НЕПРЕХОДЯЩЕЕ
Гораций, кн. V, ода 22
За вереницей дней
Я вижу: гибнет слава --
Солгал князьям о ней
Придворный бард лукавый.
Землею меч владел,
Бледнели звезды в страхе, --
Следы тех славных дел
Не сыщутся во прахе.
Но дней взошел посев,
А с ним -- вода речная,
Вечерних флейт напев
И темнота ночная;
И жертвы аромат,
И лавр, и мирт сплетенный,
Блудниц неверный взгляд,
И жизни бой исконный;
И снег, и лунный свет;
Леса и гор отроги --
Исчезнет Рима след,
Богам уступят боги,
Но те, о ком пою,
Пребудут, не старея...
Кто в них явил свою
Власть, всех веков сильнее?
ДЖЕЙНИСТЫ
В Винчестере почиет Джейн – блаженна тень ее!
В ее твореньях славит Бог творение Свое!
Винчестер, как и Мильсом-стрит, по-прежнему стоят, –
Английской Джейн – любовь и честь принадлежат! [1]
В Ложе Обучения, прикрепленной к отделению "Вера и Дела № 5837 Е.С.", уже описанной прежде[2], субботний день был отведен для еженедельной уборки, когда все приходящие в нее братья могли поработать под руководством дежурного служителя Ложи: наградой им была легкая закуска и встреча с товарищами.
В этот день – осенью 1920 года – брат Берджес, бывший Председатель, был дежурным, и, обнаружив, что собралась сильная рабочая смена, воспользовался этим преимуществом, чтобы снять и почистить от пыли драпировки и занавеси, пройтись вручную по всему полу – он был каменный, без покрытия – и отполировать колонны, драгоценности[3], рабочее облачение и орган. Мне поручили почистить некоторые из драгоценностей – прекрасные изделия георгианского серебра, смягченные полировкой не одного поколения, – и я удалился на органные хоры; ибо пол был похож на палубу военного судна накануне бала. С полдюжины братьев уже сделали его зеркальным, как в Гринвичской капелле; бронзовые капители подмигивали чистым золотом сверкающим отметкам на креслах; и молчаливый одноногий брат занялся эмблемами Смертности с помощью, как мне показалось, румян.
– Они должны, – поведал он брату Берджесу, когда мы проходили мимо, – быть по цвету средним между спелым абрикосом и полуобкуренной пеньковой трубкой. Такими мы поддерживали их в моей материнской Ложе – на это стоило посмотреть.
– Никогда не видывал такой тщательной полировки, – заметил я.
– Подождите, пока увидите орган, – ответил брат Берджес. – Когда они закончат, вы сможете бриться, глядя в него. Брат Энтони занят там – владелец такси, которого вы видели здесь в прошлом месяце. Кажется, с братом Хамберстоллом вы не встречались, не так ли?
– Не припомню... – начал было я.
– Вы не забыли бы, если б встречались. Теперь он парикмахер, где-то за Эбери-стрит. Был в Гаррисоновском артиллерийском полку. Дважды взлетал на воздух.
– По нему это заметно? – спросил я у подножия лестницы, ведущей на хоры.
– Н-нет. Не больше, чем по Лазарю, я так думаю. – Брат Берджес ускользнул прочь назначать работу кому-то еще.
Брат Энтони, маленький, рыжий и горбатый, посвистывал, как грум, обрабатывая богатую акациевую панель органа Ложи с помощью своего собственного, священного и секретного состава. Под его руководством Хамберстолл, огромный плосколицый человек с плечами, грудью и бедрами старой Гаррисоновской Артиллерии марки 14-го года[4] и с глазами растерянной собаки, втирал эту мазь. Я присел с моей работой на органную скамью, пурпурные занавеси с которой чистили пылесосом внизу.
– Ну, теперь, – сказал Энтони, после пяти минут энергичной работы Хамберстолла, – теперь тут есть на что смотреть! Полегче, и продолжай, что ты рассказывал об этом самом Маклине.
– Я... я ничего не имел против него, – сказал Хамберстолл, – разве что он был прирожденным джентльменом[5]; но это не было заметно, пока он не напьется в стельку. Просто пьяный он был обычным прохвостом. Но как в стельку – все это выходило наружу. В остальное время он, в общем-то, очень хорошо показывал мне мои обязанности официанта в офицерской столовой.
– Да, да. Но какого дьявола ты вернулся в свою батарею? Комиссия списала тебя вчистую, как ты говорил, после того взрыва склада в Этейблз?[6]
– Комиссия или не комиссия, сил моих не было оставаться дома – когда мать мечется по всем трем комнатам, как кролик, всякий раз, когда Готы[7] пытаются достать Викторию; а сестра на следующий день пишет про это тетям по четыре страницы. Нет, это не для меня, спасибо! пока война еще не закончилась. Так что я ускользнул с новым призывом – они были не очень-то придирчивы в 17-ом, лишь бы счет совпадал – и я снова присоединился к нашей батарее где-то за Лар Пуг Ной[8] – кажется, это так называлось. – Хамберстолл замолчал на несколько секунд, и брови его нахмурились. – Потом я... я заболел или что-то в этом роде, как мне сказали; но я знаю, что когда доложил о себе, главный сержант нашей батареи сказал, что меня не ждали назад и – то и другое – короче говоря – я явился к майору... майору... я скоро свое имя забуду... майору...
– Неважно, – прервал его Энтони. – Продолжай! Оно вспомнится за разговором!
– Полминуты. Вертится на языке.
Хамберстолл уронил тряпку для полировки и снова нахмурился в глубочайшей задумчивости. Энтони повернулся ко мне и ни с того ни с сего пустился оживленно рассказывать о столкновении своего такси с ограждением у Мраморной Арки в скользкий день после трехъярдового заноса.
– Много повреждений? – спросил я.
– О, нет! Все болты и винты и гайки на раме погнулись; но ничего не вылетело, понимаете, и ни царапины на корпусе. Вы никогда не догадались бы, что что-то не так, пока не взялись бы за нее. Был сильный удар: в лоб – вот так! – И он хлопнул по своему маленькому тактичному лбу, чтобы показать, какой именно был удар.
– Сильно умыл тебя майор? – бросил он через плечо Хамберстоллу, который с медленным вздохом вышел из задумчивости.
– Да-а! Он тоже сказал, что меня не ждали назад; и он сказал, что не мог задерживать всю батарею, пока я не появлюсь; и он сказал, что десятидюймовая Шкода[9], у которой я был номером три до взрыва склада в Этейблз, полностью укомплектована. Но, сказал он, при всяких происшествиях он вспоминал меня. "В настоящее время, – говорит он, – вы особенно нужны мне в качестве официанта".
"Прошу прощения, сэр, – говорю я с полным почтением, – но я не совсем для этого вернулся, сэр".
"Прошу прощения, Хамберстолл, – говорит он, – но я командую батареей! Так вот, вы – человек с острым умом, – говорит он, – а что мы терпим от дураков-официантов в нашей столовой – это ужас. С сегодняшнего дня поступаете в обучение к Маклину". Так этот человек, Маклин, о котором я вам говорил, объяснял мне мои обязанности... Хэммик! Я вспомнил! Хэммик был у нас майором, а Мосс – капитаном! – Хамберстолл отметил поимку беглого имени, взмахнув панелью органа на своем колене.
