руки одна на другую, как первоклассник. «Стареть надо вместе… Это она правильно сказала. Но ведь хочется еще не стареть, не умирать, а жить! Другой-то жизни не будет!»
… На этот раз они встречались с Аленой в гостинице. Прошли те времена, когда администратор требовал паспорт с иногородней пропиской, но нравы горничных остались теми же: только они задернули шторы и отгородились от дневного света, как в дверь стали стучать:
- Жилец, откройте! Мне убраться надо!
Игорь в одних трусах подошел к двери:
- Да я же только заселился, здесь все чисто!
- Нет, откройте, я не пылесосила! И мусор в корзинке не вынесен!
- Ну дайте мне отдохнуть! Я же только с поезда, в командировку! – мучительно краснея врал Игорь пока, наконец, бабка или тетка за дверью не устала спорить или, наконец, догадалась:
- Ну ладно, не зайду! Ты только корзинку с мусором из ванны выстави!
Игорь схватил ненавистную корзинку, просунул ее в узкую дверную щель и с колотящимся сделал два оборота ключом.
- Ну что ты так дергаешься? – Алена, даже не прикрывшись, лежала поверх одеяла в той же спокойной позе, в которой он ее оставил. – Ну впустил бы тетку, подумаешь! Ей же только и хотел убедится, что ты не один. И может быть на чай получить, из буфета нам еды принеси или выпивки…
- Да? – искренне удивился Игорь, который каждый раз при входе в гостиницу вспоминал старую историю про знакомого комсомольского секретаря, который привел в номер девушку, а та, скрываясь от горничной, вылезла за окно и сорвалась с пятого этажа. Какой скандал был тогда в городе! Какая трагедия в семье и карьере! Да и девчонку жалко: говорят, осталась на всю жизнь инвалидом…
Вот такие ассоциации. И ничего тут не попишешь.
- А ты другое, бесстрашное поколение! – только и сказал он Алене, целуя ее мягкий бархатный живот. – А у Ирины живот после родов весь в растяжках! – последнее, что подумал он перед тем, как погрузиться в сладостный омут…
Очнувшись, он с удовлетворением подумал, что в этот раз все было хорошо, он был на высоте… Тем более полной неожиданностью прозвучали слова Алены:
- Ну нет, гостиничный вариант отпадает! Тебя после него по частям собирать надо! Будем встречаться у меня.
- А девочка? – как-то жалобно спросил Игорь, невольно повторив слово, которое Алена никогда не заменяла ласковым «доченька».
- Она в одной комнате, мы в другой…
- Нет уж, лучше ко мне на дачу…
- Угу, разбежались, чтобы И.П. нас там застукала. Или Светка.
Дочь Игоря Николаевича была знакома с Аленой и даже дружна. Они перезванивались, встречались, у них находились общие интересы, но у него не хватало духу спросить у Алены, догадывается ли Света о характере их взаимоотношений.
- Да нет, конечно, откуда, - утешал себя Игорь. – Просто коллега по работе, милая медсестра. А теперь старший администратор в солидной частной клинике, что для Светки особенно интересно. Если кого нынешняя молодежь и уважает, так это «крутых» и успешных. Вот и тянется к Алене, как к наставнику.
Да, но что же делать? Судя по сегодняшнему разговору с круглощекой Ольгой все тайное становится явным… Это значит, стоит ему выйти из ординаторской, как за спиной тут же шепоток. Или смешок. Вот так и рушатся авторитеты!
Нет, надо наконец определяется! Играешь – играй, не играешь – не играй!
Но пришел вечер, и, глядя на жену, которая, как Фантомас, почти не шевеля губами, Игорь заторопился в кровать, даже не дождавшись по НТВ «Ночного гостя». Однако Ирина Петровна успела быстренько смыть водоросли или как их там еще.. и села в халате на край постели, поворачивая к Игорю порозовевшее лицо то в фас, то в профиль.
- Ну, как я выгляжу? Маринка давно советовала скраб для лица, а я, балда, сопротивлялась. Зато теперь какой эффект, а?
