ЮБИЛЕЙ
- Как юбилей будем праздновать? – спросила жена и тут же заговорила о чем-то другом. Вадим Федорович понял ее уловку, но, будучи человеком сдержанным, не пошел ей навстречу. И они продолжали обсуждать то, что обычно волнует пожилых супругов, оставшихся в пустом гнезде наедине друг с другом и надвигающейся старостью: растущую квартплату, непутевого зятя и запущенную дачу, которую надо или доводить до ума или продавать. Фоном этой беседы служил привычный телебубнеж, в котором «красные» и «белые» тужились изобразить накал политических страстей, но напоминали при этом бывших любовников, снявших на ночь гостиничный номер и мающихся в ожидании утра…
«Поле после битвы принадлежит мародерам» – выплыла из глубины памяти фраза, но Вадим Федорович вслух ничего не сказал, чтобы не перебивать жену, которая разошлась в маниловских планах обустройства дачи. «Хоть бы у меня хобби какое было, что ли, - не выдержав, он опять мысленно поплыл по боковому руслу беседы, - сад бы сажал, почки прививал, Мичурин...»
- Что это тебя развеселило? – удивилась жена, заметив его ухмылку.
– Да вот, думаю, что мы с тобой на даче делать будем... – пришлось легализоваться Вадиму Федоровичу. – Вспомни свои эксперименты с помидорами...
Людмила Васильевна подперла рукой некогда пухлую щеку и пригорюнилась, представив, какие веселенькие пакетики она покупала в магазине «Семена», как по линеечке сажала, по часам поливала и получила... нуль целых нуль десятых помидора и два желтых огурца. Но тут же воспрянула духом:
- А давай сад посадим, а? Помнишь, как у Толстого: «Я не увижу, так мои внуки яблочки попробуют...»
- И я как раз про сад. У дураков мысли сходятся...
Ни Вадим Федорович, ни Людмила Васильевна дураками никогда не были. Всю жизнь числились отличниками, шли по жизни ноздря в ноздрю: он сменный мастер, она – почасовик, он – главный инженер, она - завкафедрой, он директор, она – декан...
Познакомились они в школе, на заседании комитета комсомола.
- Мацко! (Это его фамилия) На вас же вся школа смотрит! – алела комсорг Людмила круглыми щеками, которым добавлял жару еще и отсвет красного свитера. - Вы же отличник, а в КВНе участвовать отказались! Ну почему, почему?
- Дело в том... – он явно издевался, изображая робость и смущение перед членами бюро – своими одноклассниками. - Дело в том... – он трагически хмурил брови, намекая на страшную тайну, которую унесет с собой в могилу...
- В чем, в чем дело?
- Дело в том, что я веселый, но не находчивый. Нет, не находчивый. Он потешно развел руками и склонил повинную голову. Ну, как тут было в него не влюбиться?
К его десятому, а ее девятому классу, когда вовсю полыхал роман, и школа, затаив дыхание, следила за его развитием, они еще делали вид, что не зависят друг от друга. И на школьных вечерах Вадим принципиально приглашал ее танцевать не во вторую и даже не в третью очередь. Чаще всего ее танец оказывался последним. Но зато какой это был танец! «Осенний свет, к чему слова, осенним светом полна голова...» – томно выводил певец с шикарным именем Жан, и голова в самом деле кружилась от музыки, молодости, щемящего предвкушения прекрасного будущего рядом с таким умным, красивым, сильным человеком...
А как она была горда, когда накануне институтского распределения он отстаивал свое решение уехать в Сибирь!
- Куда вы собрались!- кричали родители. – Людмиле еще год учиться, ребенок маленький! Ты подумай своей головой!
- Я своей головой и думаю, - не дрогнул Вадим. – Люся пускай доучивается, вы ей с Андрюхой поможете. А я на новом месте обустроюсь, через год заберу семью. Ну, чего я в Краснодаре не видел? Здесь холодильщиков как собак нерезаных! А на Севере я буду человеком на своем месте. Востребованным и нужным. Все. Точка. Обсудили и решили.
«А ведь я не за романтикой ехал, - от себя убегал», - наверно в тысячный раз споткнулся Вадим Федорович о камень, который всегда лежал на его душе. В свое время он смалодушничал. А... чего уж там, струсил! Побоялся большого конкурса в мединститут. Да и отец, не забывший страшные уроки сорок седьмого, твердил, как заведенный: «С дипломом «пищевика» голодным не останешься!». Так он оказался в политехническом, и, стиснув зубы, зубрил сопромат вместе с ненавистной теоретической механикой. После третьего курса, который закончился провально – на сплошные тройки, он, набрав в грудь воздуха, заявил родителям: - Все! Бросаю!
Куда там! Дотянул до диплома, как миленький. И гордо выбрал Сибирь. Но и здесь вышла промашка: когда после распределения он внимательно рассмотрел карту Советского Союза, то с удивлением узнал, что город с экзотическим названием Йошкар-Ола – это всего-навсего Средняя полоса России!
Но отступать было поздно. Он уехал. А Людмила, с трудом дотянув до конца преддипломной практики, бросилась следом. Пока на свидание, не на поселение, как княгиня Волконская. Хотя в образ вошла по полной программе своего филфака.
И что же? Жаждущим подвига жизнь обязательно подкинет хотя бы приключение...
На вокзале в Йошкар-Оле Людмилу встретил не муж, а целая бригада молодых ребят, которые своей предупредительностью напугали ее до смерти.
