«Listen to your heart», - поют «Roxette». Навевает воспоминания. Всякие. Разные.
Часто ли я слушаю свое сердце? А вы часто прислушиваетесь к своему? Что оно говорит? О чем либо просит? Вы ему доверяете? А оно вам?
Сижу на скамейке в парке. Детском. Одна. Читаю книжку. Небо такое голубое. Воздух такой чистый. Люди – невероятно красивые, а крики детей - радостные. У меня сдавливает дыхание от восхитительности происходящего. Я впервые в жизни ощущаю приступ счастья – такого вот эгоистичного, ни с кем не связанного. Это счастье – только мое, и виновна в нем только я. Да небо.
Той весной, как и этой, я слушала Roxette. И ветер врывался в открытое окно. Было первое апреля. И мне не было смешно. Он – блондин, с бесцветными глазами, при ближайшем рассмотрении оказавшимися голубыми. Как вода – когда течет из крана – прозрачная, а наберешь в ладошки – голубая. Я собирала его не только в ладошки. Я впитывала его всем телом. Всеми чувствами, какие у меня были. Каждый человек – созвучие цвета. Иногда оно, конечно, нарушается, тогда возникает дисгармония. А человек должен быть гармоничным. В единой цветовой гамме, так сказать. Таким он и был. Учил меня, юную, проверять макароны на готовность: «надкуси – ка! Смотри, в центре должно быть тесто. Есть? Все, снимай с огня»; правильно подбирать нижнее белье: «если тебе самой не нравится – то никому не понравится»; общаться с мужчинами: «никогда не говори с одним парнем о другом – верный способ завести себе сразу двух врагов». С ним вообще было легко. Мы прекрасно понимали друг друга. И все. Больше ничего не было. Он уехал. А я слушала свое сердце: оно болело.
Предчувствие праздника витало в воздухе нашей семьи. Восьмое марта неуклонно приближалось. Значит, будут мимозы, я возненавидела их несколько позднее, конфеты, и, наверное, торт. Но взрослые как-то странно себя вели. Я давно подметила - ничего хорошего это обычно не означает. Смех, сменявшийся слезами, а потом обратно, и так до бесконечности. И растерянность, охватившая детское сознание, не знала выхода, потому что взрослые никогда и ничего детям не рассказывают. Но потом все-таки выяснилось – у меня, оказывается, родился племянник – маленький орущий комочек. И я впервые в жизни преклонила колени перед иконой. Не знаю, о чем просило Бога мое детское сознание, видно, здоровья этому ребенку. Только об этом могло говорить мое сердце.
И еще один мужчина. Он был старше меня, с ума сойти, на 11 лет. Красивый, безмерно обаятельный. Мурлыкая, не выговаривал букву «Ы», и это делало его еще прекраснее. Он требовал, чтобы я носила шпильки, и обводила глаза черным. Ходила прямо–прямо, и читала Карамзина. Мне не хотелось Карамзина, мне хотелось Бредбери. Мягкая настойчивость и заигранная до заикания пластинка «Эх, дороги, пыль да туман». Он наигрывал ее то на баяне, то на пианино, в рамках школьной программы, которая ставила своей целью пробудить в детях любовь к музыке. Девочки, все как одна, тоже оценили его шарм, а с мальчиками он курил во дворе школы, так что любовь все-таки возникла. Потом его выгнали. А я так и не призналась, что терпеть не могла черные карандаши для глаз. Зато теперь способна устоять на каблуках любой высоты. Рядом с ним оказывалось очень много тех, кто не устоял… перед его настойчивостью. Мне теперь кажется, что просто не было тех, кто устоял. Но мое сердце ничего не говорило. Как я не прислушивалась.
Однажды я поняла, что не могу дышать, и что расхожее выражение «здоровье – это как счастье, когда есть, его не замечаешь» - правда. Вбирая воздух ртом, лихорадочно соображала – что же со мной такое. Ответа не нашла, только билась в безудержной панике, усугублявшей и без того не простую ситуацию. Я прислушалась к своему сердцу, оно билось часто-часто, и вселяло уверенность, что все будет хорошо. Я ему поверила. А как не верить собственному сердцу?
«Listen to your heart» услышала я протяжное завывание, проходя поздно вечером мимо ничем не примечательного кафе. Напряженный рабочий день без труда превратил меня в мегеру, беснующуюся на осколках собственного самолюбия. Я хотела рвать и метать, но могла только жалобно поскуливать, и бросать разъяренные взгляды в толпу. Зайдя в темное помещение, проклинала себя за подверженность эмоциям, но все же заказала овощной салат. Ненавижу караоке. А голос продолжал измываться над хорошей песней. Я сидела совсем одна в глубине зала, смотрела прямо перед собой и больше всего на свете хотела, чтобы этот человек замолчал. И никогда больше не повторял фразы, которую не чувствовал. Ну разве можно петь и не чувствовать? Под утрированные крики бесчувственного певца, я осознала, что работа – не главное, главное - получать от нее удовольствие. И уволилась. И никогда больше об этом не жалела. Потому что так велело мое сердце.
Я приехала в чужой город. Бродила по городу, изо всех сил стараясь осознать, что же меня сюда привело. Вокруг – непролазные лужи, и ощущение чего-то безвозвратно потерянного. Пришлось признаться себе – я искала. Много лет назад, так же шатаясь по улицам, я набрела на Него. Мы так давно знакомы! Надолго ты здесь? Выпьем чая? С удовольствием! Заходи! Ты все тут же обитаешь? Зеленый? Спасибо. А потом один за другим, едва опережая срываемую им с меня одежду, разбивались мои принципы: полюбить, прежде чем заняться сексом, никогда не изменять тому, кого уже полюбила, и не спать с чужими мужьями. Свернувшись калачиком, я уткнулась носом в незнакомое тело, оно нежно отзывалась на мою ласку. Я чувствовала себя очень уютно, я точно знала, что приду сюда еще много-много раз, и он снова будет гладить меня по голове. Из всех, кто мне дорог в тот день я не изменила только себе. Мое сердце меня простило.
Царило лето. От жары город устал, оживляясь только к вечеру. Я шла на свидание. И на моих глазах машина сбила собаку. Сама себя не помня, ринулась на проезжую часть: сигналы взбешенных водителей, ненормативная лексика, но пес был жив. Ему перебило лапу. Я оттащила собаку на зеленую полосу. Какая-то машина остановилась, и пассажиры предложили мне помощь. Мы перевязали ему лапу, обмазали зеленкой, дали таблетку из аптечки, и кто-то даже сделал укол. Собака смотрела на меня беспомощными глазами, а я беззвучно рыдала – от жалости, от собственной беспомощности, от сознания того, что есть вещи, которые людям не подвластны. Сердце разрывалось.
Глубокая, невыносимо синяя, темная была ночь. Звезды заменяли яркие до рези в глазах прожекторы. Я выбралась из вагона на стоянке поезда. Привокзальная площадь, полупустая и таинственная, казалась чем-то нереальным. Людей вокруг было мало-мало, и тишину нарушали только переговаривающиеся громкоговорители, не нарушая моего чувства идиллии. Кажется, так хорошо мне не было никогда. Гудки поездов, запах шпал, и не с чем не сравнимое ощущение дороги – никогда мне не разлюбить вокзалы! Ибо они отзываются в моем сердце эйфорией, радостным предвкушением чудес, в которые я все еще верю.
Я не знаю своего будущего, а прошлое – вряд ли смогу отделить фантазии от воспоминаний, остается настоящее, и чтобы не терять в нем ощущения жизни, я слушаю свое сердце или слушаю «Roxette».