– Осторожнее! Ты ее сломаешь! – запротестовал Энтони.
– Простите! Мать часто говорила мне, что я не знаю своей силы. Да, так вот, забавная вещь. Этот наш майор – теперь я все вспомнил – был большой шишкой среди адвокатов по бракоразводным делам в суде; а Мосс, наш капитан, был номером первым в Частном Детективном Агентстве Моссов. Слыхали о таком? Жены выслеживают, а вы сидите в засаде и так далее. Ну, эти двое, так сказать, числились вместе на штатской службе многие годы, но никогда не встречались до Войны. Поэтому в столовой их разговор был большей частью о знаменитых процессах, в которых они принимали участие. Хэммик рассказывал о судебной стороне дела и обо всем, что было упущено при защите; а у Мосса были настоящие факты о виновной стороне – в отелях и прочее. В нашей столовой я слышал лучшие разговоры, чем когда-либо прежде или потом. Это оттого, что артиллерия – научные войска.
– Провалиться им! – сказал Энтони. – Если у них что приключится, они про все это пишут в книгах. Нет книги про то, как у вас в Святой Земле заглох грузовик. Вот что значит мозги.
– Ну, так вот, – продолжал Хамберстолл, – насчет этого дела с тайным обществом, о котором я начал вам говорить. Когда те двое – Хэммик и Мосс – покончили с семейными отношениями – и, заметьте, они не были как редька со своей отрыжкой: повторялись редко, если вообще повторялись, – они начали частенько толковать об этой женщине Тайного Общества, о которой я вам говорил – об этой самой Джейн. Она была единственной женщиной, о которой я слышал от них доброе слово. Судя по тому, что они говорили, ей не было равных. Я тогда не знал, что она была Обществом. На самом деле я в начале слушал их в пол-уха, поскольку учился обязанностям официанта у этого самого Маклина. Но я обратил на них внимание, когда к ним присоединился новый лейтенант. Мы прозвали его Гусаком из-за профиля, который был в точности похож на эту птицу. Он был нактуарием[10] – высчитывал, сколько должны жить штатские. Ни Хэммик, ни Мосс не тратили на него словa в столовой. Они продолжали разговаривать как обычно, и в свое время, как всегда, дошли до Джейн. Гусак навострил свое припухлое ухо и хрустнул холодными суставами пальцев. "Боже мой! Джейн?" – говорит он. – "Да, Джейн", – говорит Хэммик довольно коротко, как старший. "Хвала небесам! – говорит Гусак. – Ведь это из "Шипучки" я попал в строй"[11]. (Какое-то распроклятое обозрение, я так думаю). Ну, ни Хэммика, ни Мосса нельзя было пронять бойкими речами или, как тут, сладкими речами; но стоило только Гусаку бросить эти слова, как оба они через стол пожали руки юному выскочке и потребовали еще портвейна. Это был пароль, точно! Потом они пустились толковать про Джейн – все трое, невзирая на звания. Это заставило меня прислушаться. Тут я услышал, как Хэммик сказал...
– Один момент, – прервал его Энтони. – Но что ты тогда делал в столовой?
– Мы с Маклином устанавливали заслоны из мешков с песком в укрытиях на случай газа. Мы в тяжелой артиллерии никогда не знали, когда его поймаем, понимаете? Но мы знали, что ждем его уже некоторое время, и он может прийти в любую минуту. Ну, как я рассказывал, Хэммик говорит, как жаль, что Джейн была бездетна. "Я это отрицаю, – говорит Мосс. – Я утверждаю, что она принесла свой плод в самом высоком смысле слова". А Мосс тоже знал, что к чему в этом деле. "Я склонен согласиться с Хэммиком, – говорит юный Гусак. – Как бы то ни было, она не оставила никакого прямого и законного потомства". – Я помню каждое их слово из-за того, что за этим последовало. Я не очень обращал внимание на Маклина, а то бы заметил, что он совершенно пьян. Тут он встрял, облокотившись на упаковочный ящик, с лицом, как у дохлой макрели в темноте. "П-прошу прощения, джентльмены, – говорит Маклин, – но это как раз предмет, по которому я довольно хорошо информирован. Она оставила законного отпрыска в лице сына; и его имя Генри Джеймс"[12].
"Но кто же его родитель? Докажи это", – говорит Гусак, прежде чем старшие офицеры успели вставить хоть слово.
"Я это сделаю," – говорит Маклин, поднявшись и опираясь на большие пальцы. И, заметьте себе, все они молчали! Я забыл, кто, по его словам, был родителем этого Генри Джеймса; но он выдал им лекцию про эту самую Джейн больше, чем на четверть часа. Я знаю точное время, потому что моя старая Шкода выстреливала с десятиминутными интервалами по расположению этих джерри[13]; а ударная волна всякий раз гасила светильники в укрытии. Я зажег их раз, и еще раз снова в конце. В заключение этот Маклин упал лицом вперед – так он по большей части завершал изложение взглядов в удачные дни. Пьян в стельку!
"Унеси его, – говорит мне Хэммик. – он страдает от контузии".
Короче говоря, это и было то, что в первый раз заставило меня задуматься. А вы бы не задумались? Даже если бы Маклин был масоном высокой степени...
– Так он им не был? – спросил Энтони, слегка озадаченный.
– Никогда не продвинулся дальше Голубых степеней, он мне говорил. Как бы то ни было, он прочел лекцию своим старшим офицерам вдоль и поперек, он все равно что без конца называл их дураками, своим самым что ни на есть джентльменским тоном. Я слышал его и я его видел. И все, что он получил за это – мне приказали уложить его в постель! И это из-за Джейн! Разве вы пропустили бы такую вещь? Ну и я тоже! На следующее утро, когда его желудок пришел в порядок, я пристал к нему, чтобы узнать, как это работает. Джентльмен или нет, но он знал свой интерес в сделке. Сначала он ничего не говорил. Сказал, что я не гожусь для посвящения в Общество Джейнистов. Это означало просто еще пять шиллингов – сверх пятнадцати.
"Пусть это будет брэдбери[14], – говорит он. – Дешевле некуда. Ты видел, что я держу всю батарею в руках?"
Я не мог этого отрицать. Так, за один фунт, он сообщил мне пароль Первой степени, а именно "Тилни и люки-ловушки"[15].
"Люки-ловушки я знаю, – говорю я ему, – но что за штука эти самые Тилни?"
"Ты выполняй приказы, – говорит он, – и когда в другой раз я спрошу тебя, о чем ты думаешь, ты ответишь: "Тилни и люки-ловушки" – быстро и по-солдатски. Я выдам этот вопрос, когда захочу. Все, что ты должен делать, это отвечать четко.
Мы договорились обо всем этом, пока чистили картошку к обеду позади тыловой траншеи под нашими камуфляжными сетками. Боже, как воняла эта клеевая краска! А так-то было неплохо: солнце светило сквозь наши фальшивые листья, и ветер завивал траву в стружку. Ну, одно за другим, и дальше ничего не происходило в этом роде, пока не прошел полдень. У нас были на этот счет самые строгие правила в офицерской столовой, да и во всем соединении. Я убрал Моссов ленч – он никогда бы не назвал это обедом – и Мосс наполнял портсигар перед послеполуденной службой. Маклин в проходе, зайдя, будто бы не замечая, что Мосс здесь, выстрелил в меня своим вопросом, и я выдал пароль тихим, но отчетливым голосом, делая вид, что не вижу Мосса. Мосс пронзил меня взглядом, держа свой портсигар в руке. Затем он бросает с полдюжины сигарет на стол – лучший турецкий табак – и выходит вон. Я подобрал их и поделился с Маклином.