- Да вы успокойтесь, успокойтесь, - заученно твердили они, спуская ее чемоданы с подножки вагона. – Не волнуйтесь, с ним все в порядке. Он в больнице.
Тут она и выронила из рук сумку, и раскатились по перрону краснобокие кубанские яблоки… По дороге в больницу ей наперебой объясняли, что во время аварии на хладокомбинате молодой специалист повторил подвиг Александра Матросова. Как на вражескую амбразуру, бросился он на поврежденный трубопровод и закрывал его своим телом до тех пор, пока доступ аммиака в холодильную камеру не был перекрыт. В общем, когда он выполз на воздух, то снял перчатки вместе с кожей.
«Зачем я туда полез? – в тысячный раз спросил себя Вадим Федорович, бросив взгляд на изуродованные кисти. – Даже Людмила, которая так гордилась его прекрасными порывами, сегодня с усмешкой повторяет: «Семпер хомо бонус мульти ест» - «Порядочный человек всегда простак». Да. но кто бы мог подумать, что за какие-то пятьдесят пять лет в мире все перевернется, станет с ног на голову, и он со своими принципами выйдет из моды, как какие-нибудь брюки-дудочки?
- Ой, - вдруг перебила его невеселые размышления Людмила Васильевна, – Я же обещала забрать мальчика из садика! Она легко, несмотря на грузность и отекающие в последнее время ноги поднялась и чмокнула мужа в макушку.
«Что-то она в последнее время со мной как с больным...» – поморщился Вадим Федорович, но сам же себя и одернул: «А какой же я? Как там у Гоголя? «Гордый, как все инвалиды?» Он тоже встал, проводил жену, и, помыв посуду, с неудовольствием покосился на безмолвствующий телефон. Хотя телефон - то в чем провинился? С какой стати, собственно, о нем вспомнят? Не забывают тех, с кем бочонок водки выпили, кабана завалили, в баньке попарились. От кого в свое время немало ценного поимели: «ты – мне, я – тебе». А он что? Как только сел в директорское кресло, первым делом завернул от проходной чиновничьи «Волги», прибывавшие с неукротимостью наводнения за пайкой бесплатной колбасы. Идеалист хренов!
Сам не брал и другим не давал. «Впрочем, давал», - усмехнулся Вадим Федорович. Он вспомнил, как притащил с конфетной фабрики, куда с большим трудом устроился после возвращения «из Сибири», несколько плиток шоколада и как, сгорая со стыда, вручал этот злосчастный гонорар участковому педиатру, надеясь получить от него как минимум вызов на дуэль. Нет, ну каков дурак-то!
...В дверь вдруг позвонили, и Вадим Федорович, путаясь в мягких тапочках, устремился в переднюю. Дверь он открывал резко, размашисто, как привык в своем кабинете, за что и получал нагоняй от Людмилы Васильевны.
- Ты не привык находиться дома, - терпеливо объясняла она ему, - а надо сначала в глазок посмотреть, мало ли кто явился...
-Да кто к нам явится! – вяло отбивался он. – Отучили людей от дома, теперь и рады бы гостям, да никто не заглядывает.
- Ты может быть и рад, а я на работе так устаю, что видеть никого не хочется… – начала развивать тему Людмила Васильевна, но спохватилась и замолчала.
На этот раз за дверью стоял самый настоящий гость. Николай Андреевич, бывший коллега по депутатству, а ныне товарищ по несчастью, широко улыбнулся хозяину, но тоже начал с упрека:
-Ну, ты, старик, даешь. А вдруг это не я, а бандит с большой дороги?
- Нам с тобой бандиты не страшны. Мало мы их, что ли, навидались...
- Да уж... – расхрабрился гость и протиснулся в тамбур мимо ящиков, составленных в пирамиду.
- Что это у тебя? Переезжаешь?
- Да соседи понаставили, - с досадой махнул рукой Вадим Федорович. – Раньше, когда я был при положении, не позволяли. А теперь распоясались.
- Раньше... – хохотнул Николай Андреевич, всегда отличавшийся здравым и ясным взглядом на вещи, а также неистребимым оптимизмом. – Раньше нас уважали все, даже собственные дети. Когда в президиумах заседали, по телевизору через день – каждый день показывали, хотя бы интересовались: «Папа, а как ты думаешь...?» А теперь: «Никто тебя не спрашивает».
-Да, да... – рассеянно поддержал разговор Вадим Федорович, провожая гостя на кухню и доставая из холодильника початую бутылку коньяка.
-А может в кофе плеснуть, а? – спохватившись, предложил он гостю.
- Да брось ты! – возмутился тот. – Ты скоро и выпивать перестанешь. Как эти... офис - менеджеры... Не пьют, не курят, да и бабами, похоже, не интересуются... Прямо ангелы божьи...
- Или зомби, - подсказал Вадим Федорович.
- Во-во! – с веселой злостью отозвался Николай Андреевич. - А еще коммунистов обвиняли, что те по четвергам политзанятия проводят. А тут, поверишь, анекдот, да и только... У сына друг на фирму устроился, так их по утрам выстраивают в линейку, дают в руки бумажку и заставляют хором – хором, представляешь? читать стихи типа «спасибо, Иван Иванович, за наше счастливое детство». Во дают! Нам и не снилось!
- Что райкомы, что корпорации... Хрен редьки не слаще... А вот стукачей и жополизов прибавилось, нет?
