ВНЕКЛАССНОЕ ЧТЕНИЕ
«Ты – как солнце, - говорит ей Григ. – Как нежный ветер и раннее утро. У тебя на сердце расцвел белый цветок и наполнил все твое существо благоуханием весны. Я видел жизнь. Что бы тебе ни говорили о ней, верь всегда, что она удивительна и прекрасна...»
Отличница Таня Смотрова, а вместе с нею весь девятый класс, слушали Паустовского (новая учительница почему-то начала урок не с Базарова, образ которого Таня могла раскрыть, разбуди ее среди ночи) и во все глаза смотрели на руки, в которых уютно устроился «подписной» томик. Белые, с мягкими ямочками на запястье, они напоминали руки жены Пушкина с портрета в кабинете литературы и так отличались от рук их матерей, загрубевших от бурьянов в огороде и бесконечных банок с соленьями и вареньями... На безымянном пальце мягко светился розовый продолговатый камень, обвитый золотой паутинкой. Когда на него падало солнце, а солнце светило в ту пору всегда, по классу разбегались веселые зайчики, но не противно-слепящие, как от щербатого зеркальца Васьки Третьяка с последней парты, а мягкие и теплые, словно в Новый год от елочной гирлянды.
« Музыка уже не пела. Она звала. Звала за собой в ту страну, где никакие горести не могли охладить любви, где никто не отнимает друг у друга счастья, где солнце горит, как корона в волосах сказочной волшебницы...»
Кстати, какая у нее была прическа? Всю жизнь она вертела на затылке пучок из постепенно седеющих и редеющих волос. А тогда, в молодости... В самом деле корона из рыжих кос? Или небрежная россыпь по плечам? Нет, такого в школе даже она не могла себе позволить... Да и важно ли это? Факт в том, что новая «классная» пришла из другого мира, и даже имя ее – Алла Сергеевна, даже фамилия – Домбровская – легче вписывались в учебник литературы или истории, но никак не в окружающую Таню жизнь, где встречались по большей части Курдюки, Запорожцы или Широкопоясы. В восьмом классе учился еще Перебейнос, прозванный почему-то Буратино.
А вот откуда взялись в степной кубанской глуши Шлотгауэры, Эленшлегеры или Домбровские, никто не задумывался, хотя война закончилась по историческим меркам совсем недавно. Это потом, в год сорокалетия победы, когда волна переселенцев хлынула на историческую родину, обнаружилось, что они немцы. Тогда же, в начале шестидесятых, царили полный интернационал и дружба народов, что подтверждалось тем, что Домбровская-старшая - мать новой учительницы – занимала видный пост в райкоме партии.
К ней и вернулась после работы по распределению Алла Сергеевна, да не одна, а вместе с черноглазым, смуглым, как спелый абрикос, малышом. Его отец, оставшийся в родных жарких краях, приезжал в станицу пару раз, внося временное успокоение в сердца членов родительского комитета и других местных кумушек. Ведь, согласитесь, одно дело наивная девушка в поисках жениха, а совсем другое – зрелая видная женщина. Ее ведь молодой не возьмет, а чужой муж обязательно клюнет...
Но Тане Смотровой с ее одноклассниками задумываться над такими философскими вопросами было недосуг. Как раз в ту пору они изо всех сил боролась с презренными детскими привычками вроде объедания соседской шелковицы или босых прогулок по сугробам пыли, лежащей на станичных дорогах ровно и мягко, как толстый слой пудры «Рашель». Босяком девятый класс не ходил уже ни под каким видом. Мало того, норовил стать на каблуки! Белые шпильки, белые гольфики, мини-юбочки, а вот плащ - болонья – жаркая мечта всех модниц - у одной только Раи Ивановой. Ей отец из Алжира привез. Немногим тогда выпадало это счастье – поднимать экономику слаборазвитых стран, а заодно и собственной семьи.
Итак, гольфики, шпильки, платьица, сшитые из отрезов ситца и ацетатного шелка, которые, как залежи полезных ископаемых, прессовались в семейных комодах и вынимались в преддверии серьезных праздников. А уж тогда с кухонного стола сметались тарелки и солонки, на блестящей, остро пахнувшей резиной клеенке, расцветало поле маков, примятое выкройкой из пожелтевшей газеты, и мамы, сосредоточенно прищурившись, как снайперы в фильмах про войну, огрызками мелков чертили подрезы и вытачки.
