Бриллианты неподвластны времени, их блеск рассчитан на вечность. Жемчуг же - напротив, стареет и тускнеет с течением лет, особенно если он лишен прикосновения живого человеческого тела. Но существует на свете и коньяк, который лишь приобретает дополнительную ценность с каждым прожитым годом.
Пропуская через себя ежемесячно многие сотни текстов сексуальной тематики, среди которых попадаются лишь единицы хоть сколько-нибудь стоящей прозы - поневоле начинаешь особенно ценить удачные находки прошлых лет: пусть не шедевры, но маленькие открытия. Произведения, которые хочется перечитать еще хотя бы раз.
И сегодня мне хотелось бы представить вам несколько экспонатов из моей коллекции эротического антиквариата. То, что было опубликовано на сервере Проза.ru задолго до того, как я начал вести там ежемесячные обзоры – в 2001 году. Присмотритесь, мой читатель - не ускользнули ли эти тексты от вашего внимания?
* * *
Я писал уже не раз и не два, что лучшие эротические произведения – это такие, которые выходят за рамки собственно эротики, сплавляя воедино разные темы и жанры. Хорошо, оставим за рамками собственно порнографию, хотя грамотное, художественное и талантливое описание того, "что, куда и каким способом", при прочих равных условиях идет эротической литературе только в плюс (если только этот плюс – не единственный). Но даже признавая предметом эротики чувственную страсть и вожделение, а не механику и геометрию совокупления... Даже в этом случае мы неизбежно вписываем ее в более широкий художественный контекст, ибо страсть сексуальная – лишь одна из многих страстей человеческих, пусть даже и сильнейшая из них. И те шесть произведений, о которых пойдет речь в моем эссе, написанные в разных стилях и и в разных этнокультурных традициях – все они парадоксальным образом сочетают в себе стремление к эротике с бегством от нее же. Это может быть бегством из европейской (иудео-христианской) ценностной сетки в ориентальную – японскую и чуть ли даже не в палеоазиатскую, как в рассказах Валерия Бондаренко. Это может быть бегством из эпической прозы в ироническую драматургию, как в изящной миниатюре автора с ником "Джемс Джойс". Потом - еще дальше, из прозы в поэзию и живопись, как в рассказах Валерия Белолиса и Анны Darvulija. И, наконец, в демоническую мистику, как в рассказе Джен.
* * *
Валерий Бондаренко, выступающий под псевдонимом Cyberfond, приглянулся мне двумя своими текстами. Первый из них – "ТЕСЭ", охарактеризован автором как этюд из вроде бы как японской жизни. Жизнь действительно "вроде бы как" японская, и вряд ли стоило бы обращать внимание на этот рассказ, будь это одной из многих псевдояпонских стилизаций – несмотря на тшательно выстроенное повествование, блестящую проработку деталей и интригу с полом главной героини (или героя). Но по-настоящему ярким делает этот текст неожиданное вторжение в "желтый" мир "белой" реальности в лице русских моряков, резко очерчивающее всю "инакость" и несоразмерность двух миров.
"— Кто был у тебя без меня, Тесэ? Матросы?
Тесэ вдруг плачет и просит пощады.
Наоми неподвижна. Улыбка сдержанна, и эта тяжесть шелков.
— У меня был океан, о господин мой! — и Тесэ благодарно прячет лицо.
Господин смеётся и таинственно смотрит на маленькую Наоми."
И даже сходясь в одной постели, Восток и Запад остаются бесконечно далеки друг от друга.
Однако же еще более мощным и самобытным предстает другой рассказ Валерия, "АКЫТ", с подзаголовком "шаманский этюд". Степное, чем-то – на наш взгляд – дикое восприятие родоплеменных отношений, преломленных в непотребном быте Советской Армии, когда шаман и комиссар сплетаются воедино... Это невозможно пересказать словами – это надо прочувствовать, увидеть во сне или в полупьяном бреду. Мистический реализм, чем-то отсылающий то ли к Маркесу, то ли к Кастанеде.
Что хотел бы еще отметить – это богатый своеобычный язык, четко выстроенную композицию. Да, на идею, сюжеты и образы горазды мы все. Но в "Акыте" видна, сверх к тому, и тщательнейшая работа Валерия над текстом. И даже ненормативная лексика, даже самые чернушные моменты в повествовании, когда героя, как это теперь называется, "опускают", воспринимаются без рвотного рефлекса, но с пониманием и сочувствием.
"И плюнул тут шаман, Скородумов-касаты, в последний раз обжёг своим гнусным взглядом — и вдруг — в дергиль улетел — в страну дальнюю, где и сам он не властен, поди, ни над чем не волен…
«…Дембель, однако, скоро…» — только и успел наш Акыт подумать.
