-- …и напишите автобиографию.
-- В какой форме?
-- В произвольной. С указанием даты и места рождения, гражданства, домашнего адреса, образования. Родился-женился-учился. Кто родители, выписка из трудовой… Ну, да вы женщина грамотная, разберётесь. Коротенько.
-- Хорошо, напишу. Когда прийти?
-- Двадцать седьмого…
***
«Автобиография».
Так, начало положено. А что писать дальше?
«Я, Лариса Сергеевна Нохрина…», -- ой, помню, прихожу в абонентский отдел, тётка спрашивает:
-- Ваша фамилия? -- я ей вежливо так отвечаю:
-- Нохрина. -- Она на меня глаза выпучила и раздражённо:
-- Девушка, раз я спрашиваю, значит, нужно. Просто скажите свою фамилию.
-- Нохрина, -- терпеливо повторяю я.
И тут она меня удивила:
-- Вы чего грубите, девуЖко? Я фамилиё спрашЕваю не из интересу… Вы понимаете, мне по компьютеру вас найти надо! -- и смотрит на меня, как на идиотку…
Ну, думаю, глухая…
Повышаю голос:
-- Нохрина!
Она прокашлялась…
Видно, приготовилась.
И тут до меня доходит: ей слышится вопрос: «На хрена?», и скороговоркой, чтобы она не успела вывалить всё, что обо мне думает, на весь отдел, стрекочу:
-- Муж у меня НохрИн, а я -- НохринА!
Мы с ней так смеялись обе… Хорошая тётка оказалась, с юмором. Извинилась даже. Правда, всё время хихикала…
Ладно, к делу…
«Я, Лариса Сергеевна Нохрина, родилась…»
Раз я живу, значит, я родилась… Точно! Я когда-то где-то родилась. В паспорте написано: «11 июня 1968 года. Украина, город Благодатовск».
Не знаю. Возможно. Им виднее.
Я же не помню!
Единственное, в чем я уверена -- это случилось.
Часто вижу здание, где произошло сие знаменательное событие, я теперь рядом с ним живу.
Старый тихий потрескавшийся роддом. Стены, увитые одичавшим виноградом, маленькие оконные рамы с облупившейся краской… Не думаю, чтобы он в те годы выглядел лучше. Он уже тогда был ветхим.
Наверное, как все нормальные дети, я кричала и просилась обратно.
Дети не любят рождаться. Им не нравится приходить в этот мир. И дело не в ясновидении. Просто обидно уходить из тёплого уютного маминого лона в холодный свет, в чужие руки акушерок. Мало того, что неприятно, так ещё и по попе шлёпают, и пуповину режут… Пуповину, единственную надёжную вещь на свете…
Родилась я так же, как и все. Выяснили.
И детство было. Было. Вот это я помню. Да ещё какое! Папа тогда работал начальником питомника, где выращивали розы. В селе со смешным названием Беспаловка. Мама заведовала детским садом. И росла я среди роз, но в полной изоляции от других детей. От скуки, наверное, часто болела. Хвори выбирала -- не какие-нибудь банальные ОРЗ с бронхитом, а что-нибудь поопаснее, желательно с угрозой. Если аппендицит -- обязательно гнойный, и чтоб лопнул задолго до приезда «скорой»… если скарлатина, то чтоб соседям страшно было, не только маме… Никогда не любила мелочиться!
Делать мне было нечего. Вечно то больная, то одинокая, нашла себе развлечение: научилась читать. Мама говорит, мне тогда четырех ещё не было. Кубики мне купили, с картинками и буквами, в память врезался Буратино, сидящий на «Б». Первое слово, выложенное мною самостоятельно, говорят, было «Пушкин».
Еще играла в Золушек на балу: лилии с полуоторванными лепестками были балеринами (обрывала лишние тычинки, оставляя две одинаковой длины, получались тонкие ноги в пуантах), те же лилии, но совсем без лепестков -- кавалерами, а розы -- знатными дамами в бальных платьях. Часами могла сидеть за домом, разыгрывая сказочные представления. Страсти между головками лилий и роз кипели такие, что Шекспир то переворачивался в гробу, то нервно курил в коридоре.
В два сочиняла песни-нескладухи, к пяти упорно рифмовала все подряд. Впрочем, мне мои стихи самой не очень-то и нравились, поэтому писала я их недолго -- каких-нибудь двенадцать лет (с пяти до семнадцати).
