Венеция вне времен. Блеск и мишура знаменитого карнавала. Истеричное веселье в преддверии очередной войны. В беснующейся толпе скучала девушка в красном. Одна среди тысяч. Девушку звали Анной. Ан-на. Кроткое имя. Анна милостью Божией . Короткое имя. Два слога – и вся жизнь. Но глаза девушки сводили на нет предопределенную краткость. А еще – платье. Ее красное платье, простое и строгое, пылало пожаром. Страсть, кровь, революция. Из складок платья выглядывали тени.
Как она оказалась посреди толпы, Анна не помнила. Она не помнила ничего из своей жизни, только имя. Впрочем, имя тоже следовало забыть, ведь бушевал карнавал – безумство, облаченное в праздничные одежды. Но красное Аннино платье не было праздничным. Мрачное в своей яркости, ошеломляющее в своей строгости, оно было сгустком отчаяния. Разверстой раной в покровах этого вечера.
Голоса, как волны Адриатики, подкатывались к подолу красного платья и разбивались, рассыпались мелкими брызгами, лениво и неохотно отползая назад. Хаос, в котором рождались и умирали звуки. Гигантская чаша с кипящим бульоном. Несколько капель все же выплеснулось на Анну.
- Кто ты? - коснулся ее один из голосов.
- Не знаю, - сказала Анна и улыбнулась. От этого незнания ей было легко. – Но меня зовут Анна.
- Анна, мать Марии .
- У меня нет детей… Хотя… я не помню.
- Ах, и не вспоминай! – это был уже другой голос, высокий, торопливый. Слова сталкивались друг с другом, и раздавался тонкий, едва слышный звон хрусталя. – Мир спасут и без тебя. Мало ли в мире Анн! И Марий тоже хватает. У какой-нибудь непременно будет свой Иисус.
- Да будет ли? – шепнул еще кто-то. – Может, уже был?
- Где-то был, а где-то только будет.
Маски отступили и понеслись в вихре. Марципаны, цукаты, зефиры, кремовые розы на огромном торте карнавальной площади.
С внезапно проснувшимся любопытством Анна оглянулась.
- Очередной пир во время чумы, - пробормотала она себе под нос.
- Скорее, новый декамерон, - поправил кто-то.
Анна вздохнула. Раз уж она здесь, следует привыкнуть к непрерывной болтовне.
- Никто не заставляет тебя говорить, - заметил тот же голос. Это был голос спокойный и даже доброжелательный. – Ты вполне можешь ограничиться мыслями. Тебя все равно услышат.
- Мои мысли принадлежат только мне! – Анна начала сердиться.
- Тебе и всему миру. Когда ты страдаешь, мир страдает вместе с тобой.
- Почему?
- Экая непонятливая! Если у тебя болит палец, ты ведь не можешь забыть о нем. Он зудит и ноет, и ты все время думаешь о нем.
- Но мне было плохо!
- А ты помнишь, отчего? Не помнишь. Стало быть, не так это и важно.
От напрасных усилий вспомнить у Анны заболела голова.
- Когда же это закончится? – крикнула она в толпу. – Вы все мне надоели!
- Слышали? – насмешливо спросил кто-то.
- Ах, Господи! – жалостливо подхватил другой голос.
- Когда-нибудь наверняка закончится, но нам об этом знать необязательно, - доверительно сообщил первый.
- Да, да, лучше продолжать танец и не думать ни о чем! Танцуй и ты, Анна, пока можешь.
Игривый поток подхватил и закружил уставшую сопротивляться девушку. Красное платье смешалось с пестроцветьем и затерялось среди радуги.
А город прятался в обрывки тумана и таял, растворяясь в безвременье.
- Туман, - вздохнула Анна. – Разве в Венеции бывает туман?
- В Венеции все бывает, - ответил кто-то издалека. – Особенно сейчас.