- Да, здорово! Ты как персик! Свеженькая, молоденькая! – Игорь Николаевич даже приподнялся и потрепал жену за щеку. Сделал он это из вежливости, но неожиданно почувствовал, что кожа щеки действительно стала упругой, а глаза почему-то засияли…
- Это средство тебе не от Воланда досталось? – вспомнил Игорь знаменитый крем, переданный Маргарите самим сатаной и превративший ее из усталой женщины в цветущую девушку…
Но Ирине Петровне почему-то шутка не понравилась. Она недовольно сняла руку мужу со своей щеки и умчалась в ванную намазываться еще чем-то.
- Что-то мы совсем перестали понимать друг друга, - размышлял Игорь Николаевич, лежа в постели. Он уже не боялся прихода жены, понимая, что и на этот раз между ними ничего не может произойти. Казалось бы, ничего им не мешает, и мешает все… Прежде всего, его Любовь с большой буквы. Это другие мужики могут: днем свидание, ночью – жена. Причем все на одном порыве, накале и дыхании. А он вот непутевый. Романтик. Хотя ведь раньше никого, кроме Ирины, и не любил. Все остальные женщины были для него пациентками, родственницами или подругами Ирины. Яркая и нахальная Маринка даже на какой-то вечеринке призналась ему в любви, а он хоть бы что! Или это она пошутила, все- таки подружка дома… С этими путанными мыслями Игорь уснул, думал уже не о любви, а о предстоящей операции.
Тревожило то, что в диагнозе не было полной ясности, а тут еще шеф попросил принять студентов из меда… Шеф любил из каждой операции устраивать шоу, да и еще и транслировать его в свой кабинет, ординаторскую и всюду, где стояли мониторы. «Идем быстрей, «Поле чудес» начинается! – толкали друг друга в бок ординаторы. «Нет, не «Поле чудес», а «Угадай мелодию»! «Нет, ток-шоу «Я сам!»
Шуточки – шуточками, а шефа народ любил, и в число его поклонников и учеников, хотя разница между ними была в пять лет, входил Игорь Николаевич. Главный секрет обаяния зав. отделением был прост: не впадать в тоску. « Уныние – смертный грех!» - повторял он на планерках, и все присутствующие старались выпрямиться и улыбнуться.
- Знаешь, чем хорош шеф? – сказал как-то Игорю коллега. – После общения с ним хочется по утрам делать зарядку!
Кстати, отчего же ее и не сделать? Игорь вышел на балкон, вдохнул свежий осенний воздух, подставил лицо листьям, летящим с верхушки громадной, достающей до пятого этажа, березы, и широко, призывно развел руки…
- Слушай, тут Алена, кажется звонила… Правда, она не представилась. Голос какой-то запыхавшийся… Просила тебе передать, что все отменяется. А что отменяется, не скрывай от коллектива колись? – встретил Игоря после операции Сергей.
Операция прошла блестяще. Во всяком случае так оценил ее шеф, наблюдавший из своего кабинета по телевизору. И Игорь чувствовал себя упругим, легким, молодым, всесильным… Наверное поэтому он принял сообщение о звонке с видом завзятого плейбоя, ухмыльнулся по-мужски откровенно дескать, ну кому непонятно, зачем здоровая красивая баба звонит здоровому красивому мужику… Амуры, брат, амуры.
- С тобой, кажется, нечто подобное уже происходило, - неожиданно выпалил он Сергею. – Или я ошибаюсь?
- Да нет, ты же, кажется, на свадьбе громче всех «горько» кричал! – как-то натянуто улыбнулся тот.
- Ну да! Так ведь теперь сладко?
- Халва!
- Подожди, подожди … Что-то странное я улавливаю в звонком голосе остряка и добрячка, - начал Игорь на ироничной ноте, но осекся. – Сергей, ты что? Жалеешь?
- Нет, что ты!
- Врешь! Ну хоть мне-то не ври! Ты же видишь, что я почти готов повторить твой подвиг!
- Ну вот этого я не допущу, так и знай!
Игорь растерялся, сел, вытащил пачку сигарет, протянул Сергею, потом опомнился:
- Извини, я забыл, что ты бросил!
- Да чего уж! Давай, пока Мила на операции… - Он взглянул на часы: - Есть еще полчаса, только посмотрю, осталось ли в столе жвачка.