Ой, где-то у меня и тетрадка сохранилась… Так, сейчас схожу, поищу в тумбочке, потом продолжу…
…нашла. И альбом с фотографиями, так будет проще вспоминать.
Вот! Я, мама, папа… Мама полная, только после родов, папа молодой, счастливый. Зачем он меня держит так, чтобы все девочковые признаки наружу? Нехорошо, хоть и маленькая совсем… Сколько мне здесь? «Ноябрь 1968-го», -- понятно. А вот мне два, на горшке… Три… Пять… Каким же я была некрасивым ребёнком, надо же. И такая улыбка вымученная.
Вот, в первый класс иду, в белом фартуке, с розами… А с чем же ещё, если папа -- начальник питомника?
Школа промелькнула незаметно. В начальных классах со мной носились, как с невероятно одарённым ребенком. Разбаловали. Поэтому, когда программа стала посложнее, я занималась прилежно лишь по тем предметам, что были мне интересны. Остальные тихо игнорировала.
Потом, конечно, я об этом пожалела. Да и то только потому, что не сдала английский на вступительных экзаменах в университет. Не поступила. А так хотелось на филфак!
Страдала недолго. В Москву поехала, к двоюродной Матрёне Павловне. Так мы называли бездетную сестру моего деда, коренную москвичку, искренне считавшую меня своей внучкой. В гости она меня звала давно и настойчиво.
Вот она: румяная, полная, весёлая… Хорошая фотография. Кто-то из бабкиных соседей щёлкнул нас в обнимку. А я какая… Семнадцать лет. Прелесть, что за девочка.
Всё, что помню о Москве в тот раз -- дикая головная боль, суматоха и навязчивая опека двоюродной Матрёны.
Поспешила сбежать, но через неделю от московской бабушки пришло жалобное письмо. Сообщала, что приболела, сейчас ей помогают родственники покойного мужа, но она хотела бы, чтобы приехала я. Предложила моей маме прописать меня у себя: «Поживёт со мной, поможет, мне уже немного осталось, поступит в такой же университет, как и у вас. А после моей смерти ей останется двушка».
Я наотрез отказалась. Ни бабушка, ни Москва мне не понравились. Обе, и Москва, и Матрёна Павловна, были суетливы, визгливы, истеричны. Обе нехорошо пахли и давили на меня. Да и не хотелось мне ни быть чьей-то болонкой, ни ждать чьей-то смерти в надежде на квартиру, это казалось противным.
Но не откликнуться на зов больной, одинокой, несчастной родственницы не могла, взяла билет туда и обратно, поехала.
Оказалось, Матрёна Павловна очень преувеличила. Не столько заболела, сколько заскучала. В таком случае пожилые дамы заводят себе кошечек-собачек, а она решила завести внучку. Душно заботливая, приедчиво-крикливая бабушка, кажется, действительно видела во мне болонку.
Закармливала. «Ешь, Ларочка, ты такая худая, возьми еще пирожок, к вечернему чаю я тортик испеку. «Наполеон» ты любишь?».
Ну, не понимала бабушка, как можно не любить сладкого, как можно не хотеть есть. Утром, не успеешь проснуться: «Сейчас чайку попьём», -- чайку попить у неё называлась процедура в пять стаканов светло-жёлтой бурды с пирожками, бутербродами, конфетами, цукатами… Только встали из-за стола, бабушка принималась готовить завтрак.
И попробуй откажись от трапезы! Бабушка начинала нервничать, тревожиться, пронзительно уговаривать. Голос тонкий, звонкий… он въедался мне в барабанные перепонки, мозги, раздирал изнутри мысли в клочья.
Помыли посуду после завтрака -- Матрёна уже готовилась к обеду. Между обедом и ужином -- «чайку попить», перед сном -- «чайку»… Я чувствовала себя поросёнком на откорме.
По часам укладывала спать. И чуть не каждые двадцать минут подходила проверить, удобно ли у меня лежит подушка, не раскрылась ли я, и если ей казалось, что что-то не так, поправляла, чмокая в лобик. Как можно спать в таких условиях?
А как она меня выводила на прогулку!