Жизнь улыбнулась вдруг.
Страшная стерва-жизнь."
* * *
По контрасту с эпическими полотнами Cyberfond'а, рассказ Валерия Белолиса "Рожденная Пастернаком" воспринимается камерным, чуть ли не герметическим. Классическая ситуация эропрозы: приключение в вагоне СВ. Но главный герой отталкивается от необременительного случайного перепихона; зажатый в руке томик Пастернака влечет его к большему, к постижению Эроса через духовность... И когда Борис Леонидович встречается с Александром Александровичем, случайная попутчица оборачивается Незнакомкой:
"Хотелось понаговарить ироничных колкостей, завоевать возможность ухода на равных. Но… я опустился на диван молча и встретился с ней взглядом. Уверенность граничила с нахальством, но не откровенным, а спрятанным под тонкой дымчатой материей интеллекта. Подумалось, что в девятнадцатом веке ей точно нужно бы было носить вуаль, чтобы слыть порядочной женщиной. «Почему в девятнадцатом? Почему не в начале двадцатого? Впрочем, какая разница…»."
Да, пусть за стенкой соседи предаются веселому траху под итальянскую попсу, но сегодня и здесь упадут со стуком на пол два башмачка, а остальное скроет от нас занавеска вагонного окна, которую задернула тонкая, в кольцах, рука. Очень деликатная и элегантная эротика.
* * *
Опубликованную Анной Darvuliya небольшую повесть "Венера в мехах" можно было бы назвать римейком классического прототипа графа Захер-Мазоха, недаром ее автор укрылся за псевдонимом "Захар Мазов". Однако это будет лишь половиной истины. Второй же слой художественной реальности – это извечный сюжет Пигмалиона, сюжет о любви художника к модели. Но на сей раз – любви предельно субмиссивной.
"Когда мне хочется помучить это распустившегося павлина, я ложусь с моей редакторшей в постель, а его заставляю прислуживать нам. Он ненавидит Присциллу, она платит ему тем же, и в такие моменты она отрывается на нем по полной программе, с самой лютой ненавистью, на которую только способна иссушенная ревностью стареющая лесбиянка-мазохистка.
Мы с ней нежимся в неге и истоме, а бедняга Покемон вынужден подолгу чесать нам пятки, причем Присцилла непременно требует, чтобы ей он это делал языком и зубами! Я не возражаю, мне-то что…
Да, совсем забыла! В ЦДХ прошла вторая выставка его картин..."
По степени откровенности эротических сцен, пожалуй – самое-самое из шести отобранных мной текстов. Но самодовлеющего характера эти сцены не носят, главное содержание повести все же – о мистерии всепоглощающей и порабощающей страсти. Недаром главную героиню так и зовут – Мистерия.
"Говорят, что на всех вышеозначенных картинах, женские персонажи списаны с меня.
Не знаю, не видела. Хотя "Венеру" надо бы повесить здесь, в приемной главного редактора. Чтоб завидовали.
Однако, почему ж мне так тоскливо???"
* * *
Рассказ Джен "Настоящая" написан скупым и четким языком, осылающим нас не к художественной прозе, а скорее к документалистике. В этом, наверное, задумка автора, поскольку речь идет о женщине загадочной и нереальной; точнее, о принявшем облик женщины демоническом существе, пребывающем одновременно во многих телах:
" Позже, в городе, когда силуэт Лары давно не мелькает на улицах, многие все же не сдерживаются и рассказывают друзьям о необычном своем приключении. Они думают, если превратить все в слова, им станет проще это переживать. Но тут выясняется постепенно, что тогда, на рассвете в отеле Лара пришла к каждому из сорока пяти, и ни одному из рассказов нельзя не поверить. "
Вот он, реальный образ вечной и всеобъемлющей женственности, открытой для каждого и тем не менее неподвластной никому. Вы ее знаете, не правда ли? Ведь во снах она приходит и к вам тоже.
* * *
И, наконец, последнее из представляемых мной сегодня произведений – это юмористическая мини-пьеса автора с ником "Джемс Джойс", под названием "Четыре стула". Действительно, действующими лицами этой эротической драмы-комедии выступают стулья. Женщина же – лишь безмолвный эротический символ, и вся ее задача - на этих стульях по очереди посидеть. Подкупает как необычность литературного жанра, так и общий минимализм, когда художественный эффект достигается на донельзя ограниченном текстуальном пространстве. Поэтому более ничего и не скажу: прочтите сами.
* * *
Впервые опубликовано в альманахе "Прозариум", Октябрь 2006