Праведник

– Батюшка, мне надо...
– Какой, к чертям собачьим, «батюшка»? Батюшка в православной церкви остался, а здесь – падре. Понял, дурень, падре!.. Хотя, ты это слово вряд ли запомнишь. Говори уж – святой отец. У них так тоже можно... Ну, давай всё сначала.
Витек виновато склонил голову и пару раз вздохнув, забубнил:
– Святой Отец, мне надо исповедаться и... – старательно проглотив вертящееся у него на языке слово «похмелиться», Витек выдал, – ... и причаститься.
– Во! – Сашка довольно улыбнулся. – Ну, наконец-то запомнил. Молодец! Значит, заходишь туда, и сразу это говоришь. Сразу говоришь, ты понял, Витёк? Сразу! А то ведь выгонят.
На скамейке, которая стояла под пластиковой крышей троллейбусной остановки, сидели два человека. Витек и Сашка. Им обоим было под пятьдесят лет, но они не доросли до того чтобы их называли по-отчеству. И никогда уже не дорастут, если, конечно, в их жизни что-то кардинально не изменится. Куртки и штаны, которые видели утюг лет десять назад, ботинки, которые давно уже были радикально неопределённого цвета, не оставляли ни малейшего сомнения в социальном статусе их обладателей. Витек и Сашка были бомжами.
– И что? – недоверчиво спросил Витек, когда понял, что наконец-то справился с трудной фразой. – Сразу нальют?
– Да не сразу, – уверенно ответил Сашка. – И, кстати, не нальют, а только ложку красного в рот сунут. Так что, ты особо-то не надейся.
– Ложку... – разочарованно протянул Витек. – Делов-то... Это ж на язык только...
– А чего ты хотел? Поллитру за раскаяние?
Если заглянуть за их спины, то сквозь решётку из красиво изогнутых стальных прутьев можно было увидеть здание с большим каменным крестом на белой стене. Желтые листья тополя падали на ещё неубранные кучи строительного мусора, лежащего по обе стороны от дорожки из длинных тонких досок.
– Да хотя б сто грамм... – с надеждой проговорил Витек, равнодушно рассматривая пассажиров выскочивших из остановившегося троллейбуса. – А то ведь, когда я ещё бутылок-то насобираю... на чекушку.
– Насобираешь, – уверенно произнёс Сашка, глядя как трясутся ладони Витька. – Вот кагором там поправишься и насобираешь... Ну, повтори ещё раз.
– Святой Отец, мне надо исповедаться и причаститься.
– Молодец. Слушай дальше...
Городок был небольшой, и католиков здесь было немного. Но церковь с остроконечной крышей была построена на удивление быстро. И место для неё было выбрано хорошее – вроде бы и в центре города, и всё-таки немного в стороне от шумного проспекта.
– Спросит он тогда тебя: в чём хочешь покаяться, – продолжал инструктаж Сашка, – так говори – грешен, батю... тьфу, дьявол... грешен, святой отец.
– И бесплатного кагора дадут?
– Да погоди ты с кагором. Это ж тебе не гастроном, а церковь для католиков.
– Так я ж православный. Не раскусят?
– Ой-ой-ой, православный он, – и скривив губы, Сашка закачал головою. – Ты хоть креститься-то умеешь, раб божий?
Витек сложил пальцы щепотью и быстро махнул рукою, перекрестившись слева направо.
– Ага, – мрачно усмехнулся Сашка. – Так тебе и поверили. Распальцовка-то у тебя православная, а вот крест не той стороною кладёшь. Да пойми, Витек, это же и есть главное отличие католиков от православных – католики прямою ладонью слева направо крестятся. Ну-ка, давай ещё раз. А то ведь – не поверят.
Витек перекрестился, и его рука только на полсекунды замерла в воздухе, когда он вспоминал где у него правое, а где левое плечо. Стоящая рядом со скамейкой бабушка сплюнула, зашептала что-то про близкий конец света, и отвернулась, высматривая, не появился ли из-за поворота троллейбус.
– Санек, может к батюшке пойдём, а? – с робкой надеждой зашептал Витек, разворачиваясь спиною к бабушке. – Двор подметём, мусор выкинем, он нам борща и нальёт. Насухую, правда, есть придётся, ну так ведь там без всякой исповеди.
– Не пойду, – не допускающим возражений голосом заявил Сашка. – Батюшка из тебя за эту тарелку всю душу вымотает. Еда уже и не в радость будет... И козлом нас зачем обзывать?
– Кем? – удивился Витек, вспоминая маленькую православную церковь на другом конце города и молодого батюшку с редкой рыжеватой бородкой. Не поверил Витек, что священник, у которого такая приветливая улыбка мог такое сказать.