… А потом они сели на кушетке плечом к плечу, как два матроса после кораблекрушения, выброшенные на необитаемый остров, и Сергей с горечью говорил о том, как он был на днях в старой квартире, какая там разруха, как нужен ремонт, как скучает старый пес по кличке Марсик…
- Понимаешь, по жене я вроде совсем не скучаю. Но дом, диван мой продавленный, тапочки… тянут непереносимо! И сын уже не говорит: «Мы с отцом». Вместе нас нет, понимаешь, нет!
- Да брось ты казниться! – Игорь ошеломленно слушан непривычные речи из уст неунывающего друга, пытался как-то обеспечить этот энергопоток, но Сергея словно прорвало:
- Это жена во всем виновата! «Уходи да уходи!» Я и ушел. А умная женщина сделает вид, что ничего не знает. А мужчина пусть врет, сколько может! Иначе ответственность за решение разделится на двоих, и принять его легче! Нет, умные жены так не поступают! Вон твоя же молчит!
- Ирина( - Игорь с недоумением уставился на друга. – Да она же не подозревает…
- Э…- махнул рукой Сергей. – Как говорит один умный человек, «если что-то очень похоже на что-то, то это оно и есть!» Ирина – умнейшая баба, зря ты расслабилась.
… В пятьдесят лет, если ты не полный кретин и животное, парящее чувство полета – состояние летучее, как эфир. Только что ты был могучим богом, а через минуту уже выстрелило в пояснице, кольнуло сердце, и вся твоя самоуверенность размазана, как каша по тарелке. Или может просто ни с того, ни с сего испортиться настроение. Как сегодня, в ясный солнечный день, когда Игорь, терзаемый сомнениями и любовным нетерпением, ступил на порог Алениной квартиры.
- Приезжай быстрее, я девочку с соседями на дачу отправила. Надеюсь, до завтра… А ты заодно осмотришься, ведь тебе здесь со мной долго придется жить…
Алена и шутила, и всерьез намекала на то, что пора определиться, и предлагала конкретный выход: вот она, ее квартира, где она осталась одна с дочкой после развода и смерти матери… Кстати, мать Игоря умерла чуть ли не в один день с Алениной, и это было первое, что их сблизило…
- Хорошая квартира! – ничего не нашел лучшего сказать Игорь, хотя квартира не понравилась ему с первой же минуты. Вернее, он сразу же примерил ее на себя, и остался этой примеркой недоволен. Во-первых, ненавидимый им кошачий запах… он пропитал насквозь не только подъезд, лестницу и площадки, он был слышен и здесь, в передней. А уж когда открылась дверь туалета, и оттуда выползла, нахально улыбаясь, черная кошка, Игоря едва не стошнило.
- Ты что, зверье не любишь? – удивилась Алена. – Посмотри, какая Мотя блестящая, какая у нее шерстка гладкая…
- Надеюсь, она с нами в постель не ляжет? – грубовато пошутил Игорь. Ему стало стыдно: он же не за этим сюда пришел, у него же серьезные намерения.
… Серьезные намерения кончились так, как и должны были закончиться. У Алены была совсем не девичья, узенькая, а по-купечески широкая, пышная постель, и под толстым стеганым одеялом Игорю стало тепло и уютно.
- Слушай, теперь я понимаю, почему ты из дня в день круглеешь и наливаешься соком, - рассуждал Игорь, положив Аленину голову на свое плечо, - ты живешь, как Илья Ильич Обломов: спокойно, сытно, в обволакивающей темноте…
- Какой там Обломов! И вообще, разве может быть Обломов женщиной? Такие типы только среди мужиков водятся. Вот мой бывший муж точно был Обломовым: работать не хотел, в люди выходить тоже. Спал до полудня, потом не спеша шел в магазин, на мои деньги покупал продукты, приходил домой, жарил, парил, варил, ждал меня с работы… В постели обслуживал…
- Замолчи! – Игорь Николаевич закрыл ей рот поцелуем и, несмотря на то, что страшно ревновал ее к прошлому и не хотел слушать рассказов ни о бывшем муже, ни о богатых покровителях, эти воспоминания его заводили. Как будто он попадал в какой-то чужой мир, побеждал там всех злодеев и богачей, и на белом коне в покоренный город и выбирал лучшую наложницу – ее, Алену… Да, конечно, вот и он нащупал основу своей любви: с этой женщиной ему было тревожно и сладко одновременно. Он никогда не ощущал ее в полной мере своей, всегда слышал за спиной дыхание соперников и заглядывал в ее раскосые карие глаза, как будто спрашивая: ты еще здесь, со мной? Тебе по-прежнему никто другой не нужен?
