Ну, так и есть! Эта девчонка чем-нибудь да выделится! Сидит на стуле на самом верху склона, важно заложив ногу на ногу. У, ехидина.
Честно говоря, я был влюблен в это девушку. Да что там влюблен. Не то слово. Я тогда втрескался в нее по уши. Обиднее всего было, что на меня она ни малейшего внимания не обращала, хотя чего только я для этого не делал. Вот и сейчас сидит, смотрит на всех свысока, словно ей ни до кого нет дела – она самая умная, а мы, копошащиеся в низу, вообще занимаемся какой-то ерундой. Правда, кое в чем она абсолютно права. За каким чертом, спрашивается, осматривать этот склон, который задолго до нас на сто раз осмотрен -пересмотрен – заброшенный известковый карьер какого-то завода. Для практики можно было что-нибудь поинтереснее отыскать только зачем себя так выделять? Что она, в самом деле всех умней, что ли? Даже вниз по тропинке со всеми не спустилась, осталась на верху. Да еще и на стул уселась. Интересно откуда этот стул тут взялся? Я громко свистнул. Никакой реакции. И глазом не ведет, словно не слышала. Вот коза вредная! Я тут, понимаете ли, в поте лица «ископаемые» ищу, а она сидит. Ну ничего, сиди, сиди. Вот сейчас к тебе снизу поднимусь. Поднимусь, а потом, как бы невзначай скажу:
- Приветик, мы еще не здоровались сегодня.
А когда она огрызнется (а она не может что-нибудь в ответ ехидное не сказать). Спрошу:
- Королева, не кажется ли вам, что этот трон для вас несколько жестковат?
Правда склон отвесный и лесть высоко придется, но это не страшно. Я еще и не на такие скалы залазил.
- Дай молоток, - это относилось к ковырявшемуся рядом приятелю.
- Зачем?
- Вон там высоко раковина красивая, - я показал пальцем куда-то в середину склона, - сейчас отобью для коллекции.
Слова эти предназначались не столько для приятеля, сколько для стоявшего рядом с ним Вадима. Я специально говорил громко – надо ж было хоть как-то объяснить причину предстоящего скалолазания. Лазить по скалам нам строжайше запрещалось. Но когда тебе семнадцать, мудрые наставления взрослых пропускаются мимо ушей. К тому же из преподавателей с нами был одни Вадим – сам вчерашний студент, не успевший проникнуться духом профессорского консерватизма, и потому не особо нас терроризирующий. Увидев, что он вроде бы как удовлетворен моим объяснением, я , взяв молоток, решительно полез вверх…
… Что-что, а лазить он умел. Всех поражало то безрассудство, с которым Сергей лег на скалы. Он не раз раздирал в клочья одежду, расцарапывал руки, постоянно ходил весь в ссадинах. Ничто, казалось, не могло его остановить – он всегда старался добраться до самого верха, несколько мгновений постоять на краю обрыва и с печальным почему-то видом спуститься вниз. Обычно все это заканчивалось для него головомойкой и очередным предупреждением. Предупреждений этих набралось столько, что Сергею грозила отправка домой и автоматическое отчисление из института, как непрошедшего практику. Но даже такая малоприятная перспектива на него мало влияла, и чем выше и неприступней оказывалась попадающаяся ему на пути скала, тем с большим остервенением он на нее лез.
Зачем? Вряд ли это было способом выделиться среди остальных. Было в его поведении что-то такое, указывающее, что и сам он вряд ли может оценивать свои поступки, подчиняясь какому-то странному внутреннему зову.
…Сергей лез медленно, осторожно. держа в одной руке молоток, который явно мешал, цепляясь другой за небольшие выступы, он поднимался все выше и выше. Чтобы добраться до самого верха ему было необходимо преодолеть не менее десяти метров почти отвесного склона. Впрочем для него это было сущим пустяком. Сложность заключалась в другом. Он не учел одного: склон представлял из себя сильно выветренный растрескавшийся известняк, который мог обвалиться в любую минуту.
Из-под ноги его посыпались камни. Сергей остановился, но спускаться не стал, а лишь перебрался немного в сторону – туда, где склон был менее крут.