Ах, это платье в красных маках! Ах, этот сладкий голос с пластинки, «зарубежный» голос Лили Ивановой! Гремела музыка, сияли глаза, по углам шептались парочки... И парила над великолепием школьного вечера сияющая, румяная от счастья и молодости Алла Сергеевна.
... А осенью на урок литературы пришла другая учительница, совсем не похожая на жену Пушкина. Поменялся и директор школы – вместо веселого живчика Салея Салмановича, предпочитавшего футбол всем наукам, в том числе и физике, которую он вел в старших классах, появился строгий дед в больших очках с толстыми стеклами. И школа погрузилась в застой и зубрежку…
Однажды поздней осенью Таня заглянула в почтовый ящик и обнаружила письмо от… Аллы Сергеевны. Настоящее, большое, в котором к Тане обращались как к равному, взрослому человеку.
«Здравствуй, Танюша! Я так давно не говорила с тобой, что даже не знаю, с чего начинать. Сейчас я совершенно ничего о вас не знаю, не знаю, кто учится в 10-м классе, кто у вас теперь классный руководитель, кто учит вас литературе, как вы проводите время. Меня интересует буквально все, Таня, что связано с вами. Я ничего и никого не забыла, я вас вспоминаю на день по тысячу раз. Каждый день я здороваюсь с вами, провожаю в школу, желаю удачи, мысленно разговариваю. А вы? Неужели забыли свою Аллу Сергеевну?
Я знаю, Таня, вы все слышали обо мне много плохого. Может быть, это мешает мне приезжать к вам. Но вы уже взрослые, и многое понимаете. Мне хочется только, чтобы вы знали – я никому не сделала зла и никого не обманывала.
Видишь, Таня, я начала писать тебе, а получилось письмо коллективное. Пусть оно останется только для тебя, хорошо? А всем-всем передай от меня большой привет. И напиши, пожалуйста, о классе и о себе. Ты умница, Таня, и у тебя все должно быть хорошо. И в классе все будет хорошо, потому что в нем есть ты. Обнимаю тебя.»
…Давно известно, что легче удержать на языке раскаленный уголь, чем чужую тайну, и Таня немедленно побежала к Рае Ивановой, своей лучшей подруге и счастливой обладательнице плаща-болоньи.
- Ты слышала? Слышала, почему Алла Сергеевна от нас ушла?
- А ты не слышала? – равнодушно-взрослым тоном ответила подружка вопросом на вопрос.
- Не-е-т, - растерялась Таня. И вытащила козырную карту: - На, почитай.
Рая благоговейно взяла конверт со знакомым крупным почерком.
- Видишь, она пишет, вы много плохого про меня слышали. А что плохого-то? – не выдержала Таня.
- Ну какая же ты наивная! – вздохнула подруга, бережно сложив прочитанный листок. – Вся станица говорит, а ты не слышишь. Алла Сергеевна влюбилась в Салея Салмановича, он бросил семью и уехал с ней в Ростов.
- А... Антошка?
- Ну что Антошка? Уехал с ними, куда ему деваться…
Таню не подала виду, но ее потрясло это сообщение. «Дура! Наивная дура! – по дороге домой она прижимала холодные ладони к горящим щекам. - Смотрела на Аллу, как завороженная, ловила каждую искорку в глазах, каждую смешинку на губах и ничегошеньки не замечала! Вот тебе и «Корзина с еловыми шишками», и «Бегущая по волнам»! Таня вернулась в сладкий и таинственный полумрак своего класса, увидела неровное пламя свечи, выхватывающее из темноты то белые руки с длинными пальцами, летавшие по клавишам, то прозрачную мочку уха с хрустальной подвеской и вдруг заметила, что рядом с роялем кто-то стоит и не спускает глаз с Аллы Сергеевны. «А ведь это он! Он всегда, всегда, был там! – от обиды Таня чуть не заплакала. И только через неделю, успокоив себя тем, что еще неизвестно, кого Алла больше любила, Таня написала ей длинное письмо, к которому приложила открытку с красной розой.