- Но ведь этого долго не вынести… - растерянно думал Игорь, глядя на полные покатые плечи Алены, целуя ее маленькую пухлую грудь… - Ведь при ней нужно превратиться в сыщика, в ищейку, в собаку – сеттера, чтобы вынюхивать и добывать дичь. А хватит ли на это сил?
- Ну, ты думала над моим предложением? – неожиданно прервала его размышления Алена.
- Риторический вопрос. Думал, конечно. И продолжаю думать, что ничего у нас с тобой не получится.
Игоря раздражала эта тема, которую Алена стала поднимать с тех пор, как ушла в частный бизнес.
- Ну откуда это чувство собственной неполноценности! – всплеснула руками Алена. – Вот ты и ходишь так: одно плечо ниже другого, голова опущена. Ходишь, как будто заранее всех пропускаешь вперед.
- Алена! Остановись! Кто только что клялся мне в любви, а теперь так яростно критикует! – невесело улыбнулся Игорь.
- Ах, простите! Но любовь – это одно, а дело совсем другое. Представляешь, что все твои обожаемые пациенты потекут на прием не в поликлинику, а к тебе, частнопрактикующему доктору… А вместе с ними потекут и деньги!
Игорь Николаевич некстати вспомнил, как маленькая Светка как-то выпалила Ирине Петровне: «Мама, ты знаешь, когда ты красивая? Когда деньги считаешь!»
Вот и сейчас Алена, рисуя перспективы новой фирмы, в которой он должен занять директорский пост, что само по себе было смешным, раскраснелась и разгорелась так, что Игорь уже не слушал, что она говорит, а любовался полными губами, белой шеей, маленькой подрагивающей грудью…
- Как поживает И.П.? – вдруг резко сменила тему Алена. О жене она почти никогда не спрашивала, тем более в постели.
- Поживает… все нормально…- нехотя выдавил из себя Игорь.
- Ой ли?
- Что ты хочешь этим сказать?
- Да ничего. Просто город у нас маленький, все друг друга знают…
- Что-то случилось? – Игорь приподнялся так резко, что Алена не успела снять голову сего руки и больно ударилась о деревянную спинку кровати.
- Ой, прости, прости …- бросился к ней Игорь.
- Да ничего страшного, голова все равно чугунная… - неловко пошутила Алена. А потом горько добавила: - А ты за нее волнуешься…
Больше они к этому разговору не возвращались, и, когда привезли неугомонную, не желанную ночевать на дачу девочку, они уже сидели на кухне пили чай. Игорь Николаевич тут же поднялся и, не дожидаясь, когда соседи начнут разглядывать его и расспрашивать, кто и откуда, уехал.
Дома, к счастью, никого не было. Он взялся бы за газету, включил телевизор… Зачем-то заглянул в холодильник, хотя есть не хотелось… Вышел на балкон, вдохнул свежий осенний воздух и решил ехать на дачу. Быстренько нацарапал записку, чтобы домашние до утра не ждали и сел в «Жигули».
Город действительно маленький, потому что не проехал он и пятисот метров, как на перекрестке у светофора заметил дочь. «Какой красавицей стала, прямо Ирина в молодости!» - успел подумать он пока Светка бежала к нему через дорогу.
- Ты, конечно, на дачу! – плюхнулась она на переднее сиденье.
- Угу. Поедем вместе, грядку вскопаем.
- Фу… - перекосилось милое личико. – Ты же сам считал, что картошку выгоднее покупать, а не сажать!
- Дело не в картошке…
- А в чем?
- В земле. Она живая, и тебя оживит.
- Ой, только без мистики. Я и так живая!
Светка потерлась носом об отцовское плечо и упросила подбросить ее домой.
- Ну трамваи же ходят! – выставил он самый убедительный аргумент и поехал на кольцо разворачиваться.