Ему оставалось до цели всего каких – нибудь метра полтора, когда правая нога его потеряла опору. Сумев среагировать, он перенес тяжесть тела на левую, стоящую носком на небольшом выступе и, бросив молоток вниз, стал лихорадочно шарить руками по склону, ища за что ухватиться. Чуть выше его из скалы выступал большой камень. Приподнявшись на носке, Сергей обхватил его обеими руками, подтянулся и вдруг вместе с оторвавшимся куском скалы полетел вниз…
…Я почувствовал, как правая нога моя провалилась куда-то. «Неуже ли сорвусь?!? – неприятный холодок побежал по спине, - И зачем я сюда полез, - запоздало мелькнула здравая мысль, - Может спуститься? Нет, не получится – рукам не за что держаться. Остается только одно – наверх». Я стоял на носке левой ноги, понимая к ужасу своему, что в таком положении мне долго не продержаться – одно неловкое движение, и мягкая посадка мне обеспечена. Приподнявшись, мне удалось дотянуться до большого камня, выступавшего из скалы. Схватившись за него, я попытался подтянуться, но камень вдруг сдвинулся с места, и я понял, что сейчас упаду…
… Он падал лицом к земле. Все произошло в течении нескольких секунд. Каким-то образом Сергею удалось отбросить от себя кусок скалы, и тот, со стуком, ударившись о склон, отлетел в сторону. Окружающие вели себя по разному: те, кто находился по близости, застыли от неожиданности и были не в состоянии помочь ему, а те, кто были поотдаль ничего не заметили и продолжали заниматься своим делом…
…Оттолкнувшись от падающего на меня камня, я оказался летящим лицом к земле. Больше всего в тот момент меня поразило полное отсутствие страха. Я прекрасно понимал, что с точки зрения здравого смысла, должен был испугаться. Но страха не было. «Вот и все, конец, - подумал я как-то лениво, словно о чем-то само собой разумеющемся. – А жаль. Родителей жалко, будут беспокоится…». Говорят, что человек в подобных случаях вспоминает прожитую жизнь. Не знаю… Я ничего не вспоминал, я отчетливо видел фрагменты своей жизни. Именно видел. Передо мной, как в немом кино, сменяя друг друга, вставали отчетливые картины. Я ощущал себя их неотъемлимой частью, растворяясь всем своим естетством в каждой из них. Я видел старую черемуху в палисаднике маленького деревянного дома, где мы когда-то жили, вдыхал аромат ее цветов, ощущал на своем лице прикосновение ее нежных листьев. Черемуху эту вскоре срубили, домик разобрали на дрова… Я видел парк в гараже, где когда-то работали мои родители. Слышал щебет синиц, дробный стук красногрудого дятла. Видел, как вырубали этот парк, ощущал в себе боль каждого спиленного дерева, каждого растоптанного листочка. Теперь я понял, почему никогда не любил стихотворение Некрасова «Рубка леса»… Но странно. Я знал все это лишь по рассказам старших. Мне было в то время два года и мой детский ум вряд ли мог воспринять все это с такой тщательностью… Да что там говорить! Я видел собственное рождение: всем телом ощутил я, как бездонный океан выталкивает меня из своих недр, как обжигающий воздух наполняет легкие, как с удивлением глаза мои увидели свет и я очарованный им я пытаюсь что-то сказать, но лишь слабый крик вырывается из моей груди… Более того. Я видел пожилого человека, в котором узнавал себя!..
Не раз приходилось мне читать в книжках штампованную фразу: «Земля приближалась к нему со страшной скоростью». Вранье! Я не чувствовал этого. Время как бы застыло, и мгновения растягивались в часы. Возможно, что для окружающих я и падал согласно закона всемирного тяготения, но в моем времени мой полет длился вечность. Я не оговорился. Это не было падением, это был полет! Я ощущал какую-то невообразимую легкость во всем теле, испытывая при этом величайшее наслаждение, восторг, нирвану – называйте как вам угодно, одно могу сказать, никогда раньше не случалось со мной ничего подобного. В какое-то мгновение открылось мне, что за сила влекла меня к вершинам: неосознанно, как слепой котенок, подчинялся я неведомому инстинкту – я жаждал полета. Наверно нечто подобное испытывают парашютисты, недаром их всегда так тянет в небо. Но, пожалуй, ощущения мои были ярче, острее, ведь мне не мешал парашют. Я летел сам. Летел вопреки всему… Лишь одно тяготило меня – чувство неизбежного возвращения на землю. Нет, я не боялся смерти, я вообще не думал о ней, просто меня охватила бесконечная тоска от одной мысли, что полет мой должен когда – нибудь кончиться…
… Тело его мягко шлепнулось на землю. Он встал.
- Не вставай! – кричали ему. – Не вставай!
Повинуясь окрикам, Сергей сел возле большого камня и обхватил руками голову. Из-под пальцев его сочилась кровь, а тело содрогалось от ужасного истерического смеха.
…Я не почувствовал удара, поэтому, оказавшись на земле, резво вскочил на ноги.
- Не вставай! – кричали мне.
Ну ладно, если они так хотят. Я сел возле большого камня. По лицу моему текли теплые струйки. Потрогал руками – какая-то липкая гадость, интересно, где это я так ухитрился измазаться. Обтерся, поднес ладонь к глазам. Какой странный свет – красный. «Кровь, - догадался я, - фу, какая мерзость!» К горлу подступила тошнота… Тут мне стало весело, и я засмеялся. Я смеялся, обхватив руками голову, а ко мне уже бежали со всех сторон. После это назовут истерикой, послешоковым состоянием. Глупцы! Как вы не поняли. Это не было истерикой. Я смеялся над вами. Смеялся над ней. Сесйчас прибежит, глупая. Вообразит, наверняка, что это я из-за нее… Я смеялся, потому что мне было хорошо. Смеялся потому, что был счастлив! Я испытал такое, что не каждому дано понять. Я был невесом, я был ясноводящим!..
…Он вел себя довольно стойко. Пытался шутить, когда перевязывали голову, отказался от помощи, когда предложили опереться, весело подмигнул спустившейся по тропинке перепуганной девушке. Не, он не исправим…
… - Ты можешь идти? – спросил Вадим, весь бледный и перепуганный, не столько за меня, сколько за себя, за подобное ЧП могут и уволить. – Обопрись на меня.
- Не надо, спасибо. Видите – все в порядке. Не беспокойтесь, пожалуйста, я в норме.
Оттолкнув Вадима, я бойко сделал несколько шагов.
- Не суетись, - посоветовал он, - не нужно терять силы.
- Хорошо, - согласился я и, улыбнувшись, потерял сознание.