Прогулки по Москве с бабушкой были пыткой. Эскалатор в метро не вызывал у меня доверия, от турникета я шарахалась. Она таскала меня за собой, показывала всё, что у неё самой вызывало восторг и гордость, заводила в институты, с кем-то знакомила... Я терпела головную боль, считала дни до отъезда, и сочувствовала москвичам: «Как они здесь живут? У них этот кошмар каждый день! А ведь здесь даже дышать нечем…»
Чтобы соблазнить меня московской жизнью, бабушка особенно часто водила меня по магазинам. Но просчиталась. Шоппинг всегда интересовал меня меньше всего. К тому же, у меня своеобразные отношения с деньгами. Своих у меня было мало, а принимать подарки от двоюродной Матрёны я считала неприличным. Тогда как-то не думалось, что это может её обижать.
Когда я уезжала, мы долго говорили. Бабушка настаивала, чтобы я навсегда переехала к ней, искушала перспективами, била на жалость, пугала «благодатовским быдлом» и заводом навсегда.
Я сначала пыталась ей честно объяснить, что мне здесь просто не нравится, мне здесь плохо, у меня здесь болит голова, а она женщина здоровая, уход ей не нужен, да и не так уж одинока, как ей хотелось бы казаться. В её двухкомнатной квартире напротив института им. Склифосовского почти всё время вертелись соседки, подружки, племянницы покойного мужа… Не проняло. Тогда я на голубом глазу наплела ей о «неземной любви», оставленной в Благодатовске. Бабуля, обожавшая любовные романы, расплакалась и отпустила с миром.
Вот её последняя открытка, поздравляла нас с переездом на новую квартиру: «Желаю счастья на новом пепелище». Смеялись мы тогда… Умерла она не так давно, лет пять назад…
Вернулась в родной Благодатовск, устроилась на завод. Сахарный. В дрожжевой цех. Сбивщиком тары. Целый день четырехсотграммовым молотком забивала в деревянные рейки пятисантиметровые гвозди. Так наловчилась, что до сих пор делаю это мастерски. Двумя ударами. Первым -- наживляю, вторым -- вбиваю по самую шляпку. Впрочем, в жизни мне эти навыки так и не пригодились.
Спасибо, мастер электроцеха решил, что им в коллективе не хватает девушки. Кинул взглядом по заводу и предложил мне перейти к ним. Так я стала водителем электрокара. Вот эта работа мне действительно нравилась! Я гордо именовала себя то извозчиком, то водителем кобылы и с довольным видом разъезжала не только по территории завода, но и по улицам города. Свобода!
Единственное, что портило жизнь -- попытки слесарей и электриков приобнять меня где-нибудь в закутке. «Народ-то дикий»… Помню, одному голову гаечным ключом проломила. Это ОН так называл, на самом деле -- просто кровь текла и сознание потерял...
После того случая стало проще, мужики опасались руки распускать. Даже материться при мне стали меньше. Только дядя Валя, пожилой сварщик с широченным постоянно красным лицом и невообразимо яркими голубыми глазами, мог зайти в цех и звать меня приблизительно так:
-- Ларочка, дочечка, *** твою мать! Дэ ты ходыш, *** ******? Ларчунь, *** ***, манюня, *** перевезти надо, ****** ***, а то ********* перегреется! Быстрей давай, ***!
Звездочки -- это слова, которые вряд ли уместны в официальном документе.
Поначалу я плакала и злилась, мне казалось, раз он позволяет себе со мной так разговаривать, значит, считает меня ******… Потом поняла, что не во мне дело, привыкла.
Но мама решила, что я на заводе грубею и деградирую. И мне не помешает хоть какое-то образование. Ох, как не хотелось снова ехать в областной центр и переживать липкие часы вступительных экзаменов.
Сдала документы в бухгалтерскую школу. Какой из меня бухгалтер? Да никакой. Извозчик был лучше.
Но счетоводом я так и не поработала. Пока бегала на занятия, познакомилась со своим первеньким, Лёшкой Забалуевым -- высоким, красивым и умным голубоглазым брюнетом. Заявление в ЗАГС подали через день. Через месяц расписались.
О, это отдельная история…
Мы с ним жили совсем недалеко друг от друга, через два двора. Но я его никогда не видела, то есть, не обращала внимания. А он меня однажды подвёз. И запомнил. А я -- нет.
А через полтора года мы познакомились снова...