- Ну что, нынче опять гуляния?
- Гуляния, расставания, лобызания…
- Какие еще лобызания? – насторожился Игорь.
- Ой, папашка, ну ты и ханжа! – рассмеялась Светка. – А сам наверное при такой классной бабище, как наша мама, на других заглядываешься! Знаю, знаю, Алена мне все стучит!
- Что все? – насторожился Игорь.
- Что тебя все девушки в больнице любят – и больные, и здоровые.
- А… - отлегло от сердца у Игоря. – А что ж меня не любить? Умный, красивый, молодой…
- Ну, папочка, не обижайся, но насчет молодости ты загнул…
- Хорошо, хорошо, - быстро согласился Игорь.- Старый. Он вспомнил, как прошлым летом на пляже Светка фыркала при виде целующейся парочки и презрительно цедила:
- Господи, как не противно в таком-то возрасте. Извращенцы какие-то!
Извращенцам было лет по тридцать: молодая, красивая пара…
- А если я старый, то за что же девушки меня любят? – все-таки поддразнил он дочь.
- А среди молодых нет интеллигентных мужичков. Джентльменов. Вот, например, последний Аленин бой-френд…
Игорь затаил дыхание, а Светка беспечно продолжала:
- Я ей, правда, ничего не сказала, зачем расстраивать? Только когда они вечером из кафешки выходили и в мерс садились, он даже дверцу ей не открыл. Плюхнулся на сиденье, а она, бедная, сама напрягалась…
- Что за бой-френд? – Игорь не с мог скрыть нетерпения.
- Не знаю. Какой-то богатенький. Она же всегда говорит, что зарплату медсестры только в секонд-хендах одеваться. А ты что, осуждаешь? Каждый выживает, как умеет. И вообще: никаких эмоций! Люди на этой земле – только посетители на экскурсии в зоопарке. Они же не обижаются на жирафа, что у него длинная шея или что лев съел ягненка? Так что пусть каждый живет, как умеет…
Они были уже дома, но Игорь все равно не смог бы повоспитывать дочь и спросить, откуда она набралась этого философского мусора. Он просто выгрузил ее, молча махнул рукой и медленно тронулся с места. Внезапно разболелась голова, и как о спасении он подумал о том, что на даче падают листья и надо бы собрать костер из сухих веток… И хорошо бы зажечь этот костер до самого неба…
Утром, когда он, не заезжая домой, въехал в больничный двор и поставил машину на служебную стоянку, первая, кого он с удивлением увидел, была его операционная сестра Ольга. Большая, полная, она мчалась к нему от ступенек сломя голову и на щеках ее горел лихорадочный румянец.
- Игорь Николаевич, несчастье-то какое!
- Что, что случилось? – у Игоря подкосились ноги, и он, как во сне не мог сделать ни шагу.
- Ирина Петровна, жена ваша – в реанимации!
… Ничего не понимая, он вцепился в рукав Ольгиного халата, и она потащила его к лифту.
«Вот она, расплата! Во всем виноват, кругом виноват!» - повторял про себя Игорь, а лифт уже поднимал их на девятый этаж, в отделение, куда он отправлял самых безнадежных больных…
… А Ирина Петровна снова была молодой.
Она сидела в тесной комнате общежития и ждала Игоря. В дверь постучали, потом она приоткрылась, и появился огромный букет цветов. Букет орхидей.
Но почему орхидей? И как выглядят эти орхидеи? Она этого не знала, хотя силилась вспомнить. Потом на пороге появился он. Нет, не Игорь. Ну конечно! Как только она ждет Игоря, появляется этот тип с противным словом «спасибочки». Кажется, он теперь директор рынка. Толстый, с красной физиономией. Но ведь в общежитии он должен быть еще худым и юным… Юным-юным… Ирина Петровна заволновалась, застонала и услышала чей-то тихий шепот:
- Кажется, приходит в себя! Давайте проверим реакцию на свет…
Свет… Песня такая, Пьеха пела «На тебе сошелся клином белый свет…» Или это не тот «свет»? А может быть это вообще «тот свет»? Какое солнце! Где зонтик? Я же точно его в сумку клала! Теперь обгорю, и нос облезет. А мама всегда просит: «На пляже, Ирочка, нос береги! Обгорит – и будишь всю жизнь красноносая!»