…После окончания медицинского института Таня получила распределение в город с красивым названием Мценск. В этих глухих местах, где все было заброшено – и люди, и памятники, и дороги, жилось плохо, а вот читалось взахлеб. Может быть потому, что где-то поблизости все и писалось – в Мелихове, Ясной Поляне, Спасском-Лутовиново... Вместе с Аллой Сергеевной, которая, стоило Тане взяться за книжку, вставала у нее перед глазами - в тонком платье, мягко обнимающем ее фигуру-виолончель, с розовым камнем на белой руке - Таня проглотила всю русскую классику. Это было ее главным достижением за четыре года ссылки из южных краев.
- Не обессудьте, Татьяна Петровна, но квартиру мы вам не дадим, - сразу предупредил ее начальник облздравотдела. – Вы ведь у нас не останетесь, упорхнете к своему Черному морю. И правы будете. Рыба ищет, где глубже, человек – где лучше.
Так и порешили: отбудет срок – свободна как ветер. Тогда еще жизнь Тане представлялась длинной, и четыре года ничего не значили, они прошли, как летний дождь.
И как же она была огорошена возвращением в родной город, который, оказывается, начисто забыл, что была у него такая умница и звезда лечебного факультета Татьяна Смотрова!
- Как на прием в поликлинику? Я же хирург! У меня диплом с отличием и специализация! - недоумевала Таня в кабинете главврача.
-Да, хирург! – усмехался начальник, рассматривая ее «корочки». – А я что могу поделать! У нас и мужчин девать некуда.
-Знаю, знаю я их хитрости! – боролась она со слезами по дороге домой. – Не хотят они женщине скальпель доверять. Повсюду дискриминация...
- А ты, Танюша, в Ростов поезжай, - видя ее отчаяние, предложил отец. – Областной город, большой, солидный. Неужели места не найдется?
Таня окинула взглядом поседевшего отца, мать, молча склонившуюся над старым «Зингером» - она дошивала дочери новое платье... поняла, как им не хочется опять отпускать ее от себя. Но ведь ее жизнь только начиналась, нужно столько успеть, столько добиться! И она, уложив в чемодан новые наряды, решительно уехала.
В Ростове с работой более-менее утряслось, хотя скальпель ей так и не доверили. А вот личная жизнь никак не складывалась. Больше всего по этому поводу тревожилась Алла Сергеевна, от долгожданной встречи с которой Таня испытала настоящее потрясение.
- Что с вами, Алла Сергеевна! – не смогла она удержаться в рамках приличия. - Где любимое платье в горошек? Где малиновая помада?
- Что, Танюша, я теперь не Наталья Гончарова, нет? - Алла Сергеевна поправила манжет на белой блузке, любовно пригладила серую юбку…
-Скорее уж Софья Ковалевская, - поддержала шутку Таня, хотя ей было совсем невесело. Она подумала о том, что школа, от которой Алла бежала, не оглядываясь, все равно догнала ее. И еще о том, что синие чулки, оказывается, появляются и от счастливой любви, в которой нет места посторонним. В самом деле, зачем прихорашиваться, если цель уже достигнута? Зачем украшать пейзаж, если цвести и дышать можно только дома? Тогда получается, что счастливые браки вредны для общества?
- Слава Богу, хоть духи у вас прежние, - Таня попыталась утешить сама себя. – «Серебристый ландыш»…
-Нет, бери выше – французские, «Диориссимо», Салей Салманович подарил… - ответила Алла с тайной гордостью и спохватилась: - Но на старый «Ландыш» очень похожи, ты права.
Узнав, что Таня до сих пор одна, Алла, как все счастливые в замужестве женщины, тут же озаботилась и обещала устроить ей загранпоездку:
- Там ты жениха найдешь обязательно!
Алла Сергеевна теперь работала в областных профсоюзах, и когда Таня забегала в кабинет, где вместе с ней сидели еще три чиновные дамы, поднималась ей навстречу и неизменно провозглашала: «Моя любимая ученица!» Дождавшись в ответ снисходительно-вежливых улыбок, выводила Таню в коридор, прятала от начальства за большую мраморную колонну и горячо нашептывала о предстоящей поездке в Испанию... Воодушевленная, Таня изучала путеводитель по Мадриду, читала Сервантеса и пьесы Лопе де Веги, пока ее не просветили, что загранпоездки, да еще в капстраны, - вещь с простыми врачами несовместная, и, надо полагать, Алла Сергеевна, как все романтики, преувеличила свои возможности рядового инструктора. А тут еще Таня чувствовала за собой вину: как-то во время очередного шушуканья за колонной ни с того ни с сего приплела к разговору фразу Шопенгауэра о том, что чиновником может быть только тот, кто умеет с утра до вечера держать угол девяносто градусов. Что называется, ляпнула. То ли хотела эрудицией блеснуть, то ли напомнить, что остается первой ученицей, но щеки у Аллы заалели как маков цвет, и даже кончик носа покраснел в предчувствии слез...
