«Кровь с молоком»
Молодой человек лет 25 от роду среднего роста и такого же веса неспешно подошел к холодильнику. Он открыл железную дверцу, достал кружку свежего молока, отпил ровно половину. Захлопнув калитку ржавого «ЗИЛа», улегся спать на диван…
Глава 1
Если вы думаете что молоко это всего лишь белая жидкость со сливочным вкусом, приятным запахом и жирностью 3,2%, то ошибаетесь. Молоко – это скромная обитель микроорганизмов, каждый из которых имеет право на жизнь как человек и все живое на земле.
Быстро проскочив ротовую полость, млечные потоки устремились в пищевод. Миллионы белков, жиров, углеводов и витаминов единым фронтом спускались по отвесной трубке. Все классы и сословия молочного общества были едины как никогда. Миновав и извилистый желоб, сливки молочного общества оказались в желудке.
Белок по имени Робби несколько раз сделал сальто в воздухе и неуклюже приземлился на одну из ворсинок, окутанную плотной сетью капилляров. На ней сидел, свесив ноги вниз, изрядно похудевший эритроцит и нервно курил. Подняв глаза, он брезгливо посмотрел на новую партию чужаков, залившую липким потоком всех местных жителей, и, махнув на все рукой, спокойно произнес: «Я всегда говорил, что революция сверху – это утопия».
- Но революция снизу - это же хаос.
- В этом и заключается главный парадокс: как выбрать среднее арифметическое. – Простите, с кем имею честь?; - тем же тоном спросил эритроцит.
- Меня зовут Робби. Я молочный белок.
- Очень приятно. А я Сэр – красное кровяное тельце. Сэр означает сумасшедший эритроцит, так меня прозвали местные. Но ты не обращай внимания, это все недоброжелатели и враги, которые гроша ломанного не стоят. У них и души-то нет, один сплошной гемоглобин. Так что перед тобой не какой-то умалишенный. Я одинокий философ, обиженный на судьбу и летописец истории микромира в одном лице.
Посмотри на эти капилляры, Робби! Ты видишь… Какая суетливость, какая спешка, словно в метро в час пик. Здесь и белые, и красные, и тромбоциты, да еще и лимфа неподалеку, будь она неладна. Мне тоже приходиться быть частью этого никчемного мира, где даже поговорить не с кем. У всех на уме работа, работа, работа: артерии, вены, сердце. А жить спрашивается когда?!
- Но вы же бессмертны. Ведь вместо старения и смерти вас ожидает только периодическое перерождение в печени и селезенке, пока не остановиться сердце. Неужели этого мало. Грех жаловаться на такую судьбу.
- Мой юный млечный друг… Бессмертие – это лишь глупая иллюзия счастья. Это тюрьма, из которой не убежишь. Это диагноз, это вердикт… Называй как хочешь, но не ищи в этом самоцели. Есть вещи, доступные только смертным: любовь, страх, боль… Их нельзя ощутить, но можно почувствовать. Без этого твоя жизнь превращается в дешевую подделку и, чем становишься умнее с годами, тем больше желаешь себе смерти.
А что касается печени и прочих исправительных учреждений, то я там бывал неоднократно. И поверь любезнейший это не санаторий. Сколько раз мне пытались там вправить мозги, заставляли отречься от своих взглядов, перейти на безликое мышление податливых масс. Но я не стал тем гнусным пластилином, из которого можно лепить все что вздумается. Я оказался единственным алмазом, блестящим на грудах серого шлака. Не надо плясать под дудку большинства, иначе умрешь как личность, а это страшнее всего.
Ты мне начинаешь нравиться, Робби. Откуда ты такой взялся, разбирающийся в революциях и бессмертии, случайно не из столицы?
- Нет отнюдь. Я самый что ни на есть деревенский, даже не пастеризованный.
- Значит провинциал. А умен не по годам. Люблю таких.
С тобой приятно общаться Робби. Пойдем прогуляемся.
Сэр слез с липкой ворсинки, заломил руки за спину и начал нарезать круги вокруг своего собеседника. Затем ловко поймал за руку пробегавшую рядом молекулу и после потока бранных слов в ее адрес дал увесистую оплеуху.
- Это пепсины, мой друг. Они расщепляют белки, так что держись от них подальше. Этих шакалов здесь никто не любит, но без них никак не обойтись. Ферменты – это редкие сволочи, пустая порода, выходящая из шахты общества. В нашем государстве они служат рабочими и подчиняются только приказам свыше. Им чуждо все человеческое - святое и светлое. Я ничего не имею против пролетариата, но пойми меня правильно: как может философ относиться по-другому к этим животным. Я даже жалости к ним не испытываю, я их презираю.