- Игорь, где зонтик?
- Ирочка! Ты меня узнаешь? Ирочка, Ира!
Она слабо застонала, приоткрыла глаза:
- Солнце! Закройте солнце!
- Да выключите вы этот свет! – незнакомый резкий голос.
Сумерки. Неясные силуэты. Белое лицо, склонившееся над ней. А…! Маска! А может это ангелы пришли за ней, чтобы поставить в очередь. Говорят, там очередь. Но таких и не выслушивают. Что же я наделала!
… Игорь сидел у больничной койки, раскачиваясь, как от нестерпимой боли. Уже настал вечер, но он попросил не зажигать верхнего света. Ольга – верная, как пес, принесла из ординаторской лампу. При ее слабом свете невозможно было попасть в вену, но из сочувствия к Игорю палатная медсестра свет не включила, только попросила кого-то подтащить лампочку поближе к кровати.
- Состояние удовлетворительное, удовлетворительное… - повторял Игорь много раз им самим произнесенную фразу. Значит, Ирина должна быть уже в сознании. Однако она никак не реагировала ни на него, ни на Светку, примчавшуюся и института в истерике и слезах. Светка еще раз пересказывала ему, как ушла на занятия, не заглянув в спальню и подумав, что мама перед совещанием решила поспать подольше, как ее разыскала тетя Марина и сообщила, что маму увезли в больницу, потому что та не проснулась, как она ее не будила…
«И я, подлец, улизнул на дачу! А для нее это оказалось последней каплей! Она ведь давно все знала и молчала!» Игорь Николаевич казнил себя самой страшной казнью. «Я смалодушничал, ушел в любовь, как в другую жизнь. А другой жизни просто нет, нет! Все, что ты нажил, все, чем живешь, - остается с тобой. Плохое, хорошее, подлое, гадкое… Как я мог предположить, что я – человек, который последним входит в дверь, могу позволить себе стать другим – бесшабашным и легкомысленным? И ведь я почти стал им! Распланировал свое дальнейшее безоблачное существование… Без старых связей, старых друзей, старой любви… Я надеялся, что это опадет само собой, как хвост у ящерицы. И вот он, результат!»
Дай Бог, все образуется, и он попросит, нет, вымолит у жены прощение! Она должна понять, что затмение сердца не может, не должно зачеркнуть долгую и счастливую, да, счастливую, жизнь!
… Ирина Петровна не спала. И не грезила. Она уже давно слышала рядом реальные, не ангельские голоса, сквозь ресницы наблюдала за Игорем – растерянным, смятенным, с выражением мальчишечьего отчаяния на лице. За что она его так наказала? За что?
За то, что он был с ней всегда, еще с девятого класса? Мягкий, интеллигентный, с мотоциклом «Ява» - мечтой всех пациентов.
За их детским романом следили, затаив дыхание. А он и в любви не объяснялся, только спрашивал: «Ты как ко мне относишься, положительно или отрицательно?» Но тогда школьные амуры осуждались: за каждым виделась нежелательная беременность и разбитая жизнь. Смешно! Какая беременность, если Игорь и пальцем ее не тронул до самой свадьбы! Мама, конечно, всегда была на страже. Но разве дело в маме?
А ведь была в их жизни ночь, когда сам бог велел соединиться…
Она со своим курсом убирала виноград, в приморской большой и тихой станице, от которой остался в памяти только магазин, где выбрасывали в продажу польские духи «Быть может». Какие духи! Прямо французские, тем более, что французских тогда никто и в глаза не видел.
А Игорь со своим курсом и мотоциклом «Ява» работал по соседству, километров за пятнадцать. Смешно вспоминать, но когда им в совхозе на ужин выдавали селедку, которую она любила, обязательно появлялся Игорь. Но хоть бы раз приехал на кашу попал! А то ведь селедочный запах даже польские духи не забивали. Так вот: приехал как-то Игорь. Подкатил на своей «Яве» под самые окна столовой. Волосы серые, почти до плеч, слегка вьются. Лицо загорелое, породистое, с «польским акцентом». И ростом он вышел, и фигурой. Подъехал и предлагает вдруг немыслимое: «Давай махнем на море, а девчонки тебя завтра прикроют».