В общем, профсоюзные свидания прекратились. Остались случайные встречи на улице, когда только и успевалось, что спросить, как там Салей Салманович и Антошка. И услышать в ответ, что Антошка учится в школе милиции, а Салей Салманыч прибаливает и надо бы его уложить к Тане в отделение, подлечить... Таня кивала, соглашалась, она уже привыкла к тому, что забота о самочувствии и настроении мужа стала у Аллы Сергеевны навязчивой идеей. Знала она и про то, что в отделении больной будет ухаживать за медсестрами, получать от студенток любовные записочки, тайно кому-то звонить из ординаторской, прикрывая ладонью трубку... Но сказать о этом значило лишиться близкого человека – Таня по своему небольшому жизненному опыту знала, что крайним всегда остается посредник в семейных ссорах. В доме, где она квартировала, как-то вступилась по наивности за тетку, на которую муж поднял руку, и наутро хозяева, дружные, как голубки, выставили ее на улицу…
… Однажды летней ночью, выйдя из корпуса подышать, Таня едва не угодила под колеса «скорой», подлетевшей, визжа тормозами, к приемному отделению. Испугавшись, она отпрянула в сторону, но колотившееся сердце не унималось: что-то тревожное, близко ее касающееся, почудилось в этой машине. Она подбежала к носилкам, которые уже подхватили санитары, поправила безжизненно свесившуюся руку и с облегчением нащупала тонкую нитку пульса.
- Лобовое столкновение, - скороговоркой сообщил ей дежурный врач. - Три мента за кем-то гнались как угорелые, врезались в бетонный столб. Передние наповал, а этот сзади жив... Но вряд ли...
Менты? Татьяна Петровна наконец заглянула в лицо лежащего: рассеченные губы, залитый кровью лоб, спутанные кольца черных волос... Она бессильно прислонилась к стене: перед глазами стоял смуглый пухлощекий Антон, которого Алла Сергеевна приводила в класс и сажала за заднюю парту. Он очень старался сидеть тихо, но Васька Третьяк совал ему конфету, и шелест разворачиваемой обертки звучал громом средь ясного неба. Весь класс начинал хохотать, после недолгого колебания к общему веселью присоединялась и Алла.
… Больше Таня ни о чем не думала. За нее думали руки. Они вводили иглы в вену, тянули пластиковые трубочки системы... До самого рассвета горели лампы в операционной, а когда все кончилось, и хирург, стянув повязку с лица, виновато улыбнулся, Татьяна Петровна понимающе и прощающее кивнула головой. Атеистка и не большая любительница голливудской мистики, она, кажется, на этот раз собственными глазами видела, как тело покидает душа.
Тело Антона – большого мужчины, отца и мужа, осталось лежать на операционном столе, а кудрявый малыш легко и весело вспорхнул и беззаботно растворился где-то под потолком… Татьяна Петровна проводила его умоляющим взглядом еще раньше, чем взглянула на экран, по которому шла прямая страшная линия.
- Кто же ей сообщит? Только не я! Только не я! – гнала она от себя все утро невыносимую мысль. Ей и не пришлось, слава Богу.
...На похороны собрался почти весь класс, хотя столько времени прошло и так всех разбросало! Алла почему-то сидела не у гроба, а чуть в сторонке. Салея Салмановича нигде не было видно, он умел беречь себя. Разглядев в толпе Таню, Алла Сергеевна как-то строго поманила ее к себе, потом прижала, как ребенка, к груди и прошептала:
- Я Антона без отца оставила, вот меня Бог и наказал.
Сразу после похорон у Аллы Сергеевны появилась навязчивая идея: попасть к знаменитой Ванге. И так горячо, так убедительно она шептала об этом Тане в трубку, так пылко обнимала ее на улице и лепетала что-то бессвязно про это, только про это, что Таня хотела было уложить ее в неврологию... К счастью, профсоюзное начальство тоже озаботилось ее состоянием и проявило редкостную чуткость. Оно куда-то позвонило, что-то решило на самом верху, и Алла вскоре получила билет и визу.