Были мы с подружками в ресторане, Верочкин день рождения отмечали. Мне девятнадцать… Он зашел в кабак за сигаретами, увидел меня и зацепился. Сел за соседний столик, к знакомым. Потом улучил момент и подошел ко мне:
-- Ты замуж не вышла? -- спросил так, будто продолжал прерванный разговор.
-- Нет, я туда не хочу.
-- А за меня пойдёшь?
-- А почему бы и нет, если человек хороший?
…я пошутила. А он -- нет. Подсел к нам и вёл себя гвоздём программы. Ох, и напилась я тогда… Помню, привел он меня к каким-то своим друзьям, они что-то пели, он играл на гитаре, я читала «Обстановочку» Саши Чёрного, пили кофе, много курили. И так всю ночь… А наутро он заявил, что, как честный человек, должен на мне теперь жениться. Я думала, шутит…
А он -- нет… Повёл меня домой, перед подъездом попросил предупредить родителей, что сейчас придут, а сам помёлся за коньяком и цветами маме… Да! Перед тем сказал: «Переодеться надо», -- и сводил меня к своей... Бог ты мой, страшно вспомнить… Кто из нас больше стеснялся, его мама или я, сказать не берусь. Но плохо было обеим. Только Лёша чувствовал себя совершенно непринужденно. Хорошо, мы были там недолго. Он переодевался под полонез Огинского и объяснял своей маме, что эта девочка -- её будущая невестка, всё решено и обжалованию не подлежит.
Я пришла домой...
Мама не спросила, где я была: мы договаривались, что переночую у бабушки, с этим всё в порядке. Но мне надо было как-то сказать, что у нас сейчас будут гости. Мама мыла посуду, я вошла в кухню и встала под стеночкой…
-- Мам… слушай, тут такое дело… в общем, я не уверена… но, кажется, меня сейчас придут сватать…
-- Кто?
-- Лёша…
-- Который Лёша? Фамилия у него есть?
-- Мам… не знаю…
-- Чего не знаешь, фамилию или есть ли она у него вообще?
-- Фамилию не знаю…
-- Та-а-ак. А лет ему сколько?
-- Не знаю.. тридцать, наверное…
-- А работает где?
-- Мам… -- я чуть не плакала, я НИЧЕГО о нём не знаю! -- Кажется, музыкант в ресторане…
-- Тьфу! -- мама в сердцах бросила посудную тряпку в мойку, ушла в комнату. Я стала домывать.
Потом немного подумала, переоделась в любимые затасканные джинсы, домашнюю рубаху, смыла остатки косметики, связала волосы в хвост. Если надумал жениться, пускай смотрит, какая есть, без прикрас. Чтобы потом претензий не было.
А тут и звонок. Я обмерла.
Мама вышла с веником. Это у нее приём такой, если гости нежеланные. Мол, не видите? Заняты мы....
А когда дверь открыла, веник за спину спрятала, разулыбалась вся, в дом пригласила.
Он сказал, зачем пришёл, она серьезно так: "Это ваше дело. Если решили -- мы поможем"
Я обалдела.... МОЯ МАМА не орёт, что мне еще учиться и учиться??? МОЯ МАМА улыбается и выглядит довольной???
Присматриваюсь к Лёше...
Мама тихонько в коридоре мне: "Эх, Ларка, я б за него сама сходила!!! Почему никогда не рассказывала?"
Молчу, что сама с ним только вчера познакомилась...
Мама давай за стол усаживать... А папа сидит в кухне, дуется... Мама щебечет... А я все к Лёше приглядываюсь... Может, мама что-то знает? Может, я чего-то не понимаю? Маме нравится…
За стол сели, папа из кухни вышел. Лёша коньяк разливает, мама грибочков подкладывает. Папа недобро поглядывает. И, видно, прикидывает, как бы этого хмыря половчее с лестницы спустить, чтобы мама не рассердилась.
Лёша рюмки наполнил, свою поднял... Что-то хотел сказать, а тут папа из себя вышел. Не помню, что говорил... Мол, а вообще по какому поводу пьем? И кто ты вообще такой? И что вообще здесь за фигня творится? Своими словами, конечно, но смысл такой.
Лёша крякнул, рюмку поставил и предложил папе выйти на балкон, покурить.
Мы с мамой шеи чуть не отвертели, оглядываясь на балконную дверь.