"Видишь, как это работает, – говорит Маклин. – Смог бы ты разместить брэдбери с большей выгодой?"
"Пока что похоже, что нет, – говорю я. – Однако, ведь если они начнут меня проверять и испытывать, мне конец. Должно быть еще много чего в этой джейнистской игре.
"Целая уйма, – говорит он. – Но чтобы ты знал, какой я добрый, я сообщу тебе все высшие степени Джейнистов, включая Наставления[16], за еще один брэдбери; но ты должен будешь поработать, Доббин"[17].
– Разбрасывал брэдбери, а? – фыркнул Энтони неодобрительно.
– Что же с того? В самом деле, Гусак сказал нам, что мы не можем рассчитывать и на шесть недель в среднем на каждого[18], и в любом случае, я никогда не жалел об этом. Но не подумайте – подготовка была жестокой. Для начала я поступил под руководство Маклина для непосредственного изучения самой Джейн.
– О! Так значит, на самом деле была настоящая Джейн? – Энтони бросил на меня мгновенный взгляд, задавая этот вопрос. – Я не совсем это понял.
– Настоящая?! – голос Хамберстолла усилился почти втрое. – Джейн? Да, была такая старая дева, которая написала полдюжины книг около ста лет назад. Но не то, чтобы в них было что-нибудь такое. Я знаю. Я должен был их прочесть. Там не было ни приключений, ни чего-нибудь неприличного, ни того, что вы назвали бы интересным, – все о семнадцатилетних девушках (они тогда рано начинали, скажу я вам), которые не знали, за кого они хотят выйти; и их танцы, и карты, и пикники, и как их парни ездят в Лондон верхом, чтобы подстричься и побриться. В те времена на это уходил целый день, если отправишься к правильному брадобрею. Они еще носили парики, если были аптекарями или священниками. Все, что меня заинтересовало, – это то, что относилось к моей профессии, и стрижка волос каждые две недели. Маклин поддевал меня насчет того, что я парикмахер. Да, он мог отпустить словцо!
Хамберстолл с удовольствием процитировал фрагмент того, что могло бы сойти за превосходную обличительную проповедь, заканчивающуюся словами: "Ты, скудоумный, вшивый, долгоштанный, надушенный паричник".
– И ты терпел это? – Энтони окинул его быстрым взглядом.
– Да. Я старался получить свое за свои деньги; а Маклин был не из тех, кто положив руку на плуг, поворачивает вспять. А иначе, толкни я его только, я бы его убил. Главный сержант нашей батареи чуть не сделал это. Ведь у Маклина была замечательная привычка высказываться насчет штатской жизни каждого; и он распустил слух, что наш Г.С.Б. торговал опиумом и содержал публичный дом вместе с китаянкой, не с того конца Саутуоркского моста[19]. Ничего, за что можно было бы уцепиться, конечно; но... – Хамберстолл предоставил нам делать свои выводы.
– Это мне напоминает, – сказал Энтони, причмокнув губами. – У меня была небольшая стычка с пассажиром на Фулемской дороге. Он назвал меня парас-тит-ическим Фордером[20]. Я сообщил ему, что я хозяин и водитель, и он может сам убедиться, что такси совершенно чистое. Это его не устроило. Он сказал, что в нем полно насекомых.
– И что произошло? – спросил я.
– Один из этих синебрюхих большевиков из послевоенной полиции[21] (как всегда пренебрегая обязанностями регулировщика) попросил нас кокетничать потише. Мой шутник выдал ему порцию по-арабски. Это было во время подписания Перемирия[22]. Он был йоменом – разорившимся глостерским йоменом – которому я помогал на сборе апельсинов в Яффе, в Святой Земле!
– А потом? – продолжал я.
– Трудно сказать. Я знаю, что он жил в Хендоне или Криклвуде. Я отвез его туда. Должно быть, мы толковали о сионизме или что-то в этом роде, потому что в семь утра на следующий день мы с ним пытались раздобыть бензина в молочном магазине Сент-Олбанса. Но бензина у них не было. Во многих отношениях эта война была нарушением общест-ного порядка, можно сказать, но нельзя отрицать, что она помогает легче проскальзывать сквозь жизнь. Сын молочника имел дело с верблюдами на Иордане. Так что он выставил нам ром с молоком.
– Что-то вроде пароля? – заметил Хамберстолл.
– Верно! Наш пароль был "имши келб" ["Убирайся, собака" – араб.]. Не так трудно запомнить, как твою штуку насчет Джейн.
– С Джейн было не так уж сложно – по крайней мере так, как говорил Маклин, – заключил Хамберстолл. – Я должен был запомнить только шесть книг. Я выучил названия наизусть, как Маклин их разместил. Там было одно под названием "Убеждение"[23] – первое; и остальные в кучу, кроме еще одного про какое-то аббатство – в три слога длиной[24]. Но, как я уже говорил, чего я никак не мог понять, так это того, что с ними или в них ничего такого не было. Совершенно ничего, поверьте.
– Кажется, ты все же хорошо их знаешь, – сказал Энтони.
– Я имею в виду, что от ее персонажей нет толку! Они просто совершенно такие же, как люди, которых встречаешь каждый день. Один из них был священник – преподобный Коллинз – всегда в погоне за выгодой и хотел жениться на деньгах[25]. Ну, когда я был в скаутах, он самый или его брат был нашим командиром. И еще была такая прямая и громкая герцогиня или жена баронета, которая не терпела тех, кто не делал так, как она им велела; леди... леди Кэтрин (сейчас вспомню) де Багг[26]. Прежде чем Ма приобрела парикмахерскую в Лондоне, я знавал жену бакалейщика недалеко от Лестера (я сам из Лестершира), которая могла быть ее двойником. И – о, да – там еще была мисс Бейтс; просто старая дева, суетящаяся вокруг, как курица без головы, и с языком без костей[27]. У меня есть похожая тетка. Чистое золото – ну, вы знаете.
– Господи, да! – с чувством сказал Энтони. – А выяснил ли ты, что значит Тилни? Я сам всегда выискиваю значения вещей.
– Да, это был этакий боров, генерал-майор в отставке[28], гонялся за выгодой. Все они потихоньку гоняются за ней у Джейн. Он был таким джентльменом, по своему собственному мнению, что всегда вел себя как прохвост. Вы знаете таких. Выгнал из своего дома девушку, потому что у нее не было денег – заметьте, после того, как поощрял ее заарканить его сына, потому что думал, что деньги у нее есть.
– Ну, это все время происходит, – сказал Энтони, – вот моя собственная мать...