…Из Болгарии она вернулась какой-то просветленной, успокоенной. И первым делом позвонила Тане проконсультироваться по поводу самочувствия Салея Салмановича.
- Алла Сергеевна! - не на шутку разозлилась Таня. – Это вам нужно полежать в больнице, съездить в санаторий, отдохнуть! На вас ведь и работа, и дом, и даже чужие дети...
- Что ты, Таня! – пугалась Алла. – Разве его дети мне чужие? Вон Славик опять запил, а у Салея давление поскочило до ста восьмидесяти! Ты же знаешь, какой он впечатлительный!
Таня знала. О впечатлительности завкафедрой ходили такие громкие слухи, что даже если заткнуть уши – все равно слышно в разных концах города. Действовала классическая схема: седина в бороду, бес в ребро. Шкиперская, когда-то смоляная бородка Салея, под влюбленными взглядами аспиранток горела начищенным серебром, мягкий фетровый берет намекал на причастность к узкому кругу богемы, а трубка, которую Салей Салманович имел обыкновение держать в руках, потому как курение ему не давалось, закругляли образ респектабельного богатого господина.
- Ну, хотя бы о внучке подумайте, - продолжала уже менее уверенный натиск Таня. - Ведь ей вы нужны здоровой...
- И богатой… Ты ведь это хотела сказать, да? – и Алла Сергеевна мягко прижимала ее к себе, и запах духов, от которых в детстве кружилась голова, а в груди расцветал белый цветок, о котором говорил композитор Григ маленькой девочке, несущей корзину с еловыми шишками, заставлял Таню умолкнуть.
Но Алла Сергеевна продолжила:
- Девочка моя, я ведь не только тебе, я ведь и себе все чаще напоминаю любимого героя школьной программы доктора Ионыча. Помнишь его последнее свидание с Котиком? Как он встрепенулся, увидев ее через столько лет! Как забилось его сердце, распахнулась душа, захотелось весны и любви… А потом вспомнил, что еще не подсчитывал сегодняшний гонорар, распиханный по карманам, представил, как будет разглаживать шелестящие купюры и складывать их в толстые пачки… и помчался домой, забыв и про весну, и про чувства…
Кстати, внучка мне знаешь, что недавно сказала? «Бабушка, ты хорошо выглядишь, когда деньги считаешь!» Вот так! Устами младенца.
...К тому времени Алла Сергеевна уже без труда выполнила свое обещание отправить Таню в загранпоездку, - через собственную туристическую компанию, которую она открыла, пользуясь профсоюзными навыками и связями. Таня попала в Испанию, но как-то запоздало: уже и в России сверкали неоном улицы и ломились от товаров прилавки, народ ходил в вылинявших маечках и неглаженных джинсах…
…О том, что Алла Сергеевна процветает, Таня периодически узнавала от Салея Салмановича, который не забывал регулярно поправлять здоровье. И вдруг ни где-нибудь, а в соседнем отделении, в больничном затрапезном халате, Таня встретила саму Аллу, которая тут же прижала ее к груди, обвела взглядом соседок по палате и хорошо поставленным голосом, проникновенно сказала: «Это моя ученица». Онемевшую от неожиданной встречи ученицу Алла вывела в коридор и виновато опустила глаза:
- Не хотелось тебя беспокоить из-за пустяков. Маленькая операция, но как некстати! Доллар опять поднялся, цены на путевки надо корректировать, а я тут…
С лечащим врачом до операции Таня встречаться не стала, зная по опыту, что как только за больного начинают хлопотать, особенно сильные мира сего, донимать персонал требованиями и, случается, угрозами, пациенту становится все хуже и хуже. Как будто Бог ставит зарвавшихся на место. Но ее хитрость не помогла.
- Рак. Метастазы в позвоночнике. Сама понимаешь, вряд ли больше полугода... – бодро сообщил ей бывший однокурсник.
…Опять светился во тьме розовый камень, звучал в ушах вальс Шопена, под который Рая Иванова с чувством декламировала «Как хороши, как свежи были розы...» Натертый паркет блестел, за темным окном шелестел дождь, на душе, как вода в стакане, стояла грусть – ненастоящая, чуть придуманная, какая бывает только в ранней юности... Впереди лежала целая жизнь, и была она не короткой и полной страданий, а чудесной и наполненной счастьем.