- Сэр, ты классовый шовинист.
- Не могу не согласиться. Я не отрицаю очевидных вещей.
А ты Робби, говоришь, прямиком из деревенской коровенки? Значит, определенно из крестьянства.
- Ладно, друг, не распаляйся. Я своего происхождения не скрываю, даже горжусь, иногда. Не то, что какие–то пастеризованные крысы, теряющие свою честь и достоинство при первом же кипячении. Про сливки я уже вообще не говорю: 10% жирности, подумать только. Аристократье чертово. Ведь все беды от них, жиров. А если еще к ним и холестерин добавить – пиши пропало: напьются в усмерть и давай гулять по организму, то там бляшку оставят, то сям и вот уже инфаркт не за горами - типичные отбросы общества.
-Ты тоже Робби, как я посмотрю, не обделен сословными предрассудками, - подытожил Сэр.
- Все мы немного шовинисты, - парировал белок.
Слушай, Сэр, ты не заметил, ничего общего в наших размышлениях. Тебе не кажется, что мы схоже смотрим на мир, а реплики частенько попахивают левизной.
- Я с тобой согласен, Робби. Только левизна – это понятие относительное. Я не коммунист, не социалист, не социал-демократ – я вообще беспартийный, по сути. А наличие в моих рассуждениях элементарной логики не следует относить к проявлениям, каких – либо радикальных взглядов. Я уважаю Маркса, но не верю в коммунизм.
- Я тоже беспартийный, Сэр. А все мои политические убеждения сводятся к естественным желаниям человека: свобода и порядок.
- Эх, Робби, Робби. Ну, как же могут сочетаться свобода и порядок. Порядок – это свобода в ежовых рукавицах закона. Он 80 лет держал в своих железных руках серп и молот, пока не сбросили красное знамя. Свобода слова ограничивалась обсуждением очередного номера «Правды», за игрой в домино, свобода передвижения ограничивалась редкими турпоездками в страны соцлагеря, а свобода совести отсутствовала напрочь, по определению, как чуждая социалистическому сознанию. Свободу и порядок скрестить невозможно, они генетически несовместимы.
Теперь от порядка осталось одно название.
- Робби, ты читал Ленина?
- Разумеется.
- В одном из произведений Ильич говорит: «Коммунизм – это советская власть + электрификация всей страны». Я же думаю о власти рабочих и крестьян совсем по-другому, но ничуть не лучше чем о нынешней.
Если коммунизм был бумажным корабликом, плавающим в океане крови, то капитализм давно стал ноевыми ковчегом, сбившимся с курса и идущим туда, куда подует ветер, чаще всего с загнивающего запада.
Так что товарищ белок, будьте любезны – либо свобода либо порядок, третьего не дано.
И хватит уже о политике – это кладбище просвещенной интеллигенции.
- Ты здраво рассуждаешь Сэр. Твои мысли стройны и тверды, как македонская фаланга. Сейчас я увидел другую жизнь – короткую, но достойную. Мы стали братьями и теперь у нас есть общая цель – выбраться на волю из темных глубин общества.
- Я рад, что ты это понял, друг мой. Приступим к делу…
Робби и Сэр пожали друг другу руки и крепко обнялись, - Нас ждут великие дела. А теперь в артерию, надо спешить.
Друзья просочились сквозь тонкую стенку и влились в кровяной поток.
- Это моя работа. Добро пожаловать на галеры!
- Скажи Сэр, здесь движение левостороннее, как в Лондоне?
- Нет. Здесь броуновское движение, как на российских дорогах.
- А почему мы еле едем, и так укачивает?
- Это проселочные сосуды. Вот выйдем на кольцевую, тогда держись. У нас две кольцевые: большой и малый круги кровообращения. Большой - что-то вроде МКАДа, простирается до самых предместий в конечностях. Малый – опоясывает грудную клетку и нашу главную святыню, наш пульсирующий кремль, наше сердце. Это вместилище биологического истеблишмента.
- Сэр, а что такое биологический истеблишмент???
- Буржуи они.
Мы приближаемся к зоне газообмена. Пристегни ремни, Робби.
На остановке сосудистого маршрута было вавилонское столпотворение. Тысячи кровяных телец медленно останавливались у клеточных оболочек и начинали разгрузку кислорода. Образовалась дорожная пробка.