- А как же без этого? Новый призыв, массовый, как на фронт! Да и старые кадры тоже хороши, не отстают. Жена недавно рассказывает, как Васин, да ты его знаешь, директор хлебозавода, подъезжает к проходной ночью, звонит и засекает время: если бабка – сторожиха не успевает добежать до ворот за тридцать секунд, увольняет. А ведь эта бабка – ветеран труда, он у нее акции выманил и теперь куражится, барин! Ну да ладно, я к тебе не за тем явился, чтобы жалобу турка петь. Все равно мы теперь ничего не решаем, наша песенка спета. Тут вот какое дело... У тебя загранпаспорт не просрочен?
- Надо посмотреть. А ты что, в круиз собрался?
- Ну, в круизы мы уже отъездили, а денег заработать можно. Тут сын с ребятами в Европу мотались, по машине оттуда пригнали, прибыль сто процентов, прикинь. А у тебя в Германии вроде друзья-приятели?
- Да, есть такие. Недавно звонили, приглашали. А до этого семь лет от них ни слуху, ни духу.
- Ну вот. На гостинице сэкономим. Там гостиницы дорогие...
В разговор вмешался телефон, который задребезжал так пронзительно, что Вадим Федорович даже вздрогнул. Межгород, значит Москва, кому ж еще.
Сын, зондируя почву, сначала поинтересовался здоровьем матери, потом его настроением, и, расслышав в голосе отца расслабленные нотки, обрадовался и заговорил о том, что на самом деле его волновало.
- Понимаешь, намечается шикарная командировка в Канаду, есть возможность поехать вдвоем с Вероникой, а Даньку оставить не на кого.
- Привези к нам, ты же знаешь, как он сюда рвется! – приказал было Вадим Федорович, а потом спохватился: - Ах, да...
- Вот именно, не лето. Он ведь, если ты помнишь, в первом классе...
- Помню, конечно, помню, ты уж, сынок, совсем думаешь, что у меня склероз...
-Ну, завел старую песню! – не без раздражения ответил Андрей, но взял себя в руки и быстро поменял интонацию:
- Мы же еще юбилей не отпраздновали, а ты себя в старики записываешь. Да у тебя вся жизнь впереди!
Вадим Федорович собрался было вспылить в ответ на такую дешевую лесть, но вспомнил жалостливый поцелуй жены в свою лысеющую макушку и промолчал.
- В общем, папочка, как хочешь, но, поскольку ты в отставке, должен к нам на пару недель приехать. Отдохнешь, московским воздухом подышишь, с внуком пообщаешься, окей?
- Я подумаю ... – растерялся Вадим Федорович, - надо маме сказать.
- Она уже знает! – успокоил сын. – И, учти, одобряет!
«Все без меня решили, молодцы!» – про себя похвалил родню Вадим Федорович. А гостю обреченно сообщил: - Вот и ответ на твое предложение: работа мне нашлась. Нанимают в няньки, в столицу.
- А нам выбирать не приходится! Наливай! – бодро скомандовал Николай Андреевич.
... В Москву Вадим Федоровичем поехал поездом из экономии. Да и налетался он за двадцать лет директорства по самое горло. «Только прилетели – сразу сели». И на совещание. И еще на одно. И так вся жизнь промчалась, а он ее толком не разглядел. При этом чувствовал себя хозяином жизни! А теперь вроде как у нее в гостях, и с робостью и почтением всматривается в ноябрьские воронежские пейзажи за окном и бородатого, неопределенного вида мужика с верхней полки. Тот едет в Москву за самочкой гривастого голубя, обитающего на каких-то коралловых островах в Индийском океане...
Про работу свою ни разу не заикнулся, а все про вытютеней и горлиц, кольчатых да венценосных. И что? Счастлив! А Вадим Федорович всю жизнь как каторжник на галерах - греб и греб, не разгибаясь. И что? Потопили галеры – и он ухнул вместе с ними на самое дно. И дышать теперь нечем, и жизнь закончилась…
Опять зашевелились обидные, кусачие, как осы, мысли: вся жизнь отдана заводу, а кто это оценил, кто спасибо сказал? «Стоп! - одернул он сам себя. Ты становишься похожим на глупую бабу, которая выговаривает мужу: «Я отдала тебе свои лучшие годы...» А сама ты что, не жила? А без него твои лучшие годы не прошли бы?
Вот и тебе кто виноват, что ты сначала занялся не своим делом, а потом упрямо тянул воз, не зная удовольствия большего, чем выполнить и перевыполнить план?»
…В Москве шел крупный снег, и дубленка сына серебрилась под ярким светом перронных фонарей празднично и новогодне. Андрей клюнул отца холодным носом в щеку, коротко спросил: «Ну, как ты?» и, не дожидаясь ответа, повел на стоянку.
- Слушай, а давай на метро, а? – по-молодецки предложил Вадим Федорович, но сын, покачав головой, почти укорил:
- Что, демократом – разночинцем себя почувствовал? Короли и капуста?
Он открыл дверцу жирной черной «Тойоты», и Вадим Федорович оказался в мягких объятьях кожи, тонких запахов и других неуловимых признаков достатка. «Именно что достатка», - усмехнулся он, поймав себя на этом быстро устаревшем слове. Раньше богатство – упаси боже, а вот достаток – это, так и быть, позволительно. Он ведь тоже прожил свою жизнь в достатке, даже не попробовав забраться выше. Другие уж наверняка за годы руководящей работы кое-чем на черный день запаслись, а он ни раньше - ни позже, как раз накануне банкротства, взял кредит и купил, наконец, «десятку» для личного пользования. И без машины как без рук, и с банком чем теперь рассчитываться… Вадим Федорович даже помотал головой, отгоняя черные мысли. А тут еще сын, мягко выруливая на Садовое кольцо, подлил масла в огонь:
- Пап, у тебя сколько процентов акций?