Татьяна Петровна почти силой заставила себя зайти в послеоперационную палату и встретила почти беззаботный взгляд:
- Было не столько больно, сколько неприятно и неудобно. Но все позади, через недельку, сказали, можно выписываться и приступать к работе.
Таня слушала, улыбалась, держала в руках увядшую, но по-своему красивую руку Аллы Сергеевны и, казалось, чувствовала, как она остывает... Она встряхнула головой, сбрасывая наваждение:
- Алла Сергеевна, ну теперь-то вам обязательно нужно сходить к косметологу, постричься, подкраситься... Вы же молодая, красивая женщина!
- Ой, что ты! Как будто ты не знаешь, что я старая бабка. И внучке моей уже семнадцать. Вот сейчас она за меня на фирме, как справляется, не знаю. И Марина ... не то, чтобы помочь, так хоть бы не мешала! Она просто не терпит, что мы с Аленкой так близки. Но ведь это так естественно… это единственное, что осталось у меня от Антона...
Таня знала, с каким нетерпением ждала Алла Сергеевна взросления внучки, как торопилась ввести ее в дело. «Неужели чувствовала?» – поразилась теперь она. Знала и другое: с тех пор, как Алла разбогатела (своим, же, каторжным трудом), родня ее как с цепи сорвалась. Невестка требовала новую квартиру. Падчерица закатывала скандалы: Алла, видите ли, мало помогает ее многочисленному потомству... Надежды на то, что дети вырастут - проблемы уйдут, которые так окрыляли Аллу Сергеевну в пору молодости, растаяли как туман. Но она, казалось, не горевала. Наоборот: чем больше накалялись страсти, тем безмятежнее она выглядела. И не только выглядела, но и, казалось, чувствовала себя лучше! Помятуя о времени, отпущенном врачом, Таня, всякий раз внутренне холодея, набирала знакомый номер и с удивлением слышала мягкий знакомый голос: «Фирма «Трейвел».
Она поспешно клала трубку, боясь, что Алла Сергеевна догадается о проверках. Но церемонии эти оказались ни к чему, когда Таня встретила учительницу на улице с головой, повязанной пестренькой косыночкой.
- Ну, наконец наш консерватор сменил имидж! – проглотив комок, подступивший к горлу, пошутила Таня. С радостной улыбкой Алла Сергеевна протянула навстречу ей руки, прижала к груди и без тени грусти ответила:
-Я совсем лысая, Танюша, ну не парик же мне на старости лет надевать! Я уже два курса химиотерапии прошла, девочка моя. Это так страшно! Но говорят, очень, очень эффективно.
- Так вы из больницы?
- Да нет, с работы. Я теперь так живу: утром химия, после обеда – на фирму. Сезон уходит!
Таня заторопилась, чтобы не расплакаться. «Сезон уходит!» А то, что жизнь уходит, она чувствует? И тут же одернула себя: «А ей надо жить? Лежать и ждать смерти?» И с ужасом вспомнила больную, которая попросила настольные часы, поставила их себе на грудь и сутками напролет, не отрываясь, следила за стрелками. Когда отчаявшиеся родственники спрашивали, что она делает, неизменно отвечала: «Жду...».
... Прошел год, и Таня, накупив разноцветных косыночек, зашла в гости к учительнице. Алла Сергеевна готовилась к новому курортному сезону и сеансам какой-то чудо - химиотерапии.
- Представляешь, как мне повезло! – горячо шептала Алла Сергеевна, чтобы не слышала внучка, уткнувшаяся в компьютер за соседним столом. – Марина отпустила Аленку на все каникулы ко мне на работу, а знакомая доктор предложила участие в эксперименте: какой-то новый израильский препарат, еще не испытанный на людях. Взяли группу добровольцев, я уже три сеанса прошла. Страшно, конечно, боли такие, что один мужчина сразу отказался. Сказал, лучше своей смертью умру, чем буду так мучиться...
Таня всматривалось в крохотное, пожелтевшее личико Аллы Сергеевны, боясь представить, какие муки испытывает она третий год подряд! И, как бы подслушав ее мысли, Алла Сергеевна произнесла:
- Знаешь, я не верю тому, что умру. Я поправлюсь, и мы еще, помнишь у Чехова, увидим небо в алмазах!