Что тут поднялось! Девчонки завизжали так, как будто это не ей, а им предстояло приключение. Одеяла притащили, банки какие-то консервные…
«Поезжайте, - говорят, - с богом! Мы завтра скажем, что у тебя температура, и ты в корпусе лежишь».
Ирина не помнит, сколько они ехали и куда. Уже стемнело, а моря все не было. Она сидела на заднем сиденье, тесно-тесно прижавшись к Игорю, и ветер орошал его волосы в ее лицо… Наконец вдали что-то забрезжило.
- Это еще не море. Скорее всего, лиман, - обернувшись, крикнул Игорь.
- Давай остановимся, посмотрим, - попросила она.
И они остановились. Посмотреть не получилось, такой черной оказалась ночь. Тогда по обоюдному согласию они свернули в какой-то редкий лесок и разбили палатку. Набросали туда одеял, потом Игорь зажег фары и при их свете открыл консервную банку, в которой оказались шпроты.
- Жаль, что не селедка, - пошутил Игорь, но она промолчала. Потому что представила дальнейшее и не испугалась, нет, восхитилась торжественностью момента. Ей было двадцать лет, и она прекрасно знала, чем занималась ее подруга со своим женихом, когда ездила к нему в армию и снимала в городе Ростове-на-Дону квартиру на одну ночь. Догадывалась и о многочисленных летних романах, которые возникали между вожатыми пионерлагерей в славном городе Анапа…
Вообще, разговоров вокруг этого в молодости было так много, что казалось, будто жизни состоит из одной любви…
Но… Ничего не произошло. То есть были объятия, поцелуи, но после каждого Игорь еще плотнее заворачивал ее в одеяло. Укутывая до тех пор, пока она, превращенная в огромный кокон, просто-напросто не уснула. Сквозь сон она слышала, что он не спит: то ходит вокруг палатки, то забирается внутрь и пытается разогнать комаров…
Она просыпалась, требовала, чтобы он лег, потом опять засыпала, и, наконец, настало утро.
…Такого утра в ее жизни больше не было никогда. И такого моря, то есть того, что Игорь назвал лиманом, тоже. Взявшись за руки, они вышли на пустынный пляж, который оказался не пляжем, а огромной косой, вдававшейся в воду. Даже солнце светило не так жарко и нахально, даже вода показалась чище колодезной, но самое главное: на сто, на двести, на тысячу километров вокруг не было ни одной живой души!
Днем, конечно, это произойти не могло никак. Но им было так хорошо, как никогда потом, в другой жизни, сотканной, как оказалось, из предательства, нетерпимости, жестокости и компромиссов…
Ирина Петровна пошевелилась и почувствовала, как ее рука оказалась в мягких ладонях Игоря. Она вспомнила его руки, летающие по струнам гитары – увлечения ранней юности. Было время, когда они с одноклассниками собирались по вечерам на скамейке у подъезда и били «шестерку» - особый, модный ритм. Учились долго и упорно, до криков неспящих бабулек из окон: «Расходитесь, окаянные, жизни от вас нет!» А потом, когда гитара в руках Игоря наконец стала послушной, они вдвоем, только вдвоем выучили песню, в которой были такие слова:
Проходит жизнь, проходит жизнь,
Как ветерок по полю ржи.
Проходит явь, проходит сон,
Любовь проходит, проходит все.
Любовь проходит, мелькнет мечта,
Как белый парус вдалеке,
Лишь пустота, лишь пустота
В твоем зажатом кулаке…
- Вот оно, самое страшное: пустота! – определила для себя Ирина Петровна.
- Но ведь это не правда… Теперь-то я это точно знаю…
Она открыла глаза, встретилась взглядом с Игорем, дотронулась рукой до его щеки.
- Как ты ко мне относишься: положительно или отрицательно? – тихо, одними губами сказала она, но он понял, улыбнулся и наклонился над ней, словно защищая от всего мира.
… Все, что человек хочет, непременно сбудется. А если не сбудется, то и желания не было, а если сбудется не то – разочарование только кажущееся: сбылось именно то…