- Три! – выпалил Вадим Федорович с вызовом и, не дожидаясь ответа, стал расковыривать свежую рану: - Какие акции! Там уже проходная рухнула. Котельная пропала, трубы лопнули, ты же знаешь, какие в прошлом году стояли морозы. Все более-менее приличное оборудование вырезали сваркой по живому и куда-то увезли.
- Новые хозяева?
- Разве это хозяева? Бандиты! Варвары! Их уже с десяток поменялось, и каждый хоть винтик, да утащил...
- Так может хоть землю можно отсудить...
- Какую землю? Она же не в собственности, в аренде...
Сын покачал головой и, чуть помолчав, снисходительно похлопал его по коленке:
- Ну ладно, папашка, расслабься. Оставался бы ты директором, не приехал бы сейчас в Москву, к внуку. Так и стоял бы, как атлант, подпирая падающие стены.
- Знаешь, чем я себя успокаиваю? – как будто не слыша, спросил Вадим Федорович.
- Чем?
- Что все равно ничего нового нельзя построить на фундаменте старого. В начале капитализма мы как рассуждали? Стрелки чуть-чуть переведем, и наш паровоз опять помчится вперед. Куда там! Оказалось, не стрелки переводить, а рельсы надо разбирать! Шпалы корчевать! Все рушить, до основанья, до фундамента. Нет, до сырой земли. Наверное, это нормально. В масштабах истории. А в рамках одной жизни? Я этот завод с нуля начинал, в Германию учиться ездил, линии новые оттуда вывозил. Устанавливал, с чиновниками воевал, рабочих учил, и все это псу под хвост... .
- Да что ты расстраиваешься, ей Богу... – лениво возмутился Андрей.
- А я еще знаешь, что думаю? – продолжил, будто не слыша, Вадим Федорович, - что это нас бог наказал. Все страну. За самонадеянность. «Мы реки вспять повернем, мы новый мир построим, нам все подвластно...» Надо было с жизнью бережно обращаться, как с хрустальной вазой. А мы дерг–дерг, трах - бах! Вот она нам и отомстила: получайте, умники, по заслугам. Где плоды трудов ваших? Нет их!
- Ну, дорогой, ты не объективен. Некоторым перемены очень даже на пользу пошли. Какие капиталы нажили!
В голосе сына Вадиму Федоровичу почудился скрытый упрек, он обиделся и замолчал, разглядывая огромный, ярко освещенный город, который как раз и собрал все капиталы страны.
«И в самом деле, что человеку еще надо? – уже мысленно продолжил он разговор. – Сын вон как устроился – исполнительный директор холдинга! Не зря я настоял, чтобы он в баумановское поступал! И наше счастье, что конкурс был невелик – все тогда в торговлю бросились, решили, что образование при капитализме не пригодится. Но нет! Настоящее образование – это для умного человека главный в жизни козырь...»
... Невестка и внук встретили Вадима Федоровича с ненапускной радостью. Внук-то понятно, его каждое лето привозили в Краснодар, и дед с бабкой ублажали его, как могли. Море, дача, игрушки, компьютер... А вот теплые отношения с невесткой держались в основном на их отдаленности друг от друга. Коренная москвичка - это ведь не прописка, а диагноз. Болезнь на генном уровне! Сваты, помнится, насмерть перепугались, когда познакомились с женихом - провинциалом! И как же Вадим Федорович был счастлив, когда Андрей утер нос тестю с тещей: фирма купила ему квартиру. Знай наших! Потом стараниями молодых однокомнатная превратилась в четырехкомнатную, - простор, красота, есть где остановиться... Но, по правде сказать, в хрущевку как-то веселее было всем южным табором заваливаться. А сейчас дочка с внуком на зимние каникулы в Москву ездили, так у подружки останавливались. Говорят, ближе к центру. Врут, конечно. Есть на это мудрое объяснение: «Муж любит жену здоровую, а брат сестру - богатую».
... В первое утро после отъезда четы Мацко Вадим Федорович, отведя внука в школу, шел по широкому, аккуратно расчищенному тротуару и улыбался заснеженным прохожим. «Нет, есть все же в московском воздухе что-то бодрящее, подхлестывающее, - беспечно размышлял он, – не зря же здесь такие дела делаются! Может, нам всем семейством сюда переехать? А что? Вон в подъезде дедан сидит, газетку читает, и никто не догадывается, директор он бывший или космонавт»…
Вадим Федорович вспомнил, как после ухода с завода устроился заведовать складом и, как мальчишка, прятался за ящиками, боясь попадаться на глаза знакомым… Беспечная улыбка на его лице исчезла, он вдруг почувствовал, что ноги озябли в легких ботинках, а под тонкую куртку пробрался мороз…
В квартире он попил чаю в странной металлической кухне, больше похожей на трансформаторную будку. Здесь не было ни копоти, ни запахов, но уюта тоже не было. Оно и понятно: невестка почти не готовит, да и некогда ей, да и фигуру бережет. Красивая, тощая, длинноногая. Стандартная. Наверное, таких жен положено иметь людям с достатком. Тьфу, привязалось это древнее слово! Такое же древнее, как он сам…
После чаепития Вадим Федорович зашел в еще более странную комнату. Не комнату, а гардероб, похожий на маленький модный магазин. Наверное, со стороны это выглядело неприлично, и Людмила Васильевна сделала бы ему замечание, но он пересчитал костюмы сына. Их было двадцать два! Господи, а галстуков-то! И за неделю не завязать! Вадим Федорович вспомнил о поручении, выгреб из плетеной корзины пеструю связку скользских шелковых змеек, встал перед зеркалом и, примеряя на свой рост, начал методично, один за другим, вязать крепкие круглые узлы.