– Мы с Колькой в прошлом месяце у него полмашины кирпича разгрузили, – взялся объяснять Сашка. – Накормил он нас тогда хорошо, врать не буду. Да всё с бабой своей шушукался. Что-то там про козлов заблудивших говорил.
– Так, это он про овец заблудших, наверное, а не про козлов, – догадался Витек. – Это же он так... по писанию.
– А мне писание по-фигу, – рассердился Сашка, – И для меня всё едино – что козёл, что овца. Поработал я у тебя, так накорми, а душу не трогай... Ну, так ты идёшь? – и Сашка кивнул головою в сторону церкви.
– Иду, – согласился Витек, представив сколько раз их выгонят из троллейбусов, пока они с Сашкой доберутся до православной церкви. – Чего там ещё надо сделать, что б кагор получить?
– Заходишь, – в очередной раз начал объяснять Сашка. – Говоришь, мол, хочу исповедаться, молитву читаешь...
– Отче наш, иже еси на небеси... – начал было Витек.
– Стой! – перебил его Сашка. – Опять из тебя православное изо всех щелей прёт. Я ж тебе объяснял, что и как читать надо... Символ Веры давай.
Витек закрыл глаза и начал медленно говорить, с трудом припоминая каждое слово:
– Верю... единому господу богу... вседержителю...
– Дурень, – вздохнул Сашка. – Да не ему верить надо, а в него веровать. Понял?.. В него, в него веровать. Чувствуешь разницу?
– Нет, – честно признался Витек.
– Ладно, – махнул рукою Сашка. – Читай «Отче наш». Может и прокатит.
– И нальют?
– Нальют. Покаешься – получишь кагор.
– А там за грехи только вином платят? Мне б ещё пожрать чего...
Сашка вздохнул. Эта теологическая дискуссия начинала ему надоедать. Сам-то он уже сбегал к падре, признался в «греховных помыслах», пробубнил слова молитвы и получил вожделённую ложку кагора.
– А ты, Витёк, предложи им прейскурант на воротах повесить. Как меню в барах. За мелкие грехи – кагором, за большие – водкой, а за самые крупные – чистым. У них же причастие – всего лишь символ, что ты покаялся.
– А тогда какой смысл в чём-то признаваться? Ты у них на одном грехе расколешься, так на тебя тут же всех собак и повесят.
– Ты, блин, господа-то с прокурором не путай.
– Ладно, давай говори в чём каяться, – решился наконец Витек. – Да пойду. Пока мы тут с тобой сидим, все бутылки соберут.
– Сам придумай! – рассердился Сашка. – И так я тебе всё разжевал. Иди! – махнул он рукою в сторону церкви.
– Так чего говорить-то?
Сашка поднялся со скамейки и посмотрел на Витька сверху вниз.
– Да иди ты к чёрту, Витек. Битый час тут с тобой мучаюсь, всё никак запомнить не можешь... В чём грешен – про то и говори.
– А если не про чего...
Сашка выматерился и достал из кармана окурок.
– Ну и помирай тогда без кагора... Нашёлся... праведник, – прикурив от спички, Сашка развернулся и пошел вдоль невысокого церковного забора.
«Кайся, кайся...» – думал Витёк, глядя на удаляющуюся от остановки фигуру. – «А в чём?.. Не насиловал, не убивал... Воровать – воровал, так я за то уже давным-давно отсидел по полной. Ещё при старом режиме. Не всю же жизнь за тот пакет с гайками каяться... Врагам прощать?.. Так не нажил врагов-то. Разве что тот прораб. Так он же потом со мною на одних нарах сидел. Я то с завода пакетами выносил, а он – машинами... Детей своих простить? За то, что квартиру мою приватизировали и продали, пока я на зоне был?.. Так это ж дети, не враги. Прощать-то врагов надо... Ближних любить. Разве что в этом покаяться?.. А кто у меня ближний? Вот ведь, блин, жизнь, а? Ни врагов, ни друзей. Ни простить, ни полюбить... Водку пью? Так ночи же уже холодные. По мне – так лучше тёплым грешником, чем окоченевшим праведником... Неее, не дадут мне там красненького. Не заслужил».
На скамейке перед церковью сидел человек и размышлял, оценивая поступки своей, почти прошедшей, жизни. Как он ни старался, он не мог отыскать в ней ничего такого, в чём можно было бы покаяться и получить прощение. И ложку кагора.
– Санек! Подожди... Ну его, к дьяволу, это прощение... Пошли бутылки собирать.