– Именно. То же самое и моя. Но этот Тилни был мужчиной, и Джейн как-то пишет это так прямо, что делается неловко. Я сказал об этом Маклину, и он сказал, что я становлюсь добрым джейнистом. Не его вина, если я им не стал. Вот еще штука; я был в госпитале минеральных вод в Бате в 16-ом году, с траншейной стопой[29], и это мне очень помогло, потому что я знал названия улиц, где жила Джейн. Одна из них – Лаура, я думаю, или другое женское имя[30] – о которой Маклин говорил, что это святая земля. "Если бы ты тогда был посвящен, – говорит он, – ты бы чувствовал, что твои ноги дрожат всякий раз, когда ты идешь по этим священным камням".
"Мои ноги дрожали будь здоров, – сказал я, – но не из-за Джейн. Ничего примечательного насчет этого", – говорю я.
"Боже, дай мне терпения! – говорит он, вцепляясь в волосы своими маленькими ручками. – Всякая мелочь насчет Джейн имеет значение для pukka джейниста![31] Именно там, – говорит он, – мисс Как-там-ее-имя, – (он назвал имя; я его позабыл), – снова обручилась, после девяти лет, с капитаном – Еще-один-парень". И он преподнес мне полторы страницы из одной из этих книг, чтобы учить наизусть – думаю, это было "Убеждение".
– Ты легко учишь наизусть? – спросил Энтони.
– Как правило, нет. Но тогда – да, или, может, Маклин знал, как преподавать Наставления должным образом. Он сказал, что когда-то был чем-то вроде школьного учителя, и он заставлял мою голову снова браться за работу или же сломаться. Это было как раз перед тем, как главный сержант батареи взъелся на него насчет того, что он говорил про жену-китаянку и публичный дом.
– Что же именно говорил Маклин? – спросили мы с Энтони хором. Хамберстолл выдал нам фрагмент. Едва ли это можно было бы выпустить в благочестивый послевоенный мир без некоторой переработки.
– А кем был ваш Г.С.Б. в гражданской жизни? – спросил я в конце.
– Бальзамировщиком в похоронном бюро где-то в центральных графствах, – сказал Хамберстолл, – но, конечно, когда он подумал, что у него появился шанс, он, естественно, ухватился за него. Однажды он приходит облизываясь. "На этот раз ты у меня не вывернешься, – говорит он Маклину, – ты за это ответишь, профессор".
"О, вот как, мой храбрый сержант, – говорит Маклин, – и за что же?"
"За написание неустойных слов[32] на казенной части десятидюймовки", – говорит Г.С.Б. Это была наша старая Шкода, о которой я вам говорил. Мы звали ее "Распроклятой Элизой". У нее был страшно изношенный обтюратор, и она прекрасно выпускала газы сквозь него[33]. Я понял по лицу Маклина, что Г.С.Б. в чем-то промахнулся, но все, что он соизволил сказать, было: "Очень хорошо, сержант. Мы рассмотрим это в Общей Комнате"[34]. Г.С.Б. терпеть не мог эти джентльменские замашки Маклина; так что он вышел, гремя, как чертовы колокола во время урагана, как говорят моряки. Маклин немедленно спросил меня, что я сделал. Каким-то образом он мог читать меня, как книгу.
Ну, все, что я сделал – и я сказал ему, что это все из-за него, – это пометил мелом орудия. Хэммик не обращал внимания, что на них пишут. Он говорил, что это придает интереса работе. Вы могли бы найти всевозможные пометки на их боках или обшивке.
– Какие пометки? – быстро спросил Энтони.
– О! Как Распроклятая Элиза или Джим-Плевало – это был наш старина марки Пять Девять-точка-два[35] – и всякое такое. Но мне пришло в голову – больше, чтобы угодить Маклину, чем ради чего другого, – что время нам, джейнистам, сунуть сюда свой нос. Так вот, как я говорил вам, я взял да и переименовал сам все три орудия рано утром. Джима-Плевало я пометил мелом "Преподобный Коллинз" – тот священник, о котором я вам рассказывал; а наш обрубок корабельный двенадцатидюймовый – "Генерал Тилни", потому что он был хуже изношен в пазах, чем что-либо, что я когда-нибудь видел. Шкоду (вот где я промахнулся) я пометил "Леди Кэтрин де Багг". Я во всем сознался Маклину. Он встал на цыпочки и похлопал меня по плечу. "Ты поступил благородно, – говорит он. – Ты принес обильный плод как добрый джейнист[36]. Но боюсь, твое правописание ввело в заблуждение нашего достойного Г.С.Б. Вот что, – говорит он, хлопнув себя по своей маленькой ножке. – Как бы ты, к примеру, написал де Бёр?"
Я сказал ему. Это было неправильно; и он проскользнул к Шкоде, чтобы поправить. Когда он вернулся, то сказал, что Гусак уже побывал там до него и исправил ошибку. Но мы оба все равно предстали перед майором в тот день после ленча; Хэммик, так сказать, на председательском месте, Мосс на другом и Г.С.Б., обвиняющий Маклина в написании неустойных слов на имуществе Его Величества на действительной службе. Когда обнаружилось, что это я, а не Маклин был обвиняемым, Г.С.Б. надулся, как ребенок. Он дал понять Хэммику, что он не может надеяться сохранить дисциплину, если не будет примерного наказания – имея в виду, конечно, Маклина.
– Да, я слышал такое, – сказал Энтони с презрительным фырканьем. – Хуже всего то, что по большей части это правда.
– Хэммик быстро сократил его насчет военных законов, которые, сказал он, даже более справедливы, чем гражданские.
– Боже мой! – это прозвучало из глубины презрительной души Энтони.
– "Согласно неписанному закону тяжелой артиллерии, – говорит Хэммик, – ничто не препятствует человеку помечать мелом орудия, если сохраняется благопристойность. С другой стороны, – говорит он, – мы еще не определили точный статус индивидуума, уполномоченного это делать. Я стою на том, что эта привилегия ограничивается только военными лицами".
"С позволения Суда, – говорит Мосс, который был еще одним прирожденным юристом, – я хотел бы открыть прения по этому пункту. Позиция подсудимого весьма деликатна и неопределенна, и он не имеет законного представителя".
"Очень хорошо, – говорит Хэммик, – поскольку Маклин признан невиновным..."
"Почтительно прошу, дружище, – говорит Мосс. – Я надеюсь доказать его соучастие постфактум".
"Как вам угодно, – говорит Хэммик. – Но в этом случае какой же дьявол будет приносить портвейн, пока я пытаюсь вести заседание Суда?"
"Я допускаю, – говорит Мосс, – что подсудимый, находясь под непосредственным наблюдением Суда, может быть временно освобожден для выполнения этой обязанности".
Так что Маклин пошел и принес его, и Г.С.Б. взял свой стакан наравне с остальными. Затем они стали спорить, уполномочены ли официанты и другие невоюющие лица помечать мелом орудия (Хэммик против Мосса). Немного спустя Хэммик как старший по званию признал себя победившим, и нам с Маклином было сделано строгое внушение за посягательство на права военных, а Г.С.Б. был предупрежден, что при повторном проступке он будет иметь с нами дело по суммарному судопроизводству. Он выпил несколько стаканов портвейна и ушел вполне счастливый. Затем пришла моя очередь, пока Маклин подавал им чай; и одно за другим, Хэммик провел меня через все джейнистские степени, можно сказать. Ничего подобного я в жизни своей не делал.
– Да, но что ты им говорил? – сказал Энтони. – Когда доходит до дела, я не умею врать так быстро, как нужно.