«Надо научить Андрея, если он жить без галстуков не может», - уже с раздражением приканчивал Вадим Федорович первый десяток. Сам он всегда старался носить свитера и джинсы, отчего на всех совещаниях, среди коллег, облаченных в стандартные черные костюмы-тройки, выглядел не то журналистом, не то кинорежиссером, одним словом, чистым гуманитарием. «Был чужим среди своих, и таким же остался, - угрюмо констатировал он. - Андрей, слава богу, не в меня. Конформист. Да и куда деваться? Это в прежние времена отклонение от нормы публично наказывалось, а втайне поощрялось. Сейчас все наоборот. «Старший брат» все предусмотрел: будешь выделяться – вылетишь из корпорации и пойдешь по миру. И никто не посочувствует: кончились на Руси времена нищих и юродивых. Никто копеечки не подаст!»
...Через десять дней Вадим Федорович с облегчением возвращался домой. Подмосковные березы уже тонули в сугробах, поэтому, когда поезд перевалил ночь, и за окном потянулась унылая черная степь и замызганные полустанки, нарядная богатая столица показалась далекой и призрачной, как другой конец света.
Дома Вадим Федорович дурашливо натянул по самые уши яркую бейсболку - сувенир из Канады, протянул внуку пластмассового робота, купленного в переходе метро, и, когда тот с восторженным визгом умчался во двор показать игрушку пацанам, устало взглянул на Людмилу Васильевну.
- А где же мой платок? – разряжая обстановку, спросила она.
- Какой платок? – встрепенулся Вадим Федорович, потом вспомнил, и они оба рассмеялись. В старых советских фильмах герой, вернувшийся домой из города, обязательно вытаскивал из котомки расписной лоскут и набрасывал его на плечи хозяйке. После чего та прятала в нем румяное счастливое лицо и бежала ставить самовар.
- А где мой чай? – поддержал шутку Вадим Федорович.
- Нет, сначала завтрак!
... Они сидели на кухне, поглядывали в окно на темное осеннее утро и сосредоточенно ковыряли вилками в тарелках. С молчаливого согласия обоих на некоторые темы было наложено табу. Вот и сейчас Людмиле Федоровне было неловко спрашивать, поговорил ли Вадим Федорович с сыном насчет займа – проценты в банке набегали огромные, и им обоим, не привыкшим одалживаться, было от этого страшно, как стоять перед обрывом. Вадим же Федорович не мог точно передать жене ощущение от последней встречи с Андреем. Сын показался ему таким же чужим и холодным, как те самые менеджеры, над которыми они с Николаем Андреевичем насмехались и которых на самом деле боялись, как инопланетян. «Ведь Андрей прекрасно знает, что я второй год без работы, надо Лене с Мишкой помогать, от зятя толку нет... А ничего, кроме снисходительного похлопывания по плечу, сделать для меня не может. А вдруг просто не догадывается? Привык, что вся помощь в одну сторону – от родителей – к детям. И никак не наоборот. Или просто мои проблемы кажутся ему копеечными. Он ведь такими делами и деньгами ворочает!»
Людмила Васильевна уже ушла на занятия, за окном стоял пасмурный тяжелый день, а он так и сидел на кухне, размешивая сахар в пятом по счету стакане чая. Потом вышел на балкон, вдохнул холодного воздуха, глянул вниз... В голову вдруг пришла ясная и, кажется, даже привычная мысль: «Взять да разом со всем покончить. Восьмой этаж – это ведь наверняка. Полечу как голубь, этот, как его... гривастый, с Коралловых островов… Он перегнулся через перила, представил, как свистит в ушах ветер... Голова закружилась, он быстро выпрямился и, шагнув в уютное тепло комнаты, плотно затворил за собой балконную дверь.
…С утра опять объявился Николай Андреевич. И опять завел речь о поездке в Германию. Узнав об этой затее, Людмила Васильевна только постучала кулачком по лбу. Зато Вадим Федорович неожиданно для себя развеселился. Ощущение загнанности в угол уступило место какой-то шальной, бесшабашной бодрости. «А почему бы и нет? – думал он ночами, вертясь с боку на бок. - Первое правило дзюдо что гласит? «Если не знаешь, что делать – делай шаг вперед!»
Приглашение из Германии пришло, как ни странно, быстро. С ОВИРом Николай Андреевич разобрался за неделю – хоть на что-то сгодились старые связи. А деньги... Уж если залезать в долг – так по самые уши! И Людмила Васильевна, поддавшись на уговоры и обрадовавшись переменам, произошедшим с мужем, взяла под расписку три тысячи марок у старой подруги, которая копила на черный день исключительно в валюте.
... Обычно за границу Вадим Федорович летал самолетом. А тут опять же в целях экономии они с другом сели на Белорусском вокзале в яркий, непривычно высокий, сияющий чистотой международный вагон.