- Проклятые бюрократы, - злобно ворчал Сэр, сжав зубы. – Не дадут нашему брату спокойно поработать
Потоки нецензурной брани сливались в приглушенный гомон, как на базаре.
- Это эритроциты снова торгуются с органоидами. Митохондрии, лизосомы и прочая нечисть вечно так и норовят обмануть добропорядочных граждан. Купил подешевле, продал подороже. Прямо как у Маркса: Деньги – Товар – Деньги, прибавочная стоимость и прочие буржуазные аксиомы.
Дожили…, удрученно вздохнул Сэр, - капитализм пришел и в биологию. Все – таки Сталин не зря называл генетику продажной девкой империализма, как в воду глядел. Но теперь ничего не попишешь. Что сделано, то сделано. И теперь даже банальный межклеточный газообмен поставлен на хозрасчетные рельсы. Таблица Менделеева превратилась в биржевой курс, а все элементы в конвертируемые валюты.
Вот так и живем: меняем О на СО. Словно вернулись в средневековье, полностью уничтожив товарно–денежные отношения. Но и без них, к моему великому сожалению, наш некогда великий МИР сумел за столь короткое время превратился в жалкий продажный мирок, где никто никому не нужен.
А вот и итальянцы к нам пожаловали из аппарата Гольджи.
Курчавые белозубые брюнеты сферической формы едва просочились через мембрану, как тут же начали приставать к молоденьким эритроциточкам.
- Люблю Италию: красивые смуглые женщины и не менее красивый и темпераментный футбол.
…Ну ладно, черт с ней с красотой, она и без нас спасет мир. Время не терпит таких дешевых отговорок.
Робби и Сэр оказались в толпе, с трудом протискиваясь сквозь плотные ряды молекул.
- Будь осторожен, Робби: здесь много карманников.
Успешно преодолев дорожную пробку, друзья попали в поток, уже венозной, крови и с крейсерской скоростью направились к сердцу.
- Как здесь красиво, Сэр, - восхищенно воскликнул Робби. Словно идешь в сиянии неоновых ламп.
- Наслаждайся, друг. Биологическая эстетика – это симфония, под музыку которой планеты вращаются вокруг солнца, а звезды, сверкавшие на небе миллиарды лет, бесславно гаснут в далеких галактиках, навсегда уходя в небытие.
Чем ближе они приближались к сердцу, тем сильнее чувствовалась его мощь. Верхние и нижние полые вены, впадавшие в правое предсердие, работали в унисон, как мартеновские печи в цеху металлургического комбината, только вместо горячего чугуна рекою лилась алая кровь.
Могучий голос сердечного пульса сначала оглушал, затем убаюкивал своей монотонностью. Казалось, где-то рядом стоит Гефест в своей кузнице, раздувает огонь в топке тяжко дышащими мехами и укрощает на огромной наковальне раскаленный, неподатливый металл.
- Добро пожаловать в нашу главную достопримечательность, - с гордостью воскликнул Сэр. - Здесь все внутри как во дворце. Это и есть дворец, вроде Дома советов или Капитолия. У него множество функций и полномочий, прав и обязанностей. Например, мозг фиксирует все жизненные явления только лишь визуально и рецепторно - сердце же является ее физическим отражением, оставляя на толстых стенках миокарда кардиологическую летопись, больше похожую на наскальную живопись.
Сердце – мавзолей человеческих чувств.
Когда человек любит, оно светится от счастья, словно лампочка, горящая в одном из плафонов на улице красных фонарей Праги или Амстердама.
Даже самые горькие мысли, со временем исчезающие из памяти могут еще много лет терзать безмолвной болью под левой лопаткой…
- Я узнаю этот ритм, Сэр. Это же ария Кармен из моей любимой оперы. Фантастика…
- Пульс, словно черный квадрат Малевича: в нем каждый слышит то, что хочет услышать. Так что ничему не удивляйся, Робби. Иди за мной через правый желудочек. Наш путь теперь лежит прямиком в легкие – я там живу. Шагай следом в легочный ствол и не оглядывайся. Будет немного укачивать, но это нормально. Сам посуди, 150 мм рт. ст. – это тебе не шутки. Ничего, потерпим, здесь недалеко…
Потоки венозной крови вишневого цвета устремились в сосудистый трубопровод.
Своей геометрией легкие походили на Тауэрский мост, хотя в архитектурном плане значительно ему уступали. Две завоздушенные полости цвета пережаренного бифштекса периодически сокращались, поглощая своей пористой поверхностью все новые порции кислорода.
