Арнольд Иванович жил один, и одиночество нисколько его не тяготило. Он высоко ценил преимущества, которых лишены женатые мужчины. Можно, к примеру, поутру долго сидеть на кухне в одних трусах, громко чавкая бутербродом, обильно посыпая крошками читаемую газету и одновременно почёсывая левую щиколотку. Или можно, вернувшись вечером с работы, включить телевизор и лечь прямо на пол, и долго разглядывать потолок, размышляя о возможных способах благоустройства балкона. А если забыл купить сахару или, скажем, сливочного масла, то никто не посмотрит на тебя с укоризной, кроме разве что собственного отражения в зеркале.
Однако одиночество Арнольда Ивановича безмерно тяготило его сослуживицу Инну Георгиевну. Инна Георгиевна была женщиной разведённой, и на неженатых мужчин реагировала так же, как сотрудник МЧС – на сигнал о смертоносном стихийном бедствии. Она преследовала Арнольда Ивановича на их общем рабочем месте, и он тихо страдал от этого, но изменить ничего не мог.
Прежде всего, Инна Георгиевна стремилась придать всякому деловому контакту привкус интимности. Например, подавая Арнольду Ивановичу документы на проверку, она непременно прижималась своим выдающимся бюстом к рукаву его пиджака, отчего Арнольд Иванович всякий раз как бы уменьшался в размерах и потел.
Во время обеденного перерыва Инна Георгиевна неизменно сопровождала Арнольда Ивановича в столовую. Он делал вялые попытки избежать этой участи, стараясь уходить на обед либо раньше положенного времени, либо позже. Однако первое было чревато конфликтом с начальством, а второе – сопряжено с трудностями иного рода. Эффективно укрыться от глаз Инны Геогиевны можно было лишь в туалете, но когда некурящий Арнольд Иванович долго стоял там, прислонившись к кафельной стене, то неизменно ловил на себе недоуменные взгляды коллег, а сидеть полчаса в кабинке было неприятно. Одним словом, скорее царю Эдипу удалось бы посмеяться над судьбой, нежели Арнольду Ивановичу – избавиться от покровительства Инны Геогриевны.
Если он приходил в столовую раньше положенного, то вскоре появлялась Инна Георгиевна и радостно пристраивалась в очереди рядом с ним, горячо благодаря за то, что он занял местечко и для нее, хотя ни о чём подобном он и не думал. Если же Арнольд Иванович являлся позже, то из середины людской вереницы ему уже подавала сигналы Инна Георгиевна, размахивая подносом, словно знаменем на первомайской демонстрации. Она пристально следила за его рационом, настаивая на двойной порции овощного салата и стакане ненавистной Арнольду Ивановичу сметаны.
Кроме того, Инна Георгиевна была пламенной энтузиасткой домашнего консервирования, и нередко Арнольду Ивановичу доводилось возвращаться домой обременённым банкой сливового компота либо солёных огурцов. Сослуживцы, со стороны наблюдая манёвры Инны Георгиевны, тихо сочувствовали Арнольду Ивановичу, но помочь ничем не могли.
Приближался Новый год. Двадцать девятого декабря готовились отметить его на работе, всем отделом. Арнольд Иванович не любил отмечать праздники в кругу коллег, однако исправно посещал, дабы не казаться заносчивым или, наоборот, замкнутым. Инна же Георгиевна возлагала на предновогоднее собрание особые надежды. У нее был план: любым способом оказаться за праздничным столом рядом с Арнольдом Ивановичем, сделать так, чтобы он непременно отведал ее великолепного салата из печени с грибами, а также фаршированной курицы, проследить, чтобы он выпил побольше водки, затем как бы невзначай заставить его проводить её домой, ну а остальное – дело техники.
И вот настало двадцать девятое декабря. Первую часть плана Инна Георгиевна осуществила без особых усилий. Сесть рядом с Арнольдом Ивановичем не составило особого труда, ибо он не был тем человеком, за право сидеть с которым разворачивались битвы. Далее, не владеющий техникой твёрдого отказа, Арнольд Иванович съел четыре порции печёночного салата и половину фаршированной курицы, ну а водку он любил и без участия Инны Георгиевны. Однако сколько бы ни выпил и ни съел Арнольд Иванович, глаз его не начинал масляно блестеть, он по-прежнему тихо и вежливо смеялся чужим шуткам и, что было самым обидным, не останавливал свой заинтересованный взгляд на Инне Георгиевне, как ей о том мечталось.
А потом случилась катастрофа. Когда пришло время расходиться по домам, и разрумянившиеся сотрудники потянулись к вешалке одеваться, Инна Георгиевна как раз собирала в баночку остатки салата и заворачивала несъеденные части курицы, дабы одарить этим Арнольда Ивановича. А он тем временем надел пальто, и шарф, и шапку, и даже перчатки, и стало ясно, что вот он сейчас уйдёт вместе с другими сослуживцами, и никакого провожания домой не будет. Зажав в одной руке банку с салатом, а в другой – завёрнутую в салфетку фаршированную ногу, Инна Георгиевна заметалась между праздничным столом и вешалкой, не в силах принять финальное решение. А объект её страсти тем временем растворился в дверном проёме. Это конец, подумала Инна Георгиевна, бережно складывая в свою сумку остатки пищи, словно доргие сердцу сувениры.
Арнольд Иванович ехал домой. В метро пахло ёлкой и мандаринами, а также перегаром, ибо Арнольд Иванович был, конечно, не единственным заранее отметившим Новый год на рабочем месте. Он ехал, погрузившись в сладкую полудрёму, и, словно лёгкое пощипывание в носу при простуде, неожиданно посетило его чувство абсолютной свободы.