- Уровень! - прищелкнул языком Николай Андреевич. Но каково же было разочарование путешественников, обнаруживших, что в купе буквально негде повернуться! А когда к ним, сидящим на узеньком диванчике и упирающимся коленками в противоположную стенку, проводник привел еще одного, довольно грузного пассажира, стала понятна немецкая расчетливость: на откинутых полках можно было только лежать, или, задвинув их, сидеть на диванчике, плотно прижавшись друг к другу. Если бы не литровая бутылка водки, которую обрусевший немец или онемеченный русский - их попутчик – очень кстати вытащил из саквояжа, дорога показалась бы бесконечной. А так все трое, как один чисбургер, безмятежно храпели на своих полках до самого Берлина.
...Сергей и Лена Маковские, носившие теперь странную фамилию Зонненберг, встречали их на берлинском вокзале, дружно сияя белоснежными, рекламными улыбками. В старых друзьях Вадим Федорович уловил такие разительные перемены, что тут же приуныл. На улице Маковские преувеличенно громко говорили по-немецки и шепотом по-русски, в их новенькой просторной квартире кроме тридцати томов немецкой энциклопедии со склеенными страницами не нашлось ни единой бумажки с привычной кириллицей, отчего Вадим Федорович, привыкший засыпать с книжкой, очень мучился. Показалось странным ему и то, что, несмотря на присутствие гостей, супруги отправились в спальню ровно в девять часов вечера, и осиротевшие друзья еще долго сидели на балконе, тихо и неловко переговариваясь.
Вадим Федорович не раз бывал в Европе, но всегда с шумной компанией соотечественников. Поэтому не замечал, как тихо и безлюдно здесь на вечерних улицах.
- Дисциплина, брат, немецкая, не то, что у нас – вольница! – пытался подбодрить себя и друга Николай Андреевич, но чувствовалось, что он тоже растерялся.
Когда купили машины, в чужой стране стало еще неуютнее.
- Как вы «Опель» поставили! – влетел в квартиру с расширившимися от ужаса глазами Сергей.
- А как надо? – еще больше испугался Вадим Федорович.
-Надо мордой к балконам, а вы задницей! Сейчас соседи в полицию позвонят!
Друзья тут же скатились с лестницы и завели моторы.
- А это еще что? – с еще большим негодованием зашипел Сергей.
- Что? – они как по команде высунулись из окон.
- У тебя, Вадим, масло подтекает! Надо картонку подложить, иначе асфальт измажешь, штраф заплатим!
Друзья переглянулись, хотели расхохотаться, но смех почему-то застрял в горле. Вадим молча открыл багажник, выкопал крышку от картонной коробки и сунул ее под передок.
- Теперь буду возить с собой памперс! – все же рискнул он обратить происшествие в шутку, но Сергей улыбнулся в ответ как-то криво.
- Как же они тут напуганы! – разговаривали друзья, впервые за неделю вольготно расположившись на привале перед польской границей. – Туда нельзя, сюда нельзя! Вот тебе и демократия!
- Какое там! Ленка с Сергеем объявились спустя семь лет, как уехали. А представляешь, сколько они тут поначалу дерьма хлебнули! Не признаются, делают вид, что все у них окей! А Сергей пока на работу устроился, поседел нахрен. Видел, весь белый, как лунь! Они ведь сразу в какой-то резервации, что ли жили, на социалке сидели. А для немцев социалка - третий сорт...
- А нас бы и социалка сейчас устроила, а? – ухмыльнулся Николай Андреевич, и тут же перескочил на другое: - Нет, а за квартиру сколько они платят, ты слышал? Наши, дураки, лопались от зависти: соседи уехали в Германию, там сразу квартиру получили! Не то что в Союзе – всю жизнь жди. А дулю! И у нас за тыщу долларов можно квартирку снять дай боже! А тут, прикинь: как только задержишь квартплату – сразу вышвыривают. Во демократия!
- Нет, они изменились, очень изменились! – качал головой Вадим Федорович. – Какие-то пригнутые стали, как лакеи. В Краснодаре Сергей, помнишь, докторскую уже писал, студентки за ним стадом бегали – красавец, молодой ученый, перспективный! А тут он кто? Геодезист, с теодолитом по полям ходит, как какой-нибудь пэтэушник. Но – гордый, все равно не признается, что промашка с Германией вышла. А как немцами стараются быть, а? В доме - ни одной русской книжки! Людмиле расскажу – не поверит. Они же до сорока лет в России жили, цветом нации себя числили!
.. . Вот и зря млели они три часа на мартовском весеннем солнышке. Потому что когда въехали в столицу бывшей дружественной Польши город Варшаву, уже спускались сумерки, и первый же наряд полицейских оштрафовал их на сорок марок. За какие грехи, друзья так и не поняли, но слишком уж полицаи смахивали на бандитов, страшно связываться... А уж когда приблизились к границе, то дорога через дремучий лес показалась им такой зловеще-пустынной, что они, не рискуя остановиться даже на заправку, пристроились за каким-то дальнобойщиком и плелись за ним хвостом до самой таможни. Про Брестские леса ходило много слухов: и про сожженные машины, и про закопанные в земле трупы водителей... Когда встали в десятикилометровую очередь на таможню, то перво-наперво наглухо задраили окна и защелкнули дверные замки, помня наставления бывалых людей: «Из машины не выходить, на стук не отзываться».