Как опытный врач, Таня понимала, что ларчик открывается просто… Делали свое дело эндорфины - гормоны удовольствия, которые начинают вырабатываться у безнадежных больных. И еще одно давно вертелось у нее на языке… «Потом, в другой раз, - утешала она себя, понимая, что другого раза может просто не быть. И она вновь и вновь репетировала свой монолог: «Алла Сергеевна, мы все искренне верим, что жить вам еще сто лет, но на всякий случай благоразумные люди оставляют завещания. И если вы хотите, чтобы ваша внучка не стала бесприданницей, будьте любезны, посетите нотариуса.» Таня так часто проговаривала фразу про себя, что ей стало казаться: она уже произнесена вслух. И когда Таня успокоилась, и зазвонил телефон, и в трубке раздался траурный голос Салея Салмановича, поняла, что безнадежно опоздала.
- Когда похороны? – только и спросила она. Выразила соболезнование и услышала в ответ горькие сетования на свои неисчислимые болячки.
«Погоди, ты у нас еще женишься!» – почему-то разозлилась Таня.
Как и ожидалось, без присмотра Аллы похороны пошли наперекосяк. Когда Таня с венком в руках подъехала к знакомой девятиэтажке, у подъезда на низенькой скамеечке сидела только Домбровская-старшая – вся в черном, неподвижно, как статуя.
- Софья Владимировна, а где Алла? – Таня с опаской приблизилась к величественной старухе, та подняла на нее неожиданно яркие молодые глаза, всмотрелась...
-Это ты, Татьяна, что ли? Не знаю, куда все подевались. Не похороны, а цирк какой-то. Говорят, Аллу в часовне отпевают, при больнице. Никого туда не позвали, я даже не знаю, где это, как туда проехать. Салей наверху, то ли больной, то ли с похмелья... Ничего не понимаю. Все развалилось.
Через полчаса томительного ожидания появились заплаканная внучка и злая невестка, горстка чужих людей, которые смущенно шептались о том, что им даже не сообщили, что они узнали о похоронах случайно. Гроб с телом по давно вышедшему из моды советскому обычаю привезли в открытом грузовике и поставили у подъезда... Таня подошла поближе, наклонилась и увидела незнакомую старушку с усохшим кукольным личиком и головой, повязанной дешевеньким ситцевым платочком, из тех, что хранят на смерть в сундуках древние бабушки. Она огляделась вокруг: все бесцельно топтались возле гроба, не зная, что делать и о чем говорить. Об Алле Сергеевна? Но то, что лежало в гробу, не имело к ней никакого отношения… Еще через полчаса появился, наконец, Салей Салманович в сопровождении двух близких родственников, держащих его под руки. Он, как подкошенный, упал на подставленный стул, склонился над гробом… Театр абсурда, да и только. На кладбище Таня не поехала…
… Через месяц, проходя мимо фирмы «Трейвел», она остановилась, решив проведать Аленку, но Аленку не увидела. Она вообще не смогла войти в заново отстроенное, со вкусом обставленное Аллой здание офиса. На дверях красовался амбарный замок, заклеенный бумажкой со зловещим лиловым штампом. В дверях белела записка. Татьяна Петровна взяла, развернула: «Предписание. Напоминаем, что ваш долг по уплате за электроэнергию составляет...» Дальше читать не имело смысла. Все шло по сценарию…
... Еще через неделю, покопавшись в записных книжках, она нашла телефон и позвонила сестре Аллы Сергеевны:
- Простите за беспокойство, но меня мучает один вопрос. Когда Алла Сергеевна вернулась из Болгарии, она сказала, что Ванга не разрешила ей ничего рассказывать в течение десяти лет. А потом я совсем забыла узнать, чем же она успокоила Аллу Сергеевну, что ей сказала? Но если это тайна...
- Да никакая не тайна, - перебила Таню женщина. - Брось ты эти романтические бредни. Ванга сказала, что она должна утешаться тем, что Антону там хорошо. И что скоро они встретятся. В общем, ничего особенного... В конце концов, все мы там встретимся…
- Хотелось бы ... ответила Татьяна Петровна, попрощалась и положила трубку.