- Дышится как в соляной пещере, - смакуя каждый вдох, восхищался Робби.
- В здоровом организме это лучшее место для жизни. Если человек не курит, то тебе обеспечен альпийский воздух, от которого пьянеешь как от вина.
Минуя эпителиальные переулки герои очутились в густом лесу. Растительностью тут даже и не пахло, зато ветвящиеся бронхи своими мохнатыми корнями пронизывали все вокруг.
От запаха сырости, гробовой тишины и сумрака, колющего глаза, становилось не по себе.
- Успокойся, друг. У нас нет ни оборотней, ни ведьм, ни троллей. Ни гоблинов. Даже «Halloween» уже никто не празднует, он морально устарел.
- Жаль. Я всегда мечтал побывать на шабаше ведьм.
- Какие ведьмы, Робби!? Будь материалистом и думай о насущных проблемах, акцентировал Сэр на повышенных тонах.
- Каждый должен во что-то верить, иначе скучно жить. Я верю в потусторонний мир и своего мнения никому не навязываю. Прагматика везде и во всем часто доводит до паранойи, имей это в виду, Сэр. Логике можно подчинить мысли, но никак не душу.
- Душа – это всего лишь катализатор, беспомощный придаток мозга без которого и так пойдет химическая реакция. Без души невозможно прожить, я согласен. Чувства – очень важная вещь, но ставить их выше разума недопустимо! «Владей страстями, иначе страсти овладеют тобой», - вслушайся в эти слова Эпикрита.
- Хм…, - грустно вздохнул Робби. - Конечно, я беззащитен перед твоим красноречием, но пойми же, наконец: не всякая истина должна быть материальной. По этой аксиоме живет множество конфессий, тысячи лет подчиняясь главному религиозному закону: сначала дух, а потом все остальное.
- За эти самые тысячи лет, как ты говоришь, истина давно уже утонула в вине – у нее слишком большая плотность. Уходя на дно, согласно закону Архимеда, она вытолкнула на поверхность все людские пороки, в которых мы барахтаемся до сих пор. Религия – это лабиринт, кишащий минотаврами, и чем скорее ты это поймешь, тем больше шансов выбраться из зыбучих песков Священного Писания. Когда человек оказывается на развилке перед цветочной лужайкой (жизнью) и лесной чащей (верой) и выбор, казалось бы, очевиден, теология действует по принципу сломанного компаса. И если злополучная стрелка укажет на лес, то человек покорно подчинится – это естественная реакция ЦНС, условный рефлекс, если угодно, доказанный в свое время еще И.П. Павловым. Оказавшись в условиях веры, человек начинает «жить», как кусочек натрия, брошенный в воду, бегая от различных запретов и ограничений. А священный храм – становится лишь фаллическим символом, видоизмененным манежем, на котором идет бессмертный аттракцион с «дрессированными людьми».
- Послушав тебя, Сэр, я будто кинжал проглотил. Мне больно и грустно от твоих реплик. Ты говоришь, словно стегаешь крапивой.
- «Словом можно убить…», Робби, всегда помни об этом… Хочешь ты этого или нет, но люди живут по законам Дарвина. Я не говорю, хорошо это или плохо. Я просто констатирую факт. Даже соблюдая все заповеди, еще не известно, пройдешь ли ты испытание естественным отбором. Ведь решающее слово за ним, как ни крути.
Показался жилой массив – микрорайон «Альвеолярий». Издалека он был похож на обширные россыпи жемчуга, вблизи, на гигантский инкубатор. Сотни миллионов капсул неправильной яйцевидной формы свисали со всех сторон.
Напротив одной альвеолы собралась очередь. Рабочий люд выстроился в длинную S – образную шеренгу, которая при малейшем продвижении извивалась, как гремучая змея.
- Что это, Сэр?!
