Посвящается Ю.М.
Да-да, самый настоящий! Напечатанный в отдельных книгах, публикующийся в толстых журналах, однажды получивший премию Букера и живущий теперь за границей…Как он попал ко мне в гости? Да просто позвонил и спросил:
- Ты всё еще пишешь?
- Ага.
- А ты не можешь мне показать, что написала. Мы тут ищем новых авторов для публикации в нашем журнале…
Я замерла. Внутри что-то дрогнуло.
- Могу.
- Так я зайду к тебе?
- Заходи!
- Расскажи, как добраться.
Откуда мы с ним знакомы? - Да в молодости с кем только не бываешь знаком! Даже с будущими писателями. Он был родом из нашего города, у него здесь жила мать, и он изредка приезжал сюда. Тогда в его честь собиралась старая компания, тогда-то я и проболталась, что тоже пишу. Тогда он, правда, не обратил на это внимание, зато пытался ухаживать за мной, говоря мне замысловатые комплименты. Он был писатель глубокий, многословный. Его даже сравнивали с Марселем Прустом.
Я лихорадочно стала искать свои распечатанные тексты. Оказалось, что я их все раздала почитать своим друзьям. Оставались только электронные версии. Села за компьютер распечатывать их. До прихода писателя оставалось полчаса. Пока распечатывала, вспомнила, что гостя еще надо и угостить. Побежала к холодильнику – кусок колбасы, остатки гречневой каши, консервы, варенье и лимон. Пока принтер печатал, а я нарезала колбасу, в дверь позвонили.
На пороге стоял живой писатель, почти классик! Мы обменялись приветствиями и оценивающими взглядами. Он постарел, потолстел и обрюзг. Я, наверное, тоже не похорошела, да и накраситься не успела. Писатель разделся, и я по нашей старой советской привычке пригласила его на кухню. Он поставил на стол бутылку водки и положил коробку конфет. Вообще-то мне пить нельзя, а судя по его виду, ему тоже. Но по давней русской традиции – всё должно начинаться с бутылки. Я дорезала колбасу, открыла банку консервов, порезала лимон. Он открыл бутылку и коробку конфет. Мы выпили по рюмке и приступили к беседе.
Выяснилось, что он развелся с женой, мать больна, и он уже месяц живёт в России, скитается по старым друзьям. Потом мы поговорили об общих знакомых, я рассказала ему свои новости, и мне всё не терпелось приступить к главному – моему творчеству. Но он плавно перешел на своё творчество, и стал мне рассказывать, что уже напечатал, что собирается печатать, называл кучу всем известных, но незнакомых мне фамилий. И, наконец, после третьей рюмки попросил дать ему что-нибудь почитать. Я сбегала в соседнюю комнату, где валялись распечатанные листы, кое-как собрала их и положила перед писателем. Он водрузил на красный нос толстые очки, быстро пробежал глазами один рассказ, похвалил, сделал несколько тонких замечаний, и мы продолжили пить водку.
Беседа наша имела интересный, но несколько эклектический характер. В основном говорил он. А ему было, что рассказать! Он много лет прожил в Европе, побывал во всех столицах, попробовал всякие вина и блюда и со вкусом обо всём этом рассказывал. А я с тревогой поглядывала на пустеющую бутылку и остатки колбасы. По моим расчетам колбасы должно было не хватить. Потом, он вспомнил о моем рассказе. Я сказала, что у меня есть и другие, но они на компьютере. Он попросил показать. Мы с ним сели рядом за компьютер. Я загрузила свои тексты, он стал читать, жалуясь на плохое зрение, изредка поглядывая на меня и говоря комплименты далеко не писательского характера. Потом, не дочитав, он встал и сказал, что лучше дочитает потом, и мы опять ушли на кухню.
Странное дело, водку мы допили, а колбаса осталась… Писатель предложил сходить еще в магазин. Я отказалась и достала остатки лечебного бальзама. Мы их выпили и перешли в мою гостиную. Сели на диван и включили телевизор. Писатель обнял меня и самым наглым способом стал приставать, одновременно рассказывая о своих писательских успехах и человеческом одиночестве, о желании "уткнуться в женскую подмышку". Я хотя была и пьяная, но мысль о моём возможном писательском триумфе не давала мне скатиться в заурядный секс. Да и вообще, если честно, мне он совсем не нравился как мужчина. Да похоже, и я ему не нравилась как писатель. Ситуация была безнадежная. Было поздно. Мне захотелось спать. Писатель был тоже пьяный и я предложила ему остаться и переночевать в комнате сына. Он согласился. Я ему постелила. Ушла в свою комнату и закрылась на ключ.
Через пятнадцать минут, за дверью появился писатель, подёргал ручку и сказал, что дочитал на компьютере рассказ и хотел бы его обсудить. Я ответила, что завтра… Он настаивал, что сегодня. Я не выдержала и открыла дверь. Он великодушно попросил меня не вставать, сел рядом на постель, стал что-то говорить про мой рассказ и одновременно гладить мою грудь. Я перестала слушать критику, возмутилась и попросила его выйти. Он грустно вздохнул, пожелал спокойной ночи и ушёл спать.
Утром я встала, убрала посуду и остатки нашего жалкого пиршества… В соседней комнате громко храпел писатель. Потом он встал, умылся, почистил зубы, предусмотрительно захваченной с собой, зубной щеткой. Мы с ним сели пить чай… Он выглядел красным и больным. Я, в отличие от него, была бледная, но тоже нездоровая. Порывшись в кармане куртки, он достал и выпил кучу своих таблеток. Я выпила свои. О творчестве мы не говорили. Молча попили чаю с конфетами, изредка поглядывая за окно. Там выпал первый снег. Было тихо и чисто.
Потом, кряхтя, он засобирался домой. Уходя, окинув взглядом мою хрущевку, с завистью сказал:
- Хорошо тебе – одна живёшь!
И на прощанье, с кривой ухмылкой добавил:
- Крепкая ты баба!
И ни слова о моём писательском таланте.
Когда он ушёл, я собрала листы со своими текстами, и подумала: «всё-таки он настоящий писатель: одинокий, больной, несчастный...»