А в окно и в самом деле скоро постучали. Вадим Федорович похолодел от ужаса, увидев незнакомое бледное лицо со зловещей, как ему показалось в мутном свете луны, улыбкой. Человек что-то кричал и жестами показывал, что надо открыть окно. Вадим Федорович молча и как-то по-детски упрямо помотал головой, лицо исчезло. Едва он перевел дух, как человек появился опять, но уже, похоже, другой. На этот раз Вадим Федорович расслышал: – За сто марок проведу через таможню без очереди! Он опять отрицательно покачал головой и оглянулся. Николай Андреевич столбом торчал в наглухо задраенной машине и, кажется, даже не шевелился. Стало еще страшнее. Вот такой же черной ночью в таком же чистом поле надевали ему мешок на голову бандиты, нанятые очередными хозяевами завода. Такие вот модные курсы повышения квалификации. Честно говоря, он даже не успел испугаться, так это было похоже на съемки в ментовском сериале. А потом, дома, такое отвращение подступило к горлу, что на следующий день он оставил на своем столе безадресное заявление об уходе. А кому было адресоваться? Губернатору? Президенту? Всевышнему?
Бог видел, он сопротивлялся, как мог. Последней каплей стало требование хозяев собрать с рабочих и даже пенсионеров деньги под гарантию того, что завод будет снабжать их бесплатной продукцией до конца дней.
- Чьих дней? Завода? – осмелился усмехнуться Вадим Федорович, понимая, что его заставляют строить пирамиду и отбирать у людей последнее. Даже сейчас, спустя два года, сжались кулаки и зашлось сердце. Как же он их ненавидит, этих голубоглазых бесстыжих пацанов! Откуда, из какого мутного болота их вынесло на поверхность? Кто в наивные советские времена смог научить их так безжалостно расставлять капканы?
… Кое-как по тряским дорогам вечно социалистической Белоруссии, где паслись тучные стада пятнистых коров и щелкали кнутами пастухи в серых фуфайках, потом в обход Москвы, но уже, слава богу, по родной земле, друзья добрались до своего южного города. Людмила Васильевна нашла, что Вадим Федорович посвежел. Еще бы! Как на передовой побывал!
Но тут же встал другой вопрос: как продать автомобиль? Несколько раз Вадим Федорович гонял свой «гольф» на городской авторынок – с нулевым результатом. За дело хотел взяться зять – авантюрист по натуре, но такой, как говорят на Кубани, «невдалый», что тесть с тещей только отмахивались, когда он рассказывал очередную байку о своем скором обогащении. Зять вечно куда-то мотался на своей старенькой «пятерке», что-то химичил, исчезал на неделю-две, возвращался понурым и потрепанным, без гроша в кармане, отоспавшись, опять оживал, веселел, и с той же неукротимой глупостью бросался в погоню за ускользающими от него рублями и долларами.
- Твоя беда в том, что ты хочешь разбогатеть в один день, - наставительно беседовал с ним поначалу Вадим Федорович. – А так не бывает. Вернее, бывает, но лишь у тех, у кого на роду написано. В нашей же семье все зарабатывали свой хлеб кровью и потом... В вашей, насколько я знаю, тоже...
- Что за мистика! - петушился зять. – На роду написано... Это кем же написано?
Вадим Федорович устало махал рукой и уходил на работу. Теперь спешить было некуда, но и воспитательные речи от него слушать уже никто не желал.
...Опытные «гонщики», заметив, как пожилой, интеллигентного вида дядька мучается на рынке в ожидании покупателя, а, увидев его, тушуется, стараясь провалиться сквозь землю, дали ему бесплатный совет: продать «десятку», а «иномарку» оставить себе. «Наш народ – патриот, он отечественные машины из принципа уважает», - хмуро делились они выстраданной мудростью. И Вадим Федорович, уже почти поддавшись уговорам, решил напоследок съездить на рынок в Новороссийск, где, как заверил его Николай Андреевич, машины хоть и дешевле, но раскупаются, как горячие пирожки...
... Это утро выдалось таким солнечным и легким, что Вадим Федорович даже потаскал гантели на балконе, а Людмила Васильевна, уставшая от его вечно плохого настроения, даже вернулась, пользуясь моментом, к старому разговору:
- Ну, так как же юбилей будем праздновать?
- А что праздновать-то? И с кем? - притворно - добродушно удивился Вадим Федорович.
- Ну... Андрей с Вероникой приедут, твои с работы прибудут...
- С какой работы? Ты что, смеешься? – взорвался он, как порох. - Они меня кругом виноватым считают! На улице встретят – на другую сторону переходят! Может, еще пригласим тех, кто мне мешок на голову надевал?
- При чем тут мешок? Давно пора все забыть и жить дальше! – ответно завелась было Людмила Васильевна, но зазвонил телефон, и она, как за спасательный круг, схватилась за трубку. «Невестка, - определил Вадим Федорович. Только с Вероникой жена выбирала такой противный умильно-дипломатический тон.
- Да, да, понимаю. Ну конечно, конечно, дела прежде всего, - почти ворковала Людмила Васильевна. - Имениннику передам извинения и поздравления. А осенью увидимся. Да, конечно, Андрею и Даньке большой привет. Да, да, все будет нормально. Ну, счастливо, пока-пока...
Она положила трубку и виновато посмотрела на мужа.
- Да я не в претензии, не бойся. У Вадима Федоровича вдруг сжалось сердце, а к глазам подступили слезы.
- Ну, ну, не расстраивайся, - кинулась утешать жена. – Не к юбилею приедут, так позже. У Андрея командировка срочная, заменить его некем, да и опасно - конкуренты не дремлют. А осенью обещали быть обязательно...
- Ну вот, я же говорил, а ты заладила, - юбилей, юбилей...- Вадим Федорович махнул рукой и отвернулся к окну.
«Нет, что-то надо с собой делать, - курил он спустя полчаса на балконе, оставшись дома в одиночестве. - Или жить дальше или...» Вадим Федорович опять примерился, перегнувшись через балкон: голова уже не кружилась. «Привыкаю, - усмехнулся он. - А машину продавать все же надо!»