- Не обращай внимания, Робби. Это не кадры советской кинохроники времен 1950-х годов. Это всего лишь пункт приема углекислого газа. В последнее время они множатся как грибы. Я всегда сторонюсь этих мест. Здесь вечно проворачиваются темные делишки. Провода сюда пока еще не сдают, но все равно без курьезов не обходится: один раз, я слышал, наши мужики-эритроциты нашли в желудке маковое зернышко, отбили его, как, водится у пепсинов и, дружно скооперировавшись, потащили находку в приемник. Вещица оказалась увесистой, но к вечеру ее все-таки донесли до места назначения. Зашли в обменник, рассказали все, как было. Но как только тельца стали кантовать зернышко к кассе, честной народ узрел в них злополучных нарушителей и сразу доложил в соответствующие органы. Не успела беснующаяся толпа излить весь свой гнев на прохвостов, как тут же примчались два огромных широкоплечих эритроцита в штатском. При виде макового зернышка предприимчивых дельцов обвинили в распространении наркотиков и под ликующие возгласы масс куда-то увезли. С тех пор мужичков никто не видел. Но я-то точно тебе скажу, Робби: в печени они отбывают свой срок, в п-е-ч-е-н-и! А злополучное зернышко до сих пор курсирует где-то на черном рынке.
- Грустная история, - вздохнул Робби. - А о каком рынке ты говоришь?
- Не будь наивным, дружище. Здесь давно уже отлажен свой наркотрафик – торговля гормонами, секретами и легкими наркотиками.
- Куда катится мир, Сэр?..
- Туда же, Робби…
Миновав последний поворот, друзья добрались, наконец, до жилища Сэра.
- Вот мы и пришли. Здесь моя скромная келья.
Сэр достал ключ из-под половицы и открыл входную дверь.
Прошу Робби, - с довольной улыбкой на устах произнес радушный хозяин и вслед за гостем зашел в дом.
Интерьер, представший перед глазами Робби, произвел на него сильное впечатление. Просторная и уютная «келья» была отнюдь не скромной, а убранство далеко не монашеское. Роскошная обстановка в гостиной, выполненная в new-викторианском стиле, завораживала…
На стенах цвета песочного печенья меж блестящих серебряных канделябров красовались портреты Галилея, Ньютона и Дарвина. Чуть ниже биохимического триумвирата примостилась политическая карта мира, окаймленная с двух сторон высокими мраморными колоннами. Соседнюю стену украшала богатая коллекция дамасских клинков, нависшая мерцающей полуаркой над французским гобеленом с абстрактной композицией ala – Малевич. Центральное место в экспозиции занимал могучий средневековый камин времен Столетней войны. Ровная, почти совершенная кладка из цельных груботесанных камней буквально пахла историей. Прямо на камине возлежали два бронзовых льва, ревностно охранявших таблицу Д.И.Менделеева от всяческих посягательств. Правее очага располагался продолговатый дубовый стол, плотно уставленный пробирками колбами и ретортами. Рядом находился письменный стол, заваленный черканными рукописями, поверх которых лежал маленький томик Шекспира, открытый на монологе о бедном Йорике. В дальнем углу комнаты скучала аристократичная арфа в компании незадачливых рыцарских доспехов эпохи Генриха IV. А архаичная модель динамо-машины, закрепленная на специальном штативе разделяла своим массивным корпусом барельефы Маркса и Ницше хмуро косящиеся друг на друга. И если немного подождать, то можно было увидеть электрический разряд, временами проскакивавший между профилями знаменитых немцев.
Пока Робби любовался искусством, Сэр успел сходить в соседнюю комнату и переодеться в махровый халат и домашние тапочки с загнутыми носами, как у турецкого паши. Вот он, спускаясь по двум невысоким ступенькам, вальяжно вышел из спальни и, неся в руках две чашки горячего черного кофе, направился к своему белковому товарищу, разинувшему рот от изумления.
- Робби, очнись, - громким, но добродушным голосом произнес Сэр.
- Хм… Э… Э…Э…
- Это все мое, - уверенно завершил хозяин.
- Но как, когда, откуда?!.., - ошарашено восклицал белок.
- Я тебе все объясню, Робби, только позже. А сейчас пойдем пить кофе.
Сэр протянул Робби чашечку ароматного напитка и пригласил к округлому трапезному столу. Сделав один глоток, Сэр поставил чашку на блестящую гладь и по-барски разлегся в кресло-качалке, стоявшей неподалеку. После, вытащив из кармана бордовую трубку, томно закурил.
Робби, в свою очередь, сел на высокий деревянный стул, обитый натуральной кожей, и начал пристально рассматривать столешницу.
- Но это же…!, - вскрикнул белок, тыча указательным пальцем в стол.
- Да, да, Робби!! «Тайная вечеря» Леонардо Да Винчи из монастыря Санта-Мария делле Грацие в Милане. Ты доволен?
- Кажется да.
- Ну, вот и славно. Сейчас допьешь кофе, и пойдем смотреть библиотеку, там я тебе все и расскажу…