Вышли они оттуда лучшими друзьями. Хохотали, и папа рассказывал Лёше, как он на маме женился. Мир, дружба, Буэнос-Айрес…
Только за стол уселись, звонок в дверь. Сцена затянулась... Я пошла открывать, оказалось, друг мой пришел, Амил, азербайджанец. Его у нас все Аликом называли. Он хотел поздравить с рождением сына мою подружку, что жила этажом выше, а ко мне зашел перед ней. Просто так, поздороваться. Да и не ушёл уже, остался. Я его в комнату завожу, за стол приглашаю. Лёша, смотрю, напрягся. Алик как увидел его у меня, челюсть ловил в районе колен...
А потом, когда понял, что происходит, стал трясти Лёше обе руки, что-то восторженно лепетать о том, какая я замечательная… Сел, уловив момент, когда все отвернулись, прошептал: "Классный мужик, Лар, я его знаю... не ожидал... молодца!"
И что мне оставалось думать?
А когда на следующий день пошли заявление в ЗАГС подавать, да тётка тамошняя, увидев Лёшу, встала со словами: «Здравствуйте, Алексей Владимирович», я совсем дар речи потеряла… А он ничего -- поздоровался, бланки заявлений попросил:
-- Я сдаваться пришёл.
Из его заявления уже узнала, что работает он помощником районного прокурора. Мне пришлось писать скромненько: «Учащаяся бухгалтерской школы». Там же я подсмотрела, что разница в возрасте у нас -- четырнадцать лет. В мою пользу.
Все было, как полагается. Свадьба -- веселой, невеста -- пригожей, жених --серьезным и сосредоточенным на новых ощущениях.
Какие мы забавные на фотографиях… Вот, целуемся, а Людмила, свидетельница, смотрит на нас и облизывается. Кума молоденькая совсем, Алик её за руку держит… Какая же я красивая была! Нет, я Лёшу понимаю. Была бы я мужиком, сама бы на себе женилась.
Из-под заботливой родительской ладони, прикрывавшей меня до сих пор от внешнего мира, я плавно перешла в не менее заботливые руки мужа. Как раритет, была помещена в бархатный футляр. Теплый, светлый и уютный.
Меня это устраивало. Долго. Больше пяти лет. Нельзя сказать, что я ничего не делала. Я помогала мужу. Домашний секретарь. Переводила, корректировала, правила, отвечала, замечала… готовила, стирала, убирала, заботилась, окружала… сохраняла, берегла, баловала и лелеяла.
Он мною хвастался. Мне было приятно, но скучно.
Лёша был таким чудесным, добрым, спокойным и покладистым. Казалось, нет на свете мужика лучше.
Я точно помню момент, когда его разлюбила...
Вот они, фотографии того лета, в Евпатории.
Ай, какое у Лёши тело! Он же спортсмен… Мастер спорта по плаванию, еще карате занимался, лёгкой атлетикой… Никто никогда не догадывался, сколько ему лет на самом деле, в тридцать выглядел на двадцать пять, в сорок -- на тридцать.
Я, конечно, не мастер спорта, но очень неплохо плаваю и люблю заплывать как можно дальше. И в тот раз заплыла далеко-о-о... Забыла обо всем, млею. Хорошо мне. Волны в ушах шумят.
Свист услышала. Обернулась -- на меня метётся мотоцикл водный, парни на нём... И, похоже, они меня не видят... А я свернуть не успеваю. Вообще ничего не успеваю. Только если они резко...
Как представила себе, что как раз под лопасти попадаю... Да и днищем -- мало приятного. Пытаюсь как-то вывернуть, а у них скорость…
Но ничего, обошлось: в последний момент они меня рассмотрели -- на свист с берега отреагировали и круто свернули...
Меня волной обдало, я вынырнула, и тут поняла, что плыть не могу -- заклинило.
Испугалась постфактум и забыла, как плыть... Разучилась, что ли... Барахтаюсь... Воды наглоталась....
А Забалуев стоит на берегу и смотрит... Это он свистел им, чтобы они меня увидели....
А плыть не могу... Вот совсем...
А он с берега смотрит....
До икоты испугалась... Еще ногу судорогой свело...
Все надеялась: он заметит, что я плыть не могу, и поможет мне...
А он стоял по косточку в воде и смотрел...