С этой спасительной мыслью он собрался, завел свою злосчастную «иномарку» и тронулся в путь.
... Раскаленную трассу по Адыгее Вадим Федорович не любил – дорога гладкая, многорядная, а по бокам - ни деревца, ни кустика, только рынки с помидорами через каждый километр. Помидоров здесь уже не выращивают, - из Турции везут и по ведрам раскладывают, выдают за местные, но базары по-старинке кишат народом. Мелькнули залежи пластиковых разноцветных матрасов и россыпи ярких надувных мячей, - он только успел проводить их глазами и вспомнить, что внук всегда требовал здесь остановиться и выбирал нарукавники с микки-маусами, в которых барахтался потом в море как лягушонок...
Возле Горячего Ключа пейзаж изменился. Пошли горы, а вместе с ними размылись краски, в окно пахнуло влажной свежестью. Далеко внизу шумела холодная мелкая речка, в небе парил дельтаплан, похожий на оранжевого птеродактиля. «Сколько всего в жизни пропущено! – думал Вадим Федорович. – Сотни раз хотел возле этой речки остановится, - и проезжал мимо! Мечтал с парашютом прыгнуть, да так и не собрался».
... Начался перевал, и мотор загудел с натугой. Вадим Федорович переключил скорость, «гольфу» стало легче, и он обогнал «москвича», потом «шестерку», потом «газель»... А вот и пик перевала, где туристы фотографируются на память о Кавказе. Вон целая толпа вывалила из автобуса и устремилась к деревцу, увешенному, вылинявшими тряпочками. «Вот еще новая традиция – узелки на бедной осинке завязывать на память. Добро бы как в Китае - атласными красными ленточками: красота - глаз не оторвать! А то все по-русски, кто во что горазд… Он на секунду отвлекся от дороги, а когда вернулся, в последний момент заметил белую «тойоту», мчавшуюся прямо на него. Он даже успел разглядеть расширившиеся от ужаса глаза женщины-водителя, резко крутануть руль вправо, в сторону гор, и услышать лязг и скрежет, какой бывает, когда коса находит на камень. Дальше была тишина.
...Сколько времени он ощущал себя парящим в абсолютном, совершенном безмолвии? Чей-то взгляд, наверное, Бога, пробивался сквозь клочья молочно-белых облаков и призывал его к себе. Глаза приближались, проявлялись, голубели, и, наконец, он их увидел совсем близко от себя... Увидел и... узнал! Это глаза той самой женщины из белой «тойоты»! Теперь она не с ужасом, а с мольбой смотрела на него. Он вежливо улыбнулся в ответ. Народ, толпившийся вокруг, восхищенно загудел:
- Жив!!!
- Осторожнее, не трясите! – выделился из общего хора чей-то тоненький голосок.
- Да чего уж там, не трясите, - отозвался бас, - когда из машины вытаскивали, - потрясли так, что мало не покажется! Спасибо, без сварки обошлись!
- Нет, надо же, живой! В рубашке родился! – наклонялась над ним уже другая женщина, в смешной шляпе, похожей на колониальный шлем, с обгоревшим до красноты носом. – Машина всмятку, а он жив!
- Не только жив, но и цел! – басил над ним камазист в бейсболке. – Дайте-ка я его осторожно общупаю.
- Так, крови нет, ребра вроде целые. Но все равно лучше лежи, «скорую» дожидайся, - это он обратился уже не к толпе, а непосредственно к Вадиму Федоровичу. «Значит, я в самом деле жив? « – удивился он и попытался приподняться. Не меньше десятка рук тут же вернули его на землю, пахнувшую жарким асфальтом и знакомыми цветами. Пока Вадим Федорович вспоминал их название, с резким всхлипом затормозила «скорая», и двое санитаров, не особо церемонясь, забросили его в носилки. Включив мигалку, машина понеслась среди гор в одном ей известном направлении, а Вадим Федорович лежал и улыбался.
Впервые он чувствовал себя человеком без всяких обязательств. И у него ничего не болело. Ничегошеньки! Даже сердце, которое в последние два года поскуливало, как замерзшая собака у хозяйской двери. Вот что значит, Бог уберег! Сработала-таки подушка безопасности! А он в ней еще в Германии сомневался. Думал, чепуха, попадешь в переделку, никакой прибамбас не спасет! А в Андрюхиной «тойоте» подушка-то покруче будет! И слава Богу! И хорошо! Но как же он удивится, что отец цел и невредим! Нет, зря они его со счетов списали. Решили, что их старик не жилец. Покряхтит, побурчит, нервы всем помотает, да и помрет тихонечко. А он... Нет, теперь уж полет гривастого отменяется! Он еще что-нибудь придумает, еще покарабкается, еще попробует... Ведь зачем-то его сегодня оставили в живых? Значит, так надо, значит, на что-то он еще годится...
Эти и подобные глупые мысли лезли ему в голову, пока «скорая» летела по горной дороге, а врач по рации настойчиво требовал, чтобы готовили реанимацию, потому что положение очень серьезное. И в тот момент ему казалось, он понял главное: если жизнь, пусть бессмысленная и пустая, один раз данная ему жизнь продолжается, значит, он должен смаковать каждую ее минуту, каждое мгновение, каждый вздох...
- Заведу, пожалуй, голубей ... на даче... – окончательно решил Вадим Федорович и уснул, сморенный обезболивающими уколами и недостижимыми мечтами.