– Врать не пришлось. Я рассказал им, что вид сзади на нашу Шкоду, когда она вздернута кверху, напомнил мне леди Кэтрин де Багг. Тут они меня одобрили, но сказали, что я был неправ насчет генерала Тилни. По их мнению, наш корабельный двенадцатидюймовый должен быть назван Мисс Бейтс. Я сказал, что такая мысль приходила мне в голову, пока я не увидел пазы Генерала. Тогда я почувствовал, что он должен быть Генералом и никак иначе. Но они дали мне отличную оценку за Преподобного Коллинза – нашего Девять-точка-два.
– И ты кормил их всем этим? – рыжие брови Энтони поднялись почти до самых волос.
– Да, пока помогал Маклину подавать чай. Было похоже, что это экзамен, и я хотел быть достойным их похвалы как джейнист.
– И – и что они сказали?
– Они сказали, что мы оба заслуживаем похвалы. Я не пью, поэтому они дали мне около сотни сигарет.
– Боже! Вот так батарея у вас была, должно быть, – разинул рот Энтони.
– Это было счастливое маленькое соединение. Я бы не поменялся ни с кем другим.
Хамберстолл тяжело вздохнул, помогая Энтони устанавливать назад панель органа. Все мы восхищались в молчании, пока Энтони снова прятал свой секретный полировальный состав, обитающий в оловянной табакерке. Слушая Хамберстолла, я позабыл о своей работе. Энтони спокойно протянул руку и потихоньку взял Секретарские драгоценности и тряпицу. Хамберстолл изучал свое отражение в полированном дереве.
– Почти, – сказал он критически, склонив голову набок.
– Армейской бритвой – нет, но безопасной можно, – сказал Энтони. И действительно, как предсказывал брат Берджес, можно было с удобством бриться, смотрясь в панель.
– Случалось ли тебе встречаться с кем-нибудь из них потом? – спросил затем Энтони.
– Не так уж много их осталось для встреч, теперь-то. С тяжелой артиллерией по большей части так – либо голову долой, либо ничего. Мы получили. По голове. В свое время.
– Ну, ты-то вернулся благополучно. – Энтони сказал это и бодро, и успокаивающе, но Хамберстолл не утешился.
– Это так; но я почти жалею об этом, – вздохнул он. – Я был там счастливее, чем когда-нибудь до того или после. Нас захватило наступление этих джерри в восемнадцатом; но как мы могли этого ожидать? Как мы могли этого ждать? Нас отправили в тыл для отдыха и текущего ремонта, довольно близко от нашей базы; и наш старый локомотив, который обычно перевозил нас по ночам, ушел на ремонт дальше по линии. Но если бы не Хэммик, мы не стали бы даже устанавливать камуфляжные сетки. Он сказал нашему бригадиру, что, независимо от того, что принято в артиллерии, он как ведущий адвокат по разводам никогда не упускал ни одного пункта в аргументации. Так что он всех нас накрыл камуфляжем из обрезков на небольшом выступе возле леса; и он сам проследил за сетями. Листья еще только появлялись, и наша клеевая краска воняла на солнце. Совершенно как декорации в театре, вот как! Но мы были счастливы. Счастливы! Я думаю, если бы мы были гусеничными, как эти новые большие гаубицы-шестидюймовки, про нас бы вспомнили. Но мы были старыми тяжелыми La Bassee марки 15-го года, которых перевозят по железной дороге, – к концу войны уже немногим лучше металлических обрезков. И, поверьте мне, джентльмены – или братья, я должен бы сказать, – нам крепко досталось. Вот послушайте! Была вторая половина дня, и я наблюдал, как Гусак инструктирует класс по поводу новых прицелов возле Леди Кэтрин. Вдруг я слышу, что наши заслоны рвутся над головой, и курьер на мотоцикле влетает прямо по воздуху – как тот парень, который прыгал на велосипеде с пирса в Брайтоне, – и приземляется с ужасным ударом чуть не прямо на класс. "Старина, – говорит Гусак. – Так докладывать не полагается. Что за шум?" – "Во-первых, ваши щиты сломали мне спину, – говорит парень, лежа на земле, – а во-вторых, весь фронт ушел". – "Вздор", – говорит Гусак. Он едва успел бросить это, как тому человеку стало совсем худо, и он отдал концы. При нем было полно бумаг от бригадиров и командиров, с докладами, что они отрезаны и просят указаний. Он был прав с обеих сторон – насчет его спины и нашего фронта. Весь фронт у Соммы смылся как раз плюнуть! – Его огромная рука хлопнула по колену.
– Мы слыхали об этом в то время в Святой Земле. Неужто все это случилось так быстро? – спросил Энтони.
– Еще того быстрее! Вот послушайте! Мотоцикл упал к нам около четырех пип-эмма[37]. После этого мы пытались получить хоть какие-нибудь указания, но ничего не поступило, кроме того, что весь наличный транспорт занят и вряд ли освободится. Это нам нисколько не помогло. Около девяти часов явился молодой штабист в коричневых перчатках. Мы были для него полной неожиданностью. Он сказал, что они эвакуируют этот район, и что нам лучше переместиться. "Куда?" – спросил Хэммик кратко.
"О, куда-нибудь к Амьену, – говорит тот. – Не то, что б я давал гарантии насчет Амьена хоть на какое-то время; но начать можно и с Амьена". Я передаю вам его точные слова. Потом он ушел, крутя свои коричневые перчатки, а Хэммик послал за Гусаком и приказал ему вести людей маршем через Амьен к Дьеппу; зарегистрироваться в Ньюхэйвене, занять позиции за Сифордом[38], и продолжать воевать. Гусак сказал, что скорее увидит, как он лопнет. Хэммик сказал, что предаст его полевому суду. Гусак сказал, что имеет в виду, что люди скорее увидят, как всё и все лопнут, прежде чем дойдут до Амьена с прицелами, завернутыми в обмотки. Хэммик говорит, что он ни слова не сказал об обмотках, а нести прицелы совершенно необязательно. "Ну, в любом случае, – говорит Гусак, – обмотки или портки, но они не сделают ни шага, пока вы не возглавите процессию".
"Мятежные собаки, – говорит Хэммик. – Но мы живем в демократическую эпоху. Как вы полагаете, не будут ли они возражать против того, чтобы милостиво окопаться хоть немного?" – "Нисколько, – говорит Гусак. – Последние три часа Г.С.Б. заставляет их копать, как терьеров". – "Ну, раз так, – говорит Хэммик, – Пусть Маклин принесет нам по стаканчику портвейна". Тут входит Мосс – от него несет портвейном за версту – и соглашается, что мы только добавили бы сутолоки в Амьене, если бы пришли туда всей толпой, в то время как если мы притаимся, где мы есть, джерри может нас упустить, хоть, кажется, он мало что упустил в тот вечер.