Больше всего на свете мне тогда хотелось, чтобы кто-то помог... Взял на буксир и доволок до берега... Влад, приятель наш, адвокат, тоже встал, смотрят на меня вдвоем.
Влад ему что-то сказал и хотел ко мне плыть... А мой Лёша его за руку так взял, удержал, мол, сейчас сама...
Мне показалось, я плыла часа три… Кое-как выбралась на берег, меня трясет...
Говорю Лёше:
-- Ты же видел, что я барахталась... Они же меня волной... Я могла утонуть!!! Почему не поплыл мне навстречу? Почему не помог?
А он мне:
-- Я в тебя верил... А у меня плавки высохли, не хотелось мочить...
И всё.
Я на него глянула и поняла, что больше не люблю.
А как с моря приехали, вещи собрала и к маме... Влад помог перевезти…
Влад, приятель наш. Адвокат. Нохрин…
Он красивый такой… Большой, сильный… Мама говорит, я мужиков -- как свиней -- по весу выбираю: чем больше, тем лучше.
Ой, забыла, мне же о работе надо написать.
Время от времени (от скуки, конечно) пыталась заниматься частным предпринимательством. Открывала студию звуко- и видеозаписи, позже -- несколько рыбных лотков на Благодатовском рынке… Торговала селёдкой на базаре и получала удовольствие из серии «Вот оно, приключение!».
Делец из меня получился такой же, как и бухгалтер… Никакой. Только развлеклась. Что ж, и это дело.
Я перед монитором… Какое лицо сосредоточенное. Наверное, в «Бойцовском Клубе» как раз.
Хорошо помню покупку компьютера. Первого. С черно-желтым экраном монитора. Двести восемьдесят шестой. Влад у кого-то по дешёвке взял, вместо печатной машинки. Сейчас мне самой смешно вспоминать, с какой опаской я к нему подходила. Боялась всего: сломать, не понять, удалить невзначай что-нибудь важное. Осваивала самостоятельно. С тех пор с большой теплотой отношусь к редактору «Слово и дело». Вот пришелся он мне по сердцу!
Компьютеры менялись один за другим, но старая «двоечка» с черно-желтым монитором до сих пор стоит на почетном месте в нашем доме. На шкафу. Ею давно никто не пользуется, но избавиться -- рука не поднимается.
Потом мы с Нохриным купили дом на Коротенькой улице, совсем рядом с роддомом… Потом у нас появилась Лиса. Алиса. Я всегда хотела дочку Алисой назвать…
Как он мне в роддом вареники с клубникой приносил! А не разрешали тогда передавать, как раз карантин. Так Влад к палке миску привязал и мне в окно на втором этаже подал. Вкусные были… Сам делал. Никогда ничего вкуснее не ела. Горячие, нести-то недалеко, рядом совсем с домом.
У нас тут всё рядом… Справа -- роддом, слева -- морг… Позади двора -- пивзавод. Раньше у нас в саду, в кустах смородины, несуны прятали сумки с нефильтрованным пивом в трёхлитровых банках. Влад мзду собирал -- изредка брал одну банку (причем всегда оставлял пустую тару взамен, честный человек) пива, когда гости. Называл это платой за амортизацию кустов. Теперь, видно, охрану усилили или дыру в ограде замостили. Зато теперь в трёх шагах -- ларёк, где можно купить всё, от пива до туалетной бумаги.
Туалетной бумаги..
А ну их в задницу, все эти фотографии! Только душу разбередили…
***
Лариса тяжело поднялась из-за стола, оставила тетрадь, ручку, открытый альбом, пошла к зеркалу в спальне. Бросила взгляд на «золотые» настенные часы с узорчиками: пять утра. Села на пуфик, сложила руки на тумбу под трюмо, умостила на них подбородок и долго вглядывалась в своё отражение. Из зеркала на неё смотрела совершенно чужая, почти незнакомая тётка с усталым лицом, сетью морщин вокруг глаз, унылым ртом с симметричными складками у опущенных уголков губ. Выщипанные брови, измученные щипцами и красками волосы, выцвело-серая радужка.
Лариса вздохнула:
-- Это что, я? Да нет же… я другая!
***
-- ...а где автобиография?
-- Ой, простите, не успела. Можно, я тут у вас посижу, напишу? Минут за пять справлюсь… Писать, собственно, и не о чем.