Вся местность была порядком шумной, и наш склад, который мы сами подожгли, полыхал до самого неба, насколько можно было видеть. Притаиться было нашим лучшим шансом. Думаю, мы могли бы справиться с этим, если бы остались одни, но около полуночи – в воздухе посвистывало, но ничего особенного – любезный маленький лысый джентльмен в форме протиснулся в траншею, размахивая очками и толкуя, что он думает сформировать слева от нас оборонительный фланг из своего батальона, который как раз подошел. Хэммик говорит, что на его месте он не стал бы тут много формировать. "О, не говорите так, – отвечает старый джентльмен, сильно шокированный. – Артиллерию нужно поддерживать, не так ли?" Хэммик говорит, что мы сейчас в ремонте, и эффективны примерно так же, как общественная уборная. "Отправляйтесь в Амьен, – говорит он, – и защищайте их там". – "О, нет, – говорит джентльмен, – мы с моими мальчуганами должны создать для вас оборонительный фланг", – и он выскакивает из траншеи как молодой снегирь, изо всех сил чирикая своим "мальчуганам". Господь на небесах знает, что это была за компания – по большей части мальчишки, – но они держались за его фалды, как экскурсия из воскресной школы, и мы слышали, как они копошатся на открытом пространстве. Тут поднялся шквальный огонь минут на десять, и Хэммик подумал, что мальчуганы уже получили свое. "В следующий раз – наша очередь, – говорит Мосс. – Тут стая Готов вертится поблизости последние полчаса – думаю, ищут железнодорожные предприятия. С таким же успехом могут найти и нас". – "Отсюда вытекает, – говорит Хэммик, – что это один из них сейчас, судя по звуку, идет довольно низко. Это за нами, мой ученый коллега!" – "Иисусе! – говорит Гусак, – думаю, вы правы, сэр". И это были последние слова, которые я услышал по этому поводу.
– Так они вас достали? – спросил Энтони.
– Да, достали. Думаю, Мосс был прав, и они приняли нас за железнодорожные предприятия. Когда я пришел в себя, я лежал снаружи на обломках, которых было полно. Преподобный Коллинз был в порядке, но о Леди Кэтрин и Генерале было уже поздно беспокоиться. Я лежал там, глядя на все это, пока не почувствовал холод и не посмотрел на себя. Ну, на мне мало что было, кроме башмаков. Так что я встал и прошелся, чтобы согреться. Потом я увидел что-то похожее на гриб в лунном свете. Это была лысая голова старого джентльмена. Я похлопал по ней. Ему и его мальчуганам досталось вполне. Какой-то батальон, спешно отправленный из Англии, я думаю. Они даже не начали окапываться – бедняги! Я взял с них одежды и накрылся теплой офицерской шинелью. Потом кто-то сказал мне: "Копай же, бычина, копай! Гусак там, внизу". Так что я помогал им разгребать завал, пока меня не вырвло кровью с желчью. Тогда я упал, а они достали Гусака – мертвого – и положили рядом со мной. Хэммик тоже помер – его почти разорвало пополам, как сказал Г.С.Б.; но забавное дело, – он много говорил, прежде чем умереть, а ведь ниже желудка у него ничего не осталось, так мне сказали. Мосса мы так и не нашли. Он стоял рядом с Леди Кэтрин. Она опрокинулась и упала на него, вместе с половиной защитной сетки, судя по тому, как это выглядело.
– А что сталось с Маклином? – спросил Энтони.
– Не знаю... Он был с Хэммиком. Думаю, меня вынесло первой же бомбой; ведь я был единственным оставшимся джейнистом. Мы потеряли около половины людей, или сразу, или после того, как достали их на поверхность. Г.С.Б. свихнулся к утру, и бегал от одного к другому, говоря: "Это была такая компания! Что за команда это была! Видели ли вы что-нибудь подобное?" – и плакал. Так что оставшиеся из нас уходили сами по себе, а я наткнулся на грузовик, полнехонький, но они меня взяли с собой.
– Ага! – сказал Энтони с гордостью. – "Каждый такси хватает, как только дождик пойдет"[39]. Слыхал такую песню?
– Они проехали довольно далеко в тыл. Потом я прошел немного пешком, а там был переполненный санитарный поезд, и одна из сестер – седоволосая – подбежала ко мне, размахивая своими красными руками и толкуя, что места нету даже для вши. Мне было уже все равно. Но она продолжала говорить и говорить про войну, и про ее Па в Ледбрук Гроув, и как странно ей в ее возрасте работать с толпой мужчин, и как в следующую войну сестры будут носить штаны хаки из-за грязи, вроде девушек из Земледельческой армии; и это напомнило ей о том, что она сварила бы мне яйцо, если бы могла раздобыть хоть одно, ведь она когда-то держала птицеферму. Вы никогда не слыхивали такого – разве что у Джейн. Меня разобрал смех. Тут какая-то женщина с таким носом и зубами промаршировала к нам. "Что тут такое? – говорит она. – Чего вы хотите?" – "Ничего, – говорю, – только заставьте мисс Бейтс замолчать, иначе я помру". – "Мисс Бейтс? – говорит она. – Почему, Бога ради, вы назвали ее так?" – "Потому что это она", – говорю. "Понимаете ли вы, что говорите?" – говорит она и выбрасывает свою костлявую руку, чтобы поднять меня с земли. "А как же, – говорю я, – и знай вы Джейн, вы бы тоже понимали". – "Довольно, – говорит она, – вы поедете этим поездом, даже если мне придется из-за вас убить бригадира", – и она и ее санитар засунули меня в поезд, на носилки около поваров. Крепкий бульон пошел прекрасно! Потом она пожала мне руку и сказала, что я одним словом изобразил сестру Молинэ, и потом она раздобыла мне лишнюю простынь. Это был ее собственный госпиталь. Думаю, она была леди Кэтрин де Бёр этого района. Ну, так вот, короче говоря, больше ничего не произошло.
– Неужто с тебя не довольно? – спросил Энтони.
– Думаю, да. Иначе, если бы старая батарея продолжала существовать, я бы еще раз вернулся к ним до Перемирия. Наш Г.С.Б. был прав. Никогда не было лучшей команды. Хэммик, и Мосс, и Гусак, и Г.С.Б., и этот бедный маленький Маклин, взяли меня, и провели, и подняли, и доставили меня в санитарный поезд уже после своей смерти, и все за пару брэдбери. Я пролежал всю ночь без сна, вспоминая, как это было. Никогда не было такой команды, как наша, – никогда!
Энтони передал мне обратно сверкающие Секретарские драгоценности.
– Эх, – сказал он, – нельзя отрицать, что это дело с Джейн было для тебя полезнее Римских орлов и ордена Подвязки[40]. Жаль, что никого из вас, джейнистов, не было в Святой Земле. Мне они никогда не попадались.
– Ну, как говорил бедняга Маклин, это очень секретное Общество, и ты должен быть в сердце своем джейнистом, а иначе не добьешься никакого успеха. И все же он сделал меня джейнистом! Теперь я прочел все шесть ее книг между работой в своей парикмахерской; и они всё возвращают назад – даже до вони клеевой краски на маскировке. Поверьте мне, братья, нет никого, равного Джейн, когда тебе приходится туго. Благослови ее Бог, кто бы она ни была.
Почтенный брат Берджес снизу позвал нас всех перейти от трудов к закуске[41]. Хамберстолл встряхнулся – так похожий на ломовую лошадь в человеческом облике, что, казалось, вот-вот услышишь скрип сбруи на его спине – и спустился по лестнице.
Он сказал, что не может остаться на чай, поскольку обещал своей матери к чаю вернуться домой, и по всей вероятности, она ждет его сейчас у дверей Ложи.
– Одна или другая из них всегда приходит за ним. Он склонен иногда терять сцепление, – пояснил мне Энтони, пока мы спускались.
– Выпивает, вы имеете в виду?
– Он?! Он отродясь не больше прикасался к вину, чем к женщинам. Нет, он подвержен чему-то вроде тихих припадков. Это у него после взрыва в Этейблз. Если бы не они, он был бы главным сержантом батареи.
– О! – сказал я. – Я не мог понять, почему они взяли его официантом, когда он вернулся в свою батарею. Это немного проясняет дело.
– Его сестра рассказывала мне, что этот взрыв начисто выбил из его головы всю артиллерийскую науку. Единственная мысль, за которую он держался, – это добраться до своей старой команды. Бог знает, как он ухитрился, но он это сделал. Он прямо-таки дезертировал из Англии к ним, сказала она; и когда они увидели, в каком он состоянии, у них духу не хватило отослать его назад или в госпиталь. Они взяли его как талисман, можно сказать. Это все чистая правда. Так говорила мне его сестра. Но насчет этого джейнистского дела гарантий нет, разве что он никогда не врал с шести лет. Так говорила мне его сестра. А вы как думаете?
– Едва ли он мог все это придумать собственной головой, – ответил я.
– Но разве бывает, чтобы люди так сходили с ума из-за книг? Он и сестру заставил их читать. Она сделает что угодно, лишь бы ему угодить. Но, как я понял, то же сделала и его мать. Не знаете ли вы случайно про эту Джейн?
– Думаю, Джейн была немного свахой на свой тихий манер, когда была жива, и я знаю, что все ее книги полны сватовства, – сказал я. – Вы лучше поищите их.
– О, это все равно что решено, – ответил Энтони, покраснев.
БРАК ДЖЕЙН
Что Джейн в Раю – всего лишь
Разумным мы сочтем.
Там Генри, Тобиас, Шекспир
Устроили прием.
Сэр Вальтер вслед за нею шел
И локоть поддержал,
И Мигуэль Испанский ей
С улыбкою кивал.
И тотчас три Архангела
Ей предложили дать,
Чем из даров Небес она
Хотела б обладать.
Вот Азраила взор на ней,
И Рафаила свет,
И к сердцу – Михаила меч;
"Любовь" – ее ответ.
Немедля Серафимы,
Персты к устам прижав,
Переглянулись меж собой,
Медведицу взнуздав.
Сквозь Зодиак и далее
Один вопрос скользил,
Как шепот вкруг туманности:
"Кто Джейн любил?"
В уединенном лимбе
(Никто его не звал)
Сидел хэмпширский джентльмен
И книжицу читал.
С названьем "Убежденье":
В ней – как ни назови –
О нем и Джейн простой рассказ,
Об их любви.
Закрыл он книжку, услыхав
Сквозь круг небес тот зов.
"Любил ее я и люблю!" –
Ответ таков.
Как прежде капитан Вентворт
Без суеты ходил,
Так в Рай вошел тот человек,
Кто Джейн любил!
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] В Винчестере Джейн почиет... – Джейн Остин (1775–1817) похоронена в Винчестерском соборе. Мильсом-стрит – улица в Бате, где некоторое время жила она сама, как и герой ее романа "Нортенгерское аббатство" (Northanger Abbey"), и где произошла знаменательная встреча героев последней законченной ею книги "Доводы рассудка" ("Persuasion").
[2] В Ложе Обучения,... уже описанной прежде – Эта выдуманная Киплингом довольно необычная ложа уже фигурировала в его рассказе "В интересах братства" ("In the Interests of the Brethren"). Сам Киплинг с молодых лет был масоном, вслед за своим отцом, но как и упомянутый ниже Маклин, никогда не продвинулся дальше внешних, Голубых степеней. В отличие от России, где появившееся в XVIII веке масонство объединяло представителей дворян и представляло собой элитарное явление, в Англии тех лет масонские ложи, куда входили люди самых разных сословий, были более общедоступной формой объединения людей по сравнению, например, с клубами. Для многих ложи в некотором роде восполняли потребность в братстве и общем служении, нехватка чего не могла не ощущаться в религиозной и общественной жизни. Очевидно, что Киплинг изначально именно отсюда почерпнул приверженность идее общего делания, которому должна быть посвящена жизнь каждого человека, народа и всего человечества в целом. На этом примере видно, насколько разные выводы и уроки извлекаются различными людьми из одних и тех же источников.
[3] Драгоценности – символы масонства. Подвижные драгоценности (знаки определенной должности) изображают угольник, уровень и отвес; неподвижные драгоценности (постоянно присутствующие в ложе) – линейка, грубый и совершенный тесаные камни. Секретарские драгоценности – два скрещенных писчих пера.
[4] ...с плечами, грудью и бедрами старой Гаррисоновской Артиллерии марки 14-го года – первый образец какого-либо оружия называется Марка I, затем – Марка II и т. д. Киплинг употребляет это же выражение с присоединением года начала войны. В мирное время Гаррисоновский артиллерийский полк, в основном, использовался для береговой охраны и имел дело с орудиями, которые заряжались вручную стофунтовыми снарядами. Поэтому его упоминание дает точное представление о могучем сложении Хамберстолла.
[5] Он был прирожденным джентльменом – в оригинале "toff", т. е. важный человек, шишка, джентльмен и т. п.; это слово характеризует человека, который до Первой мировой войны не имел нужды работать.
[6] Этейблз – (Eatables) так британские солдаты произносили название города Etaples на севере Франции.
[7] Гота – (Gothas) двухмоторный немецкий бомбардировщик, разработанный в 1916 году; часто использовался для бомбардировок Лондона. Виктория – лондонский вокзал, с которого уходят поезда во Францию, что делало его весьма вероятной мишенью.
[8] Лар Пуг Ной – имеется в виду Lapugnoy, селение на севере Франции.
[9] Шкода – гаубицы производства заводов Шкода (в то время австрийских) были на вооружении в Британской армии с 1900 года, но не использовались во Франции, поскольку устарели к 1914 году. Однако Киплингу, по-видимому, именно такая гаубица приглянулась в связи с ролью, предназначенной ей в дальнейшем повествовании.
[10] Нактуарий – имеется в виду актуарий, специалист по страховым расчетам. Ниже упоминается высказанное им мнение о вероятной продолжительности жизни его товарищей по батарее.
[11] "Шипучка" – ("Bubbly") название обозрения Лондонского Театра Комедии.
[12] ...законного отпрыска ...его имя Генри Джеймс – Henry James (1843–1916), английский писатель, друг Киплинга. Маклин имеет в виду, что Генри Джеймс является литературным преемником Джейн Остин. Однако читатель остается в полном неведении касательно аргументов Маклина, поскольку рассказ ведется от лица Хамберстолла, который не мог ни понять их, ни запомнить.
[13] Джерри – одно из прозвищ немцев; имело хождение среди рядовых и сержанского состава.
[14] Брэдбери – так назывались первые однофунтовые банкноты, поскольку на них имелась подпись секретаря Казначейства Джона Брэдбери. (Один фунт равнялся двадцати шиллингам).
[15] Тилни и люки-ловушки – в книге "Нортенгерское аббатство" (глава XI) перечислены вещи, о которых попеременно размышляет Кэтрин Морланд, в том числе – семейство Тилни и люки-ловушки, какие можно (судя по романам) обнаружить в старинном замке.
[16] Наставления – "Древние Наставления" касаются религиозных, гражданских и нравственных обязанностей масона, а также его поведения в ложе. По аналогии с масонскими, Маклин говорит о степенях и Наставлениях Общества Джейнистов.
[17] Доббин – обычное прозвище ломовой лошади; как прозвище человека намекает на медлительное и туповатое трудолюбие.
[18] Мы не можем рассчитывать и на шесть недель в среднем на каждого – средняя продолжительность жизни орудийного расчета как боевой единицы во Франции 1917–1918 годов не достигала шести недель.
[19] Не с того конца Саутуоркского моста – Саутуоркский мост через Темзу соединяет Лондонский Сити с обширным районом Саутуорк, в то время изобиловавший трущобами.
[20] Парас-тит-ическим Фордером – паразитическим Фордером. Эпитет "паразитический" можно понять двояко: в том смысле, что владелец такси является паразитом, или же (как понял сам Энтони), что в такси полно паразитов. Фордеры (Messrs Forders) были известными изготовителями кэбов, и название фирмы затем перешло на такси (автомобили фирмы Форд появились в Англии значительно позже, нежели это слово).
[21] Один из этих синебрюхих большевиков из послевоенной полиции – (blue-bellied Bolshies). Энтони называет полицейского синебрюхим из-за темно-синей формы, а большевиком (Bolshie – сокращенное от Bolshevik), – по-видимому, намекая на состояние полиции в послевоенное время.
[22] Перемирие, которым завершилась Первая Мировая война, было подписано в 11 часов утра 11-го ноября 1918 года.
[23] "Убеждение" – "Persuasion", последняя законченная книга Джейн Остин, в русском переводе традиционно называется "Доводы рассудка".
[24] Аббатство в три слога длиной – "Нортенгерское аббатство" ("Northanger Abbey"), первое по времени написания крупное произведение Джейн Остин; как и "Доводы рассудка", было опубликовано только после ее кончины.
[25] Священник, преподобный Коллинз – персонаж из книги "Гордость и предубеждение" ("Pride and Prejudice"); описан как "смесь гордости и подобострастия, заносчивости и самоуничижения". По внешности – "высокий, тяжеловесный молодой человек... степенный и величественный, с весьма официальными манерами". Речь его растянута и помпезна. Хамберстолл передает общее впечатление о нем, очевидно, не помня подробностей, т. к. строго говоря, тот не пытался жениться на деньгах, но стремился женитьбой угодить своей патронессе – леди Кэтрин де Бёр.
[26] Кэтрин де Багг – леди Кэтрин де Бёр (Lady Catherine de Bourgh); не будучи силен в норманнских фамилиях, Хамберстолл транскрибировал ее по-своему. Получилось слово, созвучное или с клопами, или же с некоторыми ругательствами, что привело к описанным ниже неприятностям.
[27] Мисс Бейтс – персонаж из книги "Эмма" ("Emma"), обедневшая старая дева, живущая со своей старенькой матерью и опекающая любимую племянницу. Неудержимый поток болтовни по любому поводу, с бесконечными поворотами и пересказами, абсолютная неспособность что-либо скрыть, наивное восхищение добротой окружающих, полное отсутствие гордости в сочетании с совершенным довольством своей судьбой – вот основные черты мисс Бейтс. Характерно, что здесь и чуть ниже Энтони с полуслова понимает, о какого рода людях говорит Хамберстолл.
[28] Генерал-майор в отставке – генерал Тилни, отец главного героя "Нортенгерского аббатства", раздражительный и тщеславный человек, весьма состоятельный, но одержимый стремлением выгодно женить своих сыновей. Примечательно, что фамилия "Тилни" напоминает Хамберстоллу о Тилни-старшем, а не о его сыне – главном герое книги.
[29] С траншейной стопой – поражение стоп при длительном воздействии холода и сырости; вид отморожения; возникает при температуре выше 0 °С. Траншейная стопа впервые описана в период Первой Мировой войны у солдат при длительном пребывании в сырых траншеях. В лёгких случаях появляются болезненное онемение, отёчность, покраснение кожи стоп; в случаях средней тяжести – серозно-кровянистые пузыри; при тяжёлой форме – омертвение глубоких тканей с присоединением инфекции. В некоторых случаях требует хирургического вмешательства.
[30] Лаура... или другое женское имя – Лаура-плейс упоминается в книгах "Доводы рассудка" и "Нортенгерское аббатство". Однако помолвка Энн Элиот с капитаном Вентвортом (по-русски часто транскрибируют "Уэнтуорт"), о которой дальше говорит Маклин в пересказе Хамберстолла, возобновилась не на этой улице, а на Юнион-стрит, по другую сторону реки.
[31] Для pukka джейниста – слово "pukka", от "pakka" – готовый, спелый (хинди), в английском языке стало употребляться с 1770-х годов как колониальное словцо в значении "настоящий", "подлинный", "первоклассный", чаще всего встречается в выражении "pukka sahib" – "истинный джентльмен", "первоклассный человек" ("sahib" – господин, хозяин).
[32] Неустойных слов – главный сержант батареи, не будучи очень грамотным человеком, подразумевал непристойные слова. В оригинале "obese" – "толстые" вместо "obscene" – "непристойные".
[33] Обтюратор – асбестовый лист, прикрывающий затвор крупного орудия; при стрельбе он препятствует выбросу газов назад. Изношенный обтюратор, о котором говорит Хамберстолл, не выполняет своей функции. Для Киплинга характерно введение такой подробности, мало кому известной, кроме артиллеристов.
[34] Мы рассмотрим это в Общей Комнате – термин "Common Room", принятый в Оксфорде, подразумевает, что Маклин учился там в свое время, хотя, по-видимому, с тех пор успел сильно опуститься.
[35] Наш старина марки Пять Девять-точка-два – гаубица калибра 9,2 дюйма.
[36] Принес обильный плод как добрый джейнист – перифраз слов Евангелия (Мф.13,26).
[37] Пип-эмма – принятая в то время у связистов форма передачи сокращения "P.M." (после полудня), во избежание ошибки при плохих линиях связи.
[38] ...через Амьен к Дьеппу; зарегистрироваться в Ньюхэйвене, занять позиции за Сифордом – тяжеловесная шутка Хэммика дает представление о мощном напоре последнего крупного наступления немцев весной 1918 года. Дьепп – портовый французский город, Ньюхейвен и Сифорд – города на южном побережье Британии.
[39] "Каждый такси хватает, как только дождик пойдет" – "They all take a taxi when it’s raining", песенка из музыкальной комедии "Девушка в такси".
[40] Полезнее Римских орлов и ордена Подвязки – измененная цитата из ритуала масонского посвящения, где говорится, что эмблема масонства (фартук каменщика) древнее Золотого Руна или Римского орла, и почетнее ордена Подвязки или любого другого известного ордена.
[41] От трудов к закуске – "from Labour to Refreshment"; слово "refreshment" означает отдых, восстановление сил или же закуску, как в данном случае. Эта формула обычно обозначает переход от масонского ритуала или церемонии к перерыву для отдыха, но здесь речь идет просто об окончании работы.